Помоги проекту - поделись книгой:
Поселить здесь аграриев? Они от души поблагодарят и вознесут молитву небесам. После чего (с благословения Хорса, олицетворённого солнца, и Семаргла, вестника между земным и небесным мирами) выкорчуют заповедную тайгу, раскинут сети в озёрах, распашут землю под поля и будут жить, плодясь и множась как кролики. Им понадобятся новые территории, аграрии умеют мягко настоять на своём… Этого допустить нельзя, это не в интересах Земли.
«В интересах Земли» было избавиться от кучки сумасшедших. Аграриям предоставили звездолёт с анабиозным залом на шестьсот мест, предоставили всё, на чем они настаивали и о чём робко просили… Лишь бы они убрались с Земли, пусть живут как хотят. Если бы их не поставили в положение изгоев, они бы не улетели на Инту Игрек. Не погибли бы там. Так кто же виноват? Бог? Или всё-таки люди, нетерпимые к чужой древней вере и вынудившие аграриев улететь?
Из размышлений Андрея выдернул визг, длящийся на невыносимо колоратурном сопрано. Господь всемогущий, если ты есть, дай мне терпения! – взмолился неверующий Андрей и поспешил к месту событий, зажимая уши ладонями.
Не надо так кричать
Сориентировавшись, он понял, что звук шёл из тренажерного отсека. Катерина Ветинская, визжащая как сверло на высоких оборотах, висела на шведской стенке и не собиралась оттуда слезать. На полу сидел невозмутимый Юозас и бормотал что-то вроде: «Не надо так кричать, я её уже поймал». Из сложенных ковшиком ладоней биолога выглядывал полосатый зверёк с блестящими бусинами глаз.
– Это… что… такое? – Андрей понял, что его никто не слышит, и заорал, перекрывая истошный визг: – инструктор Ветинская, потрудитесь объяснить, что тут происходит. И заткнитесь наконец!
Последнее возымело действие: визг прекратился. Тренажёрный отсек накрыла оглушающая тишина. Вцепившись пальцами в деревянные рейки, Катеринка пыталась говорить – прерывающимся голосом, в котором возмущение смешивалось с растерянностью и обидой. Говорить получалось плохо, Катеринка всхлипнула и замолчала. На шею Андрея что-то капнуло, он задрал голову и увидел залитое слезами Катеринино лицо…
Физкультурницу довели до истерики. И кто?! Молчаливый, всегда спокойный биолог, у которого вместо мозгов травка зеленеет, солнышко блестит?
Сообразив, что с Катериной говорить бесполезно, Андрей вопросительно уставился на биолога. Тот покивал, подтверждая, что – да, виноват. Но объяснять ничего не стал, сидел, поглаживая зверушку, уютно устроившуюся в его ладонях и тоже, кажется, доведённую до истерики.
– Это… Это кто у тебя? – перешёл на ты Андрей, послав к чертям субординацию. – Хомяк, что ли? Откуда он тут взялся?!
– Это не он, это она. Девочка. А мальчик…. где-то здесь. Так что вы не слезайте пока, посидите там, – попросил биолог Ветинскую, и она согласно закивала, что удивило Андрея ещё больше.
Между тем Юозас совершенно серьёзно продолжал «объяснять ситуацию»: Мальчика ещё найти надо. Испугался, спрятался куда-то, здесь тренажёров до фига, искать надо. Долго. Он не любит, когда… на него кричат. А она кричала, – биолог наставительно поднял вверх палец и указал на Ветинскую. Инструктор тренажерного зала и по совместительству дипломированный психолог кивнула, подтверждая.
Далее события развивались следующим образом: Катеринка висела на стенке, а капитан с биологом ползали по залу на четвереньках, исследуя закоулки и углы.
– Слушай… Он не кусается? – поинтересовался Андрей.
– Если его не пугать, не кусается. Они как люди, проявляют агрессию в ответ на агрессию индивидуума или социума, – объяснил капитану биолог. – Он сейчас в состоянии стресса, так что тяпнуть может сильно.
Наконец «мальчик» был аккуратно извлечён из-под педали степпера, где он нашёл себе убежище от орущей и визжащей реальности. Биолог со вздохом сунул его в жестяную круглую коробку из-под печенья, где уже сидела его подружка, и покинул помещение. Помогая Катеринке слезть со шведской стенки, Андрей подумал, что так и не спросил, за каким чёртом Юозас притащил на «Сайпан» эту парочку грызунов.…
– Ты никогда хомяков не видела, что ли? – напустился он на Ветинову.
– Я же не знала, что это хомяк. Я думала, мышь… может, даже крыса. Она меня за ногу… то есть, просто к ноге прикоснулась. Что-то такое пушистое и тёплое, и я испугалась, – оправдывалась Катеринка с красными от стыда щеками.
Скелеты в шкафу. Катеринка
Катеринка не выносила прикосновений. До отвращения, до дрожи, до стиснутых зубов. В свои двадцать девять она выглядела намного моложе, имела безукоризненную фигуру, прекрасный цвет лица, запоминающуюся внешность. И ни единого шанса на личную жизнь. За ней ухаживали, добиваясь её расположения, но как только мужчина брал её за руку или пытался поцеловать, на Катеринином лице читалось такое отвращение, что о дальнейших отношениях мог думать только полный идиот.
Неприятие близости с годами не проходило, не давало жить, не позволяло быть такой как все. Собственно, о какой близости речь? Катеринка до сих пор оставалась девственницей. И даже невинные знаки внимания, когда прижимали колено к её коленям, или просто держали за руку, или мягко касались волос, убирая пушистую прядку, – вызывали колючую неприязнь.
Неприязнь ей подарило детство. Мать прикасалась к ней лишь для того, чтобы одёрнуть платье или подтолкнуть в спину – когда, по её мнению, Катеринка шла слишком медленно. Потянуть за прядку волос, выбившуюся из косы. Отшлёпать, когда маленькая Катеринка не хотела спать и капризничала. Дёрнуть за руку – резко и больно, до хруста в плече, когда Катеринка открывала рот.
– Последи за своей речью, ты не просишь, а требуешь. Откуда этот тон? Ты не с подружкой разговариваешь.
Катеринка послушно «следила за речью», стараясь разговаривать максимально вежливо. И слышала в ответ:
– Ноет и ноет, всё ей не так и не этак, что за ребёнок такой? Неудивительно, что с тобой никто не дружит. Нет, ты не молчи, нормально скажи, что ты хочешь? Что ты всё время дёргаешься? Не можешь идти как нормальные дети! Носок сбился? Ботинок трёт? Уже давно? Так чего ж ты молчала, надо было сказать, а не ныть. Наказание, а не ребёнок…».
Мать усаживала Катеринку на скамейку, снимала с ноги ботиночек, разглядывала лопнувший волдырь на детской пятке. Ботинок немилосердно тёр ногу, но Катеринка терпела, потому что не хотела услышать, что у неё всё не так и что она вечно недовольна. Она довольна. Она потерпит. Ведь мама держит её за руку, в другой руке у Катеринки голубой воздушный шарик, а в волосах голубой пышный бант. Потому что сегодня воскресенье, и они идут в парк, есть мороженое, пить Катеринкин любимый крюшон и кататься на карусели. И если посмотреть со стороны, Катеринка такая же девочка как все, а вовсе не размазня и нытик.
Нет, её никогда не били по-настоящему. Не всерьёз, а чтобы крепче помнила, говорила мать (Катеринке не хотелось думать, как будет всерьёз). Её не перегружали работой по дому (уборка квартиры не в счёт, с этим она справлялась).
После школы студия спортивной акробатики. У неё получалось хуже всех, потому что она панически боялась высоты, а перед глазами стояло лицо матери и слышался её недовольный голос: «Опять не можешь? Опять боишься? Ниже пола не упадёшь. Я такие деньги плачу за эту студию, а ты занимаешься как зря…».
После студии кружок английского. «Доставай тетрадку и читай, что вам там задали. Вслух читай! Что за акцент такой нижегородский? Я тебя спрашиваю! С таким произношением тебя не то что в Англии, тебя мартышки в джунглях не поймут!»
«У всех дети как дети, а моя…» – излюбленная тема разговора матери с подругами. Катеринка слушала, и в её пятилетней душе крепло чувство: она хуже всех. Была и будет. Неумеха, нескладёха, растеряха, растрёпа – прозвища въелись в память и жили там своей жизнью, вместе с убитой самооценкой и привычно печальным одиночеством.
Когда девочке исполнилось четырнадцать, мать занялась её подготовкой ко взрослой жизни. Сборник рассказов о венерических заболеваниях, изложенных в форме житейских историй, случившихся с беспечными девушками и молодыми людьми, девочка проглотила за два дня, нашла у себя, в виде возрастных прыщей и увеличенных лимфоузлов, признаки всех упомянутых в сборнике заболеваний и втайне от матери заливалась слезами, ожидая неминуемого конца и не понимая, как она могла заразиться, если её даже за руку никто не держал…
Затем последовала чернуха «Они среди нас» об извращенцах и садистах, написанная, как подозревала Катеринкина мама, самими извращенцами, уж слишком реалистично. Ничего, девочке это полезно, будет вести себя осторожнее.
Эмоциональный шок стал для четырнадцатилетней Катеринки таким сильным, что она шарахалась от всех мужчин, проходящих мимо, и одевалась так, чтобы на неё никому не хотелось смотреть. Из её гардероба исчезли платья с цветочным принтом и короткие юбочки-плиссе. Теперь она носила длинные, в пол, коричневые или тёмно-синие. Мать пыталась бороться с «этим безобразием», но в конце концов смирилась. И безропотно покупала то, о чём просила дочь.
Английским Катеринка занималась, вставив в планшет голосовой диск и часами повторяя за носителем языка звуки, слова и фразы. Её терпению позавидовали бы буддистские монахи. Произношение было вполне терпимым. Но мать говорила обратное. Катеринка верила матери и не стала поступать в Иняз. Окончила Институт физкультуры и преподавала фитнес-классы в санаториях и домах отдыха, терпеливо занимаясь с пожилыми тётками и зажиревшими от чрезмерного аппетита девицами. Ещё она любила адреналиновые аттракционы – с ощущением непоправимости происходящего, дружными воплями «собратьев по несчастью» и размазанными по щекам слезами восторга. Катеринка орала вместе со всеми, так же как они отстёгивала страховочный ремень трясущимися пальцами, и улыбалась в ответ на улыбки. Она была такой как все, и эта передышка позволяла жить.
Волокушин нашёл её в захудалом профилактории в Волгоградской области и предложил работу «далеко от дома», как туманно выразился профессор медицины.
– Насколько далеко? Не в нашей области? А в какой?
– В области Проциона. В световых годах далековато, зато в парсеках близко, всего три с половиной. В твоём распоряжении навороченные тренажёры и благодарные ученики. Будут слушаться, обещаю. И отдельная каюта. И отличная кухня. А то, я смотрю, ты не любительница готовить, – улыбнулся Волокушин, и впервые за много лет Катеринка не обиделась на шутку. Три с половиной парсека. Надо бы посмотреть, сколько это в километрах. И что за город Процион, она о таком не слышала. Может быть, три парсека будут достаточным расстоянием, чтобы убежать от самой себя?
Убежать не получилось.
Парад планет
Прежде чем отправить на Дионисию переселенцев, компанией «Flying Star» были организованы ещё две развед-экспедиции. Поговорка «поспешишь – людей насмешишь» пережила не одно тысячелетие и не утратила актуальности.
Они не спешили. Команда дальней разведки провела на экзопланете полгода, после чего Дионисию официально признали пригодной для заселения.
Избавление от аграриев компания преподнесла как торжественное событие. Заголовки газет надрывались от крика: «Первые переселенцы четвёртого тысячелетия», «Новый виток космоплавания», «Посланцы Земли»…
«Fluing Star» предоставила четыреста шестидесяти колонистам «Бенетнаш», экспедиционный грузо-пассажирский дальник на шестьсот гипнокамер, в оставшиеся сто сорок уложили животных. Аграрники взяли с собой семена злаковых и овощных культур, черенки малины и смородины, молодые деревца в питательном грунте и мульче из старых опилок (староверы не признавали неорганической химии). Кроме плодовых деревьев, они везли с собой молоденькие дубки, берёзки и липы. Без дубовых и берёзовых веников не попаришься в бане, а липовый цвет наипервейшее средство от простуды и от тысячи болезней, которыми аграрии мужественно собирались болеть на экзопланете (от медикаментов они отказались категорически). Ещё они взяли двадцать контейнеров желудей, без них не сваришь настоящий кофе, а дубы – когда ещё вырастут…
Правительство Земли от себя преподнесло «отъезжающим» питательную органическую смесь для быстрого укоренения деревьев. От смеси староверы не отказались: а ну как не примутся деревца на чужой земле? И как тогда жить? Ещё они взяли с собой собак и кошек, лошадей и коров, коз и овец, домашнюю птицу… и даже выдр. Так что в планетарной туманности Инты Игрек скоро появятся ксеноморфы, шутили «провожающие» (прим.: ксеноморф – инопланетное существо, от греческого ксенос = гость, морпо = форма, вид)
Свою планету аграрии полюбили с первого взгляда, с первого вдоха. Воздух, насыщенный незнакомыми ароматами цветущих деревьев, напоминал экзотическое вино. Планета отвечала пришельцам благодарностью. Деревца принимались, пуская в чужую почву робкие корни и поднимаясь к чужому Солнцу нежно-розовой листвой. Почва, вспаханная с любовью и добрыми пожеланиями, дала щедрые всходы. Видит бог, это настоящий рай!
А потом случилось невозможное.
Парад планет, то есть их сближение, во время которого планеты находятся на одной прямой относительно Солнца, явление относительно редкое для Земли. Вследствие такого их расположения возникает мощное гравитационное воздействие планет на солнечные процессы, которое передаётся на Землю.
Малый парад планет 1306 года, когда Солнце, Меркурий, Венера и Сатурн выстроились в ряд, не уничтожил земную цивилизацию, но смертельно её напугал, показав всю мощь процессов, о которых человечество не имело представления. В 1306 году произошло землетрясение на юге Каспийского моря, в результате чего значительно поднялся уровень воды и часть прибрежной суши (нынешний Баку) вместе с Сабаиловским замком ушла под воду.
«Бенетнаш» опустилась на Дионисию 12 февраля 3008 года, в 14 часов 12 минут 11 секунд по земному времени. Для поселенцев возвели каркасные ангары, в которых можно было укрыться от ветра и дождя. Люди не жаловались, и даже дети стойко переносили временные неудобства. Через два месяца на облюбованном аграриями плоскогорье, пологими уступами спускающемся к океану, стоял посёлок из пенокерамзитовых двухэтажных домиков с солнечными батареями на плоских крышах. Две реки с родниково-прозрачной водой обнимали посёлок с двух сторон и, соединяясь в пойме, впадали в голубой океан. Чужое солнце грело вовсю, радуясь своим нежданным гостям. И только трава, алая как кровь, вызывала оторопь.
Ещё через месяц на полях густо поднялись всходы, в общинном саду розовели листвой молоденькие яблоньки и сливы (хлорофилл под солнцем Инты Игрек синтезировался алым). На западном краю посёлка располагалась общинная конюшня и скотный двор. И всю эту неземную благодать согревало щедрое солнце.
Дети носились босиком по алой траве, их родители вскапывали малиновую землю и сажали огороды… Коровы мычали, собаки лаяли, кошки ловили местных мышей. Из дальнего леса прилетели птицы с попугайским оперением и, к радости детей, обжили земные скворечники. В огородах появились вездесущие землеройки, а в палисадниках жужжали пчёлы, которым пришёлся по вкусу нектар земных цветов.
Староверы радовались детской незамутнённой радостью – чистой воде, плодородной земле и тёплому солнцу Дионисии. Никто всерьёз не задумался, почему на планете нет крупных животных.
Шёл последний месяц весны. Экипаж заканчивал демонтаж рабочих роботов. Пришло время прощаться. Поселенцам можно было позавидовать. Но не отпускало чувство вины.
От аграриев просто избавились, выпихнули на окраину вселенной, на задворки цивилизации… А ведь у них в каждой семье дети! Какими они вырастут? Скажут ли спасибо за то, что Земля отправила их на Инту Игрек, откуда им уже не вернуться? Хотят ли они такой судьбы? Взрослые ответили утвердительно, потому что их вынудили так ответить. Их сделали изгоями.
А их детям подарили планету. И они радовались подарку, светло и беззаботно: детство всегда остаётся детством, даже здесь, в староверческой общине, под чужим солнцем Инты Игрек.
Наступил день отлёта. Никто не мог предполагать, что Инта Игрек тоже приготовила землянам подарок.
Девушка-ребёнок
Капитан «Сайпана» сидел на полу вместе с уткнувшимся ему в плечо и тихо всхлипывающим инструктором тренажёрного зала. С Юозасом он разберётся позже, биолог никуда не денется. А вот с Ветинской определённо надо что-то делать, иначе её истерика перерастёт в психоз. На «Сайпане» психов хватает и без неё.
Андрей вдруг подумал, что если бы он захотел создать семью, то, пожалуй, выбрал бы Катерину. Девушку-ребёнка, которая боялась мышей и легко справлялась с экипажем, ходившим у неё по струночке. Впрочем, два часа в тренажерном зале были нормой. Народ, конечно, уклонялся как мог, занимаясь кто час, кто полтора, а кто и вовсе минут сорок.
Через неделю все как один выполняли двухчасовую норму. Фишка заключалась в том, что после пяти километров беговой дорожки из-под резиновой ленты шлёпался на пол золотистый жетон. Такие же жетоны «выдавали» баттерфляй-машина, трицепс-блок, машина Смита, роликовый блок, и даже шведская стенка осыпала «скалолазов» жетонами, падающими на голову золотым дождём. Слезай и собирай, пока другие не собрали.
За жетон можно было купить в кают-кафе икряную воблину, которая выскакивала из автомата как чёртик из табакерки. Чешское пиво стоило два жетона, то есть четыре часа суммарного потения и пыхтения. За три жетона автомат выдавал входной «билет» в бассейн, за десять – пинту виски (0,6 литра), бутылку содовой и традиционный пакетик картошки-фри. Те, кому предстояла штурманская вахта, довольствовались жевательной резинкой со вкусом пива и воблы, за два жетона пачка, в пачке двенадцать пластинок, жуй не хочу.
Алкоголь для экипажа на кораблях класса экстра-универсал инструкцией не предусматривался, но Волокушин на инструкции плевал. Это ему принадлежала идея с жетонами. И рейтинг Катеринки, как ласково называли её космолётчики, держался на высоте.
Придя в себя, Катеринка с удивлением обнаружила себя сидящей на полу рядом с капитаном, который поглаживал её по спине – совсем как Юозас своих хомяков. Но вместо чувства гадливого ужаса, охватывавшего её от любых прикосновений, Катеринка ощущала спокойную уверенность. Так и должно быть. Именно так – утешают. Она видела в кино, как герои утешали своих героинь, а теперь героиней была она сама. О её «геройском поведении» узнают все, и будут смеяться всю дорогу, полгода туда и полгода обратно. Как такое выдержать?
Плечи Катеринки дрогнули. Андрей прошептал в розовое ухо:
– Всё нормально. Юозас и сам не рад, что так вышло… Молчать будет. Если рот откроет, я его зверей за борт выкину с ним вместе. А мы с тобой никому не скажем. Правда?
Катеринка закивала головой, подтверждая, что – никому. С ней что-то случилось, понял Андрей. Может быть, в детстве. Какие-то неприятные воспоминания или комплексы. Она затолкала их на самое дно памяти, похоронила, а они живёхоньки-здоровёхоньки, и лезут наружу…
– Думаешь, ты здесь одна такая, а остальные все в пределах нормы?
И снова кивок. И глаза – потерянные, отчаянно одинокие, ни от кого не ждущие помощи. Она не ждёт от людей хорошего, вот и шутку Юозаса восприняла как издёвку.
А он, Андрей? Пять минут назад он готов был выкинуть парочку хвостатых нелегалов в открытый космос, где они сгорели бы заживо в атомном пламени реактора. Он был уверен, что это правильно.
На Инте Игрек он тоже был уверен, что поступает правильно. А теперь сомневался… Может, надо было вернуться? Погубить экипаж и корабль в бессмысленной попытке спасти колонистов. Андрей поступил так, как учили в космошколе. Почему же теперь он задаёт себе вопрос, на который не может ответить?
Андрей сидел на полу, облокотившись рукой на шведскую стенку, с которой не хотела слезать инструктор тренажёрного зала. Другой рукой он обнимал инструктора, гладя по спине. И рассказывал ей о космошколе, в которой Катерина не училась, и слава богу, это учебное заведение не для слабонервных.
Часть 5. Цена профессии
Космошкола
За дальний космос (иногда полёт был единственным и длился несколько лет) приходилось расплачиваться детством и юностью, подчинённым железной дисциплине и непрерывному процессу обучения, без каникул, бабушек и дедушек, поездок с родителями на море и походов в зоопарк. Впрочем, свидания с родными разрешались, один раз в год. Родители с волнением хватали в охапку своё чадушко, круглощёкое, румяное и восхитительно здоровое. Чадушко мягко высвобождалось из объятий и смотрело со странным ожиданием… чего-то. Может, любви? Но тогда почему ребёнок отстраняется от поцелуев, равнодушно смотрит на конфеты и игрушки, равнодушно благодарит. Словно они чужие люди.
«Родительские дни» кончались, как правило, слезами матерей, горьким удивлением отцов и холодно-вежливым «до свидания» равнодушных к поцелуям и обнимашкам детей. Слёзы и удивление были искренними, однако же никому не приходило в голову забрать ребёнка домой. Да, им тяжело, да, они рано взрослеют, но за всё в жизни надо платить, за профессию звездолётчика тем более.
И дети платили. Непрожитым детством, неизведанной любовью, недозволенной свободой, неиспытанным счастьем материнства и отцовства. Впрочем, любовь в их жизни была – фанатическая, неистребимая любовь к профессии, которая в третьем тысячелетии оставалась доступной лишь 0,001% населения Земли. Немногие родители отдавали детей в закрытую космошколу, и немногие дети выдерживали постоянные запредельные нагрузки, практикуемые учебным заведением. В стенах космошколы будущие звездолётчики проводили пятнадцать лет. Первый пятилетний цикл обучения включал в себя программу одиннадцатилетней средней школы с преобладанием уроков физического воспитания. В одиннадцать лет мальчишки и девчонки выбирали будущую специальность. И переходили во второй, специализированный цикл. В шестнадцать они становились профессионалами, умеющими принимать решения, обладающими великолепным здоровьем, выносливостью, идеальной физической формой и идеальной выдержкой. Пресловутые дети-индиго в сравнении с воспитанниками космошколы недоразвитые маугли.
Последний, третий цикл посвящался тренировочным полётам. В космическое пространство с мчащимися со скоростью света метеоритными потоками, внезапно отказавшими двигателями, гравитационными смертельными воронками и прочими прелестями космоса шестнадцатилетние звездолётчики отправлялись одни, без какой-либо гарантии возвращения. Они испытывали на собственной шкуре все удовольствия дальнего космоса: летящие со скоростью света метеоритные потоки, гравитационные смертельные воронки, отказ приборов управления, аварийная остановка двигателей, дезориентация звездолёта в «чёрных дырах», поглощающих световые и магнитные волны
Воспитанникам разрешалось всё, кроме высадки.
Впрочем, из полёта они возвращались без единой царапины. Да и как могло быть иначе, когда «рядом», в двух космических милях, маячил катер сопровождающего инструктора. Помощь успевала вовремя, незадачливых астронавтов «спасали», так что вместо консилиума врачей и больничной койки их ожидала лекция с детальным разбором допущенных ошибок и вариантами их решения.
Отправлять шестнадцатилетних ребят в дальний космос (то есть на верную гибель) никто не собирался: ребята «летали» на макетах-имитаторах звёздных кораблей и не отрывались от Земли ни на метр. О чём никто из них не догадывался: «корабли» стояли в закрытых ангарах. Тренировочные ангары имитировали любые ситуации: перегрузки, черные дыры, метеоритные дожди, раскалённые ядра звезд, смертельное непреодолимое тяготение железных коричневых карликов, разбалансировка навигационных приборов… Маленькие космолётчики всерьёз принимали свои первые в жизни решения, всерьёз переживали и мужественно (как вариант, зажмурившись и вопя из всех сил, как вариант, накрывшись одеялом с головой) встречали смерть. И становились взрослыми, оставаясь по возрасту детьми. Детство жило в них – неотбеганное, недоигранное, запрятанное в укромных тайниках души, о которых космолётчики не имели понятия.
О том, что детство это та же энергия, и когда-нибудь она вырвется наружу, догадывался лишь Дмитрий Волокушин, непризнанный гений, владелец скандально известной клиники «За гранью». Точнее, скандально неизвестной, ибо попавшие туда космолётчики возвращались совершенно иными: восстанавливалось не только психо-эмоциональное здоровье, менялся характер, менялись привычки, и вместо нелюдимого, старательно избегающего какого бы то ни было общения гомофоба с тяжёлым взглядом и тяжёлым характером из дверей клиники выходил позитивно настроенный, жизнелюбивый и охочий до земных удовольствий человек, в котором никто не узнавал его прежнего.
О клинике говорили страшное: Волокушин проводил над людьми чудовищные эксперименты, диагностируя человеческий геном и «редактируя» гены, изменяя (заменяя!) митохондриальную ДНК и в конечном итоге генотип.
Андрей знал, что это неправда, но не мог рассказать. Ведь тогда бы все узнали, что Андрей Балаланов и Олег Бабанин один и тот же человек. Впрочем, так ли это? Олег жил в нём, временами напоминая о себе, но лидерство в этой двойке бессменно принадлежало Андрею.
Тирания
Андрей Балабанов, кличка Балабон, единственный на «Сайпане» имел статус уровня «G» (начальный класс, самый низкий). Пилоты класса «G» водят только транспортники с «экипажем» из роботов-погрузчиков и роботов-ремонтников.
Капитан межзвёздного корабля с людьми на борту, будь то пассажирский лайнер или разведчик, должен иметь статус первого уровня (класса «А»). Это неписаное правило Волокушин проигнорировал и назначил Балабанова капитаном.
Андрей ни с кем не мог посоветоваться: это нокаутировало бы его рейтинг. Командир корабля – морского, воздушного или звёздного – априори лидер. Балабанов, который не был балабоном и рот открывал только в критических ситуациях, за полгода до старта обложился книгами и теперь знал абсолютно всё об инструментах управления (Андрей без колебаний выбрал иерархию) и о подходах к управлению (Андрей решил использовать все три: системный, ситуационный и процессуальный).
К его удивлению оказалось, что науку управления людьми создали Конфуций, Платон и Аристотель. Андрей решительно отклонил демократию и выбрал тиранию. Лететь почти год. За год корабельные демократы передерутся в хлам и в конечном итоге устроят революцию. А этого Андрей допустить не мог.
Размышляя об экипаже, Андрей отдавал себе отчёт в том, что все, кроме Катеринки, вызывали у него чувства, весьма далёкие от позитивных. Не сходящая с лица гадливая ухмылка Петюни (Пётр Коржик, штурман-пилот, кличка Пряник, обязанности выполняет безукоризненно, свободное время проводит на камбузе). Болтливость медвежонка Барни (Бернард Барнс, помощник капитана, штурман-навигатор, не единожды выводивший корабль из зон притяжения коричневых карликов). Россказни Сёмы Рабиновича, от которых, как в детстве, хотелось спрятаться под одеялом. Дурацкие вопросы Мишеньки Перевозчикова, которые хотелось затолкать ему обратно в глотку.
Ненужность студента ВГИКа на корабле была очевидной. Несуществующую должность сопровождающего репортёра придумал Волокушин. Он же утвердил список экипажа и оклады. Мишин оклад впечатлял и возмущал одновременно: две с половиной тысячи долларов в день. Полгода туда, полгода обратно, плюс непредвиденные два месяца (Волокушин предупредил, что не оплатит, и вписал в контракт соответствующий пункт. Вот же сволочь!). Триста шестьдесят пять дней в пересчете на доллары это девяносто одна тысяча, то есть почти миллион. И ещё столько же, если по возвращении Миша сделает фильм. Если, конечно, вернётся.
Миша неколебимо верил, что – вернётся, иначе просто не может быть. Ему девятнадцать, впереди у него целая жизнь, и прожить её надо с миллионом долларов в кармане. Будущий миллионер валялся на кровати с «Солярисом» Станислава Лема, воображая себя Крисом Кельвином, любезничал с Кэли (которую, начитавшись Лема, звал Хари) и доводил до бешенства Леону (которая по понятным причинам бешенства не испытывала, но мастерски его изображала: биолюди умели развлекаться). В свободное от книжки время он слонялся по кораблю, иногда включая камеру. Но больше глазел по сторонам. И с этим ничего нельзя было сделать…
Мишино безделье было, впрочем, обоснованным, его работа начнётся на экзопланете, как и биолога Юозаса Киндзюлиса.
Дебилизм Юозаса, который не слышит, когда к нему обращаются, потому что всё время о чём-то думает, раздражал капитана чрезвычайно. Юозас жевал свои мысли как корова жвачку. Ему бы на хуторе сено ворошить да навоз разгребать! Но с «хуторянином» приходилось мириться: единственный биолог на корабле, лауреат Нобелевской премии и гордость Литвы. Достала его эта гордость! Вот как дам сейчас по башке… Может тогда «светило биологии» проснётся.
– Эй! – Андрей потряс биолога за плечо.
– Na kas dar? – вскинулся Юозас. – Tai ne mandagiai, pazadinti zmogu kai jis miega!
Если бы Андрей знал литовский, он бы вскипел («Ну что ещё? Невежливо будить человека, когда он спит»).
– Просыпаемся, заканчиваем думать и начинаем работать, – зло сказал Андрей. И тут же ему стало стыдно. Работа для биолога начнётся, когда «Сайпан» коснётся планеты посадочными гравилентами. Вот тогда Юз будет работать как проклятый, и днём и ночью, и всю обратную дорогу, весь перелёт. Другие будут спать, а Юозас – колдовать над образцами, разбивая на элементы, выделяя составляющие, определяя атомную плотность, расшифровывая молекулярные соединения и – чем черт не шутит! – экзопланетные чужие ДНК…. Конечный результат экспедиции напрямую зависит от Юозаса. Это, пожалуй, самый ценный специалист из всего экипажа. И наверное, нельзя так с ним… Андрей уже собрался извиниться, когда увидел на лице Юза виноватую улыбку:
– Простите… Заснул нечаянно.
Значит, в самом деле спал. Безобразие!
– Инженер Кин… Кинд… Киндъюлис… Вот дёрнул же чёрт обратиться по фамилии, которая не запоминается, хоть стреляйся!
Поделиться книгой: