Свет небесный

* * *

Быть может, я заброшен ветрами в соцветье лилии по осени... Как хороши цветы рассветные с улыбкой, свежестью и с просинью. Росой божественной пропитаны, лучами солнца в меру сдобрены, до сей поры ещё невиданны, цветок к цветку — ну как подобраны! Мне кружит голову соцветие тех лилий ночью, в сновидение... И за больных людей в ответе я, за их за творческое рвение. Пленит и нежностью, и строгостью названье «Лилия» божественно, как полевой цветок над пропастью, — нарядный, — высится торжественно. Сам Бог даёт семейству «Лилия» надежду, веру в выживание. И потому мои усилия несут любовь и понимание.

КРУГОВОРОТ ВРЕМЕНИ

Да, ты ходил дорогами моими, искал меня за каменным Уралом, дал в руки птицу с крыльями тугими, а сердцу — песню с солнечным накалом. И долго мы с тобою были вместе, по жизни шли, как брат с любимым братом; как две реки, сливались наши песни; как две берёзы, мы стояли рядом. С тех пор прошло почти тысячелетье, я умудрился заново родиться. Другого я певца и брата встретил, хотелось бы ему с тобой сравниться. И всё равно мы встретимся с тобою, — одна судьба нас в мире повязала, — у моря, власть где отдана прибою, за тихой речкой, в дебрях краснотала. И мы поймём, что не беда — разлука, коль состоялось позднее свиданье. За все года, где от тебя ни звука, искать не надо будет оправданья.

* * *

Ручей скакал с уступа на уступ неистово, безудержно, певуче, ни берегов, ни желобов, ни труб не признавая, доверяясь круче. Он извивался, скатывался вниз и забавлялся ролью водопада, и расшибался на туманность брызг, — и думалось, что это так и надо... Не глубь земли, а голубой ледник, сползавший, таявший — причина тока... Ручей кидался в бок и напрямик, — скакать бы лишь, скакать — нет выше прока! Возьми он вправо — и открылась бы прелестная, в зелёной мгле долина, но он левее взял своей судьбы, — болотная ручей всосала тина. Его с вершины горного хребта раскованным, расхристанным сносила пьянящая, чужая высота... Ручей же верил, — собственная сила...

* * *

Сказал Урал: «Бери, что хочешь, не ограничив выбор свой. Когда перо своё отточишь, подарки песнями воспой, что будут славить без умолку в отпущенный мне Миром срок — зарницы городов посёлков, и труд людей, и мощь дорог; рек синеву, озёр просторы, поля, и пашни, и луга, леса, зверей и рыб, и горы, непроходимые снега. И тихий свет лесных избушек бери, ничто не растеряй; бездомных забирай кукушек, приметь стрекоз, — ведь ты курай! Кумыса воспевай целебность, ручья, к которому приник, и нежность девушек, и ревность, и верности светлейший лик» И вмиг — ни шороха, ни звука... Я врос в Урал, ему — родня... Слова те стрелами из лука умчались в дали от меня, блеснув так ярко на прощанье... Тишь и земная благодать... И то святое завещанье курай обязан оправдать.

* * *

Ты, край мой таёжный, мой каменный край, красою тревожной под солнцем сверкай. Коль каменный идол тебя сторожит, — и тайны не выдал твой мох-малахит. Зелёная змейка — клубок колдовской, ты только посмей-ка нарушить покой волшебной хозяйки Зелёной горы, зелёной лужайки, июльской жары... Дремучая хвоя, босые года. Здесь небо седьмое моё навсегда.

Компьютерная интерпретация картины А.Фонвизина «Майя Плисецкая в роли Хозяйки Медной горы».

* * *

Табун стекал с горы на водопой, и щёлкал вдалеке пастуший кнут. День, как щенок ещё полуслепой, а спуск к реке извилист, тёмен, крут. Мне не спалось, я вышел на крыльцо, туман чуть оторвался от воды — клубился, полз, образовав кольцо, и сам свои зализывал следы. А я всё нянчил боль свою, стерёг, сам при себе и лекарь, и сестра. Забыть разрыв наш — не хотел, не мог. Наверно, просто не пришла пора. Везде, во всём мерещился твой лик, твоё лицо бело, как первый снег. Был миг один, всего какой-то миг, а вот тоски не утолить вовек.

* * *

Звёздные объятья... Как у королев, золотые платья снова у дерев. Синие просторы, яркий лунный свет приковали взоры, как вселенский след. Нет дороги выше — то судьба, то риск... Тишина... Лишь слышен комариный писк. Всё, что в мире, — кровно, жить бы, не юля... И в раздумье словно замерла Земля. Что обязан знать я? Как ускорить шаг?  Звёздные объятья — Всех путей аншлаг.

* * *

Вот туча-бегемот вползла на луг, дохнула так, что вздрогнула округа. Глазами сына я гляжу вокруг, и сразу понимаем мы друг друга. Вот ливень встал — подобие стене, и выпростались молнии из тучи, стоного зашагали по стерне, как лапы долговязые паучьи. Вновь испытав и ужас, и восторг от первозданной мощи света, звука, я с временем реальным связь расторг и в мир гляжу уже глазами внука.

* * *

Чем старше мы, тем, перейдя на рысь, быстрее годы мчатся с нами вместе. Пусть время мчится, — сам не суетись, будь верен совести, добру и чести. Поддакиванья, лести не ищи, не гнись под словом, взглядом, — ты не ива; как лист осиновый, не трепещи от всякого случайного порыва. Коль тяжесть ощутишь, и не на миг, в душе тотчас не взращивай сомненья: снесёшь тот груз, ты к тяжестям привык, тащи сам свой багаж долготерпенья...

* * *

Уж заморозки по утрам... Не надо, не грусти, — ведь нашей юности цветам вовек не отцвести. И не умолкнуть соловьям, что пели песни нам. Не отцвести нашим садам, не зарасти следам. Нам славить время суждено, прочь уходи, тоска. И ветром вырвано зерно не зря из колоска. Пусть лето в осень перейдёт, зимы придёт черёд, но по весне зерно взойдёт, цветок подарит плод... Как не закрыть пути ветрам, текущим плавно дням, так и цвести нашим садам, петь нашим соловьям.

* * *

Эта ночь за живое брала, хоть была и туманной, и длинной. Эта ночь отпылала до тла над великой таёжной пустыней. Отгорело уже, отцвело, что привязывало, — без цепочки, — как собаку родное село, как к болоту упругие кочки. От забот, от всего вдалеке... Жизнь чудесна, навек неоплатна, будто снова — синица в руке, всё насквозь, до озноба, понятно. Никакой не попутает бес, не обманут — вселенской золою... Эти звёздные выси небес невесомо парят над землёю...

* * *

Немало встречал я различных людей, их слёз, и обид, и улыбок, и тех, что бывали и злей, и лютей от неудач и ошибок. У зла и добра — как бы вместе пути, случается — зрячий не видит. Несложно до ругани, ссор снизойти, когда тебя кто-то обидит... Я брёл по сугробам и шёл по росе, ведомый людьми и судьбою, нередко смеялся и плакал, как все, но всё же — остался собою!

* * *

Когда меня сгибают неудачи, растерянность душой овладевает, бессонница и страх, — бывает всё, — я вспоминаю о хороших людях, о самых близких и не очень близких, о тех, кто повстречался мне в дороге, — об искренних, с распахнутой душой... И мне становится легко на сердце. Я знаю, — в шторм всегда всплывают — накипь, и разный хлам из глубины, со дна, и я, такое видя очищенье, спокойно к людям со своею ношей иду, — и свет сияет впереди...

* * *

Дома мне привиделся недавно радостный, забавный, странный сон, и к тому же — с подковыркой явной: будто я, крылат и невесом, опускаюсь плавными кругами с голубых заоблачных высот вниз... С Земли же — машут мне руками и кричат: куда тебя несёт! мест здесь нет! лети вослед за птицей! рассекай небесную парчу!.. Так ведь и не дали приземлиться, неужели всё ещё лечу?..

* * *

Вновь думы разбегаются мои, как резвые отары по нагорью. Попробуй-ка их вместе собери, — как кудри, жизнью вырванные с болью. Не кинешься им вслед вперегонки, и не удержишь, будто плоть, в неволе. Подпрыгивая, к берегу реки они спешат, как перекати-поле... Вершит свой путь, всему наперекор, времён нерасторжимых вереница. И зло грозит добру, и до сих пор людей по странам развела граница. А думы всё — о новом, светлом дне, в нём — сокровенные мои заботы, судьба его небезразлична мне, как птице в синь манящие высоты. И от степей и до Уральских гор, охватываю мыслью мир зелёный, и непрерывен, зорок мой дозор, и чуток слух... И в тишине бессонной всё думаю о страждущей Стране, о днях былых и о грядущем дне...

* * *

Твой взгляд — и жаркий, и молящий... Движенье пальцев по щеке... Каким оно нам мнилось, счастье, у тех излучин на реке?.. Как мы дерзали... Как хотели дождаться солнечных минут... И как мечтали о метелях, что наши беды заметут... И всё о чём-то нам вздыхалось... Всё что-то грезилось в тоске... А счастье?.. Видно, там осталось, у тех излучин на песке...

* * *

И суета, и тяжба с мелочами, и нервность — всё осталось позади... Как птиц, надежды с ранними лучами на волю выпускаю из груди. Они взлетают, затевая танцы, — стрижи, кукушки, ласточки, скворцы, поют синицы, — юности посланцы, — улыбчивую песню: ци-ци-ци... И соловей безудержен, неистов, рванулся — петь все ночи напролёт, не заглушая мелодичных свистов, не выдвигаясь из певцов вперёд... Какой ансамбль, хор, — ежели хотите, — вот красота, вот истинный уют... Прислушайтесь на миг, не проходите, надежды-птицы те для вас поют.

* * *

Наложил он на имя запрет, не открылся другим поколеньям... «Неизвестный армянский поэт» — начертали под стихотвореньем. Понимаю певца до конца, утверждал он, той памяти стоя: важен стих, а не имя творца; подвиг сам, а не имя героя... А бывает — отнюдь не секрет — имя есть, и награды, и званья, но, однако, ни капельки нет — божьей искры, азарта, призванья...

* * *

Немощна, ворчлива, бледнолица... Спутница совсем не по летам, мысль — пора бы мне угомониться — наступает, ходит по пятам. Не лихачу, не гоню по трассе, на руле — спокойная рука, зорок глаз... Но много ли в запасе остаётся дров и огонька? Опыт мне подсказывает сразу: порох, мол, в пороховницах есть, — всё ещё при мне — душа и разум, и пока не заржавела честь. Не пришла пора угомониться и себя покоем окружить. И покуда будет сердце биться, мне с любовью велено дружить.

* * *

Помню чётко вас красивою, развесёлой, озорной... Вы идёте молчаливою мимо, мимо, стороной. Оттого и мне не пишется, остудила вдруг печаль. Листья тополя колышутся, улетают птицы вдаль... Тяжело мне без приветствия в ваших выцветших глазах разглядеть вмиг тайну бедствия, словно бурелом в лесах. Может, скука заведения вас застала в выходной; может, смена впечатления тяготит вас не впервой? Возвратите взгляд приветливый, тот — весёлый, озорной, искренний и не кокетливый, в этот, в этот выходной. И свою печаль прогоните, и моей исчезнет след. Вы мне заново напомните, что я всё ещё поэт...

* * *

Как коротка пора тепла, цветенья... Вновь краски начинают увядать... На переломе осени — смятенье... Зима к весне впадает в благодать... И лишь тебе, поэзия, как свету от солнца, нет ни края, ни конца... Коль ты Поэт, и, окунувшись в Лету, ты воспоёшь и сына и отца. Вселенная — поэзии начало, чей — вечен срок, распев — её удел, в ней солнца лик, она нас обвенчала с мечтой, с надеждой и с величьем дел...

* * *

Поэзия — просторна... Вошли в мои слова и борозды, и зёрна, и неба синева, и моря позывные, и нити синих рек, и дали островные, и будней вечный бег; в них вовсе не случайны — и радость, и беда, признания и тайны, ошибок чехарда, и страсти озорные... Не зря, волнуя грудь, мои стихи земные — крылатые чуть-чуть...

* * *

Разум наш мерцает... Напряжение... Нервы не выдерживают боли... В мир приходим непременно с плачем, а живём — то с посвистом, то с песней. Любим наносить другим удары, окружать их — злостью, едкой склокой. Выдаём за правду ложь нередко, позабыв, какое сеем семя... Обопрись, душа, на мысль над бездной, обопрись на опыт всех столетий... Ясновидицей мечта приходит, а уходит — молниею в небо.

* * *

Мир огромен, да так — беспредельно в него восхождение, перед нами пока в эту высь — ни дорог, ни следа... Перекличку веков сохранит круговое движение, но возврата к истокам не будет уже никогда. Не меняя орбиты, восходим мы выше и выше, предрассудки, сомненья, препятствия смело поправ... Голос наш, что прорезался, звёзды однажды услышав, может, тоже откликнется, знак свой ответный подав...

* * *

Ветер тучи сгоняет в зенит, вечер вызнобив возле села... Тетива горизонта звенит, и дорога летит, как стрела... И луна по-над Русью трещит, как монгольского воина щит...

* * *

Нет, я не мучаюсь виной, не устремляюсь к раю... Как человек насквозь земной, на небеса взираю. Им придаю на склоне лет особое значенье: Земля — подробнейший сюжет, а Небо — обобщенье... В лугах, в садах гудят шмели и бабочки порхают, и родники из-под земли прозрачно вытекают. Скользят, прогретые насквозь, их струйки в даль немую, а я им подставляю горсть и воду пью живую. Кувшинка в заводи цветёт, туман при зорях тает. Груз повседневности, забот меня к земле сгибает. На горизонте лес стеной придвинут как бы к краю... Как человек насквозь земной, на красоту взираю...

* * *

Мотив назрел, он свеж, он только вымылся, он ливню подставлял весёлый лик.. Не ясно только — явью или вымыслом он предо мною празднично возник. В нём простота и естество слияния цветка и неба, а не быт, не чад. Конечно, он возник не без влияния рубцовских песен, что во мне звучат. В нём соловей не заглушён сороками: «Россия, Русь, храни себя, храни...» Себя сверял я вот с такими строками, мне будут вечно дороги они... Братва юнцов бежит, мечтой влекомая, и парусит былинностью рубах. О, племя молодое, незнакомое! Цветов и мёда привкус на губах...

* * *

Лист осенний — память лета, сохрани его, мой друг, в книге местного поэта: он во время зимних вьюг вновь тебе подарит август, лес со звоном распахнёт, и в душе поселит радость, нежность в сердце всколыхнёт... И цветы — кукушки слёзки — вспомнишь, кроме всех цветов, и весёлый лик берёзки, колкость роз и их кустов. Этот лист тебя согреет славной песней о былом... Подними его скорее, дышит он ещё теплом.

* * *

Окно открыто... Дождь струится, стучат все капли дружно в лад. Сумеет досыта напиться и посвежеть, умывшись, сад. Трепещут листья... На дорожке озвучен гравий, будто там незримые шагают ножки... Бьют струи резко по цветам. А гром раскатистый бормочет. И сад дрожит, грозой пленён, что сетью тонкой серой хочет объять весь низкий небосклон. Хоть будет грозная стараться — уже наметился просвет, и серость стала испаряться, и грома синь накрыла след. Закрыв глаза, стою, внимая, как мокрый сад поёт в тиши. Смывает свежесть дождевая всю накипь прежнюю с души...

ПРОЯВЛЕННАЯ ФОТОГРАФИЯ

Из ванночки маленькой, чёрной глядит молодое лицо: взгляд — милый, игривый, задорный, а в мочке — сверкает кольцо... Под лампой багровой — хохочет лицо в закипевшей волне. Из вод оно вырваться хочет, желает рвануться ко мне. Мечтает глазами скорее приплыть, укрощая волну... Тебя я дыханьем согрею, всей памятью к жизни верну. Но ты неподвижна, застыла, разгладилась волн полоса. Наверно, меня позабыла — лишь с фото сияют глаза...

* * *

Дыханье варненской степи переплавлялось в жар, как будто в небе печь топил незримый кочегар... Свежо под сенью тополей, — но краток перерыв... Трудились мы, чтобы скорей сердец унять порыв. Любовь — как синий водоём, глубин чьих не познать... И сумерки... И мы вдвоём... И друг наш — сеновал. Там были запахи густы, и дуло из щелей, и нежно грела руку ты мою в руке своей.

* * *

О чём это тополь бормочет, ветвями вовсю шевеля?.. Навстречу несущейся ночи закатом пылает земля. И лилия шутит с волною, — все в брызгах кудряшки цветка. А небо — цветного покроя, лиловое, как и река... И с телом сливается тело, таинственны сполохи глаз. И всё, что душа захотела, свершится, наверно, сейчас...

* * *

Любовь у нас была похожа на негасимую звезду. Ищу её — и не найду, и лишь тоска мне сердце гложет. Ещё недавно нам вдвоём так весело и славно пелось. Теперь гляжу в лицо твоё и думаю: куда всё делось? Ты с фото на меня глядишь, — в разлуку вечную не верю, — и словно с грустью говоришь: «В самом себе ищи потерю...»

* * *

Мы собирали яблоки литые и отдыхали, глядя на Шершни... Поблёскивали крыши золотые, цветы качались в травах, как огни... И всё длиннее становились тени. Последний луч, проворный и косой, По Т-образной соскользнул антенне, прошёл по полю светлой полосой. Густел и тяжелел вечерний воздух, и разливалась по округе мгла. А в тёмном небе зажигались звёзды, — в нём как бы света музыка жила.

* * *

Здесь такая большая вода, будто небо на землю упало. Долго шёл я сюда сквозь года, — и желанная встреча настала... Я себя находил и терял, повторяя в миг отдыха краткий: где-то ждёт меня синий Урал, где-то ждёт меня синий Зюраткуль... Это озеро на высоте глубиной и своей синевою прибавляло мне силы везде, хоть и был далеко от него я. Встаньте, годы мои! Не спеша, расскажите хоть малую малость, как одна человечья душа да к самой же себе пробивалась...

* * *

Чтобы нежила душу, ласкала любовь, чтобы счастье в ней не отцвело, обратить надо в пепел лишь несколько слов: «Одиночество», «Ненависть», «Зло», Нужно выдумать — радость и водопад, на прибрежном песке следы, нескончаемый август и звездопад, и рассвет, что красит плоды. Упадёт на плечи тогда тишина, и тепло небес обоймёт, — будет музыка сердца внятно слышна, снова жизнь вокруг расцветёт!

* * *

А деревья-то всё зелёные, а в озёрах — вода в цвету, а денёчки-то раскалённые... Листья длинные, заострённые — и все тянутся в высоту. В небе голос птиц переливчатый... Камни скал в кореньях витых, — видно, скалы с душою отзывчивой, раз деревья растут на них. Над рекою кручи размытые, я на срез отвесный гляжу. Будто в недра земли открытые по ступенькам цветным вхожу...

* * *

Ветер с каждой ромашки сдувает росу... Мир — в объятиях красок небесных и света... Над разливом зари пламенеет лазурь, горы — сине-зелёного цвета. Как же долго сокрыта была чистота — то буранною стужей, то мглою ночною. Мнилось мне: будет вечно отныне седа эта местность, укрытая снежной грядою. Но иные одежды на каждой горе, И заря украшает их просто и мудро... Вырастает селение на пустыре из тумана, приветствуя юное утро.

* * *

Ты мне снишься... Не видя, не глядя, вскинув руки, к тебе я бегу... Ты отходишь — волос твои пряди я ловлю и поймать не могу. Стал я выглядеть старше годами без тебя — молодой, золотой... Я бегу за твоими следами, лучезарной пленён красотой, и тебе лишь букеты из лилий прямо в руки бросаю: лови!.. Принимаю весенние ливни за напевы и ласки любви!

* * *

Я с криком проснулся: во мраке ночном за окнами гулко шарахался гром. И молнии мчались за кем-то вдогон, а пол колебался под собственный стон. Наружу я выбежал — город исчез, как будто бы занавес рухнул с небес...

* * *

Словно в платье балетное разнаряжена лебедь, — и приходит рассветное время в ласковый трепет. Лебедь крылья разбросила, замедляя движенье... В светлом зеркале озера — твоё отраженье. И восторг, и отчаянье без тебя, златокудрой. Словно парус, отчалила ты в осеннее утро.

* * *

Всё равно, по чьей вине — срок разлуки долог. Одиночество во мне ноет, как осколок. Блеск зрачков и смуглых щёк, локон вьётся круто, и натянут свитерок прямо вмиг как будто. Но, прощай, прости, забудь... Вновь тебя, ревнуя, где-нибудь, когда-нибудь с кем-нибудь сравню я... Память, замыкая круг, будто ненароком обожжёт касаньем рук, позабытым током...