Голос разума. Философия объективизма. Эссе

Обычному человеку требуется малая толика медицинских знаний, чтобы заботиться о собственном теле и знать, когда нужно вызвать врача. Тот же принцип применим и в психологии: обычному человеку необходимы какие-то знания в области психологии, чтобы понять природу своего сознания; но теоретическое знание не позволяет ему заниматься диагностированием психопатологических проблем особых индивидуумов. Даже диагноз, поставленный самому себе, зачастую опасен: существуют психологические ипохондрики, которые приписывают себе каждую болезнь, о которой они услышали или прочитали.

Не рекомендуется обсуждать свои психологические проблемы с друзьями (за небольшим исключением). Такие обсуждения могут привести к разрушительно ошибочным выводам (поскольку два любителя не лучше одного, а иногда и хуже), а также способствуют возникновению медицинской составляющей, которая может извратить основу дружбы. Дружба предполагает наличие двух решительных, независимых, надежных и ответственных личностей. (Это не означает, что человеку нужно врать, выделываться и скрывать от друзей тот факт, что у него есть проблемы; это означает лишь то, что не нужно превращать друга в психотерапевта.)

Вышесказанное приложимо к психологическим дискуссиям между двумя честными личностями. Возможности, к которым приводят такие обсуждения, очевидны: у психологизаторов они выступают приглашением для вмешательства. Инквизитор использует их, чтобы напугать и в дальнейшем манипулировать жертвой. Циник же через подобные беседы будет привлекать к себе внимание, вызывать жалость, лестью выманивать различные привилегии. Пожилая женщина, рассказывающая о своей операции, – известная зануда; но она слишком мила по сравнению с моложавой дамочкой, которая все говорит и говорит о своих психологических проблемах, да еще и с такой бедностью воображения, что это повествование точно нельзя назвать художественным вымыслом.

Психологические проблемы как таковые не позор; а вот то, что люди иногда с ними делают, чаще всего он и есть.

Поскольку психологические проблемы человека вредят его когнитивной оценке (особенно проблемы, связанные с ложной психоэпистемологией), на нем лежит ответственность ограничить их влияние, насколько это возможно, и обдумывать все со скрупулезной точностью и ясностью перед тем, как предпринять какое-либо действие, и никогда не действовать слепо, поддавшись эмоциям (именно эмоции извращают когнитивный аппарат во всех психологических проблемах). В отношении других людей его ответственность – сохранять принцип объективности, то есть быть последовательным и понятным в своем поведении и не выставлять напоказ свой невроз в ожидании, что другие будут в нем, его неврозе, разбираться, чего им, конечно, делать не следует.

Так размышления о психологизаторах привели нас к их низшему типу, в качестве примера которого выступает Лилиан Риарден.

Хотя ее поведение – просчитанный обман, такой же стратегии придерживаются многие люди, ведомые разнообразными сочетаниями коварства, пассивности и безответственности. Общий знаменатель здесь – сознательно пренебрежительное отношение к объективности в форме признанной неспособности и/или нежелания объяснять собственные действия. Обычно это происходит так: «Почему ты так поступил?» – «Не знаю». – «Чего ты хочешь?» – «Не знаю». – «Я не понимаю тебя, чего ты от меня ждешь?» – «Не знаю».

Подобное поведение зиждется на представлении, что содержание сознания не должно обрабатываться.

Только новорожденный мог бы считать себя беспомощным и пассивным наблюдателем хаотичных ощущений, наполняющих его сознание (но он бы не стал, так как его сознание слишком занято обработкой этих ощущений). Развитие человека, со дня его рождения и до перехода к зрелости, состоит в освоении им навыка обработки сенсорно-перцептивного материала, превращения его в понятия, интеграции этих понятий, идентификации своих ощущений и нахождения их связи с фактами реальности. Такая обработка должна выполняться непосредственно разумом индивида. Никто не может выполнить ее за него. Если у него этот процесс не получается, то он становится ментально отсталым. Только при допущении, что он способен выполнять такие процессы, к нему стоит относиться как к сознательному существу.

Зло сегодняшней культуры психологизации, особенно усиленное прогрессивным образованием, кроется в заблуждении, что процессов обработки не требуется.

Результат – ступор и апатия людей, которые не относятся ни ко взрослым, ни к младенцам, а лишь к ничтожным лунатикам, неспособным проснуться. Всё что угодно проникает в рыхлую массу внутри их черепов, и ничто не может выйти оттуда. Сигналы, которые они подают, – случайные отрыжки.

Они отринули ответственность за свои ментальные процессы, продолжив говорить, действовать, взаимодействовать с другими и ждать от них ответа. Это означает, что они скидывают на плечи других груз задачи, с которой они сами не справились, и ожидают, что смогут понять непостижимое.

Невозможно подсчитать количество людей, которых они превратили в жертв, степень мучений, которую они навязали жалостливым, добросовестным личностям, пытающимся их понять, и отчаяние тех, кого они привели к мысли, что жизнь бессвязна и иррациональна.

Сегодня необходимо озвучить очевидное: любой, кто хочет быть понятым, должен, черт возьми, полностью убедиться в том, что он понял самого себя.

Это тот моральный принцип, который мельком увидел Хэнк Риарден и на основе которого должен был сразу действовать.

Иметь дело можно только с сознательным в индивиде, и только о сознательном индивид должен заботиться и беспокоиться. Необработанный хаос в его уме, его неопределенные эмоции, непостижимые мотивы, безымянные призывы, несформулированные желания, непризнанные страхи и вся та выгребная яма, в которую он превратил свое застойное подсознание, не представляет никакого интереса, значения или беспокойства ни для кого за пределами кабинета психотерапевта.

Визуальный образ «необработанного» мышления представлен необъективным искусством. Его последователи заявляют, что они не смогли переварить воспринятую информацию, что у них не получилось достичь концептуального или полностью сознательного уровня развития и что они предлагают на обозрение публики сырой материал своего подсознания, загадку которого должны интерпретировать другие.

Нет никакой загадки.

Разум – это перерабатывающий орган, как и кишечник. Если кишечник не справляется со своими функциями, его выворачивает наизнанку; его необработанный материал – рвота.

Таков же необработанный материал, выпускаемый разумом.

6

Альтруизм как умиротворение

Айн Рэнд

Статья опубликована в журнале The Objectivist в январе 1966 г.

В марте 1962 г. на лекции в Массачусетском технологическом институте я познакомилась со студентом, который был серьезно и с пониманием сути озабочен тем, как надо противостоять набирающей силу тенденции к коллективизму. Я спросила его: «Почему сегодня так много молодых интеллектуалов становятся “либералами”?» Он не смог мне ответить сразу. Спустя несколько недель я получила замечательное письмо.

Студент пояснил, что серьезно обдумал мой вопрос и пришел к определенным выводам. Большинство студентов колледжей, писал он, предпочитают не думать; они принимают действующий статус-кво, следуют сложившейся системе ценностей и избегают ответственности независимого мышления. «Выбирая такой подход, они вдохновляются учителями, которые настаивают на имитации больше, чем на созидании».

Однако есть немногие, кто не хочет отказываться от своей способности мыслить. «Они интеллектуалы и аутсайдеры. Желание думать заставляет их казаться угрозой застойной безопасности эгалитаристов, в которую те погружены. Их задирают одноклассники. Глубокая вера в себя и рациональная философская основа нужны, чтобы выступить против того, чему учит общество… Человека, прославляющего честность, гордость и самоуважение, фактически не существует. Куда более распространен тип, ведомый подростковой нуждой быть принятым и потому подчиняющийся и идущий на компромисс. Здесь и ответ: результат такого компромисса – либерализм».

«Противостоящий обществу человек, стремясь быть рациональным, почти наверняка поддастся и обретет сильный комплекс вины. Он объявляется “виновным”, потому что отказался от всепроникающей доктрины “равенства посредственностей”… Так же и интеллектуал, в поисках искупления ложной вины, сегодня становится либералом. Он громко провозглашает братство всех людей. Он стремится услужить своим братьям-эскапистам, гарантируя им желание социального обеспечения. Он признает посредственность добродетелью, работает на их благосостояние и прежде всего ищет их одобрения, чтобы загладить вину, которую они на него навесили под маской абсолютной моральной системы, которую нельзя ставить под сомнение».

Молодой человек заслуживает похвалы за свое необычайное психологическое чутье. Однако описываемая им ситуация не нова; она стара, как и альтруизм, и не ограничивается «либералами».

Вскоре после получения письма я встретила знаменитого историка, которому было далеко за 70, человека большого ума и учености, защитника капитализма. Я была удивлена тем фактом, что множество его работ и строгая логика его аргументов наполнены противоречиями из-за его согласия с «общим благом» как критерием морали. Я спросила его о причинах. «Ну, человек должен сказать это массам, – ответил он, – иначе они не примут капитализм».

Между этими двумя возрастными крайностями, от колледжа до кульминации всей жизненной борьбы, лежит негласная психологическая история, наполненная ужасом. Это история людей, тратящих свою жизнь на извинения за собственные умственные способности.

Схема, которую я сейчас опишу, не охватывает всех способных людей – некоторым удается ее избежать; но во времена нашей антирациональной культуры она душит многих.

Ко времени поступления в колледж яркий, чувствительный и не по годам наблюдательный подросток обретает чувство, что он пойман в ловушку кошмарной вселенной, где его отвергают не за недостатки, а за его лучший атрибут – интеллект. Пока всего лишь чувство, а не твердое убеждение: ни один подросток не поверит в существование такого зла. Он лишь чувствует, что «отличается» в смысле, который не в состоянии определить, что он не ладит с людьми по причине, которую не может назвать, что он хочет понимать явления и серьезные проблемы, которыми, кажется, больше никто не озабочен.

Первый год в колледже – его психологический убийца. Он ожидал, что колледж станет для него цитаделью интеллекта, где он найдет ответы, знание, смысл и прежде всего тех, с кем он разделит свой интерес к идеям. Но ничего не находит. Один-два преподавателя оправдают его надежды (хотя с каждым годом таких преподавателей становится все меньше). Он ищет интеллектуальных компаньонов, но встречает тех же людей, что и в детском саду, на игровых площадках и пустырях, – злобных, визгливых, агрессивно неразумных людей, играющих в те же игры, с той лишь разницей, что латинский жаргон заменил куличики и бейсбольные биты.

В жизни можно принять множество неверных решений, но самое ужасное из них (психологически, интеллектуально и морально) – попытка присоединиться к группе ценой продажи своей души покупателю, не заинтересованному в сделке. Так человек пытается извиниться за свою интеллектуальную озабоченность и сбежать от одиночества мыслителя, отдав свой ум на службу какой-либо социально-альтруистической цели. Так в поступке обретается бессловесная форма признания: «Я не аутсайдер! Я – ваш друг! Пожалуйста, простите меня за то, что использую свой разум. Я буду использовать его только для того, чтобы служить вам!»

Если он и сохранит хоть какие-то личные ценности после такой сделки, самоуважение точно не будет входить в их число.

Такие решения редко принимаются сознательно. Они вызревают постепенно, под действием подсознательной эмоциональной мотивации и полусознательной рационализации. Альтруизм предлагает целый арсенал рационализаций: если личностно несформировавшийся подросток говорит себе, что его страх – это любовь к человечеству, его подчинение – это бескорыстие, его моральное предательство – это духовное благородство, то он в ловушке. Ко времени окончательного взросления, когда он будет все лучше понимать, степень разрушения его самоуважения будет такой, что он не осмелится пересмотреть проблему.

В психологическом портрете такого человека чаще всего есть небольшая доля социальной метафизики [принятия идей из «вторых рук»], но трудно сказать, она ли привела к его капитуляции или капитуляция послужила причиной такого состояния. В любом случае его основная мотивация другая и зачастую хуже. По сути, цель социальной метафизики – избежать ответственности за самостоятельное мышление, и индивид сдает свой разум, который боится использовать, предпочитая следовать суждению других. Так интеллектуальный умиротворитель предает мораль, сферу ценностей, чтобы ему позволили использовать свой разум. Здесь степень самоуничижения огромна: невыраженный взгляд на ценности (не относящийся к разуму) – ужасающий; невыраженный взгляд на собственный разум (как работающий по позволению тех, кто не обладает разумом) невозможно выразить словами (да и сам умиротворитель не станет об этом говорить).

Вариантов последствий так же много, как много и людей, совершающих подобную моральную измену. Но следы психологической деформации можно увидеть в большинстве таких случаев как общие симптомы.

Человеколюбие – то, чего никогда не достигнет умиротворитель. Наоборот, его бросающейся в глаза характеристикой станет смесь едкого презрения и глубокой, интенсивной ненависти к человечеству, – ненависти, непроницаемой для разума. Он считает людей злыми от природы, он жалуется на их врожденную глупость, посредственность, порочность, при этом яростно захлопывает дверь перед любым аргументом, который ставит под сомнение его оценку. Он смотрит на человечество как на безмозглого дикаря, наделенного необъяснимой всемогущей властью. Он живет в ужасе от такого образа, сопротивляясь попыткам его пересмотреть.

Когда его спрашивают, он не в состоянии обосновать свои взгляды. Интеллектуально он признает, что обычный человек – это не кровожадный дикарь, готовый к атаке в любой момент. Эмоционально же он везде чувствует присутствие дикаря.

Один молодой ученый как-то сказал мне, что не боится гангстеров, а вот официанты и помощники на заправках ужасают его, хотя он не может сказать, чего именно он в них боится. Пожилой и успешный бизнесмен рассказал мне, что делит людей на три группы в зависимости от уровня их интеллекта: выше среднего, средние и ниже среднего. Он не возражал против первых двух групп, но те, чей уровень интеллекта не дотягивал до среднего, наводили на него неконтролируемую панику. Он провел свою жизнь в ожидании кровавого восстания дикарей, которые захватят, ограбят, разрушат и искалечат все, что увидят; нет, он был не консерватором, а либералом.

В этом образе дикаря есть доля истины: не фактической истины, а психологической, не о людях в целом, а об индивиде, который боится людей. Дикарь – застывшее воплощение человечества, проецируемое на эмоции подростка-умиротворителя. Всемогущая власть дикаря, который должен совершить невообразимое зло, лишь рационализация; не физического насилия боится человек. Однако его ужас реален: монстр, обладающий такой силой, чтобы заставить его предать свой разум, несомненно, ужасное зло. И глубочайший, непризнанный источник его ужаса лежит в том факте, что никто не заставлял и не требовал от него сдаваться, что монстр был творением самой жертвы.

Именно здесь кроется причина, по которой умиротворитель активно интересуется тем, как сохранить свою веру в существование дикаря: даже жизнь, наполненная ужасом и оправданиями в том, что он ничего не мог поделать, более предпочтительна, чем столкновение с тем фактом, что самоуважение у него не украли, а он сам его выбросил, и что хроническое чувство вины не исходит от иллюзорного греха обладания интеллектом, а от реального преступления – предательства разума.

Как следствие у большинства интеллектуальных умиротворителей формируется «элитарная» предпосылка – догматическое, неопровержимое утверждение о том, что «массы не думают», что люди непроницаемы для разума, что мышление – это эксклюзивная прерогатива «избранного» меньшинства.

В сфере политики подобная установка ведет агрессивный тип умиротворителей, «либералов», к вере в физическую силу, к доктрине о том, что люди не подходят для свободной жизни, что «для их собственного блага» ими должна управлять диктатура «элиты». Отсюда стремление «либералов» к признанию со стороны правительственных органов и их острая подверженность взяточничеству со стороны сильного государственного аппарата, национального или иностранного, в виде незначительных должностей, громких титулов, официальных почестей или простых приглашений на ужин. Отсюда толерантная симпатия таких «либералов» к режимам Советской России и коммунистического Китая и их ужасающее безразличие к массовым зверствам в этих странах.

Более робкий тип умиротворителей, «консерваторы», берут другой курс: они разделяют понятие интеллектуальной «элиты», затем отбрасывают интеллектуальность как численно неважный показатель и концентрируются на умасливании дикарей («масс») детскими разговорами, пресными слоганами, льстивыми банальностями, братскими речами из двусложных слов. Действуют «консерваторы» согласно предпосылке о том, что разум не работает, что дикарь, скорее всего, побеждает через обращение к своим эмоциям, и, скорее всего, его можно одурачить и направить на истинный путь.

Обе группы думают, что диктатура «практична». «Либералы» выражают это открыто и смело, «консерваторы» робко. За безрезультатными, вялыми, извиняющимися попытками «консерваторов» отстоять свободу кроется признанное убеждение, что борьба тщетна, что свободное предпринимательство обречено. Почему? Непризнанный ответ таков: потому что люди – дикари.

Нравственная трусость – неизбежное следствие отказа от морали как от чего-то несущественного. Она общий симптом для всех интеллектуальных умиротворителей. Образ дикаря – это символ веры таких людей в превосходство зла. Отнюдь не в осмысленных понятиях, а в понятиях их отвратительной и ослепляющей паники это означает, что, когда их разум оценивает нечто как зло, их эмоции превозносят силу этого нечто и чем большее зло, тем оно могущественнее.

Для умиротворителя уверенность в добре – это позор, угроза его хрупкому псевдосамоуважению, тревожное явление из вселенной, существование которой он не может позволить себе признать, и его эмоциональный ответ – неописуемое негодование. Уверенность во зле подтверждена метафизически: это весточка из вселенной, где он чувствует себя как дома, и его реакция здесь – горькое послушание. Диктаторы, хвастливо говорящие о своем террористическом правлении, такие как Гитлер и Сталин, рассчитывают на такую психологию. Есть люди, на которых она прекрасно действует.

Нравственная трусость – это страх приверженности добру, потому что оно добро, и страх противостояния злу, потому что оно зло. Следующим шагом будет противостояние добру, чтобы успокоить зло, и спешный поиск благосклонности зла. Поскольку ни один разум не способен скрыть такое поведение от себя и никакая форма псевдосамоуважения не может долго подобное маскировать, то следующим шагом становится стремление ухватиться за любую возможность очернить природу добра и отмыть природу зла.

Таковы отношения разума и ценностей, и такова судьба тех, кто стремился сохранить свой интеллект, освободившись от морали.

Внутреннее состояние умиротворителя раскрывается в сфере эстетики. Его ощущение жизни доминирует в современных искусстве и литературе: культ порочности – нескончаемое проецирование космического ужаса, вины, бессилия, жалости, обреченности; навязчивая озабоченность изучением кровожадных маньяков, озабоченность, напоминающая мышление суеверного дикаря, который наряжает куклу вуду в надежде, что воспроизвести – значит освоить.

Это не означает, что все, кто занимается современным искусством или политикой, – люди, предавшие свой интеллект: большинству из них нечего было предавать. Это означает, что подобное искусство не распространилось бы без одобрения интеллектуальных предателей, которые и привнесли свою кошмарную вселенную в реальность, создав моду для претенциозных посредственностей.

Не все интеллектуальные умиротворители достигают статуса публичной фигуры. Многие исчезают по дороге, разорванные внутренними конфликтами, парализованные недостаточно развитой способностью уклоняться, исчезающие в безнадежной апатии после многообещающего старта. Другие продолжают толкать себя при помощи мучительного психологического усилия, функционируя лишь на незначительную долю своего потенциала. Невозможно подсчитать издержки такого умиротворения, проявляющиеся в растерянном, поврежденном, искалеченном или мертворожденном таланте.

Профессиональный успех или провал умиротворителя, так же как степень его нестабильной психологической адаптации, зависит от скорости процесса, общего для таких людей: разрушения его чувства ценности. Нивелирование ценностей, то есть принятие иррациональной морали, – особая форма его капитуляции. Притворная вера в альтруизм исчезает из его разума через несколько лет, и не остается ничего, что могло бы ее заменить: его независимая способность оценивать подавляется, и его страх перед дикарями превращает стремление к ценностям в безнадежно непрактичное занятие. Как следствие возникает сухая гниль цинизма, похожего на преждевременную дряхлость духа, которая становится тонким покрывалом воинственной аморальности над болотом безжизненной покорности. Результат – тихая, обедневшая, стертая личность, обезличенная личность человека с постоянно уменьшающимся кругом интересов, с отсутствием того, к чему надо стремиться, достигать, обожать или чему противостоять, и, поскольку уверенность в себе – это уверенность в своих ценностях, такому человеку не во что верить. Одним из горьких наказаний умиротворителей состоит в том, что даже самые блестящие из них превращаются в пустых, унылых обывателей.

Если их изначальное преступление состояло в желании быть «одним из тех парней», то в этом они преуспели.

Их окончательная расплата гораздо хуже. Ошибочная предпосылка не просто терпит неудачу – она переходит в свою противоположность. После многих лет интеллектуального притворства, ослабления, поиска легких путей ради того, чтобы пронести свои идеи мимо воображаемого цензора, чтобы ублажить иррациональность, глупость, бесчестие, предрассудки, злобу или вульгарность, разум умиротворителя допускает использование стандартов тех, кого он поклялся презирать. Разум не может бесконечно придерживаться двойных стандартов (если он вообще способен на это). Любой, кто хочет заглушить свой голос, то есть мысль, кто извращает собственные идеи, чтобы подстроиться под безмозглых, кто подчиняет истину страху, в конце концов становится неотличим от мошенников, угождающих мнимому «общественному вкусу». Он присоединяется к толпе, которая верит, что разум бессилен и бесплоден, что идеи лишь способ одурачить массы (то есть что идеи важны для легкомысленных, а мыслители знают лучше), присоединяется к широкому и неизменному антиинтеллектуальному кругу. Таков тупик им выбранного пути, начавшийся с жертвенного заклания интеллекта.

Ненависть к разуму – это ненависть к интеллекту; современная культура пресыщена обоими видами. Эта ненависть – конечный продукт поколений умиротворителей, прошлых и настоящих, людей, которые в страхе перед воображаемыми дикарями придерживались и увековечили иррациональную, бесчеловечную, грубую мораль альтруизма.

Нет, люди не дикари, но лишь немногие – независимые мыслители. Большинство людей не интеллектуальные новаторы: они принимают то, что дает им культура. Не то чтобы они не думают: они не поддерживают свой мыслительный процесс постоянно как образ жизни и их кругозор сильно ограничен. Трудно сказать, в какой степени они опутаны антирациональным влиянием наших культурных традиций. Однако известно, что большинство людей использует лишь малую часть своего интеллектуального потенциала.

Искренне и целенаправленно злые люди составляют незначительное меньшинство. Именно умиротворитель спускает их с поводка и позволяет набрасываться на человечество. Именно его интеллектуальное отречение приглашает их к захвату власти. Когда культурная тенденция склоняется к иррациональности, головорезы побеждают умиротворителей. Когда интеллектуальные лидеры терпят неудачу в воспитании лучшего в смешанном, несформировавшемся, колеблющемся характере людей, головорезы готовы взрастить в них худшее. Когда самые способные люди превращаются в трусов, обыватели становятся дикарями.

Нет, обыватель морально не безвинен. Хотя лучшее доказательство его цивилизованности, его беспомощной, смущенной, нечленораздельной мольбы об истине, о понятном, рациональном мире кроется в том факте, что ни одна диктатура не существовала без установления цензуры.

Нет, служить лидером или учителем для менее одаренных собратьев – это не моральное обязательство умного человека. Его главное моральное обязательство состоит в том, чтобы сохранить целостность своего разума и самоуважения, что означает: гордиться своим умом, не обращая внимания на одобрение или неодобрение других. Не имеет значения, насколько подобное обязательство трудно в такое извращенное время, как наше, – по сути, у него нет альтернативы. Выполнение этого обязательства – его единственный шанс в мире, где ум может функционировать, то есть в мире, где он и все остальные могут выжить.

7

Вопрос стипендий

Айн Рэнд

Статья опубликована в журнале The Objectivist в июне 1966 г.

У многих студентов, изучающих объективизм, возникают проблемы с моральной дилеммой, с которой они сталкиваются в современном обществе. Мне часто задают вопрос: «Правильно ли с моральной точки зрения принимать стипендии, частные или общественные?» И еще: «Правильно ли с моральной точки зрения принимать правительственный исследовательский грант или должность в государственном аппарате человеку, отстаивающему капитализм?»

Коротко отвечу: «Да». А теперь подробнее поясню свой ответ, так как существует много неясностей, связанных с этими проблемами, созданными под влиянием альтруистической морали.

1. Нет ничего плохого в том, чтобы принять частную стипендию. Тот факт, что человек не должен рассчитывать на других (то есть помогать ему не является моральным долгом других и он не вправе требовать от них помощи), не подразумевает и не запрещает щедрость со стороны других и не делает аморальным предложение или пользование добровольной, нежертвенной помощью.

Альтруизм извратил и искалечил доброжелательность между людьми, рассматривая того, кто дает, как объект жертвоприношения, а того, кто получает, как безнадежно жалкий объект сострадания, пожирающий жизни других. Эта доктрина одинаково вредна обеим сторонам, так как не оставляет людям другого выбора, кроме как стать жертвой или моральным каннибалом. Человек с чувством собственного достоинства не может ни предложить, ни принять помощь на таких условиях.

Как следствие, когда людям действительно нужна помощь, лучшие (те, кому она потребовалась не по их вине) часто предпочитают голодать, но не принимать поддержку, в то время как худшие (профессиональные паразиты) восстают и сполна на этом наживаются (например, студенты-активисты, которые не удовлетворены бесплатным образованием и требуют полной власти над университетом).

Чтобы взглянуть на вопрос о стипендиях с правильного ракурса, необходимо начать с отвержения альтруистических условий и всех их отвратительных эмоциональных послевкусий, а затем заново пересмотреть отношения между людьми. Морально верным будет принять помощь, если она предлагается не в качестве морального долга, а как акт доброй воли и щедрости, когда дающий может себе позволить этот жест (то есть с его стороны нет никакой жертвы) и когда помощь предлагается в ответ на добродетели получателя, а не на его недостатки, слабости, моральные зверства и не на почве его нужды как таковой.

Стипендии – одна из самых наглядных категорий правильного вида помощи. Они предлагаются в помощь способным людям, чтобы наградить интеллект, вдохновить стремление к знаниям, предвосхитить достижения, а не для поддержки некомпетентности.

Если родители талантливого ребенка не могут отправить его в колледж (или если он сирота), принять стипендию не будет моральным проступком ни с их, ни с его стороны. Конечно, отсутствие достаточных средств у подающего надежды подростка не вина «общества», и он не вправе требовать получения образования за чей-то счет; он должен быть готов отработать свою учебу, если это понадобится. Именно такая ситуация и такой подход создают пространство для добровольной поддержки. Если человек или частная организация предлагает подростку помощь в знак признания его способностей и таким образом сохраняет ему годы борьбы, у него есть моральное право эту помощь принять.

Ценность стипендий в том, что они обеспечивают амбициозной молодежи время как подарок тогда, когда оно больше всего нужно: в самом начале. (Тот факт, что в нынешней моральной атмосфере те, кто дает или распределяет стипендии, часто виновны в разных несправедливостях и альтруистических настроениях, не меняет описанного выше принципа. Этот факт лишь отражает неспособность распределителей жить согласно указанному принципу; их честность не находится в зоне ответственности получателя стипендии и никак не влияет на его право принять ее из благих соображений.)

2. Другой принцип и другой ход размышлений требуются по отношению к общественным (то есть государственным) стипендиям. Право принять их основывается на праве жертв на имущество (или его часть), которое было отнято у них насильно. Получатель общественной стипендии морально оправдан до тех пор, пока он относится к ней как к компенсации и противостоит всем формам государства «всеобщего благосостояния». Те, кто отстаивает правительственные стипендии, не имеют на них права; те, кто противостоит им, имеют. Звучит парадоксально, хотя ошибка кроется в моральных противоречиях государства «всеобщего благосостояния», а не в его жертвах.

Поскольку нет права одних людей отзывать права других и нет права государства отбирать собственность одних ради незаслуженной выгоды других, защитники и сторонники государства «всеобщего благосостояния» морально виновны в ограблении своих оппонентов. Тот факт, что такое ограбление узаконено, лишь усугубляет ситуацию. Жертвам необязательно мучить себя дополнительно к тем травмам, что нанесли им другие; им необязательно давать грабителям выигрывать, позволяя распределять деньги исключительно среди возмущенно требующих паразитов. Если законы государства «всеобщего благосостояния» предполагают возмещение, жертвам следует его принимать.

В данном контексте не имеет значения, уплатил или нет индивид объем налогов, равный полученной им стипендии. Во-первых, сумма его индивидуальных потерь не может быть подсчитана, поскольку в философию государства «всеобщего благосостояния» входит обращаться с доходом каждого своего члена как с общественной собственностью. Во-вторых, до достижения возраста поступления в колледж индивид уже уплатил посредством косвенных налогов гораздо больше. Если его родители не в состоянии оплатить его образование, только представьте, какую сумму налогов заплатили они как прямо, так и косвенно, в течение 20 лет жизни своего ребенка, и вы увидите, что сумма стипендии ничтожно мала даже для того, чтобы называться компенсацией.

В-третьих, самое важное: современная молодежь не несет ответственности за аморальное состояние мира, в котором родилась. Те, кто принимает идеологию государства «всеобщего благосостояния», принимают и часть моральной вины. Однако те, кто негативно настроен по отношению к коллективизму, – невинные жертвы, оказавшиеся в безвыходной ситуации: именно этатизм практически закрыл перед ними возможность пробить себе путь в колледж. Еще несколько десятилетий назад поступить было трудно, но возможно; сегодня этот шаг превратился в процесс, близкий к нечеловеческим пыткам. Практически нет трудовой занятости на неполную ставку, где бы оказывали финансовую поддержку при обучении. В качестве альтернативы предлагается работать на полную ставку и посещать учебные занятия по вечерам, что занимает восемь лет, нагруженных трудовыми буднями длительностью от 12 до 16 часов, вместо полноценных четырех лет в колледже. Если ответственные за подобные условия предлагают жертве стипендию, то его право принять ее не подвергается сомнению. И эта компенсация остается слишком незначительной, чтобы быть замеченной на весах справедливости, если учесть все остальные, нематериальные, неизлечимые травмы, которые были нанесены индивиду.

Те же моральные принципы и размышления распространяются и на вопрос о принятии социальных пособий, выплат по безработице и остальных субсидий. Очевидно, что в таких ситуациях человек получает обратно собственные деньги, которые были взяты у него насильно, напрямую и без его согласия, вопреки его выбору. Те, кто отстаивает такие законы, морально виновны, поскольку они соглашаются с «правом» принуждать работодателей и упрямых сотрудников. Жертвы, противостоящие таким законам, имеют полное право на возмещение собственных денег, и они не сделают и шага к свободе, если оставят свои деньги невостребованными, в распоряжении руководства государства «всеобщего благосостояния».

3. Тот же моральный принцип и ход мыслей применяются при рассмотрении проблемы правительственных исследовательских грантов.

Масштабы государства «всеобщего благосостояния» приближаются к стадии, где правительственные деньги становятся практически единственным источником финансирования научных исследований. (Разрушительные последствия такой ситуации и позорное состояние науки, спонсируемой государством, видны уже сейчас, но это предмет отдельного обсуждения; здесь мы занимаемся только моральной дилеммой ученых.) Налогообложение разрушает частные источники финансирования, в то время как государственные деньги наполняют и подчиняют себе сферу научных исследований.

В таких условиях ученый, принимающий грант от правительства, морально оправдан до тех пор, пока он противостоит всем формам государства «всеобщего благосостояния». Так же как в случае с получателями стипендий, ученому не стоит добавлять лишних мучений к тем несправедливостям, от которых он уже страдает. И ему не следует отдавать науку в руки таких людей, как доктор Флойд Феррис [злодею из романа «Атлант расправил плечи», государственному ученому].

Правительственные гранты в основном не влекут за собой никаких обязательств, то есть контроль за интеллектуальной и профессиональной свободой ученых отсутствует (по крайней мере пока). Когда и если государство начнет предпринимать попытки контролировать научные и политические взгляды грантополучателей, то это станет знаком для честных людей, чтобы отказаться от гранта. Сейчас они все еще свободны в своих исследованиях, и они больше, чем другая профессиональная группа, должны охранять свою деятельность от постепенно и незаметно увеличивающегося давления и молчаливого контроля через запугивания, подразумеваемые в таких условиях.

4. Те же принципы и размышления применяются и при устройстве на государственную службу.

Рост числа правительственных институтов уничтожил множество частных рабочих мест и возможностей для частного трудоустройства. Эта ситуация выражена в некоторых профессиях, например учителя, более ярко, чем в других, но спрут «общественного сектора» душит «частный сектор» практически в каждой рабочей сфере. Поскольку люди должны работать для собственного выживания, оппоненты государства «всеобщего благосостояния» не должны мучиться в поисках рабочего места на ограниченном рынке труда, особенно когда так много частных работодателей находятся в первых рядах защитников «общего блага» и тех, кто получает от этого выгоду.

Конечно, существуют моральные ограничения при устройстве на государственную службу: никто не должен устраиваться туда, где требуется идеологическая деятельность, то есть на работу, требующую использования разума для создания пропагандистского материала в поддержку этатизма или практикующую введение неверных, необъективных законов. Здесь действует следующий принцип: будет благоразумно выполнять тот вид работы, который не является плохим сам по себе, исключая тот, что правительство делать вообще не должно (например, медицинские услуги); будет неправильным устраиваться на работу, которую никто не должен выполнять (например, ту, что осуществляется Федеральной комиссией по торговле[10] и Федеральной комиссией по связи[11]).

Те же ограничения применяются и к трудоустройству в частном секторе: человек не несет ответственности за моральные или политические взгляды своего работодателя, однако сотрудник может отказаться от работы, которую он считает аморальной или где его задача состоит в нарушении и пренебрежении своими убеждениями, то есть в пропаганде идей, по его мнению неверных или даже губительных.

5. Моральный принцип, задействованный во всех перечисленных случаях, состоит в более точном, по возможности, определении характера и границ собственной ответственности, то есть характера того, что находится во власти человека, а что – нет.

Вопрос о стипендии и грантах в первую очередь идеологический, а не финансовый. Минимизирование финансового ущерба, нанесенного вам законами государства «всеобщего благосостояния», не означает поддержку этатизма (поскольку цель таких законов и состоит в том, чтобы этот ущерб нанести) и не выступает поводом для морального упрека. Тогда как создание, отстаивание или расширение влияния таких законов – выступает.

В свободном обществе считается аморальным оскорблять и противостоять источнику дохода, поскольку участие в его создании добровольно. В подконтрольной или смешанной экономике подобное противостояние обязательно, так как человек действует под влиянием силы и предложенная выгода выглядит как откуп.

Вы морально чисты, пока финансовые соображения не влияют на ваши убеждения, пока вы боретесь с этатизмом (и только пока вы боретесь) и готовы поступиться любыми выгодами в обмен на свободу, пока вы не продаете свою душу или голос. Суть проблемы – в вашем собственном разуме и подходе.

Это серьезная проблема, и есть много неоднозначных и сложных ситуаций, когда нельзя четко определить правильность своих действий. В этом проявляется одно из зол государства «всеобщего благосостояния»: его фундаментальная иррациональность и аморальность принуждает человека впасть в противоречие, где ни одно из действий не будет правильным.

Основная опасность в рассматриваемых вопросах психологическая: опасность быть подкупленным, опасность постепенной, неощутимой, подсознательной деградации, ведущей к компромиссам, уловкам, подчинению и покорности. В сегодняшних условиях человек морально чист, только пока остается интеллектуально неподкупным. В конце концов все эти вопросы – сложнейший тест на вашу собственную целостность. Вы – свой единственный защитник. Действуйте соответственно.

8

О живых мертвецах

Айн Рэнд

Лекция об энциклике Папы Римского Павла VI «О человеческой жизни» от 29 июля 1968 г. прочитана Айн Рэнд на Форуме Форд-холла 8 декабря 1968 г.

Желающие наглядно увидеть роль философии в человеческой жизни могут пристальнее приглядеться к конфликту, происходящему сегодня в католической церкви.

В этом конфликте хорошо виден страх человека определить или поставить под сомнение философские основы: обе стороны готовы противостоять друг другу в тихом смущении, ставя свои убеждения, карьеры и репутацию на кон битвы из-за неназванной причины. Одна сторона преимущественно состоит из тех, кто не смеет эту причину назвать; другая – из тех, кто не смеет ее опознать.

Обе стороны заявляют о своих огорчениях и растерянности от того, что они называют «противоречием» в двух недавних энцикликах Папы Павла VI. Так называемые консерваторы (в религиозном, а не политическом плане) были расстроены энцикликой «О развитии народов» (Populorum Progressio, 1967), которая защищала всемирный этатизм, в то время как так называемые либералы прославляли ее как прогрессивный документ. Теперь же консерваторы прославляют энциклику «О человеческой жизни» (Humanae Vitae, 1968), запрещающую использование контрацептивов, в то время как либералы расстроены. Обе стороны находят эти документы непоследовательными. Однако непоследовательны консерваторы и либералы, а не понтифик. Энциклики строго и безупречно последовательны по отношению к своей основной философии и конечной цели: оба документа исходят из одного взгляда на природу человека и нацелены на установление одинаковых условий для его жизни на земле. Первая энциклика запрещает амбиции, вторая – наслаждение; первая делает человека рабом других, вторая – рабом физических особенностей своего тела; первая проклинает достижения, вторая – любовь.

У доктрины о том, что сексуальность принадлежит к низшему, или животному, уровню человеческой природы, долгая история в католической церкви. Неизбежное следствие из этой доктрины: человек – это не целостное существо, а раздираемое на части двумя антагонистическими, несовместимыми между собой составляющими, то есть его телом, принадлежащим земле, и его душой, относящейся к другому, сверхъестественному миру. Согласно этой доктрине, человеческая сексуальность греховна и порочна независимо от того, с какой целью и каким образом она практикуется: здесь критикуется не ненасытное желание или промискуитет, а способность как таковая.

Веками доминирующее учение церкви считало, что сексуальность – это зло, что только потребность избежать вымирания человечества наделяет секс статусом необходимого зла, и поэтому только производство потомства может ее оправдать. В наше время многие католические писатели не согласны, что взгляды церкви именно такие. А какие они? Писатели так и не дали ответа.

Давайте посмотрим, сможем ли мы найти его в энциклике «О человеческой жизни»[12].

При обсуждении контроля за рождаемостью в энциклике запрещаются любые формы контрацепции (кроме «метода естественных биологических ритмов»). Запрет полный, строгий и недвусмысленный. Он утверждается как моральный абсолют.