Собственная жена

Я почувствовал неладное, но пытался себя успокоить: дескать, мало ли что, подружки-приятели, гулянки-танцульки.

Битый час я просидел на кухне, не в силах подняться.

За стеной, в комнате дочери висела тишина, и с каждой минутой тишина эта наливалась всё большей тяжестью.

Наконец я покинул стул, подошел к дочкиной двери.

«Ты спишь?» – спросил я.

«Нет», – ответила она.

Голос был низкий, нехороший голос.

Собрав все силы, я толкнул дверь. Дочка сидела на кровати, обняв колени.

«Включить свет?» – спросил я.

Она ничего не ответила и не сделала ни одного движения.

«Надо собираться, – пробормотал я. – Утром рано вставать и…».

«Я не полечу завтра, – сказала она тем же голосом. – Я сдала билет».

Мне надо было спросить её, почему она сдала билет, ведь ей надо поскорей возвращаться, ведь ещё вчера мы обсуждали – может ли она уехать так скоро после похорон, оставить меня одного в такие тяжёлые дни (она беспокоилась обо мне, доченька!). Мне следовало спрашивать и говорить, следовало подбежать к ней, обнять ее, прижать к себе… – но ни язык, ни ноги не слушались меня, я стоял на пороге и молчал.

И тут я увидел её глаза. Сквозь полумрак на меня смотрели глаза жены. Она вот так же глядела на меня из-за сигаретного дыма, – как сейчас дочка из своего угла.

«Папа, – сказала дочка и голос её дрогнул, сломался, от низкого – к высокому. – Папа, – сказала она, – это ты убил маму?»

Знаете ли вы, господа, что это такое: услыхать от своего дитяти, от своей кровинушки, от своей девочки – такой вот вопрос?

«Папа, – спросила она, – ты убил маму?»

Как отцу отвечать на такой вопрос своей дочери?

Наверное, вот так же сын древнегреческого героя спросил свою мать, перед тем, как убить её: мама, ты убила папу?

Что могла ответить бедная женщина?

Что она не убивала мужа, а была всего лишь организатором преступления?

Что она пошла на этот чудовищный, на взгляд постороннего, шаг – ослепленная страстью, ненавистью?..

А ведь она была обманщицей, изменщицей… и она посчитала себя вправе – убить.

Что же мог ответить я?

Я мог сказать многое.

Но это была моя дочь. Она же – дочь моей жены. Поэтому она имела право на свой суд.

И я готов был принять её вердикт, как когда-то, тысячи лет назад, его смиренно приняла грешная жена древнегреческого царя.

«Папа, – сказала дочка, – ты должен пойти и все рассказать. Потому что все эти люди не виноваты, правда?»

Я молчал.

«Папа, – продолжала дочка, – если ты не пойдёшь в милицию, то я… я…».

Дочка замолчала, словно захлебнулась, но я всё понял. Я повернулся, надел пальто и вышел на улицу.

Часа два я бродил по Москве. Витрины сияли, автомашины шуршали шинами, публика валила во все стороны.

Я поехал в кегельбан. Распорядитель встретил меня как родного, я уселся за столик у своей дорожки и посидел так с четверть часа. Затем позвонил следователю и попросил его приехать. Дескать, есть новые сведения по известному делу.

И я без утайки рассказал следователю все детали.

Раз уж я не смог оградить дочку от всей нашей грязи, – теперь мне было всё равно.

И я рассказал следователю, как я это проделал.

Я сразу понял тогда, – всё нужно делать самому. Никому нельзя довериться. Никому.

В своё время безопасник рассказывал мне, как ищут наёмных убийц, киллеров. Оказывается, для выхода на них и для последующей связи самое простое и эффективное, – Интернет. Это называется: «найти человека, который решает проблемы».

Я дал объявление и через неделю получил ответ. Мне предлагали встретиться. Надо было принести фотографию и задаток.

Надо признаться, я растерялся. Всё получалось слишком быстро. Хорошо помню, меня поразило: как скоро в наше время можно реализовать любое желание, даже самое необычное!..

Я ответил своему корреспонденту, что уезжаю в командировку. Я хотел дотянуть до вторника. Попросту говоря, отложил принятие последнего, окончательного решения до вторника.

Я нашёл повод, чтобы во вторник жена оставалась дома с полудня до вечера. Я подстроил так, что к нам должны были прийти для мелкого ремонта. Но жена упёрлась, отказалась наотрез: любой день, кроме вторника…

Во вторник я проверил, – я всё ещё надеялся на что-то, – и проследил за президентом. В третьем часу президент отъехал на своём «Ауди», и при этом сам сидел за рулём. Спустя четверть часа я позвонил домой – никто не брал трубку. Всё было ясней ясного, но я всё-таки взял такси, отправился на Проспект Мира. Президентский «Ауди» стоял возле подъезда. В тщетной надежде на чудо я прослонялся вокруг полтора часа и едва не обнаружил себя, когда любовники покинули своё гнёздышко…

В этот же вечер я купил в книжном магазине книгу по гримёрному искусству. Несколько дней я изучал книгу, пряча её от жены, и всё же дал промах, жена случайно наткнулась на книжку.

«Ты что же, поменял таки ориентацию?» – спросила она вечером из-за своей дымовой завесы.

Это были первые слова, обращённые ко мне за последний месяц.

Я ничего не ответил, и мне почему-то представилось, как они вдвоём с президентом потешаются надо мной.

На другой день я нанял специалиста по скрытой видеозаписи.

Ключи от квартиры на Проспекте Мира я выкрал у нашего хозяйственника на полчаса, чтобы сделать копию. Мы смонтировали аппаратуру с автоматическим включением в час свидания. В первый раз это не сработало, потому что парочка прибыла позже, но зато через неделю за восемьсот долларов я получил кассету, на которой были запечатлены любовные игры моей жены и нашего президента.

Должен сказать, я очень волновался, когда начинал смотреть эту кассету. Но, странная штука, – тут же успокоился.

Во-первых, оказалось, что смотреть на свою жену с чужим мужиком, – интересно. По-своему, знаете ли, возбуждает.

Во-вторых, меня постигло даже некоторое разочарование. Видите ли, они завершили свой любовный акт довольно быстро. Я специально замерил время: четыре минуты тринадцать секунд. Жена, кстати, стонала в той же манере и тональности, что и в наши лучшие времена.

Меньше пяти минут – это скромно, очень скромно .Я со своими девочками лёгкого поведения добивался гораздо более серьёзных результатов.

На встречу с человеком, решающим проблемы, я пришёл, изменив свою внешность. После изучения книжки по гримёрному делу я понял, что мне самому не справиться, нужен профессионал. Гримёра из академического театра я тоже отыскал через Интернет. Гримёр обошёлся в сущие копейки, а я приобрёл поразительное сходство с президентом нашей фирмы.

В таком обличье я и отправился на встречу с наёмником. Я передал ему аванс, фотографии, а также одежду, в которой должна была совершиться акция – крапчатое пальто и кепку.

«Всё?» – спросил следователь.

Я подумал немного и – кивнул. Мне хотелось рассказать ему ещё об одной детали, но я удержался, она, эта деталь, уже не имела существенного значения после того, как жена была мертва.

«Ну ты и гад», – сказал следователь.

Он оскорблялся-обижался за своего коллегу безопасника: как это я мог подставить хорошего человека, переступить его лицемерную дружбу?

Я посмотрел на него, встал. Взял шар, швырнул его. Промчавшись по оси жёлоба, шар смёл кегли словно карточный домик.

Я теперь знал, что переступить можно всё. Всё – кроме крови.

И вот теперь я сижу в тюрьме, жду суда.

Меня называют убийцей.

Говорят, что я убил собственную жену.

(Ну почему это люди любят говорить – собственная жена? Жена вовсе даже не собственная, а совсем наоборот – чужая. Это теперь мне ясно, как дважды два.)

Итак, я убил свою жену. А моя дочь сказала мне, в свою очередь, что убьёт меня, если я не признаюсь и не понесу, что называется, кары. То есть, она не произносила этих слов, но я всё понял по её глазам.

Теперь вы уже знаете, что убийство матери – сыном – на греховной чаще весов весит куда тяжелее, нежели преступление жены, отправившей на тот свет мужа.

Потому что мать и сын – родные по крови, а муж с женой, по сути, – чужие.

Отец и дочь – тоже кровные родственники. Самые близкие.

Значит, грех дочери, убившей отца, будет равен преступлению сына, поднявшего руку на мать.

Я не мог этого позволить.

Вчера дочка приходила ко мне. Мы посидели четверть часа в комнате для свиданий. Дочка спросила, не обижают ли меня. Я ответил, что жаловаться не на что.

Когда она поднялась уходить, у меня вдруг вырвались слова, которые я не собирался произносить.

«Я не хотел её убивать…».

Дочка оглянулась и впервые посмотрела мне прямо в глаза.

«Что ты сказал?»

Она подошла ко мне вплотную, и я не выдержал. Я рассказал ей то, что постеснялся открыть следователю.

Это случилось за день до несчастья.

Ночью я вышел из своей комнаты – в туалет. И надо же было такому случиться – столкнулся с женой. Она выходила из ванной, в халатике, с неубранными волосами. Посмотрела на меня с каким-то любопытством, без того тяжёлого выражения в глазах, к которому я привык за последние годы.

Я вернулся к себе, но не мог уснуть. Я пролежал без сна до самого утра, а потом сел за компьютер и отправил сообщение для человека, который решал мою проблему. Я написал ему, что отменяю заказ. Что деньги заплачу – а заказ исполнять не надо.

Я ушёл на работу, но сидеть взаперти не мог. Помню, я отправился гулять. Меня распирало какое-то необычное чувство. Словно камень отвалился от души. Как будто бы я освободился от какой-то тяжкой обязанности и теперь, свободный, могу отдыхать и резвиться на воле, словно ребенок…

Я даже не помню, как очутился в кегельбане, как ввязался в состязание на деньги. Я так увлёкся, что даже не сразу врубился, когда мне сказали по телефону про жену. Что она попала в катастрофу и лежит в морге. Что нужно приехать и всё такое прочее. Я слушал, как в трубке раздаются какие-то голоса-звуки, я видел, как шар, пущенный моим соперником, летит по жёлобу. Мне хотелось спросить, крикнуть: как же так, произошла ошибка, ведь я отменил заказ?..

Дочка слушала меня, смотрела в упор – таким же взглядом, как у жены в ту ночь перед несчастьем.

«Несчастный папка», – сказала дочка, схватила мою голову, прижала к своей груди.

Я чувствовал, как её слёзы скатываются мне на щёку. Я чувствовал дочкин запах, я ощущал её живое бьющееся сердце.

Затем она оттолкнула меня, посмотрела, уже другим взглядом – и ушла.

И вот теперь я жду суда.

Собственно говоря, суд мне не интересен. Наш суд. Наш самый справедливый советский, то есть российский суд.