Собственная жена

«Сделка?» – повторил президент, и по его тону я понял, что мне осталось недолго работать в его фирме. Минут пять – до конца разговора.

Отступать было поздно.

Я спросил президента: заплатит ли он за учебу моей дочери, если я найду источник, который многократно превосходит требуемую сумму?

Помолчав немного, президент мрачно кивнул и спросил, сколько времени мне нужно на поиск источника.

Я ответил, что готов указать его немедленно.

Президент посмотрел на меня внимательней, словно впервые увидел.

Но когда я сказал, что его заместитель, финансовый директор регулярно крадет у фирмы деньги, президент был явно разочарован.

Я вдруг понял, что ему обо всём известно, что на пару с финдиректором он и делил эти проклятые деньги. Ну конечно, они уводили эти суммы от налогов, но из кожи вон лезли, чтобы даже мы, сотрудники фирмы, не могли догадаться. А тут я, несчастный дурак со своим Лондоном…

Президент смотрел на меня так, словно не знал, что со мной делать. Я с ужасом осознал, что стал врагом двух могущественных людей. Я хотел продать одного другому за двадцать тысяч долларов, а теперь, скорее всего, подписал себе приговор.

Как же будут без меня мои девочки? – даже промелькнула мысль в моей бедной голове. – Они же умрут с голоду…

Но тут президент велел мне изложить схемы, по которым финдиректор уводил деньги в тень. Я взял лист бумаги, начертил.

«И какова же сумма, по-вашему, за прошлый год?» – спросил президент, заинтересованный.

Когда я назвал цифру и увидел реакцию президента, то понял, что у меня появился шанс остаться в живых.

Финдиректор крал много более того, что ему дозволялось.

Я вышел из кабинета президента в первом часу ночи, в моём портфеле лежали двадцать тысяч долларов.

Дома я вывалил деньги на кухонный стол.

«Как тебе это удалось?» – спросила жена.

«Я был у президента», – начал я.

Но закончить не сумел, потому что жена расхохоталась и сказала:

«Неужели он трахнул тебе за двадцать штук?»

Она смотрела на меня и не могла удержаться от смеха. Я стоял посреди кухни, что-то горячее набухало у меня в груди.

Но я ничего не сказал, ушёл спать.

Под утро жена пришла ко мне. Впервые за полгода. Она позволила любить себя. И это было так сладко, что забывалась цена – предательство финдиректора за двадцать тысяч долларов и оскорбительный смех жены.

Но вскоре после того, как деньги были заплачены, а дочка уехала в Лондон, – всё пришло в норму. То есть, мы жили каждый сам по себе. Она так же встречала меня на кухне, докуривала сигарету и молча уходила.

Она продолжала работать в музее, а как проводила остальное время жизни – знал один только бог.

Конечно, мне тоже хотелось знать. Но как?

Не следить же за ней.

Эта мысль, – насчет того, чтобы выследить жену, – промелькнула у меня в голове и, казалось бы, – пропала.

Тогда мне и в страшном сне не могло привидеться, что я мог бы решиться следить за ней.

Однажды наш безопасник, шеф службы безопасности, со смехом рассказал мне, как его приятель, частный детектив, зарабатывает деньги слежкой за неверными супругами.

Мне показалось это забавным. Кто бы мог подумать, что мы в России так быстро догоняем Европу с Америкой.

Затем случился этот эпизод с приходом жены к нам в офис.

Захожу я однажды в приёмную, а секретарша так странно на меня смотрит и врёт. Дескать, президент занят.

К этому времени я уже был свой человек в приёмной и мог являться к президенту в любое время.

Финдиректор, бывший мой шеф, исчез. Безопасник намекал мне, что они с президентом сильно повздорили и разошлись. Я навсегда запомнил, как шеф взглянул на меня в последний раз. Посмотрел так, словно хотел разглядеть что-то, непонятное ему. Посмотрел, отвернулся – и больше я его не видел.

Затем месяц-другой я жил, ощущая себя мишенью. Выходишь утром из подъезда на свет божий – и чувствуешь себя пупом земли, эдаким гигантом, на котором сошлись все взгляды и прицелы. В офисе забудешься, подойдешь к окну – и вдруг отпрянешь, вспомнив, – и ноги слабеют, надо присесть.

В такие минуты невольно приходят в голову воображаемые картины собственных похорон. Вот я лежу в гробу, дочь прилетела из Лондона. Они, девочки, стоят у гроба, жена в черно-траурном, вся словно каменная, но – ни слезинки, ни крика. Тут и президент, и безопасник, и откуда-то – внимательный взгляд бывшего шефа…

Убрав финдиректора, президент другого не взял, стал работать напрямую со мной. Зарплата моя стала втрое больше.

Мы сошлись с безопасником. Бывший полковник КГБ, он был мужик неплохой, я консультировал его по всем финансовым вопросам. Мы стали жить душа в душу.

Как-то раз он позвал меня в баню, то есть в сауну. По дороге мы остановились на Садовой, возле темной подворотни. Подскочила тётка, по её знаку из подворотни выступили девушки. Их было с десяток, от маленькой, похожей на семиклассницу, до дылды под сто девяносто. Они стояли перед нами, переминались, и выглядели скорей испуганными, нежели развязными.

Безопасник подмигнул мне: выбирай. Одна из девушек, пухленькая, делала мне знаки своими живыми тёмными глазами, и я поспешно кивнул ей. Безопасник выбрал дылду.

Баня, то есть сауна, оказалась такой, что в ней уместились бы на помывке все работники нашей фирмы. Там предусмотрели даже специальную комнату для секса, где я вскоре очутился вместе с темноглазой. Я боялся, что у меня ничего не выйдет, но девчонка ласково заверила: она и мёртвого подымет.

Потом сидели в сауне, потели. Потом выпивали. Потом я посетил специальную комнату с дылдой, но что там было, – помню плохо.

Но помню, когда ехал домой в такси, то думал: боже мой, как это всё теперь просто. Сто долларов – и делай с молодой девчонкой всё, что тебе заблагорассудится. Как всё просто, и не надо мучиться, страдать, слушать шаги за стеной, постепенно отвыкая от сладости женского тела, отвыкая от любви…

Лиха беда – начало. Потом я уже и в одиночку брал проституток. Научился выбирать не торопясь, не стесняясь, разглядывая каждую с головы до ног. Я уже искренне считал, что совсем равнодушен к жене, да тут случилась эта история с её визитом в нашу контору…

Итак, захожу я в приёмную, а секретарша косится так, словно нагадила мне только что. А президент, видите ли, – занят.

Ладно, занят так занят. Хотя пять минут назад сам приглашал меня по внутреннему телефону.

Я развернулся – уходить.

Гляжу, а на вешалке в углу – шубка. Мне ли этой шубки не знать. Жена купила её месяц назад. Разумеется, на мои деньги. На чьи же ещё? Она ужин мне не готовила, а деньги на шубу взяла, не выдержала. По случаю холодов в прихожей появилось её старое пальто, я несколько дней разглядывал его, а затем положил в бюро тысячу долларов дополнительно (половину зарплаты я продолжал откладывать).

Спустя неделю тысяча исчезла, а в доме появилась шубка.

И вот она, эта шубка, висела на вешалке в приёмной президента, и секретарша, глупая курица, не знала, куда девать глаза.

Я ничего не сказал.

Я вышел вон и отправился к безопаснику. Я просидел у него до тех пор, пока из парадной не вышла жена (окно безопасника смотрело на улицу, в отличие от моего).

Жена вышла из дверей нашего офиса. Она улыбалась улыбкой победительницы. Я хорошо знал эту её улыбку.

Подъехал президентский «Ауди», жена села и уехала.

Мы допили с безопасником чай, и я ушел, ничего ему не сказав и даже не подав виду.

Я подождал какое-то время.

Дни проходили, но ни президент, ни безопасник, ни секретарша, ни сама жена – никто из них ни слова не проронил о том, с какой целью она явилась к нам в офис и что она делала битый час у президента.

Они пытались скрыть от меня эту историю. Все – как один. Это значило… что это значило, мне не хотелось и думать.

Вот тогда-то я и вспомнил про детектива, который следит за неверными супругами.

Понятное дело, к приятелю безопасника обращаться не стоило. Безопасник вообще не должен был ничего знать. Если бы ему пришлось выбирать между мной и президентом, – кого бы он выбрал?

Я рассудил, что в Москве тысячи богатых семейств, – и, значит, одному частному детективу не справиться со многими сотнями супружеских измен.

Мой расчет оказался верным, без труда удалось найти специалиста, который взялся за работу и выполнил её за три недели.

Он предоставил исчерпывающие сведения о том, как проводит время моя жена, а также сообщил имя жёниного любовника.

Мало того, в ходе расследования к детективу безо всяких усилий с его стороны попали сведения еще о двух мужчинах, с которыми жена путалась раньше. Парень оказался широкой души человек: открыл мне глаза на мою собственную жен ещё шире – и за те же деньги.

Первым любовником жены был её коллега по работе, высокий интеллигент в тонких очках. Обычное дело, роман в трудовом коллективе.

Вторым – малоизвестный художник, здоровенный детина с бородищей и вытаращенными глазами. Даже на фотографии видно было, что он кобель из кобелей. Наверное, она подцепила его на какой-нибудь выставке или на вечерах высоколобой тусовки в её музее.

Ну, а нынешним возлюбленным жены оказался наш президент (я вспомнил её победительную улыбку, когда она выходила из офиса и садилась в «Ауди»). Они встречались по вторникам на Проспекте Мира (это была гостевая квартира нашей фирмы), проводили там от полутора до трех часов, а затем президент самолично (какая честь!) отвозил её домой, причём высаживал из машины за углом соседнего квартала.

Несколько недель я жил в каком-то странном состоянии.

Не то чтобы я пришел в отчаянье или задыхался от злобы – нет. Внешне, думаю, никто ничего не заметил. И не в том даже дело, что всплыли наружу измены жены, – и сейчас, с президентом в этой гостевой квартире, и раньше, с сослуживцем и художником. В конце концов, и я теперь изменял ей (хотя – с проститутками – можно ли считать изменой, вон еще Пушкин звал Дельвига от жены к девкам?). Нет, не в мужской обиде была главная причина моей подавленности.

Какая может быть мужская обида!

Ведь я мог взять сколько телу и душе угодно красивых и молоденьких (а знаете ли вы, какие бриллианты со всего бывшего Союза жмутся по московским подворотням и «Газелям» в ожидании клиентов?).

Кроме того, общение с дамами лёгкого поведения выявило неожиданный факт: что мужчина-то из меня вполне достойный, если не сказать сильнее. Я на такие подвиги плоти оказался способен, о каких жена моя не подозревала, когда вздыхала и морщилась на мои к ней подступы в постели. Воистину – никогда не знаешь, где найдешь и что потеряешь!

Нет, судари мои, вся штука в том, что тогда мне вдруг открылась суть моей жизни. Предназначение, другими словами.

Одни люди рождаются для того, чтобы наслаждаться жизнью: любить, добиваться успехов. А остальные – чтобы обеспечивать избранным этот процесс жизненаслаждения.

Я оказался из остальных – фантом, служебная функция, серый фон.

Вот, казалось бы, семья.

Дети, жена и всё такое прочее. Я всю жизнь работал, чтобы они, девочки, жили как можно лучше. И вот умри я сегодня – и что останется от меня? Неужели, всего лишь сожаление о том, что умер слишком рано, до того, как дочка стала на ноги? К тому же и у жены куча проблем – с одеждой, зубы надо вставлять, да и квартиру пора ремонтировать. Словом, куда ни кинь, всюду нужны бабки-денежки, а он – вздумал сыграть в ящик. Нет уж! Взялся за гуж, так тяни, тупой мерин – пока ноги носят, да мозги еще способны соображать свою бухгалтерскую науку!

Вот в таком настроении ума и сердца я и встретил самый страшный день моей жизни.

Я сидел в кегельбане, когда мне позвонили. В первый раз меня завёз в кегельбан безопасник, а потом я так пристрастился, что не мог без того, чтобы раз в неделю не поехать и не побросать шары.

Я загодя заказывал себе дорожку, приезжал один, брал себе минеральную без газа и штурмовал свой собственный рекорд, установленный мною в прошлый раз. Соседние дорожки всегда занимали компании: либо золотая молодежь, либо богатенькие мужички с расфуфыренными дамочками, которые ахали, охали, кричали «вау» и с интересом поглядывали на меня, одинокого. А я, испив глоток минеральной без газа, сосредоточенно швырял шар, и он сметал шеренгу кеглей, словно пушечное ядро крепостную стену.

Я как раз делал очередной глоток, когда мобильник загудел своей трелью-дрожью, а затем чужой голос произнес эти слова: что жена погибла, рядом с домом, возле перехода, старый «жигулёнок», несчастный случай…

Я ездил на опознание, отвечал на вопросы следователя, хлопотал о похоронах, встречал дочку из Лондона – и уже не отпускал от себя, потому что на ней лица не было вовсе, она ничего не соображала, вся серая от горя.

И вот мы стояли у гроба жены, плечо к плечу, рука об руку с дочкой. Жена лежала в гробу пронзительно красивая, а мы с дочкой молчали, не было слов, и лишь когда на кладбище опустили крышку на гроб, дочка закричала жалким раненым криком, так что у меня в груди прорезалась какая-то холодная трещина.

После похорон дочка осталась в Москве ещё на неделю, для чего пришлось отправить факс в Лондон.

Тут-то и начались чудеса в решете.

Оказалось, что наезд у перехода – совсем не случайное событие, наезд не был несчастным случаем. Выяснилось, что старый «жигуленок» угнан, сидевший за рулем – скрылся с места происшествия. Свидетели успели заметить только его одежду: он был одет в серое крапчатое пальто и серую же кепку.

Самое удивительное, что внешними приметами убийца смахивал на… трудно поверить! – на безопасника. Когда же у него в сейфе нашли кассету с записью сексуальных утех президента с моей женой, безопасник был арестован, а с президента отобрали подписку о невыезде.

Я, разумеется, дочку от всей этой грязи ограждал – как мог. Можно сказать, я её изолировал от внешнего мира и не мог дождаться, когда улетит в свой Лондон. От греха подальше, а там всё уляжется, боль утихнет, тогда и навидаемся, и нарадуемся, и нагорюемся. Оставался один день до её отъезда в Лондон, даже один вечер, потому что рано утром надо было ехать в аэропорт, и тут она выразила желание развеяться. Робко так попросила: погулять с подругами, по Москве. Напоследок. Она словно стыдилась этого своего желания и виновато на меня поглядывала.

Всё было хорошо, всё шло хорошо, – то есть я имею в виду, что у нас с дочкой всё было хорошо, мы как-то сблизились ещё больше в этих ужасных обстоятельствах, мы понимали один другого с какой-то нечеловеческой чувствительностью, с полуслова и полужеста, даже не глядя, спиной и затылком.

И вот дочка пошла погулять, попрощаться с Москвой.

Она вернулась в шестом часу и сразу прошла к себе.

Мне как-то сделалось нехорошо, неуютно.