Крепостная маркиза

По его телу пробежала судорога, и Соня поняла, что старый маркиз де Баррас затих навсегда.

'‑. – Он… умер? – дрожащим голосом спросила Агриппина, проследив, как Софья бестрепетной рукой закрывает глаза умершему.

В другом случае, наверное, слабость проявила бы Соня, а она, точно старшая подруга, стала её успокаивать.

– Увы, моя дорогая, ты стала вдовой, – задумчиво подтвердила она.

Агриппина зарыдала.

– Бедный, бедный маркиз Антуан!

– Ты любила его? – спросила Соня.

– Я совсем его не знала, но мадам Фаншон сказала, что он был очень хорошим человеком.

– Тогда чего ты так горько плачешь?

– Хороший человек должен, умирая, знать, что по нему непременно кто‑то станет горевать, – всхлипывая, сквозь слезы проговорила Агриппина.

Глава шестая

Соня думала, что хоронить покойного будут только они с Агриппиной, Патрик да Эмиль, мадам Фаншон с сыновьями, ну, может, ещё несколько мужиков из ближайшей деревни, которые гроб понесут. Но провожать маркиза Антуана в последний путь собралось так много народа, что Софье оставалось только удивляться.

Она осторожно поинтересовалась об этом у мадам Фаншон, и та в ответ на её вопрос пояснила:

– Маркиз де Баррас в Дежансоне родился. И отец его здесь жил. И дед. Они – вроде как знак города.

Наверное, если бы у Дежансона был герб, на нем изобразили бы фамильный профиль маркизов де Баррас. – Мадам Фаншон промокнула платочком глаза и продолжила:

– Вы вряд ли знали о том, что мосье Антуан был ещё и учеёным. Многое из того, что используют теперь владельцы клиник и пансионатов, придумано его светлой головой. Он учил местных жителей, как доставать воду из глубины, как удалять ее из грязевых ванн, как поднимать наверх помногу, а не таскать ведрами… О, это был великий человек!

– Вы не правы, кое‑что известно было о маркизе и у нас в России. Мой дед в своём дневнике называл Антуана де Баррас талантливым алхимиком.

– Антуан… маркиз говорил мне, что в России у него жил товарищ, который слишком рано ушёл из жизни, – со всхлипом вздохнула мадам Фаншон. – Наверное, ваш дедушка был хорошим человеком, потому что мосье Антуан всегда поминал его добрым словом. Всё сокрушался, что мосье Джереми…

– Еремей, – осторожно поправила Соня.

– Да, да, он говорил так… Говорил, что русский друг очень ему помог, а он, де Баррас, так и не успел ему отплатить добром за добро.

– Успел, – едва слышно проговорила Соня.

Она подумала, что эта нестарая ещё женщина достаточно образованна. По крайней мере, знает, что такое герб, и не спрашивает, что такое алхимия…

Может, она была какой‑нибудь учительницей из местных, которой удалось окончить церковную школу или курсы, и потому время от времени она поневоле сталкивалась с маркизом Антуаном. Наверняка он из своих скромных, как все думали, средств оказывал помощь школе, сельской церкви, не обходил вниманием бедняков…

Можно было бы спросить у мадам Фаншон об этом напрямик, но раньше Софья ни её прошлым, ни даже именем не интересовалась, так что сейчас её любопытство, наверное, выглядело бы неуместным. И потому она промолчала.

Внешне мадам Фаншон оставалась спокойной – так, уронила пару слезинок, и всё. Но как знать, может, она горюет об умершем маркизе куда больше Агриппины…

– Вы уедете от нас, мадемуазель Софи, или в замке останетесь? – спросила та, о которой Соня как раз думала, будто невзначай.

– Пока останусь. Агриппине помочь надо. Наследник‑то мосье Антуана исчез куда‑то… – ответила Соня. «И я догадываюсь куда», – подумала она про себя. Но не посвящать же чужую, пусть и такую обаятельную женщину, как мадам Фаншон, в свои рассуждения. Если её догадка подтвердится, Флоримон получил за свои злодеяния сполна.

Но вот ведь какие дела! Пока Соня о своих подозрениях никому сказать не могла. Всё, что она надумала, – чистая логика. Так что она вполне готова стать основателем современной школы логики. Начнет учить своих учеников домысливать большое, основываясь на мелких фактах. Соня чуть улыбнулась собственным мыслям.

Наверное, мадам Фаншон осудила бы её. Если Флоримон остался в подземелье, и княжна об этом догадывалась, то, наверное, со всех ног надо было мчаться ему на помощь. Покойный отец Флоримона мог и подождать… А если у Сони всего лишь разыгралась фантазия?

«А если ты стала черствой и жестокой?» – передразнил её внутренний голос.

И правда, вот так спокойно рассуждать о человеке, который волею рока заперт в подземелье… Дня три, сказала Агриппина, прошло, как «привидение» угомонилось. Сегодня четвертый день… Как жаль, что Соне не с кем посоветоваться! А Патрик?

Можно было бы обо всём поведать Патрику, и он бы помог, но, пожалуй, ещё рано с ним откровенничать. Соне до сих пор непонятно, почему он с нею остался. А что, если герцогиня де Полиньяк дала ему и такое задание: после всего случившегося находиться при русской княжне неотлучно? Чтобы она не могла никому ничего рассказать. Соня ведь ничего толком не знает!

Нет, Патрик пока что тёмная лошадка. По крайней мере, для неё.

– Даже если маркиза Флоримона нет в Дежансоне – он же не явился на похороны отца, – вряд ли завещанию мосье Антуана не будет дан ход. К тому же мадам Агриппина его законная жена, – продолжала мадам Фаншон, понятное дело, не подозревавшая, о чём в сию минуту размышляет русская княжна. Княжна… Определилась бы Соня, что ли… Кто она, наконец, княжна Астахова или княгиня Потёмкина?

Княжна! Пусть так и будет. Навряд ли в ближайшее время в Дежансоне объявится князь Потёмкин и предъявит на неё свои супружеские права. Может, и вообще не объявится. Значит, своё скоропалительное замужество Соня и не будет обнародовать. Зря она сказала о нём и Агриппине. А, впрочем, разве можно вообще ничего никому не говорить? Этак голова лопнет – самой всё передумывать и переживать.

И внутри же всё надуманное оставлять. Всякой живой душе друг необходим!

– А не может случиться так, что у маркиза окажутся ещё какие‑то наследники? – спросила Соня у мадам Фаншон, которая выжидательно смотрела на неё.

Та скользнула глазами по её лицу. Во взгляде женщины было всё, что угодно, кроме корыстного интереса.

– Может быть, и есть, но он никого из нас не ставил об этом в известность, – тихо сказала она.

– Маркиз де Баррас мне тоже ничего не говорил, – решила высказаться напрямую Соня, – но я догадываюсь, что ваши сыновья – его кровь.

Глаза мадам Фаншон испуганно метнулись в сторону. Она нервно сцепила руки, будто удерживая дрожь. Но в последний момент выпрямилась и посмотрела на Соню в упор.

– Нам ничего не надо, – гордо сказала она. И добавила, как бы про себя:

– Я просила его, умоляла никому об этом не говорить. Люди не любят бастардов… У меня был один друг, любил… издалека. Он предложил мне вступить с ним в брак. Огюст Фаншон и дал мальчикам своё имя. Огюст давно умер, но я не могла предать его память. Ведь все считали мальчиков его сыновьями, понимаете?

Она посмотрела на Соню с надеждой. Мол, я рассказала вам свою тайну и надеюсь, что вы никому о ней не скажете.

Теперь всё стало на свои места. А то Соне показалось, что мадам Фаншон испугалась. Француженка считала тайной для всех то, что лежало на поверхности.

Интересно, маркиз Антуан предлагал, когда‑нибудь ей свою руку и сердце? Вряд ли. Он не мог на ней жениться. Аристократ, маркиз… Словно назло общественному мнению, перед смертью он женился на Агриппине. Раз общество осуждало его любовь к мадам Фаншон, пусть теперь злословят по поводу его странного брака с иностранкой. Да ещё и простолюдинкой. Между тем Сонина визави, делая некоторое усилие – частенько, наверное, приходилось ей вот так смирять свою гордыню, – поправилась:

– Мне лично ничего не надо. Разве что мальчикам… на обзаведение хозяйством… Они себе уже и невест присмотрели, да только мы все никак не наберем достаточно денег…

Она прервала себя, застеснявшись: вдруг Соня подумает, будто она жалуется.

– Каждый отец думает о своих наследниках на пороге вечности, – сказала Соня, – и в этом нет ничего постыдного.

– Ах, ваше сиятельство, в последнее время маркиз де Баррас и сам, кажется, испытывал денежные затруднения…

Соня вдруг подумала о том, как злился на отца Флоримон, вынужденный на осуществление своих планов добывать деньги любыми средствами, в то время как в подземелье замка его родного отца лежало такое богатство! Вот он и не смирился с тем, что должен делить его с какой‑то иностранкой. И вообще с кем‑то делить то, что целиком можно взять ему одному. Старый замок, понятное дело, он не считал капиталом. В него, наоборот, надо было бы вложить немало средств, чтобы он обрел прежнее величие.

Но, насколько Соня знала, прежде у маркиза были и земли, и леса… Вряд ли он всего лишь проживал «свое» богатство. Может, он куда‑то вкладывал деньги, потому другим и казалось, что он обеднел? Странно, что оба друга – и русский, и француз – на пороге смерти оказались не слишком состоятельными. По крайней мере, на взгляд окружающих.

Но полно раздумывать о деньгах маркиза! Это даже невежливо вот так, посреди разговора с мадам Фаншон, углубляться в свои мысленные рассуждения о чужих деньгах.

– Нас предупредили, что завтра в замок приедет нотариус, – сказала Соня, – и тогда, думаю, мы все узнаем о последней воле маркиза.

– Так вот почему нотариус передал, что завтра меня с сыновьями ждут в замке, – несколько растерянно проговорила мадам Фаншон. – Вы не будете возражать?

– Как я могу возражать? Да и маркиза наверняка не будет против. Вы наравне со всеми имеете право знать, что написано в завещании.

Значит, старый маркиз ничего не сказал про подземелье и сложенное в нём золото своей любовнице?

А вот сын как‑то все равно о сокровище узнал.

Антуан де Баррас до последнего момента пытался сохранить в целости то, что принадлежало ему и умершему другу… Охранял, да охраняемое из рук вырвали. Может, именно этого и не смог пережить старый Антуан, а вовсе не зелья, которым напоил его любимый сыночек. Неужели Флоримон ухитрился вывезти из подземелья всё золото? А если вывез, куда смог его спрятать? Это ведь не несколько слитков.

Сотни пудов!

Соня отчего‑то сейчас явственно представила себе, как долгие годы Антуан де Баррас фунт за фунтом выплавлял это золото на своей тайной фабричке.

Интересно, у него были на ней какие‑нибудь рабы из Африки или он нанимал работников и платил им за молчание? Как удалось сохранить всё в тайне?

Итак, год за годом плавилось в слитки золото, и тщетно Антуан ждал приезда русского друга, который вложил в его производство почти все свои деньги. И, как выяснилось, не прогадал.

Если бы в своё время деда Сони Астаховой не убили, он приехал бы во Францию, где друзья‑товарищи поделили бы полученное золото, превратив его поначалу в деньги, имеющие хождение в государстве Французском. Или в драгоценности. Наверняка у Еремея Астахова был разработан план, как это сделать. А вот Соня себе и представить не могла, как удалось бы пользоваться золотыми слитками, не вызывая законного интереса у министерства финансов Франции.

Тот, кто много лет назад убил князя Астахова, и не подозревал, что своим поступком обездолил сразу две семьи. Кроме того, что лишил жизни талантливого ученого.

Это всё, конечно, к тому, что в подземелье осталось золото. Должно было остаться! Ведь Эмиль нечаянно запер в нём вора в момент кражи!

Опять Софья стоит и гадает, что осталось в подземелье. Вот когда закончатся связанные с погребением умершего процедуры, можно будет всё и узнать.

Похороны выглядели пышными. Надо сказать, немало тому способствовали усилия Софьи. Она отдала Патрику один из двух оставшихся у неё перстней – свой, как говорится, военный трофей.

В своё время их сняла с убитых одна французская девушка, оказавшая немалую помощь княжне. Сначала Соня отказывалась их брать. Ещё отец рассказывал о случаях мародерства среди русских солдат, которые воевали со шведами, и о том, как сурово расправлялись с ними за это командиры.

Но девушка – её звали Люси – объяснила свои действия просто: «Не мы, так крестьяне, что их хоронить станут, снимут!» И Соня дрогнула. Ей представилось, как далеко придётся добираться одной, без сопровождения, до самой Австрии, и как ей могут понадобиться средства, которые не у кого и негде будет взять. Словом, она оправдала себя тем, что выполняет поручение самой королевы Франции, а не просто путешествует. В таком случае она как бы оказывалась на военном положении, где действовали уже совсем другие законы.

И теперь, когда, как сказала бы её покойная матушка, не до жиру, быть бы живу, она уже не думала о том, каким образом ей достались перстни.

Маркиза похоронили в фамильном склепе, уже достаточно одряхлевшем. Видимо, оттого, что у покойного ныне маркиза Антуана не доходили до него руки. Соня пообещала себе, что, как только у неё появится достаточно денег, она прикажет навести здесь порядок: сменить ограду, подправить кое‑где развалившуюся кладку… Вот интересно: она упорно говорила – даже мысленно! – не «если появятся», а «когда появятся». Значит, надеется в глубине души, что золото цело.

Конечно же Соне следовало быть поаккуратнее с деньгами, что оставил ей супруг Григорий, но они таяли на глазах. Однако, как можно не тратить деньги вообще? Теперь – хочешь не хочешь! – в подземелье придётся спускаться, несмотря на все страхи и… на все привидения, вместе взятые…

Патрик по её распоряжению нашёл‑таки по сходной цене трех крепких лошадок – серых в яблоках, как и хотела её сиятельство, и даже оставил их хозяину задаток. Мизерный, конечно, всё, что в этих условиях могла позволить себе Софья. Но в этот день, как, впрочем, и в следующий, им оказалось не до устройства выезда.

Теперь Соня оценила по достоинству, насколько Патрик может быть незаменимым. Знал бы он, что это произошло только теперь! При том, что между ними так и не состоялось настоящего объяснения.

Пока что Соня лишь отдавала приказания, которые Патрик выслушивал с невозмутимым лицом и говорил всего одно слово:

– Сделаю.

А то и просто согласно кивал.

Агриппина могла распоряжаться лишь кухаркой, которую прислали из деревни – Соня попросила об этой мадам Фаншон, – а остальные хлопоты легли на плечи Патрика. Он, как потом оказалось, вовсю использовал ту повозку, которую как бы арестовали в своем амбаре Агриппина с Эмилем. Привёз священника, гроб и венки, на другой день на ней же гроб с покойным отвезли на кладбище к семейному склепу маркизов де Баррас.

Соню с Агриппиной вёз в карете покойного маркиза Эмиль. Остальные жители Дежансона, которые провожали старого маркиза в последний путь, добирались кто на чём. Основная масса шла пешком. Благо путь до кладбища оказался близким.

Соня еле дождалась, когда окончатся все траурные церемонии, и она сможет остаться с Агриппиной с глазу на глаз. Не то чтобы она в момент очерствела и, кроме золота, её ничего не волновало, но от того, есть ли оно ещё или нет, зависело, как Соне строить свою дальнейшую жизнь.

Она не питала каких‑то особых надежд на приезд нотариуса, справедливо полагая, что маркиз де Баррас и так одарил её сверх меры. И разве виноват он в том, что его непутёвый сын Флоримон исхитрился получить доступ к изготовленным когда‑то отцом золотым слиткам.

Вернувшись после похорон в замок, Эмиль деликатно удалился, благо комнат в доме хватало. Удалился и Патрик. Ему выделили комнату недалеко от комнаты Эмиля, и теперь можно было надеяться, что все его потребности, ежели таковые появятся, будут обеспечены.

Когда мужчины ушли. Соня посадила с собой на диван Агриппину… маркизу де Баррас, теперь уже вдову. В глазах людей и по закону она являлась таковой. И хочешь не хочешь, а траур ей придется носить. В общем, посадила она Агриппину рядом с собой и сказала:

– Так сложились наши с тобой обстоятельства, что в подземелье нам всё равно спускаться придётся…

Раз Антуан де Баррас ничего не сказал молодой жене о золоте, значит, оставил этот вопрос на усмотрение Сони. Захочет – расскажет, не захочет – её дело. Но вот как всё Агриппине преподнести? Хорошо, если там что‑то осталось, а если нет? Ведь в подземелье не раз и не два, судя по рассказам Агриппины, наведывался Флоримон. Кстати, отчего Соня так уверена, что это был именно он? И в тот, последний раз он тоже в подземелье спускался. Значит, не успел вывезти всё золото…

Однако, как её сиятельство разбирает! Увлеклась, что ли, этим богатством? Странно, Соня до сей поры считала, что она вовсе не алчная. Слишком долго была бедной? Вряд ли такое объяснение может служить оправданием.

Нет, если разобраться, дело вовсе не в алчности.

От этого золота, получалось, зависела вся её жизнь – Соня поневоле оказалась будто прикованной к нему.

Она… как бы поэтичнее сказать… барахталась в золотой паутине. Но с другой стороны – не бросишь же то, ради чего трудился дед! Он ведь думал не только о себе и своей семье. Скорее всего, он хотел добиться процветания всего рода Астаховых.

Наверняка он так же, как и Соня, был осведомлен о способностях своих предков – среди них было много настоящих ученых знахарей. Тех, талант и величие которых мало кто из темного люда осознавал.

Взять хотя бы еще в десятом веке жившую Любаву, прапраматерь рода Астаховых. Сколько добра сделала она простым людям, скольких вылечила, поставила на ноги, спасла от смерти! И что получила в благодарность? Эти же облагодетельствованные ею люди едва не сожгли бедную девушку на костре, объявив ведьмой.

Соня ударилась в воспоминания… Кто‑то из Астаховых написал историю жизни Любавы. И не только Соня, многие девушки Астаховы зачитывались ее жизнеописанием, прошедшим через многие руки, не раз переписанным теми, чьи имена остались потомкам неизвестными, сохранившимся до конца восемнадцатого века! Рассказ о том, кто были предками самой Любавы, увы, не сохранился…

Какая‑то мысль, очень важная, мелькнула в мозгу Сони и пропала, так что княжна даже не успела её осознать. Тщетно она морщила лоб в попытках вспомнить, о чём именно она подумала, но не добилась успеха. Вынырнув из океана мыслей, она услышала всё те же причитания Агриппины.

– Княжна, миленькая, Софья Николаевна… – продолжала бубнить та. – Ну что вас тянет во всякие такие нехорошие места? То в тайную лабалаторию, то в подземелье… Что вам в покое не сидится?

– Поговори мне! – привычно прикрикнула на неё Соня и осеклась. Агриппина больше не её крепостная.

Но юная маркиза ничуть не обиделась, а продолжала ныть:

– Вы разве привидений не боитесь? Кто знает, что в этом замке когда‑то случилось? Может, на двери в подземелье какой‑нибудь охранный знак стоит, вот призрак и не может наверх прорваться, так по подземелью бродит и от злости воет. Какую‑нибудь бабку мосье Антуана убили, вот земля её и не принимает. А ну как привидение на нас набросится?

Вряд ли Агриппина думала так всерьез, но Соня поняла, что придётся потрудиться, чтобы склонить к своему предприятию молодую вдову.

– Ты даже не представляешь, девочка, какой сюрприз может нас там ждать!