Ленин. 1917-1

– Бей городового! Смерть фараону!

Какая-то немолодая прилично одетая дамочка ударила Антона ладонью по лицу и сорвала с него каракулевую шапку. Другая, одетая попроще, зачем-то вцепилась в пальто. Толпа росла и жаждала крови.

Как обычно в такие моменты, шапошник открывал и закрывал рот, но не мог издать ни звука. Только стремительно бледнел и часто моргал.

Тимка смотрел на всё это, разинув рот. Что происходит?

Рядом стояли два солдата. Один деловито заряжал винтовку. Напротив в толпе выделялись матрос-балтиец угрюмого вида и ещё один здоровенный дядечка в солдатской шинели с пышными залихватскими усами, выглядевший благодаря габаритам и серьёзному виду весьма внушительно. Оба как-то очень уж мрачно смотрели на шапошника.

– Господи, – сообразил Тимка, внутри холодея, – они ж его убивать собираются!

Он бросился к хозяину. С мольбой в глазах, испуганным срывающимся голосом закричал:

– Остановитесь люди! Не убивайте его! Он не фараон, он мой хозяин – шапошник с Апраксина!

И зарыдал навзрыд.

Люди смолкли и испытующе глядели на паренька. Антон, дрожа от холода и страха, прижал парнишку к себе. На них смотрели десятки глаз.

И вдруг толпа зашевелилась и засмеялась. Послышались слова сочувствия и сострадания. Люди поверили. И каждый, наверное, подумал, что вот именно он сейчас спас невинного от смерти.

Женщины надели на дрожавшего Антона его пальто и шапку. Под радостные крики шапошник с парнишкой еле-еле пошли … ещё не слишком уверенно.

Угрюмый матрос со здоровяком не смеялись. Проводив спасшихся шапошников глазами, они как-то одновременно перевели взгляды на торговку. Причём если в глазах матроса явственно читалось осуждение, если не сказать большего, то здоровяк смотрел скорее изучающе, с интересом, как будто пользовался случаем ознакомиться с не известным ему доселе образцом человеческой подлости.

Матрос неторопливо шагнул вперёд, сразу оказавшись напротив лотошницы и заговорил. Чувствовалось, что к фаворитам музы красноречия он не принадлежал. Слова выдавливались медленно, чередуясь с паузами. Но торговке казалось, что слова эти падают чугунными гирями..

– Ты … лахудра … безвинного человека … жизни лишать? Отвечать … придётся … может. На какой-такой Гороховой … ты его видела … с “селёдкой”?

Настроение толпы переменчиво. Взгляды тут же переместились на лотошницу, и весёлая доброжелательность из них исчезла. Женщины, только что срывавшие с шапошника шапку и пальто, а потом надевшие их обратно, смoтрели на торговку с явной неприязнью. Они вдруг поняли, что по её вине чуть не стали соучастницами убийства невинного. Солдат, вертевший в руках уже заряженную винтовку с каким-то сожалением – мол, и чего ж было заряжать-то зря – снова насторожился, и винтовочное дуло стало медленно поворачиваться в сторону возмутительницы спокойствия. Разрядившаяся атмосфера электризовалась снова.

Торговка, мигом осознавшая, в какой переплёт попала благодаря своему неудержимому языку и привычке лаяться с покупателями, стремительно бледнела, становясь ещё белее, чем дaвеча шапошник. По лбу покатились крупные капли пота. Она лихорадочно крестилась. Дрожащие губы пытались что-то произнести, но голос от страха пропал напрочь

Положение спас здоровяк.

Вдруг приняв решение, он сделал два шага к матросу, по-прежему мрачно глядящему исподлобья не лотошницу. Положив руку тому на плечо, прогудел:

– Ну, хватит, братишка. Будет с неё. Смотри, она ж ног не чует. И так урок на всю жизнь, не видишь?

Обернувшись к толпе, он продолжил:

– Расходитесь, люди. Довольно. Чуть грех на душу не взяли. За малым не оскоромились. Видать, Господь отвёл – мальчишка-то молодцом оказался, не сдрейфил. А эта теперь сто раз подумает допрежь невинного городовым называть. Ведь так?

Последний вопрос он произнёс уже как-то грозно, обернувшись к женщине. К той мигом вернулся дар речи, она вскинула заблестевшие глаза и быстро затараторила:

– Да я таперича ни в жисть! Да рази ж я … . Да бес попутал! Обозлилась! Обозналась! Да ни в жисть таперича!

Матрос тяжело вздохнул:

– Прав ты … больно легко … судьбы решать стали … смотри … охотница на городовых … узнаю … что опять … за всё ответишь. … Запомни. … Всё … расходитесь.

В расходившейся толпе чувствовалось какое-то облегчение. Лишь солдат, заряжавший винтовку, казалось, был недоволен тем, что так и не пришлось пускать её в ход. Но и он через минуту уже забыл об этом, увлечённо на ходу обсуждая с сослуживцем – какие всё же бывают подлые бабы.

2 марта 1917 года. Цюрих.

Владимир Ленин узнал о Февральской Революции из швейцарских газет.

Он откинулся на стуле, глядя невидящими глазами на стену. Чёрт, чёрт, чёрт, – билось в голове, – Кто мог ожидать? Там революция, а я здесь. Власть лежит на земле, её нужно только поднять … так всегда бывает сразу после революций … и ведь найдётся, кому поднять. Уже наверняка есть какое-нибудь самопровозглашённое правительство … ах, да, кажется, Временное Правительство … во главе князь Львов. А я здесь. А я здесь.

Чёрт, кто мог ожидать? Ещё месяц назад, выступая перед швейцарской молодёжью, он говорил, что российская революция 1905 года пробудила ото сна и Европу, и Азию, став прологом грядущей европейской пролетарской революции.

”Мы, старики, может быть, не доживём до решающих битв этой грядущей революции, Но я могу, думается мне, высказать с большой уверенностью надежду, что молодёжь, которая работает так прекрасно в социалистическом движении Швейцарии и всего мира, что она будет иметь счастье не только бороться, но и победить в грядущей пролетарской революции”.

Самоуверенный осёл! До ревoлюции оставался месяц … а он, видите ли, сомневался, что доживёт.

Ладно, не всё потеряно. Что нужно сделать?

Первое. Срочно приложить все усилия, чтобы оказаться в России как можно быстрее. Второе. Не зря я столько усилий положил на создание РКП (б). Такой, как она есть сейчас. Партия – как военный отряд … ну, это по сравнению с какими-нибудь меньшевиками. А так и там хватает … разброда и шатаний.

В Питере, сейчас сидит наше, большевистское … моё, хе-хе, Русское Бюро ЦК. Срочно телеграмма – никакой поддержки этому … как его … Временному Правительству. Брать власть самим. Хотя ну да, как же, так власть и отдадут. Кто такие для них большевики?

Ничего, мы сильны поддержкой снизу. Сколько сил положено на пропаганду … “Искра”, затем “Правда”. Агитаторы, листовки, его, Ленина, статьи в рабочих кружках. Мы влиятельны в Советах … особенно рабочих и солдатских депутатов.

Ну, есть ещё и Советы депутатов крестьянских, но там куда сильнее позиции эсеров. И Бог с ним. Не там будут решаться вопросы власти.

Он не любил российское крестьянство. До сих пор помнилось, как в бытность помощником присяжного поверенного довелось столкнуться с его представителями. Тупое безграмотное быдло. Дикари-с … да-с, и по-дикарски жестоки. Ему рассказывали, как крестьяне, изловив цыгана-конокрада, не раздумывая посадили его на кол и весело хохотали над мучениями. Зверьё.

А сам он, Владимир Ленин, смог бы хотя бы равнодушно отнестись к такому зрелищу? Вряд ли. А любая революция после первых, более-менее бескровных этапов начинает проливать реки крови. И как ты, Владимир Ильич, с этим справишься?

А без проблем. Вождям самим казнями заниматься не обязательно. На то всегда есть специальные люди, у которых вид крови и мучений давно не вызывает никаких эмоций. Особенно в России.

Ну, почему только в России? Вспомним историю самых известных революций. Голландская – это была, собственно, борьба за независимость от Испании … хотя всё равно, вождю восставшего голландского народа Вильгельму Оранскому совершенно не нужно было водить в бой этих самых “гёзов” самолично. Когда водил, а когда и другие водили. Вождём это быть ему не мешало.

Английская. Оливер Кромвель. То же самое. Хотел – командовал, не хотел – поручал другим. А взошла его звезда в английском парламенте, который уж точно никакого отношения к полям сражений никогда не имел. Говорят, Кромвель даже на казни короля Карла не пожелал присутствовать. Приказал, провёл указ через парламент – казнили. Нашлось кому.

Американская Революция. Да, не поспоришь, во главе – боевой генерал Джордж Вашингтон. Так там – тоже война за независимость, пришлось воевать против прославленных британских войск. И то, ну, стал он первым американским президентом – а кого ещё могли тогда избрать? И всё, после этого отошёл от дел.

Франция. Даже не смешно. Только представить себе всех этих Мирабо, Дантонов, Демуленов, Робеспьеров в напудренных париках, в камзолах, белых чулках и туфлях на поле боя. Нет, там победы одерживал маршал Гош и иже с ним, а вопросы власти решались в Учредительном Собрании, Конвенте … ну, Якобинском Клубе в конце концов.

А судил революционный суд … прокурор Фукье-Тенвиль… казнил палач. Используя новое изобретение – гильотину. Топор признали негуманным – промахнешься, не отсечёшь голову с первой попытки – лишние мучения для казнимого. А нож гильотины не промахивается. Так, “гуманно”, и лишили жизни десятки … может, сотни тысяч. Кстати, Фукье-Тенвиль, кажется, тоже закончил жизнь на гильотине. Как и сам изобретатель гильотины – доктор Гильотинер.

И вожди революции, раскрутившие машину террора – все эти Эберы, Демулены, Дантоны, Робеспьеры – гильотины не избежали. Революция пожирает своих детей. Ну, будем надеяться, нас, большевиков, не сожрёт. Кто предупреждён – тот вооружён.

Так вот. Все эти вожди тоже самолично не пачкались и на зрелище казни не ходили. На то были другие. Профессиональные палачи.

Революция итальянская. Романтический Гарибальди, дав клятву в маленьком российском городке Таганроге, в боях завоёвывает для Италии свободу. Но у власти оказываются король Сардинии и Пьемонта Виктор-Эммануил и его премьер-министр Камилло Кавур.

Так что здесь всё в порядке. Вождь сам воевать не обязан. Его дело – политика … а в политике первое – вопрос власти. Тут я, Владимир Ленин, смею надеяться, специалист не из последних. В партии – признанный вождь … да и сама партия мной же и выпестована как идеальный инструмент для захвата власти. Боевой отряд, партийная дисциплина.

Но вернёмся к крестьянству. Не помешает ли нам всё-таки тот факт, что крестьяне в большинстве своём за эсеров, а этих самых крестьян в Росси – наверное, девяносто процентов населения.

Так вот нет, не помешает. В России вопросы власти всегда решались в столицах, а провинция потом покорно принимала новых правителей.

Елизавета Петровна с ротой преображенцев арестовывает императрицу Анну Леопольдовну и фактического правителя герцога Бирона – и ничего, никто и не вякнул, а Елизавета спокойно правила до самой смерти. Екатерина, ставшая впоследствии Великой, с помощью тех же офицеров гвардии отстраняет мужа от власти, заперев его в какой-нибудь Гатчине … не помню, а после мужа вообще убивают грязной вилкой те же гвардейцы – и опять всё в порядке, императрица на троне до самой смерти. Убийство Павла Первого – то же самое.

Для захвата власти в России нужно захватить её в Питере … ну, наверное, ещё в Москве, а этa задача нам вполне по силам. Там крестьян нет, а есть рабочие, солдаты … ну и матросы. Наши позиции среди них – вполне. А то, что в случае выборов в Учредительное собрание там окажется эсеровское большинство – не забываем про девяносто процентов крестьян в населении России – так надо просто не допустить выборов в это самое Учредительное Собрание. Либо, если не удастся, не дать ему властвовать.

Ну хорошо, а если эсеры поднимут эти девяносто процентов на восстание? Нет, не поднимут. По большому счёту крестьянских восстаний в крестьянской России не было. В значимых восстаниях всегда воевали казачки-разбойнички … и вождями были такие же – Степан Разин, Емельян Пугачёв, Кондратий Булавин … да и всё, пожалуй. Были там ещё у Пугачёва, например, рабочие с уральских рудников. Уж точно не крестьяне.

Крестьяне же способны максимум на местный, локальный бунт. Но крестьянские бунты в России всегда подавляли жестоко и кроваво. И, похоже, произошёл какой-то генетический отбор. Непокорных повывели, а у оставшихся почтение к власти в крови.

Лев Толстой в “Войне и мире” это отразил гениально. Тысяча восемьсот двенадцатый год, по России движется Наполеон, в губернии, где расположено имение князей Болконских, российских властей уже нет, а французских – ещё нет. И барина нет. Старый князь умер, Андрей Болконский – в действующей армии.

В имении из Болконских – только княжна Марья … по мнению крестьян – баба … как бы и не человек вовсе, что на неё смотреть.

Крестьяне, почувствовав безвластие, идут грабить господскую усадьбу. И вот стоит напротив них княжна Марья, а они, чувствуя безнаказанность, потихоньку начинают вести себя всё наглее.

На их беду именно в этот момент в имении появляется боевой офицер Николай Ростов. Один, с ним никого, и оружия нет. Что Николая ни на грош не смутило.

Увидев такую картину, он без лишних слов подзывает старосту и грозно вопрошает – что сие значит? Как только тон ответа старосты ему не понравился, тот немедля был сбит наземь ударом в ухо, после чего Ростов скомандовал, указывая на старосту – “Вязать!”.

И что же … из толпы вышли мужики, сняли с себя пояса и покорно старосту связали. “Зачинщики!” – последовал новый приказ. Из толпы вытолкнули зачинщиков. “Вязать!” – связали и этих. “В амбар!” … ну, в общем, всё ясно. Бунт подавлен.

В вопросах власти в России крестьянство роли не играет.

Итак, на Советы крестьянских депутатов мы, бoльшевики, плевать хотели, а в Советах солдатских и рабочих у нас позиции сильные … и будут ещё сильнее.

Пора пожинать плоды. Но у власти Временное Правительство … не Советы. Значит, третье. На повестке дня – лозунг “Вся власть Советам”. И одновременно – увеличивать своё влияние в Советах … всеми силами и средствами.

Итак, первые приоритеты намечены. Срочно заняться переездом в Россию, срочно – телеграмма Русскому Бюро ЦК в Питере – “никакой поддержки Временному Правительству” … ишь ты, всё “срочно”. А что делать? Третье – “Вся власть Советам!”. Впрочем, почему третье? Сразу объединяем со вторым. А что, красиво звучит. “Никакой поддержки Временному Правительству! Вся власть Советам!”. Чёрт возьми, коротко, энергично. Лозунг! В постреволюционной России сейчас лозунги наверняка – сила.

Ну всё. Так, направления главных ударов намечены. Теперь надо продумать – как. Как попадать в Россию, как продвигать лозунг.

Первым делом – успокоиться. Упорядочить мысли. Он по опыту знал, что ему нужно какое-то время побыть одному, переваривая и анализируя ситуацию. Лучше всего помогали прогулки на свежем воздухе. Здесь – на горе Цюрихберг. Там неплохо думается.

– Наденька, – он вышел из кабинета, – в России революция. Мне нужно хорошенько всё обдумать. Я пойду прогуляюсь … на Цюрихберг.

– Конечно, Володя, – Надя сразу оказалась рядом, – В России такое, а ты здесь. Надо как-то пробираться в Питер.

Он благодарно взглянул ей в глаза. Вот уж действительно боевая подруга. Уже понимает, что беспокоит мужа в первую очередь.

– Оденься потеплее, на улице ветрено, – продолжала Надя, – Тебе кто-нибудь нужен? Может, мне сбегать к Григорию … или … к Инессе.

Ну вот, только что мысленно восхитился – и нате вам. Всё-таки женщина есть женщина … пусть и боевая подруга. Революция, а она об Инессе. Какая сейчас может быть Инесса … не до неё. Хотя … .

Надя никогда не позволяла себе устраивать сцен ревности, несмотря на то, что слухи про отношения Ленина с Инессой Арманд ходили всякие. Надо сказать, в основном беспочвенные. Инесса бесспорно привлекательна, умна, обаятельна, беседы с ней – неплохой отдых. Она, можно сказать – друг. Ну и, конечно, приятно даже просто находиться рядом с такой женщиной.

Но женой его может быть только Наденька … идеальная жена вождя партии, преданная, всё понимающая. Впрочем, это теперь казалось мелочами по сравнению с тем, что произошло … и ещё, даст Бог произойдёт.

Стоп. Именно из-за того, что произошло, надо действовать как можно быстрее. А ведь Надя права – надо обсудить со всеми, как пробираться в Россию. Срочно! Тут любая дельная мысль может оказаться на вес золота.

– Умница, Наденька, – ласково сказал он, – Зови всех. Всех, кого найдёшь. Грише передай, что хорошо бы пригласить Фрица. Если удастся договориться с немцами, чтобы они нас пропустили … в Швецию – будет прекрасно. Я через пару часов вернусь, хорошо бы, чтобы все были здесь.

В тот же день, 2 марта 1917 года, вместе с прочими политзаключёнными из Бутырской тюрьмы был выпущен осуждённый на пожизненное заключение анархист-коммунист по убеждениям, сочетавший подпольную работу с деятельностью боевика Нестор Иванович Махно.

К моменту освобождения он пробыл в заключении восемь лет и восемь месяцев.