Ленин. 1917-1

Усач хлопнул себя ладонью по лбу.

– В самом деле, вы же можете меня не помнить. Или помните?

Глаза человека в кресле оставались открытыми.

– Не знаете – помните или нет? Или помните, что уже видели, но не помните – кто я?

Моргание.

– Понял. Я – Пётр Мартынов, начальник вашей охраны и комендант этого госпиталя с одним пациентом – вами. На всякий случай. Вы – Владимир Ильич Ленин, вождь партии большевиков, нынешней правящей партии в России. Э-э-э … вождь мирового пролетариата, – с заминкой добавил усач.

Лицо Ленина досадливо скривилось.

– Понял. Чёрт с ним, с мировым пролетариатом пока. Буду конкретнее.

Моргание.

– Вы больны. Долго. Здесь – госпиталь. Вы – единственный пациент. Вы здесь с двадцать третьего года. Мы в Забайкалье. Вас лечит монгольский доктор Дорж. Травяными настоями. Ух, молодчина, видать, правильно лечит! Вы пришли в сознание! Ну да, по делу. Госпиталь – секретный. О том, что вы здесь, знают только в губкоме и горкоме. И то не все. Ну и Политбюро, конечно. Владимир Ильич, я не знаю, о чём рассказывать в первую очередь. Вы хоть намекните. Историю вашей болезни рассказать?

Лицо Ленина скривилось так же, как и перед этим. Рот открылся:

– Сы-ы-ана.

– Страна? – моргание, – Понял. Что в стране? – моргание, – В стране власть большевиков, – неуверенно заговорил Мартынов.

Ленин как-то нетерпеливо шевельнулся. Похоже, его инересовало другое.

– Нэ-э-эп?

– Да, конечно. В стране Новая Экономическая Политика. НЭП. Введённый ещё вами. Рассказывать?

Два моргания.

– П-по-иб-уо?

– Политбюро? Ну да, понял. Полного состава я не знаю. Главные – Сталин, Молотов, Ворошилов, Калинин. Рыков, Томский. Ну ещё Бухарин, наверное, – как-то неуверенно продолжал Мартынов.

Лицо Владимира Ильича выразило недоумение.

– Т-т-тьо-хи?

– Троцкий? – моргание, – Вас удивляет, что я не упомянул Троцкого? – моргание, – Но Троцкий уже не из главных. Он пошёл против линии ЦК. Открыл антипартийную дискуссию. ЦК во главе с вашим учеником товарищем Сталиным Троцкого осудил.

– Х-х-а-и-е? С-с -и-о-е?

– Каменев? Зиновьев?

Моргание.

– Они тоже пошли против ЦК. И тоже публично осуждены.

Лицо Ленина стало задумчивым.

Мартынов спохватился.

– Ах, да. Вы же устали, наверное. Столько новостей. Вам надо осмыслить. Владимир Ильич, всё равно время прогулку заканчивать. Давайте, я вас отвезу в вашу спальню. И никому не скажу, что вы пришли в себя. Я ведь строевой долдон, мог и не заметить.

Моргание. Уголки ленинского рта чуть дрогнули, как будто он попытался улыбнуться. Но сразу же лицо вождя снова сделалось серьёзным.

И задумчивым.

Сидя в коляске в своей спальне, заботливо стараниями сиделки укутанный пледом, Ленин задумчиво смотрел в окно на сумеречное степное небо. Сиделка мирно подрёмывала в углу на стуле.

Но тут процесс размышлений был прерван. Наступило время ежевечернего врачебного осмотра.

Дверь отворилась, и в комнату влетел энергичный стриженный ёжиком круглолицый человек, черты лица которого недвусмысленно выдавали принадлежность к азиатской расе. Человек был невысок, но очень широк в плечах. Таких иногда называют "квадратными". На лице его сияла сладкая улыбка, глаза почти превратились в щёлочки.

Это и был монгольский доктор Дорж, ныне – лечащий врач Ленина.

Схватив свободный стул, он поставил его рядом с коляской. Затем сел, развернул пациента к себе и пытливо уставился ему в лицо. Всё это время, не переставая, говорил, причём никакого акцента в его речи не угадывалось:

– Так-так, что у нас тут? Так, позвольте-ка. Глаза … прекрасно, белки чистые … цвет кожи … лучше. Владимир Ильич, Пётр Петрович мне сказал, что вы пришли в себя и даже пытались разговаривать. Это чёрт знает насколько хорошо! Прекрасно! Великолепно! Блестяще! Ну-ка, пощупаем пульс.

Пульс доктор Дорж проверял не совсем стандартно. Обеими руками соответственно на обеих руках пациента. И на каждой руке пульс выслушивался сразу в нескольких точках.

Пётр Мартынов, зачастую присутствовавший на осмотрах, как-то раз спросил доктора – что это за способ. И получил в ответ целый спич – что у человека на самом деле шесть основных пульсов, по три на каждой руке. И каждый из этих шести несёт свою информацию о состоянии и функционировании различных органов. И информацию немалую. Играет роль всё. Частота пульса, наполнение, ритмичность и так далее. А совокупность получаемых доктором таким образом данных вкупе с цветом кожи, глаз, ногтей и чего-то там ещё – Пётр всего не запомнил – позволяет ставить диагноз достаточно точный.

– О, и кровообращение явно лучше, – просто с каким-то восторгом информировал пациента доктор, – идёте на поправку. Пётр Петрович сказал, чтобы я не спешил с обнародованием этого факта. Я не знаю, зачем, но всё равно это не моё дело. Я – врач, а контактами с внешним миром занимается Пётр Петрович. А вам, – он обернулся к сиделке, не выпуская, впрочем, рук пациента из своих, – комендант велел передать … как и остальным. Улучшение здоровья Владимира Ильича пока – строжайшая тайна. Если кто проболтается – ответит по всей строгости. Пётр Петрович сам доложит кому следует. Ясно?

Сиделка, улыбнулась, вежливо кивнула и снова откинулась на спинку стула, спокойно глядя на доктора. Было видно, что ничего нового тот ей не сообщил.

– Так, теперь о делах медицинских, – продолжал доктор, снова глядя во внимательныс ленинские глаза, – Разумеется, больше гулять. Вообще, больше двигаться. Пытайтесь приподниматься в кресле. Делать что-то руками. Любая двигательная активность приветствуется. Надеюсь, вскоре сможете даже ходить. Медленно и осторожно, конечно. Вы очень долго были без движения. Мышцы сильно атрофировались. Надо разрабатывать. То же самое мозги. Разрешаю читать. Всё, что будет приносить Пётр Петрович. Газеты, журналы.

На лице Ленина появилась живейшая заинтересованность. Видно было, что последние слова доктора пришлись ему по душе.

– И разговаривать, – продолжал тот, – Как можно больше. Органы речи тоже надо разрабатывать. Говорите с Петром Петровичем, с сиделкой, со мной.

– Х-х-хо-о-шо, – послушно выдавил пациент, – бу-у та-а-са.

– Превосходно! Вы меня поняли. Но твёрдо запомните одно! Не переборщите! Утомляться строжайше запрещаю! Как только почувствуете малейшее утомление – немедленно всё бросать и отдыхать! Вы ещё очень слабы. Нужно быть осторожным. Ну, всё, осмотр на сегодня закончен. Побегу, мне придётся внести коррективы в ваше вечернее питьё. Больше общеукрепляющего. Продолжайте выздоравливать!

Доктор стремительно выкатился за дверь. Ленин смотрел ему вслед. Выражение его лица казалось довольным.

Часть Первая. Двоевластие

28 февраля 1917 года.

Февральская революция.

Основные события февральской революции произошли стремительно. За несколько дней в Петрограде, Москве и других городах прошла волна забастовок с лозунгами “Долой царское правительство!”, “Долой войну!”. 25 февраля политическая стачка стала всеобщей. Правительственные войска были приведены в боевую готовность, город Петроград превращен в военный лагерь.

27 февраля 1917 года всеобщая забастовка переросла в вооружённое восстание. Войска под влиянием активнейшей пропаганды, организованной в основном Русским Бюро ЦК партии большевиков, перешедшие на сторону восставших, заняли важнейшие пункты города, правительственные здания. Из тюрем освобождали арестованных. В числе прочих были освобождены видные меньшевики Гвоздев и Богданов.

Сидеть сложа руки эти люди не стали и тут же направились в сопровождении революционных солдат и рабочих в Таврический дворец, где в это время уже находились члены думской фракции меньшевиков.

Здесь совместно с ними, представителями других социалистических партий, деятелями легальных профсоюзов, кооперативов и других организаций был образован Временный исполнительный комитет Совета рабочих депутатов – орган по созыву учредительного собрания Совета рабочих депутатов. В его состав вошли Гвоздев, Богданов, Чхеидзе, Скобелев и так далее. Практически все – меньшевики.

Всё это происходило 27 февраля.

Большевиков в составе Временного исполкома не было. Сконцентрировав главные свои силы на улицах, Русское бюро ЦК и другие большевистские организации недооценили иные формы воздействия на развивавшееся движение – и в частности упустили Таврический дворец, где сосредоточились деятели разных социалистических партий, которые и взяли в свои руки организацию Совета.

Однако авторитет большевиков в массах был высок, и в избранный 28 февраля состав постоянного Исполкома Петросовета вошло два большевика – Шляпников и Залуцкий

Официальным печатным органом Петроградского совета стала газета “Извѣстія Петроградскаго Совѣта Рабочихъ Депутатовъ”, которая начала выходить с того же дня 28 февраля.

События развивались стремительно.

В сложившейся обстановке царское правительство проявило неспособность к быстрым и решительным действиям. Разрозненные и немногочисленные силы, сохранявшие ему верность, оказались не в состоянии самостоятельно справиться с анархией, охватившей столицу, а несколько частей, снятых с фронта для подавления восстания, не смогли пробиться к городу.

28 февраля правительство было низложено.

Непосредственным результатом Февральской революции стало отречение от престола Николая II, прекращение правления династии Романовых и формирование Временного правительства под председательством князя Георгия Львова.

Это правительство было тесно связано с общественными организациями, возникшими в годы войны (Всероссийский земский союз, Городской союз, Центральный военно-промышленный комитет). Временное правительство соединило в своём лице законодательную и исполнительную власть, заменив царя, Государственный совет, Думу и Совет министров и подчинив себе высшие учреждения (Сенат и Синод). В своей Декларации Временное правительство объявило амнистию политическим заключённым, гражданские свободы, замену полиции “народной милицией”, реформу местного самоуправления.

Но как мы видели выше, чуть раньше революционно-демократическими силами был сформирован параллельный орган власти – Петроградский Совет.

1 марта 1917 года. Петроград.

В этот день образованный из представителей Петроградского гарнизона Совет солдатских депутатов объединился с Советом рабочих депутатов. При этом количество представителей гарнизона намного превышало численность рабочих. Образовался единый Совет рабочих и солдатских депутатов. В его исполкоме из 36 членов было уже 7 большевиков.

Наступил первый день весны. Но, пожалуй, никто в Петрограде даже не вспомнил об этом. Одни, опьянённые, так сказать, воздухом свободы, неистово продолжали уничтожать оставшиеся атрибуты царизма. Другие, собственно, и являвшиеся этими самыми атрибутами, прилагали все силы, чтобы спастись. Ну и третьи, так называемые обыватели, больше всего тревожились о том, как протекающие события отразятся на их обывательской жизни. Правильно, надо сказать, тревожились – что и показало грядущее.

Слово “обыватель” в русском языке носит какой-то пoлупрезрительный оттенок. И зря, по-моему. Жизнь в нормальных развитых странах как раз и держится на обывателях. Обыватель честно трудится, содержит семью, исправно платит налоги. Главное – именно он трудолюбиво и старательно производит материальные ценности. Которые затем потребляются всеми – самими обывателями, государственными служащими – то бишь людьми, обеспечивающими обывателям возможность спокойно трудиться – и теми самыми, опьянёнными воздухом свободы. Но для этого обывателю нужна крепкая власть, обеспечивающая порядок и дающая тем самым возможность спокойно трудиться и содержать семью.

В последний день зимы 1917-го года существовавшая государственная машина в Петрограде была уничтожена.

В ту ночь город проснулся на заре от топота копыт жандармской конницы, бежавшей из столицы от Февральской революции. Жандармы бежали, а городовые прятались на чердаках. Против них была устроена облава, в которой наряду с солдатами участвовали женщины – торговки с улиц, знавшие городовых в лицо. Опознанных хватали и немедленно судили судом Линча. А что ещё прикажете делать с блюстителями порядка? У опьянённых теперь свобода – зачем им порядок?

– Тимка! Ты где, пострелёнок? – Антон выглянул на улицу.

– Тут я, – солидно отозвался вихрастый тринадцатилетний подросток, как раз вышедший из пристройки, – Чего орёшь, хозяин?

– Запасы посмотрел? Как там?

– Да вот, только закончил. Вроде есть ещё. Только кролика подкупить бы … и ниток толстых маловато.

Антон был шапошником, Тимка – его учеником-подмастерьем. За харчи и жильё. Впрочем, сам он не жаловался и наоборот, добросовестно стараясь освоить профессию полностью, уже вполне успешно исполнял и обязанности завхоза.

Тимка не был избалован заботой и платил за доброе отношение хозяина искренней привязанностью, стесняясь, однако, таковой и тщательно скрывая за напускной грубоватостью.

Впрочем, и отношение Антона к ученику трудно было назвать просто деловым. Сын шапошника уже лет пять, как женился и жил отдельно. Освободившееся в сердце Антона место медленно и верно завоёвывалось Тимкой. Не задумываясь об этом, шапошник потихоньку стал относиться к подмастерью как к сыну.

Впрочем, тут, похоже, был тот случай, когда сближению способствовало ещё и то, что разнополярные заряды притягиваются. Антон был по характеру тихим, робким и нахрапистая грубость быстро загоняла его в ступор. Он бледнел, начинал часто-часто моргать и не знал – что отвечать.

Тимка был побойчее и за словом в карман не лез. Что уже помогло в нескольких случаях осадить не в меру нахальных клиентов. Да и решения шапошник порой принимал под давлением доводов ученика. Вот и сейчас он задумался.

– Значит, думаешь, докупать надо идти?

– Что тут думать – надо, хозяин. Вот только если по мелочам – куда ни шло, а как всё покупать – денег расходных у нас маловато. Может, по заказчикам сначала сходить – кто не рассчитался?

– Кхм! Ну ладно, сейчас оденусь, схожу.

– Ну да! Сходит он! Да вас сразу облапошат … или разжалобят. Вместе пойдём.

– Кхм! Ну, давай … оденься, гляди, теплее. Морозит.

Но напрасно ходили они по домам и поднимались по лестницам. На просьбы отворить двери и заплатить долги в ответ слышались только ругательства. В городе на магистральных улицах встречались мародёры и грабители, которые без сожаления снимали с горожан верхнюю одежду. Шапошников тоже, видимо, принимали за мошенников и не решались отворять двери.

Усталые и огорчённые, Антон с учеником повернули из переулков снова на Невский проспект. Было морозно, но людей на проспекте хватало. Торговали всякой всячиной, и торговля шла довольно бойко.

Понятное дело – магазины Невского не работали, зато галантерейные товары и игрушки разрешалось продавать с лотков прямо на тротуарах.

На одном из лотков Антон увидел явно иностранного производства куклу, очень красивую, в ярком платьице. Подарить внученьке. То-то обрадовалась бы.

Но не по деньгам. Хотя, может, сторговаться удастся?

– Слушай, хозяйка, прошу тебя, скинь цену. Видишь – это всё, что есть. Внучке хочу в подарок.

Лотошница не соглашалась. Антон продолжил торговаться – бесполезно. Торговка даже начала сердиться.

– Слышь, дядя, нет денег – иди своей дорогой, может, где подешевле найдёшь. У меня товар заморский, а цена твёрдая.

– Да я ж тебе чистую правду говорю. Вот все деньги, что есть. Не собрал сегодня больше. Сторожатся заказчики, дверей не открывают. Рази ж пожалел бы для внучки?

– Ан пожалел, пень старый! Одет, вишь, добротно, a по цене жмёшься. Припрятал денежки-то, поди?

Тимка, которого давно подмывало вмешаться, наконец не выдержал.

– Что ж ты творишь? Своему, рабочему человеку цену ломишь как буржую. Обирала ты такая!

Этого говорить не стоило. Женщина обиделась, причём почему-то на Антона, и завизжала на весь проспект:

– Ты – городовой! Я видела тебя с “селедкой” на Гороховой! Ты – переодетый фараон! Держите фараона!

Ситуация мгновенно переменилась.. Со всех сторон сбежались люди и окружили шапошника с торговкой. Послышались крикии: