Приговоренные ко тьме

Десять дней назад именно его Альберих отправил в Рим с письмами Беренгария. Папа с радостным облегчением прочел эти письма, немедленно организовал своего гонца к Беренгарию с ответным письмом, в котором называл фриульского маркграфа верным и добрым сыном церкви Христа. Самого же Кресченция ждал наиприятнейший сюрприз – ввиду заслуг последнего в деле защиты Церкви и страны от внешних и внутренних врагов и по протекции Теофилактов ему, как представителю старинной римской фамилии, было предложено войти в состав римских сенаторов. Альберих искренне поздравил друга, мысленно порадовавшись тому факту, что в римских властных структурах у него теперь появится лишняя пара глаз и ушей.

На следующий день состоялось чествование Кресченция. Хозяин замка, будучи вдовым и не менее, чем Альберих, любвеобильным мужчиной, постарался усладить своих гостей всеми яствами стола и постели, на которые только была способна его казна. Гости, заранее зная, что их ждет, оставили своих почтенных матрон дома, дабы ничто не смущало их во время пира. Кресченций приволок из Рима целую ватагу рискованных циркачей, фимеликов50 и разбитных девах, и к концу дня залы его старого замка являли собой картины оргий, достойных времен Калигулы и Нерона. Альбериху как самому почетному гостю Кресченций отвел собственные покои, в которых герцога Сполетского по окончании пира ожидали самые великолепные наложницы, среди которых была даже одна сарацинка. Альберих благодарно принял подарки, однако спустя какое-то время все девушки спешно покинули хозяйские покои, вдогонку же им неслась отборная брань благородного герцога. Альберих, несколько встревожившись, все же списал последние свои неудачи на амурном фронте на общую усталость и излишнюю выпивку.

Однако настроение у него все же испортилось, и замок Кресченция он через день покидал в нелучшем расположении духа. В Сполето он вернулся к ночи, ворчливо погонял своих слуг, а наутро позвал к себе, как обычно, капеллана справиться о последних новостях.

Новостей издалека почти не было, и капеллан вскоре перешел к делам, случившихся за время его отсутствия в Сполето. Альберих скучающе слушал его, пока тот в своем перечислении новостей не дошел до свадьбы кузнеца Мария с его поварихой Беатой, которая должна была состояться уже завтра. Альберих нахмурился, подумал некоторое время и, побарабанив пальцами по столу, сказал:

– Передай им, что их господин не желает видеть девицу Беату в своих покоях и требует реализации своего права в денежном виде.

– Их семьи будут весьма удручены, мой кир. Они весьма небогаты, а эта девица весьма и весьма привлекательна, и они рассчитывали…

– Да мало ли на что они рассчитывали! Я сказал, пусть заплатят!

– Слушаюсь, мессер, – и капеллан послушно сделал какие-то пометки в своем пергаменте.

– Что еще?

– Пришел ответ на ваше письмо от сестры Евдокии из благочестивого монастыря Коразмус!

– Прекрасно, ну что, она пришлет вина?

– Сложно сказать, мой кир. В письме речь не об этом.

– Понятно, опять либо нежные вздохи, либо адовы проклятия.

– Скорее второе, мессер.

Альберих расхохотался.

– О, давно не было, я уже начал скучать! Читай же. Чего она там мне на сей раз нажелала?

Капеллан порылся в своей шкатулке и достал малюсенький свиток. Развернув его, он с важностью прочел:

– «Ты отнял у меня все, что мог. Я тоже отниму у тебя все, что могу. Ты был моим последним мужем. Я стану твоей последней женой».

– И все?

– И все, мессер. Больше ничего нет.

– Клянусь Юпитером, герцогиню начинают покидать силы и разум. Стоило ради этого отправлять гонца! Однако жаль, вино из Коразмуса было отменным, теперь придется просить саму настоятельницу об одолжении.

– Написать настоятельнице письмо, мессер?

Альберих не ответил. Лицо его исказила страшная догадка, которая заставила все мускулы лица окаменеть. Раздался его голос, чем-то до хрипоты испуганный:

– Немедля повтори, что она написала!

– «Ты отнял у меня все, что мог. Я тоже отниму у тебя, все что могу. Ты был моим последним мужем. Я стану твоей последней женой».

Альберих приподнялся со своего кресла. Руки его дрожали, глаза были страшны.

– Она отомстила! Ведьма! Она все-таки отомстила! Проклятье! Убирайся к дьяволу, плебей!

Капеллан пулей вылетел из покоев герцога. Альберих, оставшись наедине, начал по-звериному рычать на весь замок и переворачивать тяжеленную мебель в своих покоях. Слуги испуганно попрятались, кто где смог, таким своего хозяина они не видели и не слышали никогда. Альберих весь исходил самыми страшными и богопротивными ругательствами, кляня всеми возможными словами и Небо, и Землю, и рай, и преисподнюю, в отчаянии выхватив меч, наносил удары по стенам своего замка, высекая искры. Наконец меч, не выдержав, сломался, и Альберих, швырнув обрубок в окно, упал на массивную кровать свою и завыл волком.

Так продолжалось несколько часов, и слуги уже вовсю начали склоняться к мнению, что хозяина посетили бесы. Возможно, они в своих догадках были не так уж и неправы. Внезапно Альберих появился во дворе замка в одном исподнем и начал скликать слуг. Сначала к нему долго не шли, а когда, наконец, самые отчаянные решились, первого же сострадательно подошедшего он наградил могучей зуботычиной.

Наконец даже у столь могучего человека, как Альберих, стали иссякать силы. Разум постепенно возвращался на место, и вскоре у него созрел кое-какой план действий.

– Коня, холопы! Оружие! Шевелитесь, свиньи, иначе я вас всех обменяю на арабов! Оруженосцы, выступать со мной!

Двор пришел в суматошное движение. Слуги старались, как могли, и их в этом усердии даже вдохновляла мысль, что полубезумный хозяин хочет сей же час покинуть замок, чтобы устремиться согласно течению своих страстей.

Спустя четверть часа, безжалостно вонзая шпоры в бока своих лошадей, из ворот сполетского замка стремительно вылетела кавалькада всадников. Никто, кроме их хозяина, возглавившего эту сумасшедшую гонку, не знал ни адреса, ни цели внезапного путешествия. Они видели и были уверены только в одном – их хозяина что-то до крайности разъярило и, по всей вероятности, придется обнажать мечи, а пока надо стараться не упустить своего взбесившегося сеньора из вида, иначе его гнев мог запросто перекинуться на них.

Природе решительно не понравилась эта колонна бешено мчащихся всадников, а может, наоборот, решила соответствовать мыслям и настроениям Альбериха. Солнце, смертельно палившее все утро, к моменту выезда заволокло здоровенными косматыми тучами, спустя короткое время разразился мощный ливень, сопровождаемый трескучими раскатами грома. Но Альберих ничуть не сбавил темп, по-прежнему доставляя коню нестерпимую боль от своих шпор и закидывая своих, немного отстающих, сопровождающих комьями грязи, вылетающими из-под копыт.

Оставив справа от себя Терни, всадники взяли курс на Риети. Дорога пошла на спуск, но незадолго до выезда на равнину путники свернули вправо от дороги на еле различимую тропу, по которой раз в неделю монахини монастыря Коразмус выезжали в Терни ради обмена производимых ими продуктов – вина и фруктов – на необходимые им товары потребительского и духовного свойства.

Всю дорогу мозг Альбериха, пылая, рисовал ему картины жутких страданий, каковым он подвергнет Агельтруду за ужасное проклятье, которое та обрушила на него. Однако свежий ветер и яростные капли дождя, заливавшие ему лицо, благодатно освежили его разум, который теперь советовал прежде всего запастись необходимым терпением, быть может, исполнить еще разок роль пылкого любовника и попытаться добром уговорить старую герцогиню снять проклятье, поскольку, как известно, проще всего сделать это тому, кто это проклятье наслал. Ну а уж потом Агельтруда будет в полной его власти, и мера ее наказания будет ограничиваться лишь пределами фантазии ее палача.

Всадники железной лавиной, гремя оружием, влетели на территорию тщедушного и довольно ветхого монастыря, едва не сбив при этом выходящую за его пределы небольшую похоронную процессию. Монастырь Коразмус, увы, не дожил до наших дней, растворившись в истории где-то спустя век после описываемых событий. Он был одним из немногих на тот момент женских монастырей в Италии, на территории монастыря жило около пятидесяти сестер, во главе которых стояла энергичная и добродетельная сестра Евфимия. Поблизости от монастыря располагалось несколько строений, в которых жили мужчины, выполнявшие роль не то охраны, не то соглядатаев при сестрах. На склонах холмов, у подножия которых располагался монастырь, простирались монастырские виноградники, а еще чуть далее сады сливовых, масличных и яблоневых деревьев. В хозяйстве монастыря содержалось также овечье стадо и пара десятков лошадей. Все это вместе взятое позволяло монастырю жить спокойной и достаточно обеспеченной жизнью. К тому же сестры монастыря регулярно получали дары из Рима и от ближайших крупных феодалов, в число которых входил и сам герцог Сполетский.

Герцог разъяренной кометой влетел во двор монастыря, порядком напугав находившихся в нем людей.

– Где Агель… где эта чертова сестра Евдокия? – нимало не смутившись святостью окружавших его стен, заорал он.

Присутствующие испуганно закрестились. К Альбериху немедленно выступила сухонькая благообразная монахиня.

– Мессер Альберих, мы все очень рады видеть вас в здравии и у нас в гостях, но прошу вас не забывать, что вы находитесь в стенах Божьего монастыря, и вам должно соблюдать спокойствие и смирение!

– К черту смирение! – продолжал вопить Альберих, и продолжали креститься вокруг него собравшиеся люди, – не забывайте, что ваш монастырь существует в том числе и на мои пожертвования!

– Вы неправильно представляете себе устройство мира, – спокойно отвечала Евфимия, – не вы лично даете нам средства к существованию, но сам Господь позволяет вам делать эти пожертвования Церкви ради очищения и спокойствия души вашей.

Альберих на секунду вновь овладел своими чувствами.

– Искренне прошу прощения у вас, матушка Евфимия, и смиренно склоняю голову пред Господом и пред вами. Мой разум помутнен яростью и местью, но мне позволит справиться с этим ваша сестра Евдокия. Прошу немедленно позвать ее ко мне.

– Я рада, мессер Альберих, вновь видеть в вас примерного христианина, но ваша просьба неосуществима.

– Что? Что еще такое? – брови Альбериха вновь грозно сомкнулись.

– Сестра Евдокия вчера покинула нас и ныне пребывает в Царствии Господнем. Тихой и умиротворенной.

– Как? Не может быть! Вот дьявол! – и аббатиса вновь испуганно отшатнулась, – она умерла… сама?

– Да, она слегла еще две недели назад. Силы покинули ее настолько, что последние дни она с кровью ходила под себя. Все мы молились за ее выздоровление или за скорейшее избавление от мук, и наш милостивый Господь выбрал второе, и мы сегодня с благодарностью вознесли ему молитву.

– А мое письмо? Она сама писала ответ на него?

– Да, ваше письмо доставило ей последнюю улыбку в этом мире. Она сама написала ответ, ведь сестра Евдокия была в свете не только деятельной и могущественной синьорой, но и образованнейшей женщиной, коих в нашей стране, увы, так мало.

– Образованнейшей… – с горькой иронией повторил Альберих, и глаза его вновь начала накрывать пелена гнева, – я погиб! Никто и ничто не спасет теперь меня! Проклятье! Гори в аду, чертова ведьма!

– Мессер Альберих, мессер Альберих!

– Что «мессер Альберих»? – окрысился герцог на аббатису, – где эта старая сволочь? Вы уже успели похоронить ее?

– Я вас прошу, мессер Альберих, покинуть стены монастыря. Мы будем молиться за вас!

– К черту ваши молитвы, где труп этой ведьмы, я вас спрашиваю, иначе я прикажу своим людям поджечь ваше елейное гнездо!

– Вы могли встретить гроб с телом сестры Евдокии у ворот монастыря.

Альберих оглянулся в сторону ворот. В его проеме еще была видна процессия, печально удаляющаяся в сторону кладбища. Вскочив в один момент на коня, он кинулся вдогонку. Его слуги последовали за ним. Аббатиса и ее сестры опустились на колени и испуганно шелестящими голосами начали читать им вслед молитву.

В два счета Альберих оказался возле процессии, состоящей из десяти монахинь, грустно и бережно несших грубо сколоченный гроб.

– Остановитесь! – рявкнул Альберих. Монахини испуганно замерли, опустив гроб на землю.

Альберих, спешившись, подскочил к гробу, словно не поверил словам Евфимии. Могучей рукой он откинул не закрепленную крышку гроба и его глазам предстал облаченный в монашеские одежды труп герцогини Агельтруды. Герцогиня лежала с повязкой на глазах, но ее синие губы сложились в какой-то язвительной улыбке, и воспаленному мозгу Альбериха показалось, что, даже умерев, герцогиня едко насмехается. А над кем же она могла насмехаться в свои последние мгновения, как не над ним? У Альбериха от ненависти и бессильной злобы закружилась голова.

– Ведьма! Будь ты проклята, ведьма! Так получай же!

И обнажив меч, он, что есть силы, ударил им по гробу. Монашки в ужасе бросились бежать, слуги Альбериха, не решаясь остановить своего господина, истово крестились, глядя на происходящее. А Альберих неистово рубил гроб, так что разломились верхние доски, после чего удары меча уже приходились на безжизненное тело герцогини. Потерявший разум Альберих остервенело кромсал и кромсал труп, пока не услышал за своей спиной чей-то пронзительно спокойный для такой минуты голос:

– Кажется, мне уже приходилось однажды видеть нечто подобное. И, клянусь священным Писанием, оно не принесло пользы и успокоения тому, кто это сделал!

Альберих, остановился и, тяжело дыша, медленно обернулся. Перед ним стоял человек в капюшоне, выдававшем в нем священника. Человек тут же откинул капюшон, и Альберих узнал Сергия, бывшего епископа Чере.

– Ваше преподобие, – пробормотал, растягивая слова, Альберих, не смущаясь содеянным, а скорее недоумевая от неожиданной встречи, – стараниями каких бесов вы здесь оказались?

– Я приехал проводить в последний путь герцогиню Агельтруду, с которой мы были дружны и которой я помогал в ее деяниях в меру своих сил и возможностей. Я очень расстроен тем, что мне сейчас пришлось увидеть. Я не спрашиваю вас о мотивах, но прошу вас одуматься и оставить в покое труп герцогини, дабы сестры ее совершили подобающий прощальный обряд.

– Она оскорбила меня, она нанесла мне урон, она уничтожила меня! – бормотал Альберих.

– Как могла простая монахиня оскорбить и уничтожить сиятельного герцога?

– Она… она прокляла меня!

– О, это уже серьезнее, но она умерла, и теперь только Господь может смилостивиться над вами и снять проклятие. Только он и никто иной. Следовательно, вам необходимо покаяться и просить Господа об очищении, а вы тем временем что делаете?

Альберих, как человек, только что вышедший из-под гипноза, оглядел меч, а затем все, что было раскидано вокруг него. Он бросил меч на землю и нашел в себе силы перекреститься.

– Вот так-то лучше, сын мой. Оставим же монашкам несчастную Агельтруду и прогуляемся вдоль стен этого славного монастыря. Вам это будет только на пользу.

Альберих согласно кивнул, и они вдвоем, герцог с низложенным из сана епископом, неторопливо побрели по небольшой тропинке между живописно растущими пиниями.

– Мессер Альберих, вы прославились на все италийские земли как не знающий страха воин и хитрый, расчетливый человек. Не поддавайтесь же подобным эмоциям и впредь. Пример покойного папы Стефана говорит о том, как можно легко в минуту необузданного гнева растерять годами и по крупицам собираемое уважение людей.

Альберих молчал.

– К тому же, насколько я наблюдал за событиями последнего времени, скорее у Агельтруды были основания считать себя пострадавшей. Признаться, я восхищен, как жестоко и умно вы… расправились с семьей Гвидонидов.

Альберих остановился и недобро поглядел на Сергия. Тот, взяв его за руку, увлек за собой и невозмутимо продолжил:

– О нет, мессер Альберих, я не склонен афишировать свои наблюдения. Тем более, что это только наблюдения и выводы, которые я извлек, анализируя всю цепочку событий. Я еще склонен думать, что смерть императора Ламберта действительно могла быть следствием несчастного случая или мести его ближайшего друга. Но вот последовавшее затем убийство Гвидо и скорое пострижение герцогини Агельтруды, несомненно, дело ваших рук.

– Чего вы хотите и на что вы рассчитываете, излагая мне все это?

– Прежде всего, это не шантаж и не обвинение, мессер Альберих. В наше неспокойное время люди вынуждены всеми доступными способами отвоевывать свое место под солнцем. Не скрою, я изучал вас, Альберих, и понял, что имею дело с решительным и честолюбивым человеком.

Альберих не ответил, и Сергий продолжал:

– Любой другой, но не вы, Альберих, остановился бы, получив в свое распоряжение герцогство Сполето. Любой, но не вы. Не такого вы склада человек. Вы и ваш друг, мессер Теофилакт, граф Тусколо, никогда не остановитесь в своем восхождении вверх. Но что вы можете предпринять теперь?

– Допустим, я не знаю и пока что не задумывался. А что, у вас есть предложение?

– Да, несомненно, у меня есть, есть для вас предложение. Ваши блестящие победы, Альберих, в прошлом, люди, стоящие выше вас, более не допустят вашего продвижения. Им не нужен амбициозный и строптивый вассал. Но я вас и опять-таки вашего друга Теофилакта нахожу заслуживающими более высокого положения, чем те лживые, изнеженные и высокомерные синьоры, которых Провидение ехидно сделало хозяевами здешних земель.

– Вы имеете в виду графа Тосканского? Странно слышать, тосканцы столько лет прятали вас от гнева папы.

– И держали меня как своего карманного диакона, а также, хуже того, как потенциального заложника, которого можно было всегда обменять на какую-нибудь папскую подачку. О, я испытываю странное чувство благодарности к приютившему меня Адальберту!

– А не связано ли это с тем, что граф Адальберт предпочел в будущем сделать ставку на кардинала Христофора, а не на того, кто непосредственно участвовал в Трупном синоде?

Сергий ухмыльнулся.

– Ну вот, узнаю знакомого мне Альбериха и рад приветствовать его. И что из того, что вы, наверное, правы? Вы также правы и относительно Адальберта – он, действительно, один из тех, к счастью, весьма немногих, кто стоит на вашем пути. И без меня вам его не одолеть, и над ним и ему подобным не возвыситься.

– Чем же вы можете мне помочь? И чем могу помочь я?

Сергий усмехнулся, привычно сощурив близорукие глаза.

– Все дороги, Альберих, ведут, как известно, в Рим. В том числе и та, которая приводит к папской тиаре, в том числе и та, которая приводит к королевским коронам. И вместе мы сможем сделать то, чего не сможем поодиночке. Почему бы нам не начать с первой?

Эпизод 13. 1655-й год с даты основания Рима, 15-й год правления базилевса Льва Мудрого, 1-й год правления императора Запада Людовика Прованского

(июль 901 года от Рождества Христова)

Вернувшись в свой замок в состоянии подавленном и мрачном, Альберих вызвал к себе своего мажордома и начал осторожно расспрашивать его о судьбе того раба, который дегустировал ему монастырское вино. Из слов мажордома он узнал, что раб этот находится здесь с первых дней своего существования, что, несмотря на греческое имя Фома, данное ему при рождении, родители его были из славянских племен, а в рабство они угодили во время неудачного похода на Византию, после чего цепочкой покупок и продаж оказались в Сполето. Мажордом невысоко отозвался о трудолюбии Фомы и его степени полезности в общем хозяйстве, заявив, что раб сей ленив, строптив и своим поведением плохо влияет на остальных. На вопрос же Альбериха, есть ли у этого раба среди подобных ему любовница, Донато, к удовлетворению своего господина, ответил, что Фома, в отличие от хозяйственных работ, в данном плане весьма усерден, и уже не одна рабыня им в свое время была совращена. Закончив расспросы, Альберих велел позвать к нему этого Фому.

Раб появился в кабинете Альбериха в приподнятом настроении, очевидно, рассчитывая на очередную дармовую чарочку хозяйского вина. Однако, вопреки его ожиданию, Альберих начал ласково расспрашивать его о бытовых проблемах, о том, хорошо ли он устроен, кормят ли его досыта, не перегружают ли работой и прочее. Фома еще более воодушевился, возомнив себе, что после всех героических винных проверок хозяин, быть может, теперь пожелал приблизить его к своей особе.

Наконец Альберих перешел к главному:

– Мне рассказывают, что мои рабыни очень лестно отзываются о тебе, мой друг. Не беспокойся, я ничуть не против этого. Мало того, считаю, что все твои похождения в потенциале только увеличат мое имущество. Мой препозит сообщает, что сразу несколько рабынь просят, чтобы ты навестил их. Они молоды и красивы, а ты прекрасно развит физически, и твои дети только усилят и украсят мой двор. Что ты на это скажешь?