Приговоренные ко тьме

Пылкий монолог Людовика заставил всю свиту с почтением поклониться. Между тем отряд тосканцев, отряженных на подмогу к людям Адальберта Иврейского, скоро начал взбираться на прилегающие холмы. Они прошли уже почти половину расстояния до расположения лагеря иврейцев, как внезапно в них с высоты холмов обильно полетели стрелы, а над самими холмами взвились незнакомые, белые с красным крестом посередине, стяги.

– Сполетцы! – в ужасе простонал Хильдебранд.

– Но откуда? Откуда здесь сполетцы? И где теперь граф Адальберт?

Тосканский отряд спешно вернулся вниз, потеряв от внезапной атаки лучников пару человек. На гребни близлежащих холмов густо выступили вооруженные пешие и конные люди, показалась и пара зловещего вида катапульт, не обещавших ничего хорошего сгрудившимся внизу чужакам.

Людовик продолжал, сбившись на крик, вопрошать окружающих обо всем наблюдаемом им в настоящий момент. Никто не отвечал, каждый, признаться, был уже занят подсчетом своих собственных шансов на благополучное спасение из создавшейся ситуации.

– Наше дело безнадежно, ваше высочество, мы окружены, – наконец изрек, нервно грызя ногти, Хильдебранд.

Людовик растерялся. Как, как такое могло произойти? Еще вчера, еще час тому назад он был уверен в своей скорой победе над мятежным фриульцем, воображение его рисовало картины завтрашнего дня, где полный смирения Беренгарий благодарит его, Людовика, за редкостное великодушие, проявляемое им к побежденным. Теперь же, напротив, в создавшейся ситуации можно рассчитывать только на великодушие самого Беренгария. Что если он отдал приказ свирепым венгерским наемникам вырезать под корень всю красу и гордость бургундского рыцарства?

– Глядите, ваше высочество, от них едет всадник на переговоры!

От сполетского войска, оказавшегося у них в тылу, действительно отделился человек высокого роста и могучего телосложения, сидящий на рыжем скакуне. В сопровождении двух оруженосцев он начал медленно спускаться к лагерю Людовика, к его копью было привязано полотнище белого цвета. Спустя четверть часа он предстал пред императором.

– Вас приветствует и просит вашей милости Альберих, герцог Сполето, граф Камерино, граф Фермо! Счастлив лицезреть и падаю ниц перед благочестивейшим Людовиком, королем Нижней Бургундии и Прованса!

– Если бы вы были действительно счастливы, мессер Альберих, то не забыли бы добавить к титулам нашего сюзерена титулы короля Италии и императора римлян и франков! – вступился за Людовика граф Хильдебранд.

– Разве это счастье, мессер Хильдебранд? Порой настоящее счастье испытываешь, когда улепетываешь с голым задом по нескошенным лугам Пьяченцы, и никакие титулы тебе в этот момент не нужны!

– Я думаю, мессер Альберих, за эти слова нам придется встретиться еще раз.

– С удовольствием, мессер Хильдебранд. Но в данный момент ваша фигура меня занимает меньше всего. Не для того я поднял свою задницу с теплых постелей своего замка, чтобы соревноваться с вами в остроумии. Ваше высочество, король Людовик, не надо быть Велизарием или Ганнибалом, чтобы понять, что ваша война проиграна.

– Возможно, мессер Альберих. Возможно, вам удалось нас обхитрить, призвав на помощь Вельзевула и его дьявольские войска. Но мои воины доблестны и честны, и по высокой цене продадут вам свои жизни.

– Ваши слова, ваше высочество, выдают в вас государя отважного и добродетельного. Они меня только укрепили сейчас в мысли, что я все сделаю правильно, предложив вам сдаться на почетных условиях.

Альберих спешился. Людовик пригласил его в свой шатер, в который также позволил войти Гуго Вьеннскому, Хильдебранду и Теобальду.

– Прежде чем узнать ваши условия, мессер Альберих, прошу вас, откройте мне секрет вашего появления.

– Пожалуйста. Я получил известие о вашем походе на моего сюзерена и как добрый вассал оказал ему посильную помощь. Только и всего. Может, вас интересует численность моего отряда? Извольте, еще вчера под моим началом было тысяча двести людей, сегодня же полторы тысячи за счет графа Адальберта Иврейского!

– Адальберт предал меня? Проклятье! Я предам огню все земли этого неверного соседа!

– Графу Адальберту этой ночью было предложено от Беренгария нечто такое, на что он согласился, ни секунды не раздумывая.

– И что же это?

– Рука Гизелы, дочери Беренгария!

Людовик со стоном опустился на низенький стул и склонил голову. Мягкие светлые волосы раскинулись на его плечах столь же бессильно, сколь бессильным сейчас чувствовал себя их владелец.

– Ловкий ход, мессер Альберих, – сказал Хильдебранд, – но мнится мне, что вы огласили не весь список предателей. Кто-то должен был предупредить вас и о походе на Верону, ведь вы подготовились к нему столь отменно, что сомневаюсь, что сие было сделано за один день.

– И кто же это может быть? – поднял голову Людовик.

– Кто же, как не эта мерзкая и сладкоголосая тварь Теодора, покинувшая вас еще в Лукке. Только у нее было время предупредить сполетцев. Вот и муженек ее заблаговременно покинул вас, ваше высочество, под предлогом, быть может, надуманным.

Людовик молчал, он вспоминал свой разговор с Теодорой и задавался глуповатым вопросом, неужели его оскорбительное прощание с ней, а точнее отсутствие этого прощания как такового, стало для этой женщины поводом для столь чудовищной мести.

Альберих также молчал, не зная, как выгородить Теодору. Внезапно на помощь пришел сам Людовик:

– Ну да, ну да. Такая измена могла быть выгодна и самому Тосканскому дому, чьих представителей я поспешил объявить своими наследниками.

Гуго постарался уйти в тень, понимая, что своим нелепым присутствием может сейчас навлечь на себя гнев Людовика.

– Граф Адальберт Тосканский дал вам, ваше высочество, своих людей и немалые финансы на поход. Если он в чем и заинтересован, то только в гибели Беренгария, чтобы избавиться от принесенной ему клятвы, – развеял сомнения Людовика Хильдебранд.

– Вы правы, мессер Хильдебранд, в вашем лице приношу свои извинения всей Тоскане. Итак, – с горькой усмешкой продолжил Людовик, – меня предала семья, которую я считал своей главной опорой в Италии. Вам всем урок, воины мои, но главный урок мне. Мессер Альберих, – сказал Людовик, вставая со своего стула и подходя к герцогу, – у меня и моих воинов от огромного Итальянского королевства остались сейчас только наши мечи и, пока они в наших руках, Беренгарию не бывать властителем здешних земель!

– Ваша речь, ваше высочество, выдает в вас храброго милеса. Но я не могу назвать ваше решение мудрым. В ваших руках в случае вашей сдачи остается ваше бургундское королевство, в ваших руках останется жизнь ваших мужественных вассалов, на вашей голове король Беренгарий клянется сохранить императорскую корону, раз она вам настолько дорога. В конце концов, какие дополнительные бенефиции, кроме греховного тщеславия, вам доставляет ее ношение? Разве кто-то из франкских королей преклоняет еще перед ней свои колени, как это было при великом Карле?

– Чего же хочет Беренгарий?

– Он требует от вас клятвы, что вы навсегда покинете пределы его королевства и его вассальных владений, то есть вы навсегда покинете Апеннины, и никогда ни вы, ни дети ваши не будут претендовать на титулы итальянских королей. За это Беренгарий согласен оставить вам и вашим людям жизнь и почет и предоставить каждому пятому человеку вашего войска оружие для беспрепятственного ухода на другую сторону Альп.

– А если я откажусь?

Альберих вздохнул.

– Чтобы вам легче думалось, ваше высочество, я вам сейчас покажу один фокус, который ускорит ваше желание покинуть здешние земли. Я знаю, вы большой любитель интересных зрелищ, но подозреваю, что такого вы еще не видели.

Альберих, фамильярно взяв императора за руку, вывел того из шатра. Оглядев императорский лагерь, он указал на левое крыло бургундского войска.

– Чьи шатры располагаются там, ваше высочество?

– Милесы Тосканы, мессер Альберих!

– О, псы клятвопреступника Адальберта! Вот и славно, пусть их пример послужит в назидание и устрашение прочим.

Альберих подошел к своему коню, отвязал копье с белым полотнищем, вышел на открытое место и, повернувшись к своему лагерю, несколько раз описал этим копьем круг. Все замерли, ожидая чего-то удивительного.

Спустя несколько минут со стороны холма, занятого войсками Сполето, вдруг взвились сопровождаемые грохотом языки пламени, и к лагерю Людовика понеслись косматые огненные шары. Они упали аккурат в шатры тосканской дружины, моментально воспламенив все вокруг. Среди войска Людовика послышались панические крики, все вокруг пришло в движение, ланциарии и катафракты48 без всякого приказа рассыпались тушить пожары и вытаскивать из огня пострадавших. Сам Людовик и его свита с ужасом смотрели на произведенные невиданным оружием разрушения и не сразу взяли в свои руки управление действиями своих людей.

– Ужасное, смертоносное оружие! Не находите, ваше высочество? – улыбаясь, прокричал в ухо королю Альберих, – Это дьявольское зелье горит даже в воде! Стоит ли, при столь мизерных шансах на успех, губить своих и чужих людей? Христиан, между прочим!

– Ну не все здесь христиане, мессер Альберих. Поведайте нам, откуда, у Беренгария появились венгры?

– Сей пример вам в уразумение, ваше высочество, как следует поступать, когда имеешь дело с необоримой силой. Король Беренгарий, потерпев ряд поражений от венгров, почел за меньшее зло золотом привлечь на свою сторону жестокие сердца этих язычников. Говорят, с некоторыми дьюлами, как называют венгры своих князей, у него завязалась настоящая дружба!

– Как может богобоязненный христианин водить дружбу с этими слугами дьявола?

– Перестаньте, ваше высочество. Они не бóльшие язычники, чем сарацины Фраксинета, а вы, говорят, отнюдь не гнушаетесь торговать с ними. Точно так же поступает даже сам папа римский, когда ему бывают нужны пунийцы Гарильяно.

– Да, но чего стоит слово язычника в сравнении со словом христианина? Тот же папа мне жаловался на притеснения, которые начали чинить ему эти пунийцы сразу после принесения клятвы дружбы и верности.

– Ага, сравните их, ваше высочество, с обоими богобоязненными Адальбертами или смиренной Теодорой, и пусть ваши чувства успокоятся. Надежность слова человека в его характере и принципах, а не в вере, которую он исповедует.

– Так что это за оружие, мессер Альберих?

– Его называют огнем Каллиника49, ваше высочество. Рецепт изготовления мне абсолютно неизвестен, а сей подарок я получил от своих друзей. Говорят, в Константинополе им пользуются уже давно и держат рецепт изготовления в строжайшей тайне. Это оружие сеет смерть и ужас среди врагов базилевса. Опять же говорят, что не так давно греки уничтожили этим огнем огромный флот арабов, собиравшийся вторгнуться в их пределы. При этом греки не потеряли будто бы ни одного человека. Но мы увлеклись, ваше высочество, солнце близится к полудню, а если до полудня я не получу ответа на мое предложение, войска Беренгария и мои войска пойдут в совместную атаку.

Людовик предпринял последнюю попытку.

– Мессер Альберих, я вижу перед собой отважного и мудрого милеса. Я имею шанс склонить вас под свои знамена?

Альберих усмехнулся.

– Мы только что говорили о подобном, ваше высочество. Я принес клятву верности королю Беренгарию, король признал мои права на герцогство Сполето.

– Я отвечу вам тем же и даже сверх того! – воскликнул Людовик.

– Я так понимаю, за счет Тосканы? – Альберих с усмешкой взглянул на Хильдебранда, а тот, не на шутку встревожившись при виде столь переменчивого монарха, начал напряженно прислушиваться к их разговору, – боюсь, вам это будет грозить новыми неприятностями. Мой вам совет, ваше высочество, и заранее прошу прощения за дерзость, уезжайте отсюда, интриги местных баронов укоротят вам жизнь. Итак, я жду ответа до полудня!

Совещание в стане Людовика было недолгим. Император, утешая себя примером Адальберта Тосканского и полагая, что в данный момент легче принести в жертву слово свое, чем жизнь свою и войска, сам высказался за принятие условий, выдвинутых Беренгарием. В полдень над шатром императора появился белый флаг. В тот же момент с противоположного берега протрубил рог, возвещающий о намерении короля Беренгария прибыть в стан побежденного врага. Лагерь Людовика ответил ревом трубы, протяжным и печально-согласным.

Спустя три часа была наведена кое-какая переправа, и по деревянному помосту первым пересек реку Беренгарий. Вороной конь его был украшен богатыми восточными коврами, а сам непризнанный король постарался придать себе вид надменный и холодный. Стороны обошлись без церемониальных поклонов и лобзаний, Людовик вложил свои руки в руки Беренгария, после чего повел Беренгария в свой шатер, где они остались с глазу на глаз.

Беренгарий в течение последнего месяца провел отличную работу, подготовив свой народ к вторжению бургундско-тосканского войска. Получив информацию от Альбериха, Беренгарий спешно собрал своих вассалов, но главное, заручился поддержкой своих недавних обидчиков – венгров, пообещав им щедрое вознаграждение. Теперь уплату этого вознаграждения Беренгарий переложил на плечи Людовика, а точнее, на Адальберта Тосканского, которого имел все основания подозревать в клятвопреступлении. Людовик нисколько не сопротивлялся, напротив, с радостью свалил все обязанности по оплате вознаграждения наемников на своего богатого союзника.

Еще одним успешным маневром, предопределившим конечный успех Беренгария, было спешное предложение руки своей дочери Гизелы маркграфу Иврейскому. Династический союз сулил много выгод в дальнейшем, в том числе и в плане нейтрализации возможных будущих попыток Людовика взять реванш. В этот же момент сватовство Гизелы, предложение о котором Адальберту Иврейскому привез накануне ночной гонец, обеспечило Беренгарию никем из бургундцев не замеченный уход с поля предстоящего боя иврейского отряда, на позициях которого моментально обосновались сполетцы.

Беренгарий с Людовиком пробыли наедине около получаса. Выйдя из шатра, они объявили своим воинам о достигнутом между ними перемирии, которое завтра будет озвучено в веронской базилике Святого Петра и скреплено печатями обоих государей.

На следующий день, 12 июня 901 года, в присутствии епископа Вероны Адаларда, представителей высшей знати и духовенства Бургундии, Тосканы, Фриуля, Вероны и Сполето, коронованные особы на ступенях базилики Святого Петра, сыгравшей впоследствии роковую роль для них обоих, объявили собравшимся, а затем отразили в манускриптах следующее:

«Я, Людовик, сын Бозона, милостью Божьей коронованный император франкской империи, король Нижней Бургундии и Прованса, признаю законным королем Лангобардского королевства Беренгария, сына Эверарда, маркграфа Фриульского, и клянусь всемогущим Богом, этими четырьмя Евангелиями, этим крестом Господа нашего Иисуса Христа и телом Апостола Петра, что навсегда покину пределы Лангобардского королевства, и ни я, ни потомки мои не будут оспаривать у означенного Беренгария и потомков его право называть себя королем италийским или лангобардским и в действиях своих ни я, ни потомки мои вреда Беренгарию и потомкам его причинять не будут.

Я, Беренгарий, сын Эверарда, милостью Божией король Лангобардии, маркграф Фриульский, клянусь всемогущим Богом, этими четырьмя Евангелиями, этим крестом Господа нашего Иисуса Христа и телом Апостола Петра, что я сам и потомки мои признали и будут признавать право Людовика, сына Бозона, короля Нижней Бургундии и Прованса, именовать себя и потомков своих августами франкской империи. Клянусь, что не стану чинить препятствий и вреда для того, чтобы вышеозначенный Людовик во главе доблестного войска своего с оружием в руках покинул пределы Лангобардского королевства. А также обязуюсь во всех начинаниях Людовика в границах его владений поддерживать и посильную помощь в случае необходимости оказать».

Таким образом, каждый получил по мере сил, возможностей и желаний своих. Среди противоборствующих сторон не нашлось ни одной способной одержать решительную победу. Стороны просто зафиксировали сложившееся фактическое статус-кво. Людовик сохранил жизнь и честь своему войску и мог продолжать тешить свое тщеславие, оставив за собой уже во многом эфемерный титул правителя империи Карла Великого, Беренгарий же этим документом распространил свою фактическую власть на всю Северную Италию, пусть и остался «всего лишь» королем. Альберих сохранил и закрепил за собой герцогство Сполето, Теофилакты также удержали свои позиции, дарованные им Людовиком, вовремя переметнувшись в лагерь более сильной стороны. Проигравшими, но не сдавшимися оказались Адальберт и Берта Тосканские, потратившие значительные средства на подкуп неудачливого императора и организацию провального похода на Верону, а также ставшие клятвопреступниками в глазах Беренгария. И, наконец, оставшись над схваткой, из этого запутанного клубка страстей и интриг спокойно выбрался их главный инициатор, сто семнадцатый глава Римско-католической церкви папа Бенедикт Четвертый.

Эпизод 12. 1655-й год с даты основания Рима, 15-й год правления базилевса Льва Мудрого, 1-й год правления императора Запада Людовика Прованского

(июль 901 года от Рождества Христова)

Июльским вечером, когда жара по-прежнему ни в какую не хотела идти на спад, а пекло клонящегося к горизонту солнца начали активно поддерживать нагретые им за день придорожные камни, могущественный и грозный герцог Альберих возвращался в свой сполетский замок. Последние мили давались ему и его войску с трудом, только близость дома и желание достичь его непременно этим днем заставляли Альбериха и его людей карабкаться на высокий холм, на котором высился замок.

Больше месяца прошло с момента принесения клятвы венценосными государями в Вероне. Людовик, гордость которого подверглась серьезному испытанию, убрался прочь, унося с собой императорскую корону страны, которой он так недолго управлял, и на холмах и равнинах Италии вскоре не осталось ни одного бургундца. Без ущерба для себя вернулись в свои земли и тосканцы, хотя Беренгария и одолевало искушение примерно наказать подданных клятвопреступника. Сам же Альберих был щедро награжден Беренгарием за свою верность, его права на Сполето были окончательно закреплены за ним, а кроме того, герцогу были компенсированы с процентами и премиальными все его затраты на военную кампанию. Надо отдать должное герцогу Сполетскому за то, что тот в минуту славы воспользовался моментом, чтобы реабилитировать в глазах сюзерена своих римских друзей – семью Теофилактов.

– Сенатор и консул Рима Теофилакт верно и достойно выполнял приказ римского понтифика. Да, это шло вразрез с вашими интересами, мой кир, но Теофилакт ведь и не является вашим вассалом и не связан с вами никакими обязательствами. Настала пора, возможно, изменить эту ситуацию. Теофилакты – верная опора папы римского, и через него вы сможете восстановить отношения с Бенедиктом. А вклад его супруги в успех нашей кампании против бургундцев и вовсе трудно переоценить.

В итоге Альберих повез от Беренгария письма в Рим, в одном из которых Беренгарий выказывал дружеское расположение Теофилакту и Теодоре, а в другом просил у преемника Святого Петра благословения и клялся в верности и защите интересов Церкви. Таковые письма должны были подвести черту под почти двухлетним противостоянием Фриуля и Рима.

Две недели пути, в течение которых Альберих возвращался домой, прошли довольно беспечно. Неприятностей в виде случайных встреч с арабскими или христианскими разбойниками ждать не приходилось, его войско по-прежнему выглядело грозно, хотя и уменьшалось с каждым днем, поскольку вассалы со своими дружинами с разрешения хозяина постепенно покидали его, возвращаясь в свои имения. Вечер каждого перехода воины Альбериха встречали в попутных тавернах, благо поход в Верону достаточно заметно утяжелил кошель всякого его участника. Досаждала, правда, чудовищная жара, опустившаяся на Апеннины, поэтому все-таки к концу путешествия воины Альбериха мечтали о холмах Сполето не менее рьяно, чем когда-то евреи о земле обетованной.

Но вот, наконец, их упорство было вознаграждено, причем гораздо скорее, нежели Моисеевым евреям, и дружина Альбериха, достигнув ворот замка, с наслаждением начала размещаться к ночлегу внутри обширного крепостного двора. Сам Альберих с облегчением и радостью ощутил на себе холодное дыхание стен дома, к которому он за недолгое время пребывания здесь в качестве хозяина успел привыкнуть и даже полюбить. Слуги быстро накрыли стол, при этом сеньор изъявил желание отужинать в одиночку: шумные бражные кампании, почти ежедневно устраиваемые во время похода, успели ему порядком опостылеть.

После того как стол был заставлен мясом, разнообразными сырами, фруктами и византийскими сладостями, Альберих обратил внимание слуг на отсутствие главного украшения своей трапезы. Остановив их на пути в погреб, Альберих приказал слугам вернуться к его багажу, где после похода оставался единственный уцелевший бочонок монастырского вина, присланного ему Агельтрудой. Альберих, предвкушая томный вечер, когда он будет в долгожданном одиночестве восстанавливать свои силы, еще пару дней назад, в дороге, заставил своего слугу в последний раз рискнуть своим здоровьем, продегустировав содержимое бочонка. Справившись о здоровье раба и узнав, что тот вроде здоров и, как обычно, трудится на благо господина, Альберих мысленно поздравил себя с тем, что все предосторожности хитрой Теодоры он выполнил, пусть тревоги и оказались напрасными.

Альберих весь вечер потягивал это вино, находя его на редкость превосходным, а его мнение в данном вопросе было в то время, быть может, авторитетнее любого во всей Италии. Довольным взглядом успешного властелина он окидывал засыпающий в ночи Сполето, чувствуя, что, по крайней мере, на сей момент ему нечего больше желать. Он долго не ложился спать, стремясь всеми силами продлить этот день, увенчавший его деяния последнего времени.

Он проснулся уже к полудню, не в его привычках было вставать слишком рано. Совершив утренний моцион и позавтракав, он позвал к себе своего верного капеллана и попросил доложить о последних новостях. Капеллан начал с вестей, донесшихся до него с севера.

– Эге, дружок, об этом я тебе сам могу рассказать лучше, чем кто бы то ни было. Что еще нового?

– Слухи о мятеже в Риме, которые дошли до нас еще месяц назад, оказались ложными и связаны были, по всей видимости, с появлением в окрестностях Рима безбожных сарацин.

– Далее.

– Обоз супруги вашего друга, мессера Теофилакта, подвергся нападению разбойников на севере Кампаньи. В эти дни госпожа Теодора гостила у вас.

– Так, так. Само Провидение уберегло Теодору от этих разбойников, если, конечно, то были разбойники, а не наемные убийцы.

Капеллан перекрестился.

– Из Рима пришла весть о том, что заболел папа Бенедикт.

– Вот те на! Серьезно?

– Говорят, простуда, мессер.

– Это надо еще ухитриться схватить простуду в такую жару. Что еще?

– Есть слухи о нападениях сарацин на Капую и что дружина Ландульфа, сына герцога Капуанского, выступившая в поход против безбожников, была разбита, но сам Ландульф уцелел.

– А есть ли новости из Беневента?

– За последний месяц ничего, мессер.

Альберих пожал плечами и задумался. После всех успешных дел на севере Италии в душе у него понемногу зарождалось искушение попытать теперь счастья и на юге, где, воспользовавшись временным ослаблением власти в Сполето, из состава его патримоний выпало Беневентское княжество. Княжеством до недавнего времени в меру своих невеликих сил управлял Радельхиз, брат Агельтруды, который посчитал для себя благом не заявлять своих прав на Сполето после пострижения своей сестры. Альберих, само собой, принял уступчивость Радельхиза за малодушие и намеревался со временем разобраться с ним не менее свирепо, чем когда-то с его племянниками. Однако на оставшееся в какой-то момент без сильной руки княжество позарились и другие соседи Беневента. Пока Альберих узаконивал власть над Сполето в глазах Беренгария, Беневент прибрал к своим рукам старый Атенульф, герцог Капуи, и это уже был соперник совсем другого уровня. Старый капуанец ловко низложил Радельхиза, заставил его отречься от всех титулов и постриг в монастырь. За спиной Атенульфа маячила сама Византия, для которой капуанец являлся вассалом, тем не менее, последние успехи Альбериха все чаще заставляли последнего задуматься, а не попробовать ли вернуть эти благодатные южные земли в Сполето?

Меж тем, новости из далеких земель закончились, и капеллан перешел к событиям местного значения. То были большей частью бытовые споры, мелкие кражи, супружеские измены и подобная плебейская новостная шелуха, которую Альберих слушал, приняв ироничный вид и начиная позевывать. Время от времени он вставлял в пространную речь капеллана свои решения, которые капеллан аккуратно вносил в зачитываемый пергамент. Так, некий подмастерье, застигнутый за кражей тканей своего хозяина, решением Альбериха был определен быть подвергнутым порке, убийца своего товарища после совместного загула в местном притоне был приговорен к повешению, некая Ида, изменившая своему мужу, была безжалостно отправлена Альберихом на принудительное пострижение в монастырь, тем более что лицом своим она капеллану показалась посредственной, после чего хозяин здешних мест окончательно потерял к этой теме всякий интерес.

Зато Альберих оживился, узнав о предстоящей среди его слуг свадьбе. Его кузнец, ковавший его воинское снаряжение и носивший редкое для того времени претенциозное имя Марий, получил согласие на руку и сердце юной Беаты, работавшей у Альбериха на кухне. Альберих уже давно заприметил эту сочную девицу, но постоянно прибывавшие в покои герцога девы со всех концов Италии не давали до поры до времени добраться до этой Беаты всерьез. Теперь же Альбериху представлялся повод добиться этой девицы, используя свое право сеньора. Великодушно дав свое согласие на брак, Альберих повелел капеллану объявить молодым благостную для последних весть о заявлении своего права. Капеллан послушно занес это решение себе в пергамент и заверил хозяина, что молодые будут счастливы узнать, что их хозяин освятит их супружество своим участием и лично снимет со счастливой невесты печать девственности.

Последние новости, зачитанные капелланом, разогрели боевой дух Альбериха, и он приказал на вечер доставить в свои покои одну из своих служанок, сумевших ему однажды хорошо угодить. Вечер Альберих провел, как и давеча, в одиночестве, плотно отужинав и окончательно уничтожив последний бочонок Агельтруды. Перед уходом в свои покои, где его уже поджидала знакомая ему и шустрая молодуха, он вновь вызвал капеллана и попросил того завтра отправить Агельтруде письмо послащавее, а в завершении письма попросить ее прислать ему подобного вина, если таковое еще осталось, или же заказать вино нового урожая на осень.

Окончание дня, в отличие от вчерашнего, у Альбериха не слишком задалось, он с раздражением выгнал смущенную девицу из спальни, а сам завалился спать, оглашая стены замка львиным храпом.

Следующий день хозяин Сполето провел, осматривая свои конюшни, проверяя кузнецов, насколько рачительно идет работа по восстановлению потрепанного в походе снаряжения, а также выслушивая жалобы своих подданных на жизнь, на урожай и друг на друга. Ближе к вечеру в замок пожаловал гонец его приятеля и участника всех его авантюр Кресченция. Тот кланялся Альбериху и нижайше просил посетить его замок, находившийся на холмах Сабины, что на полпути от Сполето к Риму. Кресченций устраивал многообещающую пирушку, на которой Альберих должен был быть первым гостем, а сама пирушка организовывалась по случаю великой милости, оказанной Кресченцию папой Бенедиктом.

Таким образом, последующий день был посвящен Альберихом подготовке к его выезду в гости к другу, а уже утром нового дня герцог Сполетский в сопровождении двух десятков людей – оруженосцев, охраны, дворцовых слуг – пустился в дорогу. Жара по-прежнему царила во всей Умбрии, поэтому, достигнув замка Кресченция к концу дня, Альберих и его люди были уже порядком утомлены. Хозяин замка встретил Альбериха радостно, как друга, и подобострастно, как сюзерена, устроил его и его людей на покой, а за ужином похвастался своими победами в Риме.