Мой нежный и ласковый зверь

Борис Воробьев

Мой нежный и ласковый зверь

Оформление художников Е. В. Ратмировой, Л. А. Кулагина

1

Мое детство прошло в деревне, в доме у деда с бабкой, где средоточием всего была большая русская печка. От нее, как от солнца, зависела жизнь, исходило тепло и ощущение уюта, и, наверное, поэтому моим любимым местом в нынешней городской квартире является кухня. Особенно по вечерам. Здесь все под рукой, в любой момент можно вскипятить или подогреть чайник, попить чайку, покурить, не отрываясь от книги и позабыв о всяком времени. Да и зачем о нем помнить, если ты по натуре «сова» и раньше двух никогда не ложишься?

Так было и в тот поздний октябрьский вечер. Я сидел на кухне и читал. За окном шумел ветер, барабанил по стеклам дождь. Как сейчас, помню и что читал — «Старых моряков» Жоржи Амаду. Грустная и смешная история капитана Васко Москозо де Арагана захватит хоть кого, и я глотал страницу за страницей, переживая все взлеты и падения бравого капитана, когда за окном вдруг залаяли собаки. И вслед за тем отчаянно закричала кошка — так, что я сразу понял: дело идет о жизни и смерти.

Собак в нашем доме хватало, причем разных, начиная от карликовых пинчеров и кончая громадными догами, но вряд ли какой хозяин вышел прогулять своего питомца по такой погоде. Скорее всего это были бездомные собаки, которые время от времени появлялись неизвестно откуда и производили ревизию мусорных баков. Осеннее ненастье им было только на руку — на улице никого, копайся в отбросах сколько хочешь. А тут, судя по всему, и живая добыча подвернулась.

Раздумывать было некогда, требовалось выручать кошку, и я как был — в тапочках и раздетый — кубарем скатился по лестнице — благо всего третий этаж — и выбежал на улицу.

Так и есть: в свете фонаря две собаки остервенело рвали в луже кошку, а та отбивалась изо всех сил и по-прежнему кричала не своим голосом.

Ничего такого, чем бы можно было припугнуть собак, под руками не было, но в решительную минуту у человека всегда находится какой-нибудь выход. Сорвав с ноги тапку, я замахал им и кинулся на собак. Они прыгнули в разные стороны, а кошка, волоча задние лапы, поковыляла к кустам, которые, как изгородью, окружали мусорные баки.

Все столкновение длилось буквально две-три минуты, и другой человек на моем месте посчитал бы, что задача выполнена, но я хорошо знал нравы бродячих собак, их настырность. Уйди я домой — они наверняка вернулись бы и обшарили кусты. И тогда кошке пришел бы конец. Этого я не мог допустить, кошку нужно было приютить хотя бы на ночь.

Я надел тапку на мокрую ногу и принялся шарить в кустах. Среди них было хоть глаз выколи, но кошка сама выдала себя: напуганная до полусмерти, она, услышав мою возню и расценив ее как угрозу своей безопасности, завыла — угрожающе и в то же время обреченно.

Брать голыми руками кошку, когда она готова защищаться до последнего, — дело не из приятных. Руку, конечно, не отхватит, но поцарапает будь здоров. У меня был такой случай: однажды испуганный котенок насквозь прокусил мне палец. Подставляться еще раз не хотелось, а поэтому я, недолго думая, снял с себя рубашку и накрыл ею кошку. Она забилась и зашипела, но я уже вытащил ее из укрытия.

В прихожей, развернув рубашку, я увидел печальное и жалкое зрелище: никакой кошки не было и в помине, а был двух-, от силы трехмесячный котенок — мокрый, тощий, окровавленный. Сжавшись в комок, он затравленно смотрел на меня.

— Ну не бойся, не бойся! — сказал я, поглаживая котенка.

Но он был слишком напуган, чтобы тотчас отреагировать на ласку, и, как только я убрал руку, пополз в угол под вешалку, стараясь спрятаться среди обуви. Но я достал его оттуда — надо было все-таки посмотреть, что с ним сделали собаки.

Кости у котенка, слава богу, были целы, но задние лапы оказались разодранными до мяса и сильно кровоточили. Видно, котенок пытался убежать от собак, но те догнали его и напали сзади.

Раньше, когда у меня не было опыта обращения с животными, я неоднократно делал попытки перевязывать раненых кошек и собак, и всегда получалось одно и то же: они всеми правдами и неправдами старались освободиться от повязки. По молодости лет я рассматривал такие действия как упрямство, пока не уразумел: лучший способ врачевания у животных — зализывание. Конечно, это относится только к открытым ранам, внутренние же болезни те же кошки и собаки лечат другим способом — травами. Они хорошие «знахари» и безошибочно определяют, какую траву и при какой болезни «принимать».

Так что я не стал перевязывать котенка, а лишь промокнул кровь ватой и положил его туда, куда он хотел, — под вешалку. Принес в блюдечке молока, но котенок к нему не притронулся. Точно так же он не стал есть и мясо, и я оставил его в покое и стал укладываться спать. Но перед этим пришлось выкурить сигарету и пораскинуть мозгами, как теперь быть.

Принеся котенка в дом, я тем самым определил его дальнейшую судьбу — из беспризорного он становился домашним, потому что отнести его обратно на улицу я уже не мог. Милосердие на час — это не милосердие. Лучше уж не пытаться проявлять его, чем проявлять наполовину. Я не ханжа и не моралист и действительно думаю так, как говорю, хотя решение оставить котенка у себя шло вразрез с некоторыми обстоятельствами моего бытия. Дело в том, что я уже давно работал не по своей специальности, а занимался журналистикой. Так распорядилась жизнь, и я иногда удивлялся этому неожиданному повороту, но из песни слова не выкинешь — авторучка и записная книжка стали главными орудиями моего труда. А журналисты — это стопроцентные кочевники, сегодня они дома, а завтра судьба может занести их куда угодно, так что мне, частенько находящемуся в отлучке и к тому же холостяку, надо было крепко подумать, прежде чем взять в дом какую-либо живность. Ведь я мог в любое время сняться с места, и что тогда? На два-три дня еще можно поручить котенка знакомым, а если на неделю, на две? Никто не согласится так долго заниматься с ним.

Вот об этом я и думал, сидя на кухне и поглядывая оттуда на угол под вешалкой, где затаился котенок. Но вообще-то эти раздумья уже не могли повлиять на мое решение. Котенок останется у меня, а как я буду крутиться с ним — это уж мое дело. Безвыходных положений нет, надо только проявлять изобретательность и выдумку. Тем более что кошка — это не собака, ее не обязательно прогуливать. Были бы еда и песок, и день-другой она прекрасно обойдется без хозяина…

2

Утром котенка под вешалкой не оказалось. Но разыскивать его не пришлось — засохшие пятна крови на полу вели в большую комнату. Там стоял стол, а под него были задвинуты стулья; на одном из них я обнаружил котенка. Глупый, он и не догадывался, что своим поступком мог вызвать гнев иного хозяина, который как о собственном здоровье печется о сохранности в квартире обоев, паркетных полов и мебели, — ведь стулья у меня были арабские, полумягкие, обитые великолепной цветной тканью. И вот всю эту восточную роскошь котенок испачкал, поскольку лапы у него кровоточили не переставая. Но как тут сердиться, если виновник, маленький и несчастный, смотрит на тебя испуганными глазами, думая, что сейчас его возьмут за шкирку и выкинут обратно на улицу. Бог с ним, со стулом, сказал я. Отчищу. А нет — так обобью другой материей. Меня в данный момент больше занимало другое — как котенок ухитрился вскарабкаться на стул, когда и ходить-то не может, ползает?

Но как бы там ни было, а место он выбрал хорошее. Он, видно, сразу определил, что прихожая она и есть прихожая, в ней покоя не будет, зато здесь, под столом, можно чувствовать себя куда как вольготно.

— Ну, жив? — спросил я, осторожно дотрагиваясь до котенка. За ночь он обсох и выглядел даже симпатично, не как вчера, когда был похож на крысенка, вот только лапы у него были в ужасном состоянии. Их требовалось промыть, иначе могло начаться нагноение, тем более что сам котенок вряд ли зализал бы раны — чувствовалось, что любое движение вызывает у него сильную боль.

У меня в аптечке были йод, марганцовка и сода, но йод отпадал сразу, потому что прижигать им по живому мог разве что садист; марганцовка тоже не внушала мне доверия, а вот сода было то, что нужно. Я сделал слабенький раствор, положил котенка к себе на колени и стал ватой протирать ему пораненные места. Он замяукал и задергался — хоть и сода, а все равно больно, щиплет.

— Терпи, казак! — сказал я и тут же, поворачивая котенка поудобнее, увидел, что он никакой не «казак», а самая обыкновенная кошечка.

Вот так раз! Ведь вчера, принеся котенка домой и разглядывая его при свете, я был абсолютно уверен, что он — котик. И вдруг такой конфуз.

Честно говоря, я был и уязвлен и раздосадован. Уязвлен тем, что, не раз имея дело как со щенками, так и с котятами, привык думать, что умею легко, с одного только взгляда, определять, кто передо мной — мальчик или девочка. Они кажутся одинаковыми лишь неопытному человеку, на самом же деле даже новорожденных щенят, да и котят тоже, можно различить по внешнему виду. Мальчики, как правило, большеголовые и чуть-чуть крупнее девочек; когда же и те, и другие подрастают, мужская и женская стать у них становится особенно заметной — мальчики угловаты и непосредственны в действиях, девочки живее и, как говорится, себе на уме.

В общем я никогда не думал, что могу обмануться в таких делах, и вот не просто обманулся, а форменным образом обмишулился. Было от чего уязвиться. Что же касается досады, то для нее имелись причины чисто житейского свойства.

Не все равно, кого держать в городской квартире — кота или кошку. С кота взятки гладки, нагулялся и пришел, и никакого «хвоста» за собой. А кошка рано или поздно принесет котят, и тут целая проблема — котят надо вырастить минимум до двух месяцев, а потом пристроить в хорошие руки, что совсем не просто. Впрочем, эти сложности существуют далеко не для всех. Многие не видят ничего противоестественного в том, чтобы сразу отделаться от приплода. Подумаешь, котята! Сгребай всех в кучу да спускай в унитаз. И понять ничего не успеют. А не хочешь грех на душу брать — свези кошку в ветлечебницу и сделай укол, чтобы больше не котилась. Гуманно, по-современному.

Не знаю, для кого как, а по мне, что то, что другое — варварство. Лучше уж никого не брать в дом, чем потом отделываться от хлопот всеми правдами и неправдами. Для меня эти хлопоты начинались с появления в квартире котенка; в дальнейшем, поскольку перспектива заиметь котят обозначилась совершенно четко, всякие сложности могли только усугубиться, но разве это повод для переживаний? Ну будут котята, ну и что? И пусть себе растут на здоровье. А подрастут — найду куда пристроить, не может быть, чтобы не нашлось желающих обзавестись живностью.

Впрочем, загадывать об этом было рано, сначала надо было, как говорится, дожить до тех времен, однако мимолетное неудовольствие от того, что все получается не так складно, как хотелось бы, проскользнуло в душе, и я сказал кошечке с укоризной:

— Эх ты, коня!

И сам удивился неожиданно вырвавшемуся слову. Что это за слово и почему оно вдруг возникло у меня в голове, я не знаю и думаю, что его нет ни в одном словаре. Но, выскочив случайно, оно вдруг стало живым, конкретным понятием, именем собственным. А что, подумал я, чем Коня хуже Мурки? Ничем, и уж во всяком случае можно быть уверенным, что другой кошки с таким именем не найдется.

Закончив процедуру, я застелил стул старым полотенцем и, положив на него Коню, принес из прихожей молоко и мясо, к которым Коня так и не притронулась даже и ночью. Мне хотелось, чтобы она поела хотя бы немного, поскольку на нее было тяжело смотреть — кожа да кости. Но она, как и накануне, не обратила на еду никакого внимания. По всему было видно, что ей хочется только одного — чтобы к ней не приставали, и я удалился на свою территорию, не настаивая ни на чем.

3

Коня выздоравливала, хотя первые четыре дня пролежала пластом. Я каждый день приходил к ней, осматривал искусанные лапы и старался пробудить у нее интерес к еде, но это мне удалось сделать лишь на пятый день, когда Коня, словно бы вспомнив, что на свете существует еда, вылакала целое блюдечко молока. Пользуясь моментом, я подсунул ей заодно и мяса, но она лишь понюхала его и отвернулась. Ничего, подумал я, раз прорезался вкус к молоку, скоро дело дойдет и до мяса.

И действительно: на следующий день Коня поела и мяса, а ночью, впервые за все дни, слезла со стула. Я еще не спал и, услышав царапанье, зажег настольную лампу. Полоса света, как ковровая дорожка, протянулась из открытой двери в смежную комнату, и на этой «дорожке» я увидел Коню, еле-еле ковыляющую в направлении прихожей. Слезть в таком состоянии со стула ее могло заставить лишь одно — потребность справить нужду, и я только теперь спохватился, что, занятый одним — лечением, совершенно забыл о другом, о том, чтобы заранее принести для Кони песка. Бежать за ним на улицу среди ночи было глупо, да и некогда — Коня уже искала местечко, где бы присесть. Единственное, что я успел сделать, — это постелить ей газету.

Конечно, этот прием можно было использовать и в дальнейшем, ведь многие, кто держит кошек, приучают их ходить на газету, но мне почему-то всегда больше нравился песок, и я решил не изменять своему правилу и в этот раз.

С песочницей дело решилось просто: опыт подсказывал, что лучше противня ничего не придумаешь, тем более что в плите их два, и один можно изъять без всякого ущерба для хозяйства. Хуже оборачивалось дело с песком. Стояла середина октября, через неделю-другую мог выпасть снег, и уж тут песочком не разживешься. Значит, выход один — сделать запас на зиму. А это значит — на полгода, до мая.

Сколько надо песка котенку? Две-три горсти на день. Вроде немного, но ведь таких дней до весны набиралось целых сто восемьдесят, и две-три горсти превращались, таким образом, в целую кучу песка, которую при всем желании не заготовишь. Точнее — не поместишь в городской квартире.

Но хоть сколько-то надо было запасти, тем более что подходящая емкость для этого у меня имелась — картонный ящик из-под телевизора, стоявший без всякого употребления на балконе. Там, кстати, я решил поставить и противень, поскольку песок, выставленный пусть и в укромном уголке, но непосредственно в квартире, всегда является для котят великим соблазном. Песочница как бы провоцирует их: натыкаясь на нее, они не упускают случая лишний раз «отметиться», хотя у них и не было никаких позывов. Просто они не могут равнодушно пройти мимо песка, как собаки мимо столбика.

Понятно, что при таком раскладе иной раз приходится менять песок раза два на день; выставив же противень на балкон, оставалось лишь приучить Коню проситься туда. Она оказалась понятливой и вскоре в случае надобности уже не искала, где бы присесть, а ковыляла прямехонько к балконной двери. Уходя из дома, я вносил противень в прихожую, возвращаясь — водворял на прежнее место, и этот «челночный» метод прижился в нашей практике наилучшим образом.

4

Появление Кони должно было волей-неволей изменить мою жизнь, и это прежде всего касалось ее оседлости — с котенком, да вдобавок больным, приходилось думать не о разъездах, а о том, как бы лишний день побыть дома. Но как побудешь? Не скажешь же, что не можешь поехать в командировку лишь потому, что не с кем оставить котенка? Заяви я такое — на меня воззрились бы как на чудака, чтобы не сказать хуже.

По счастью, мне не требовалось делать никаких заявлений. Говоря высоким «штилем», я еще не успел стряхнуть с себя пыль дорог, поскольку лишь недавно вернулся из поездки, и у меня было как минимум два месяца, чтобы сидеть дома и отписываться. Для начала это было просто роскошно: за два месяца Коня должна была окончательно выздороветь и прижиться в доме, а как там будет дальше — об этом я пока не загадывал.

А между тем дела у Кони шли неважно. То ли из-за инфекции, то ли по какой другой причине, но раны никак не заживали, постоянно гноились, и мне приходилось каждый день обрабатывать их. Это растянулось на целый месяц, и только после ноябрьских праздников началось быстрое заживление. Однако одно место, величиной с трехкопеечную монету, еще долго не затягивалось и кровоточило, но в конце концов зарубцевалось и оно. Коня перестала хромать, и, глядя, как она на глазах выправляется, я вспоминал ее такой, какой она была в тот злосчастный для нее вечер, и радовался, что сделал доброе дело. Не выбеги я тогда на улицу — Коня вряд ли осталась бы живой. А если б по случайности и осталась, то наверняка коротала бы свой век калекой.

У меня же, в хороших условиях и при уходе, она из бездомного заморыша стала очень быстро превращаться в красивое, грациозное животное. Во время болезни евшая помалу и нехотя, она теперь словно бы наверстывала упущенное. Каждое утро я давал ей целое чайное блюдце вареной рыбы, и Коня съедала все без остатка, но уже через два-три часа была не прочь опять угоститься.

Тут, видно, сказывался и возраст Кони. Четыре месяца — самый рост для кошки, и я не боялся перекормить Коню, зная по прошлому опыту: через месяц-другой она, как говорится, съест свое и войдет в норму. И даже начнет привередничать, и еще придется упрашивать ее есть.

Так, собственно, и вышло. Скоро Коня довольствовалась уже половиной порции, причем изменилась сама манера ее еды. Если раньше она ела с торопливой жадностью, почти не разжевывая куски, то теперь от этой торопливости не осталось и следа. Теперь, прежде чем начать есть, Коня обнюхивала еду и, выбрав по каким-то ей известным признакам нужный кусок, жевала его тщательно и не спеша. Съев два-три куска, уходила из кухни и долго облизывалась и умывалась, словно после обильной трапезы. Блюдечко рыбы, которое еще недавно Коня съедала в один прием, теперь растягивалось на целый день, но это самоограничение никак не отражалось на внешнем виде Кони.

Залечив ей ноги, я вымыл ее и расчесал щеткой шерсть. Хорошая пища придала ей упругость и блеск, которые бывают только у здоровых и сытых животных. Окраска у Кони оказалась четырехцветной — по всей ее шкурке симметрично чередовались серые, рыжие и белые полосы, а вдоль спины проходил широкий черный «ремень». Темным же был и хвост, кстати, очень толстый, если можно так сказать о хвосте, и он придавал всему облику Кони особую красоту. А вообще-то такой хвост — один из главных признаков хорошего здоровья. Недаром бытует поговорка «держи хвост трубой», то есть не унывай, не теряй формы.

В квартире Коня освоилась очень быстро, вход ей был разрешен всюду, но она никогда не злоупотребляла таким доверием и не шастала по кухонному столу. Я мог оставить на нем какие угодно продукты и не бояться, что они будут утащены и съедены. Даже ночью, когда большинство кошек любит похозяйничать в запретных местах, Коня не изменяла своему правилу. А ведь я не приучал ее к нему, она выработала его сама, из своего внутреннего благородства, хотя была обыкновенной беспризорной кошкой, которую суровая действительность с малолетства приучает к шкодливости и вороватости.

Слов нет, такое качество в кошке встретишь не часто, и я по достоинству ценил его, но удивительнее было другое — необычная привязанность, можно сказать, обожание, с каким Коня относилась ко мне. Это обнаружилось, едва лишь она выздоровела и начала ходить. Еще прихрамывая, она сопровождала меня по пятам из комнаты в комнату, а стоило мне только сесть или лечь — устраивалась на коленях или на груди и терлась мордочкой о мой подбородок, громко мурлыкая и заглядывая мне в глаза.

Обожание приятно всем, но Коня готова была обожать меня с утра до вечера, и это уже перехлестывало всякие рамки. Я не мог постоянно заниматься Коней, как бы хорошо ни относился к ней, мне надо было работать, но, едва я садился за машинку, как Коня вспрыгивала мне на колени и начинала изливать свою нежность. Я опускал ее на пол, относил в другую комнату, но она упорно возвращалась и снова лезла ко мне. Я пробовал закрывать дверь в комнату, но Коня мяукала и скреблась за дверью, и мне было не до работы.

Не зная, как избавиться от неожиданного обожания, я однажды посадил Коню на стол рядом с машинкой, ничуть при этом не надеясь, что это место ей понравится. Но — вот кошачьи причуды! — все получилось как раз наоборот. Коня, облюбовав стопку бумаги, улеглась на ней, а я застучал по клавишам, твердо уверенный, что машинного металлического стука Коня не вынесет. Отнюдь! Она, будто и не слыша трескотни, уютно лежала на бумаге и посматривала на меня прищуренными зеленоватыми глазами. А вскоре, свернувшись в клубок, сладко посапывала, не обращая внимания на то, что у нее над ухом безостановочно работает пишущая машинка.

С того дня так и повелось: едва я садился за работу, как Коня вспрыгивала на стол, занимала свое место на груде бумаги и принималась щуриться на меня, пока в конце концов не засыпала. Удивительно, что этот сон под стук машинки был безмятежен и крепок, но стоило мне прекратить работу и уйти в другую комнату, и Коня тотчас просыпалась и бежала ко мне. Чем было объяснить такую привязанность, такое необоримое ее желание находиться обязательно при мне? Может быть, благодарностью за спасение и уход?..

5

К маю, как я полагал, Коне исполнилось месяцев девять, а то и десять, то есть это была уже вполне взрослая кошка. Используя к своей выгоде всякие ситуации, которые складывались у меня на работе, мне удалось все это долгое время просидеть дома, но теперь, накануне лета, нечего было и думать, что существующее положение так и будет продолжаться. Нет, скоро, очень скоро меня должны были погнать в командировку, и все последнее время я ломал голову над тем, как быть с Коней.

Она могла прожить одна дня два-три, но не десять дней и не две недели. А кому оставить Коню на такой срок? Среди моих знакомых были кошатники, но даже их я не мог попросить приютить Коню. Они бы не отказали, да я-то знал, на что обреку их. Кошки по природе консервативны, они так привыкают к одному месту, что подолгу не могут привыкнуть к другому. Есть даже такие, которые вообще не привыкают. Жизнь Кони в мое отсутствие могла превратиться в кошмар; таким же кошмаром могла обернуться и жизнь знакомых-доброхотов, если учесть, что Коня, выбитая из колеи чужой обстановкой, могла начать делать свои делишки в каком угодно месте. Такие расстройства у кошек случаются.

Лучшим вариантом был тот, при котором кто-нибудь жил бы в моей квартире все время моей командировки или приезжал каждодневно кормить Коню, но на такой вариант рассчитывать не приходилось. Это мог делать лишь человек, не работающий в штате, хлебопашец вроде меня и к тому же холостой, не обремененный домашними заботами. У меня были на примете два подходящих человека, однако один из них отказался пожить у меня на тот случай, если мне придется уехать, объяснив это неотложными делами, неожиданно свалившимися на него, а другому я не стал даже и звонить. После первого разговора у меня осталось на душе довольно-таки тягостное чувство, я чувствовал, что мой знакомый неискренен, что ему просто не хочется заниматься кошкой, а потому я подумал, что и со вторым может получиться то же самое. Словом, оставалось надеяться лишь на какой-нибудь непредвиденный случай, который каким-то образом разрешил бы все.

Коню, естественно, никакие проблемы не волновали. Она все время проводила на балконе, с живейшим любопытством следила с него за всеми проявлениями окружающей ее жизни, но никаких попыток покинуть балкон и влиться в эту жизнь не делала. А между прочим, май стоял таким теплым и цветущим, что мне было обидно за Коню — сидит на своем балконе и смотрит на все через решетку, а внизу пышным цветом цветут травы и кустарники, порхают бабочки и вовсю щебечут птицы. Нет, сказал я себе, нечего растить неженку, надо приучать Коню к действительностям жизни, к реальностям земного бытия. И в один прекрасный день я понес Коню на улицу.

Мне казалось, что, очутившись на теплой, пряно пахнущей земле, Коня почувствует свое родство с ней и с миром, который не ограничивается четырехугольником балкона, а простирается в бесконечность, и ее охватит такая же радость существования, как вьющихся повсюду бабочек и стрекоз. Но результат общения получился прямо противоположным.

Коня, словно она была не жительница Земли, а существо из какой-нибудь отдаленной туманности, которому все земное было чуждо, а поэтому вызывало страх, вместо любования цветком или погони за бабочкой в ужасе выкатила глаза, жалобно замяукала и, всем телом припадая к земле, буквально поползла к ближайшему кусту, в который немедленно и забилась. Напрасно я звал ее, она не откликалась, не проявляла ни малейшего желания выглянуть из своего укрытия.

Пришлось вытаскивать ее оттуда. Оказавшись у меня на руках, она, как в деревяшку, вцепилась в меня и в каком-то неистовом стремлении полезла вверх, сначала на плечи, а там — чуть ли мне не на макушку, словно на этой высшей точке находилось спасение от всего того, что так ужаснуло ее среди великолепия трав и цветов.

Конечно, собираясь с Коней на улицу, я ожидал от нее определенной реакции на это, но только не такой. Все-таки Коня попала ко мне в дом с улицы, и мне казалось, что она не могла совсем забыть ее, но выходило, что я ошибся. Придется заново приучать Коню ходить по родной земле.

Этим я и занимался в течение нескольких дней, и Коня мало-помалу свыкалась с новой обстановкой, становилась с каждым разом все смелее и наконец преодолела все свои страхи. Но осторожность не покинула ее, и она в отличие от других кошек, беспечно сидящих возле подъездов и позволяющих гладить себя кому угодно, не подпускала к себе ни одного человека. Подвижная как ртуть, она мгновенно скрывалась, едва что-то вызывало у нее чувство опасности.

Кому-то такая осторожность могла показаться чрезмерной, но лично я был доволен таким поведением Кони. Понаблюдав за ней несколько раз, я убедился: такая не попадется никакому злоумышленнику. А их в окрестностях нашего дома хватало. В основном это были подростки, от которых кошкам не было никакого житья. Любой из них, словно дикарь, встретивший невесть какое страшилище, норовил бросить в кошку камнем, ударить ее ногой или палкой. Находились и такие, которые убивали. Одну жертву такого убийства я видел собственными глазами.

Наш десятиподъездный дом одной стороной выходит на старый яблоневый сад. Когда-то он был культурным, но началось массовое строительство, все вокруг сада застроили, и он стал бесхозным, превратившись в своего рода парк. Летом ли, зимой — сад всегда хорош, и когда я иду на автобусную остановку, то предпочитаю пройти мимо сада, хотя есть путь короче.

Так было и в тот зимний морозный день. Мне надо было ехать в редакцию, и я пошел к автобусу обычным путем — мимо сада. Заснеженный и тихий, он был очень красив. Я любовался им, и вдруг в глаза мне бросилось что-то чужеродное и враждебное этой красоте — такое, чего я сразу не мог понять. Понадобилось несколько секунд, чтобы увиденное дошло до сознания.

Это была кошка. Захлестнутая петлей за шею, она висела на яблоневом суку, закоченевшая, с раскинутыми в стороны лапами, словно была не повешена, а распята, обратив на окна дома мертвое кошачье лицо.

О, какую ненависть испытал я в те короткие минуты! Никогда, ни к кому не испытывал я такой ненависти, и, застань убийцу за его гнусным занятием, я не поручился бы за его жизнь.

Оставить все так, как есть, я не мог. Попробовал развязать веревку, затянутую в узел вокруг сука, но она так задубела, что не хватало силы вытянуть нужный конец. Пришлось возвращаться домой за ножом. Разрезав веревку, я отнес труп кошки в глубину сада и закопал в снегу…

Когда перед тобой такие примеры, а главное — люди, способные на это, начинаешь радоваться, что твоя кошка или собака — нелюдим и поэтому может избежать западни, в которую большинство животных попадает из-за своей доверчивости.

Радовался и я, поскольку, выпуская Коню время от времени на прогулку, был уверен, что она не даст обмануть себя никакому любителю поиздеваться над бессловесными и беззащитными тварями. Правда, поначалу у меня были определенные опасения, но скоро я убедился, что они беспочвенны, как убедился и в некоторых достоинствах Кони, о которых, говоря откровенно, даже не подозревал, хотя считал себя кошатником и думал, что разбираюсь в кошках. Оказалось — не совсем.

Так, неожиданно выяснилось, что Коня узнает меня не только по запаху и на слух, но и по зрительному образу, который запечатлен у нее необычайно прочно. В этом, собственно, нет ничего удивительного, все животные узнают своих хозяев по внешнему виду, но, насколько я знал, считалось, что главным отличительным признаком здесь была якобы одежда. Утверждалось даже, что стоит человеку переодеться, и он запутает этим любую кошку, любую собаку. О таких опытах рассказывалось даже в одном научном журнале.

Не знаю, с кем и как проводились эти опыты, но готов отстаивать перед кем угодно: утверждение, что перемена одежды может сбить животное с толку, не соответствует действительности. Коня узнавала меня в любой одежде безошибочно, на расстоянии в десять — пятнадцать метров, независимо от того, стоял я или двигался.

Обычно, когда я выпускал Коню на улицу, она гуляла в одном месте — за домом, где густо разросшиеся кусты обеспечивали относительную безопасность. Мимо этого места пролегала тропинка в магазин, по которой проходили десятки людей, но никого из них Коня не пыталась отождествить со мной. Однако стоило мне появиться в поле ее зрения, как она мяуканьем тотчас же давала знать об этом. Я даже не видел ее и, стало быть, не мог звать, а она уже бежала ко мне. Случалось, что догоняла меня, если в какой-то миг прокараулила, и всегда мяуканьем обращала на себя внимание. А подбежав, с быстротой и ловкостью мартышки вспрыгивала мне на плечо, чем очень удивляла многочисленных прохожих.

Постепенно всякие опасения относительно того, что Коню могут подловить хулиганы, у меня прошли, и я стал выпускать ее на улицу безбоязненно. Бывало, что она жила там по два-три дня, но я всегда знал: стоит мне выйти и позвать, и Коня явится передо мной как из-под земли. Никаких «кис-кис» при этом не употреблялось, Коня и не знала этих слов и отзывалась лишь на особый знак — частое цоканье языком, к которому я приучил ее. Это был наш фирменный знак. Его знал только я, а откликалась на него только Коня. И это было гарантией того, что между нами не мог встать никто третий.

6

Чем дольше живешь, тем больше убеждаешься: безвыходных положений нет. Существует множество способов решить те или иные мучающие нас вопросы, но они так разбросаны во времени, что чаще всего у человека не хватает жизни, чтобы воспользоваться одним из них. Но бывает, что вдруг везет, и тогда кому-то совершенно неожиданно удается использовать свое заветное желание, неважно какое, большое или маленькое.

Мне в кои-то веки тоже повезло: в одночасье определилась судьба Кони. К этому времени я уже находился в таком цейтноте, что готов был положить Коню в сумку и ехать на Птичий рынок — может, там найдется хороший человек, который возьмет у меня Коню. Не оставлять же ее на улице, поскольку с командировкой уже все решилось. В Севастополь, на десять дней.

И вот тут-то словно и сработало некое реле, замкнувшее, а может, наоборот — разомкнувшее цепь времени-пространства, которое выбросило из своих недр чудесную машину, а в ней — мою двоюродную сестру. Чуда в том, что к тебе приезжает близкая родственница, вроде никакого и нет, если не считать, что ты не виделся с ней с… войны. Ни много ни мало — тридцать лет. Мы расстались, когда были детьми, а встретились совершенно взрослыми. Почему не виделись раньше? А кто ответит, почему? Сестра все это долгое время жила в семидесяти километрах от Москвы, а меня носило бог весть где, и до встречи, как говорится, руки не доходили! И вот такой случай.

В тот день мы вдоволь наговорились и навспоминались, и я без всякой задней мысли, просто так, сказал, что вот собираюсь в командировку и не знаю, на кого оставить кошку. Отдать некому, а выпустить на улицу — жалко, пропадет. Господи, сказала сестра, да зачем отпускать? Давай я заберу, дом у меня свой, место кому хочешь найдется.

Я даже опешил от такого предложения, никак не рассчитывал на него, а вслед за этим сильно обрадовался. Предложенный вариант был лучше не придумаешь, хотя было жаль расставаться с Коней. Но все доводы сердца заглушал голос рассудка: Коне у сестры будет хорошо, и это главное. Действительно, что может быть лучше жизни в сельской местности, в просторном деревенском доме, из которого в любое время можно выйти на улицу и никого там не опасаться, потому что все вокруг дома, да и огород и сад — твое?

На следующий день сестра уехала, увозя в своей сумке Коню, а еще через день уехал и я. Командировка была сама по себе интересной, к тому же я люблю Севастополь, белокаменный город у моря, где живут мои давние друзья и где я стараюсь бывать почаще. За делами некогда было думать о Коне, да, говоря откровенно, и незачем, все устроилось лучшим образом, но, приехав домой, я поневоле взгрустнул. Раньше, едва откроешь дверь, Коня тут же вспрыгивала тебе на плечо и начинала мурлыкать и тереться мордочкой о твое лицо, а теперь никто не встречает и не щекочет усами твое ухо. Утешало лишь одно: сестра обещала написать и рассказать, как устроились дела у Кони. Так что оставалось ждать письма и опять привыкать к прежней жизни.

Однако в тот же день начались сюрпризы. Вечером в дверь позвонили. Оказалось — соседка.

— С приездом! — сказала она. — А тут позавчера ваша кошечка приходила. Все под дверью сидела, вас дожидалась. Я было ее к себе взяла, думала, вы приедете и кошечка тут, а она ни в какую. Все мяукала, на улицу просилась, ну я и выпустила.

Я удивленно смотрел на соседку. Того, о чем она говорила, просто не могло быть. Как могла очутиться здесь Коня, если она уже две недели живет у сестры?

— Ей-богу, вы что-то напутали, Вера Ивановна, — сказал я. — А вернее, обознались, приняли одну кошку за другую.

— Ничего я не обозналась! — с некоторой обидой возразила соседка. — А то я вашу кошку не знаю! Говорю же: сидела, вас дожидалась. А как я ее выпустила, она вниз по лестнице побежала.

Чудеса, да и только! Кошка давным-давно живет в другом месте, а тут утверждают, будто на днях видели ее здесь!

Конечно, я не поверил соседке, но какое-то сомнение она в меня заронила, и я уже не мог отделаться от мысли о Коне. Улегшись спать, все прислушивался к разным шорохам и звукам, готовый услышать за дверью знакомое мяуканье. И хотя никто не мяукал и не просился, чтобы его впустили, я в конце концов решил сходить на улицу. Если соседка не ошибалась и действительно видела Коню, она могла дожидаться меня где-нибудь в кустах, поскольку вряд ли сумеет проникнуть в подъезд через двойную дверь.

Было, наверное, часа два ночи, на улице царило безлюдье. Я постоял около подъезда, поглядывая по сторонам. Фонарь на столбе светил ярко, но ни одной кошки поблизости я не заметил. И уж конечно, здесь не могло быть Кони — если б она пряталась в кустах, она сразу бы увидела меня. Можно было с чистой совестью возвращаться домой и ложиться спать, но тут я сообразил, что ищу не там, где следует. Коня не любила эту сторону дома, где всегда ходили люди, предпочитая ей тайные кошачьи тропинки в густых зарослях за домом.

Туда я и направился, и едва лишь завернул за угол, как навстречу мне из кустов метнулась кошачья тень. Секунда — и тень, как белка, взлетела ко мне на плечо, и я услышал над ухом громкое Конино мурлыканье.