Помоги проекту - поделись книгой:
***
Каждую ночь я и дед дежурили на небольшом участке: это был разрушенный когда-то, без окон и дверей, ресторан. Располагался он на холме, и, чтобы войти в него, нужно было преодолеть 50 ступеней с полным боекомплектом. Я постоянно мотался вниз в расположение – то попить, то поесть, и обратно наверх, всё бегом и вприпрыжку. Практически весь день мы находились на посту в ресторане, хотя днем мы должны отдыхать и спать, ведь ночью нам снова дежурить. Вид из окон ресторана был шикарным, а возвышение над землей и округлая форма придавала ему форму «пухлого» маяка. Наверное, в мирное время он пользовался большим спросом. Этот ресторан был разрушен изнутри, хлам и мусор вокруг постоянно напрягали моего деда. Места было довольно много, но мешали кучи разбросанного строительного хлама, после бомбежек там валялись глыбы бетона и кирпича. С дедом мы чаще общались, он был спокойнее и воспринимал меня как напарника, а не как духа. Много разговаривали об уборке помещения и мечтали о том, что из этого выйдет прекрасный спортивный зал. Меня стали посещать мысли о том, что дедовщина заканчивается, и скоро всё будет хорошо. Пока было тихо. Я подметал и складировал мусор в одно место. Так и коротали дни. Днем спать никто не давал, а ночь разбивалась на двоих. Ежедневно удавалось спать всего по 4 часа. Так как при осмотре поста караул должны нести двое, то дед мог разбудить намного раньше.
В одну из таких ночей снова произошла невезуха. С одной стороны, я чувствовал себя несчастным, а с другой – ведь действительно тяжко без полноценного отдыха. «Игнат, я вздремну часок. Если что, разбуди», – сказал дед и завалился на кучу овчинных тулупов. Я ходил по периметру, приглядываясь и прислушиваясь к тишине, которая казалась мне вечностью. Смотрящие в ночь глаза просто угасали, и я стал понимать, что уже не контролирую ситуацию, мои силы совсем на исходе. Спустя несколько часов, под утро, часа в четыре (а это самое лучшее время для сна) вдруг вижу не спеша поднимающегося к нам снизу офицера (из мабут) с фонариком. Я понимал, что мне надо разбудить напарника, но стоял как вкопанный, не шелохнувшись. Я снова моргнул глазами – офицер за доли секунды оказался передо мной. Чтобы разбудить сержанта, я заорал: «Стой! Кто идет?» Но всё оказалось тщетно. Позже я понял, что мой мозг на несколько минут отключился, я заснул, стоя с автоматом, словно зомби. «Чё орешь? Это я. А где второй, спит что ли?» Я засуетился, а он прямиком к лежаку. Урод драный! Я готов был пристрелить его, лишь бы он не будил сослуживца, но тот спокойно пнул моего деда ногой, тихим нежным голосом сказал: «Хорош спать» – и пошёл назад в вагончик. Господи, спаси и сохрани! Ведь сержант ждал, что я сделаю какой-нибудь косяк, и наконец-таки дождался. И вновь я проклинал жизнь, плакал и молился: «Ну за что мне это всё? За какие грехи я в ответе? Неужели это мой крест?»
Мне пришлось вынести весь мусор, по ступеням, полностью очистив залы. И плюс, как всегда, я был грушей для ударов. Это происходило примерно 5 дней, после чего, не выдержав, я посмотрел на деда со злостью и передернул затвор. А в голове каша: «Что будет, если я его замочу?» В глазах деда я увидел небольшое замешательство и страх. Не знаю, смог бы я или нет, но думаю, что нет, я же его узнал как человека. Как бы мне ни было плохо, я понимал, что мы боремся с врагами, да и меня при этом дрочат, наверное, за дело. Он, не спеша, спокойно подошёл ко мне, разоружил и сильным ударом сбил меня с ног. Я упал, корчась от боли, он молча ушёл. На этом всё закончилось, больше дед меня и пальцем не трогал – может быть, испугался, не знаю. Было единственное небольшое происшествие на этом блокпосту: один из дедов – то ли случайно, то ли специально – выстрелил из гранатомета, отдача и пламя от которого повредили ему правую ногу.
Постепенно я привыкал. То ли деды стали мягче перед дембелем, то ли положение ухудшалось, и всё это под прицелом противника, при любом движении в полусогнутом состоянии. Я забывал про сон, про еду. Задачи ставились так, что невыполнение их каралось дезертирством, а это автоматически означало гибель всей роты и полка. Время шло. Дедам через месяц ехать в часть, в Москву, а потом домой. Был июнь 1995 года. С одной высоты нас кинули на позиции, недалеко от окраины села Шарой. Ближайшая высота полностью оборонялась боевиками. Зарылись по шею, а это всё БТРы, танки, большие солдатские палатки по крышу в земле, и постоянный ночной обстрел подступов к высоте из подствольных гранатометов. В один из дней, после града танковых обстрелов, мы пошли напролом. Нас предупреждали, что их окопы похожи на лабиринты, которые одним обстрелом полностью не уничтожить.
В то время я был помощником гранатомётчика. Это очень важная единица, так как от гранатомётчика зависело быстрое и точное попадание по обороняющимся целям. Смутно вспоминаю, что бежали. Наша рота распределилась по всему флангу, а на высоте вели огонь оставшиеся в живых боевики. Мы короткими перебежками, в полусогнутом состоянии, бежали вверх. У холмика или ямки занимали позиции и вели огонь по огневым точкам
Черный дым валил как из трубы. Я лежал и не мог шелохнуться, звенело в ушах. Только вижу – открывается люк и вываливается полуживое тело нашего водилы. Я вскакиваю и пытаюсь поймать его, так как он, боясь взрыва и огня, сползал по броне, не видя и не слыша ничего. Я подхватил его на руки, словно ребенка, и устремился быстрым шагом от горящей машины. Мне казалось, что я бегу, а на самом деле еле-еле ковылял ногами. Мои силы были на пределе, я изнемогал. «Сейчас уроню», – подумал я. Благо, подбежал дед-гранатометчик, метра два ростом, выхватил у меня из рук обездвиженное тело водителя и побежал с ним до ближайшей машины, а я присел, закрыл уши руками и почувствовал сильное головокружение, после чего короткими перебежками, спотыкаясь, побежал к своим вперед.
Позже выяснилось, что наш взвод, наступающий по левому флангу высоты, отстал, а командир роты капитан Сидоров обвинил в этом лейтенанта, под чьим руководством мы как раз наступали. Этот бой прошёл удачно для нашей роты – всего два раненых: мой дед «с ресторана» и водила с БТР. В этот вечер мы тихо сидели возле костра, слушая треск дров и легкое бренчание гитары. Наконец, голова пришла в норму, заложенность в ушах прошла.
Через несколько дней лейтенанта обвинили в слабости, испуге и выгнали из роты, хотя в душе я был не согласен с командиром, ведь мы шли со всеми, и умысла отставать вовсе не было.
На построении командир поблагодарил роту за стойкость, храбрость и успешное выполнение задач. Он вручил молодым жетоны подразделения, но не всем, так как, по его словам, мы отстали и пока недостойны. В их числе был и я. Мне стало очень обидно из-за этого блядства, молча прожевал это, предположив заранее, что командир роты Сидоров за мои косяки недолюбливает меня.
Пришло распоряжение перенаправить 10 человек в Ханкалу, а затем в Нальчик для подготовки группы захвата в горной местности. Я попал в список, чему был очень рад. Среди наших задач было правильное передвижение по горно-лесистой местности и грамотная маскировка, занятие огневых позиций, четкая передача координат. Наша группа собрала вещи и устремилась к вертолёту. Первая посадка состоялась в городе Грозном, в аэропорту «Северный». Мне было очень интересно, что же осталось от него. Такие города я видел только по телевизору: как будто Вторая мировая война, и ни одного целого здания. Дома в осколках, словно пустые коробки, закоптившиеся от пожаров – того и гляди, развалятся. Было много местных жителей, от взрослых до детей, блуждающих туда-сюда, и в каждом мне виделся моджахед с автоматом. Эта обстановка держала меня в напряжении. Моя голова крутилась как на шарнирах, чтобы, не дай Бог, что.
Затем нас привели к офицерскому палаточному городку. Мы остались ждать, как выяснилось, борта на Ханкалу. Вокруг ходили чеченские бойцы, с бородами в банданах, полностью обвешанные боеприпасами и готовые начать бой в любую минуту. А я крутил головой и думал, свои они или чужие, не отпуская пальца с предохранителя. Скорее хотелось на борт. Напряжение давило мою голову как тиски. В Ханкалу мы прилетели под вечер, расположились в палатке, поужинали и легли спать. Утром вылетели в город Нальчик. Я у местных бойцов прихватил три коробочки патронов для пистолета «Макаров» на всякий случай. Город оказался очень красивым, находился среди лесистых гор. Воздух был настолько чистым и прозрачным, что кружилась голова. После пыльных и высушенных высот, беспрестанной стрельбы это место казалось раем. Ежедневно, с утра до вечера, мы, уподобившись горным козлам, бегали по горам и лесам, изучали правильный подъем, спуск и маскировку в полном боевом комплекте. Конечно, физически было тяжело, но радовало одно: с нами были одни черпаки, так как деды готовились к отъезду в Москву, и мы все от них могли хотя бы выспаться.
Неделя пролетела быстро. Мы вернулись на прежнюю высоту. Ранние деды начали увольняться. Мы прощались с ними как с лучшими друзьями, забыв про все обиды. Нам становилось немного легче и одновременно грустно. Мой рязанский дед Константин тоже собирался домой. Попрощавшись, он пообещал заехать ко мне домой и передать весточку родителям от меня, чему я был очень рад.
***
Приближался август. От находившихся рядом разведчиков я узнал, что внизу высоты находились сады, где созревали персики, абрикосы, груши, яблоки. Тайком от офицеров, мы, обходя все растяжки, туда спускались и набирали полные карманы фруктов, а затем с большим удовольствием их съедали. Вкус свежих персиков был непередаваем, ведь на гражданке их вдоволь не поешь, а здесь хоть килограммами.
Однажды, ближе к вечеру, меня позвали в БТР оставшиеся деды и сказали: «Игнат, у нас магнитофон сломался. Отнеси к радистам, пусть сделают». Я забежал к радистам (меня уже там все знали) со словами: «Пацаны, срочно надо сделать». Повозившись с ним, они определили поломку. Не хватало запчастей, и где их взять, никто не знал. Доложил об этом с большим страхом. В общем, всё по-старому: угрозы, «с тыла, с фронта», «магнитофон хоть из-под земли достань». Шёл и думал о том, что делать. Вдруг рядом с палаткой гансовских офицеров я увидел, как играет приличный двухкассетный магнитофон. Дождавшись окончания проигрывания кассеты, я схватил его и убежал. Принес магнитофон. Округлившиеся глаза дедов сказали всё сами за себя: «Ты где взял?» – «Да у гансовских офицеров подрезал». Они переглянулись и сказали: «Неси назад, а то вообще не уволимся». А я им: «Больше взять негде» – «Ну и фиг с ним». Я потихонечку подкрался к офицерской палатке и поставил магнитофон обратно на место. Скорее всего, офицеры спали. Вот так я избавился от ненужной мне проблемы.
После отъезда всех дедов все вздохнули полной грудью, перестали носиться по любому приказу. Черпаки почувствовали себя королями, и нас почти не трогали. Однажды вечером, перед отбоем, я захотел перекусить, по сроку службы это разрешалось. Я не спеша пошёл в столовую, поболтал немного с поваром и взял у него банку сгущенки. Зашёл к постовому (одному у нас не принято) и под милую беседу, на двоих, мы её оприходовали. Но один из черпаков, увидев нас, в приказном порядке загнал всех молодых, кроме постового, и приказал отжиматься. Мы с ними уже разговаривали по-наглому. Я им говорю: «Это за какой косяк?» – «За сгущенку». Я упорствовал: «Не в одно же лицо, я постового покормил». Несмотря на мои восклицания, они решили нас подрочить, чтобы мы не расслаблялись. Послали меня к повару за буханкой черного хлеба, сказав: «Раз ты голодный – ешь, а твои будут отжиматься». В палатке было темно. Недолго думая, я за пять минут весь хлеб по кусочкам запихал себе в дырку штанов между ног, благо, что штаны широкие и как раз оказались порваны. Ошалевшие от быстрого поедания, они мне: «Беги ещё за одним». Я выбегаю, выбрасываю весь хлеб через штанину и лечу за другим. В том же темпе «съедаю» вторую буханку и говорю: «Хватит глумиться, а то у меня будет заворот кишок». Они успокоились, прокричали нам «отбой», и мы стали быстро раздеваться. С полными штанинами хлеба я кое-как, чтобы не заметили, начал снимать штаны и разбрасывать весь хлеб по нарам. Как только черпаки ушли, мои пацаны нашли весь хлеб под своими спинами и ещё долго смеялись после моего рассказа.
***
Началась эпидемия желтухи. Сослуживцы и офицерский состав покидали высоту. Прошёл слух о том, что у гансовского офицера в ночь поднялась температура. Ему посоветовали выпить 200 грамм водки с перцем от простуды, что он и сделал. Вначале полегчало, а под утро стало плохо – срочно на борт и в больницу. Диагноз – гепатит, у него ещё были сильные боли в печени. Мы начали присматриваться друг к другу. Первый признак – это желтые белки глаз, а белый кал – стопроцентное заболевание, поэтому после туалета задавали друг другу вопрос: «Говно белое?» Никто не скрывал, а заразиться специально желания не было ни у кого. Этот недуг не обошёл и меня – все симптомы налицо. В БСМП подтвердили: «Жди вылета борта».
Вылет предполагался на следующее утро. Свой офицерский состав я поставил в известность. Начал прощаться с сослуживцами, а сержант говорит мне: «Ты завтра всё равно улетишь, в больничке выспишься, так что всю ночь тебе на посту». Спорить я не стал и тихо побрел на пост. Состояние было неважное, о чем дал знать о себе постоянный озноб. Примерно в 4:30 утра, закутавшись в бушлат, я задремал. Проверяющий посты лейтенант разбудил меня и заодно офицера Гусова. В 5:00 утра рота была поднята в ружье и построена. Я вышел из строя и старший лейтенант прямым ударом ломает мне нос, приказывает принять упор лежа и отжиматься. А на сержанта крикнул: «Какого хрена ты больного поставил на пост?» Старший лейтенант Гусов на меня давно «зуб имел» за мой обман, и уж в этот раз он оторвался. Я отжимался, истекая кровью. Смотрю на нос, а он повернут влево, и думаю: «Надо что-то делать». Встаю на одно колено и правой рукой ставлю его на место. Кровь как из ведра. К боли я давно привыкший, одно лишь обидно – два синяка под глазами – так неприятно с таким лицом лететь в госпиталь.
Борт пришёл к обеду. Я собрал свои манатки, положил на всякий случай патроны от ПМ и двинулся в путь. В Чечню я больше не вернусь.
Я летел и радовался тому, что, наверное, ад закончился, и всё должно быть хорошо. Вдруг умиротворенное течение мыслей прервалось криком бортового: «Сейчас сядем, заберем раненых». На носилках несут бойца и офицера. Оба они с оторванными правыми ногами, культи перевязаны жгутами для остановки крови, мышцы и сухожилия, остатки обгоревшей ткани камуфляжа висят как сопли. Молодой орет. Ему, один за одним, вкалывают наркотическое обезболивающее Промедол. Офицер, хоть и весь бледный, а в глазах ужас, но держался молодцом. На меня нахлынули воспоминания и страх об этой проклятой земле: что творится на ней, ради чего или кого такое жертвоприношение? После небольшой паники все немного успокоились, лекарства начали действовать. Офицер даже рассказал о произошедшем: «Когда молодой подорвался, я побежал его вытаскивать, но не добежал. Взрыв, потеря сознания, и очнулся я уже на носилках». Я вспомнил об обуви, о том, для чего нас переобули в кроссовки. У молодого бойца была оторвана нога под коленную чашечку, а у офицера – чуть выше ступни, хотя кому из них лучше, неизвестно, знает лишь Господь Бог.
Всё оставшееся время полета моя голова пребывала в тишине, а шум дизельных двигателей вертолета превратился в песню. Этот сладкий звук давал возможность углубиться в свой внутренний мир, многое понять и осмыслить важные для каждого человека (особенно мужчины) ценности.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Владикавказ нас встретил тихими и спокойными улицами. Здесь оказалось очень много русских жителей, от чего на душе становилось легче. Нас в количестве пяти человек, включая одного офицера, привезли в госпиталь. Здание было из красного, почти бордового кирпича, в четыре этажа, постройки 50-х годов, со многими пристройками. У меня всё время болел нос, опухший, постоянно заложенный после перелома и с двумя синяками под глазами. Каким я покажусь в больнице, и отразится ли это на моей репутации, я не знал, но психологически готовил себя к противостояниям. В большой каптёрке мы сдали свою пыльную форму, кроме сапог и берцев, которые мы забрали с собой в палату, и получили чистую застиранную больничную робу. Форму у нас принимал крепкий, добродушный каптёрщик, который пообещал полную сохранность нашего камуфляжа. Он развесил её на вешалках без номеров и бирок, а больных и раненых приходило по 10-20 человек в сутки, запомнить которых всех в лицо не представлялось возможным. Но меня это не волновало, так как желание отдохнуть и немного выспаться брало вверх. Зайдя в палату, я быстро оценил обстановку и определил старшего деда. Мне сразу поставили капельницу, под которой я лежал 2,5 часа и одновременно принимал допрос.
Сразу выяснилось, что дедовщины здесь оказалось не меньше, а в ряде случаев даже больше. Как новенькому и по призыву ещё не деду, наступила моя очередь мыть во всей палате полы и выпрашивать деньги у прохожих. В день я обязан был сдать определенную сумму денег, так как наша палата находилась на первом этаже, окна которой выходили на центральную улицу. В палате служивших во Внутренних Войсках никого не было, и их деды не могли знать мою физическую и психологическую подготовку. На все их издёвки и приказы я ответил конкретным отказом, показав полное неучастие в их играх. Один из авторитетных дедов заметил под моей кроватью берцы, назвался моим земляком-рязанцем – благодаря этому я сразу получил «иммунитет», спокойное гражданское лечение. Конечно, в том, что он мой земляк, я усомнился, но развивать эту тему не стал. Хоть я и был с синяками, но пользовался авторитетом деда и духов, а черпаки и некоторые деды выполняли даже мои мелкие поручения. Синяки быстро прошли, мой земляк пришёл в норму. Я понял его затею: ему нужны мои ботинки на дембель. Однажды утром он в очередной раз попросил их для выхода в город, после чего я его уже не видел. Особых переживаний по этому поводу у меня не было, так как я понимал, что надо было чем-то пожертвовать ради спокойного лечения, ведь, как оказалось, дедовщина была везде.
Мы лежали в палатах. Многие пребывали в серьезном критическом состоянии, но иерархия была настолько сильна, что могла сломать любого. Мы, инфекционные, лежали в одном отделении, только в разных палатах.
Как-то в нашу палату привезли парня с перевязанными ногами. К сожалению, у него уже было заражение крови, и врачи не могли ему ничем помочь. Его чем-то обкололи, он лежал тихо, но когда приходил в себя, то лез на стену со словами «Я не хочу умирать». Весь коридор в эти минуты замолкал и слушал только его мат, проклятие и молитвы. Я лежал в кровати и ужасался мыслями: лучше пуля или взрыв, чем ужасная, медленная смерть в 19 лет в больнице в XX веке. Утром следующего дня мы его не услышали – он умер. «В чем смысл, ради чего?» – я устал задавать себе эти вопросы и искать на них ответы. «Господи, спаси и сохрани!»
После этого случая я стал серьезнее относиться к лечению, понимая, что на всё воля Божия. Две недели госпиталя приближали меня к дембелю, но радоваться или плакать на армейскую жизнь – всё было смутно. До выписки оставалась неделя. Говорили, что последует реабилитационный период, однако где и как, я не знал. Ни формы, ни ботинок у меня не было. За две недели между солдатами образовалась сплоченность, причем между равными по рангам, они задумались о возвращении назад в части. Я понимал, что без денег уехать очень сложно. Конечно, больные духи сидели в окнах и попрошайничали на сигареты, но это шло в общак, на дорогу этого точно не хватит. Я вспомнил про патроны ПМ – а почему бы их не продать? Выход есть: первый этаж как-никак, а там посмотрим. Оказалось, что я не один. У двоих ребят «случайно» завалялись гранаты РГД и ЭФ-ка. Сборы заняли полдня, и мы в два лица короткими, но не броскими перебежками, ушли в город Владикавказ. Мы ходили по всем палаткам и магазинам, предлагая боеприпасы, как семечки, при этом смеясь и не о чем не гоняя. Желающих приобрести их не было. Нам посоветовали сходить на рынок, сказав, что там точно клиенты найдутся. Мы, бестолковые, пошли туда.
Этот день я запомню навсегда. После ряда предложений к нам подошли три небритых чеченца. Переговорив о чем-то между собой, они предложили отойти в сторону для заключения сделки. Господи! Такого страха я ещё никогда не ощущал. В голове сразу пролетела мысль: «Всё, мы в плену». Эти минуты общения для меня казались вечностью. Они смеялись, смотрели на нас, о чем-то спрашивали, подзывали своих. Мое тело изнутри было охвачено таким трясущимся ознобом, что не могло сделать никаких движений. Потом с ненавистью в глазах один из них сказал: «Всё, что есть в карманах, отдавайте, либо сдаем вас людям, которые хорошо заплатят за ваши головы». Мы переглянулись, молча отдали всё. Вдобавок они сказали: «Теперь бегите, что есть мочи, иначе домой не уедете». Как мы бежали, я уже не помню, очнулись только в госпитале. Я лежал и думал: «Что было бы, если бы нас забрали? Ужас, сами лезли в пасть врагу, позабыв про безопасность и то, где мы находимся».
Заканчивалась последняя неделя моего лечения. Я вспомнил про ботинки, которые «увели» у меня, ведь без обуви не уйдешь. Я стал ходить и присматриваться в открытые двери палат. В один прекрасный день в офицерской палате я увидел новенькие ботинки, которые, как мне показалось, были моего размера. Я обрадовался и готовил план по их «изъятию». Сначала я нашёл вентиляционную кабину с выходом на улицу, где ботиночки будут лежать в темноте и сухости, и ждать меня. Остальное – дело техники. Я не стал ждать ночи. После обеда и всех процедур наступил тихий час. Офицеры спали как убитые. Я спокойно зашёл, забрал берцы, в своей палате завернул в пакет, и, чтобы не шуршать, спокойно отнес их в назначенное место. До выписки оставалось несколько дней. Лечащий врач сказал, что мы будем проходить реабилитацию в местной воинской части, поэтому обратно в свои полки хода не было. В принципе, мы особо не расстроились, так как здесь нас никто не напрягал – ни деды, ни офицеры.
После завтрака мы пошли за камуфляжами. «Хозяин гардероба» был уже нашим товарищем, поэтому с выбором формы проблем не было. Мой друг из Челябинской области взял себе ментовскую форму, а я новенький камуфляж «Дубок», чему был очень рад, ведь такую форму носят у нас только деды. После примерки на форме Челябы оказался орден Внутренних Войск «За заслуги перед Отечеством» второй степени. Я предложил вернуть обратно тому, кто его действительно заслужил, но тот настолько был рад, что о возврате и речи не было. Конечно, я сделал для себя выводы о сослуживце и закрыл эту тему.
Мы спрятали камуфляжи, а он решил постирать свою форму (сушил под своей простынёй ночью, попросту спал на ней) и в итоге убрал в свой чемодан влажную. После выписки мы стали одеваться и прощаться с товарищами. Это ещё один этап в нашей жизни, который оставил след в наших душах.
Челяба достал форму, а она, как оказалось, заплесневела и издавала ужасный запах. Несмотря на это, он проутюжил её и надел.
Нас проводили в одну из ближайших солдатских частей, и мы брели в роту для прохождения реабилитационного периода без старшего офицера и даже сержанта. Это была пустая казарма на третьем этаже. Мы, в количестве 15 человек, тут временно разместились. Что делать и кому подчиняться – мы пока не представляли. Грязные, жалкие солдаты смотрели на нас как коршуны, ведь наши чистые камуфляжи для них были красной тряпкой. Одновременно боготворя нас, они тем не менее при любой возможности готовы, словно шакалы, напасть и разорвать нас в клочья. Таких частей я никогда не встречал. Это не бойцы. Это замученные солдаты, похожие на пленных немцев в 1944 году, но на вольных хлебах, и главное – ими руководят старшие сержанты, которым на вид по 30 лет, причем сверхсрочная служба в этом округе не практиковалась.
Меня поразила убойная дедовщина, но она распространялась только на русских, так как «своя епархия» у мусульман была свята. Мы очень редко видели здесь офицеров, которые хоть как-то могли повлиять на ход службы молодых русских солдат, унижавшихся по полной программе в военных частях города Владикавказа. Их было очень жаль.
Но вернемся к нашим тараканам, которые оказались не слаще. Во вторую ночь перед отбоем мне в голову пришла мысль: а не положить ли все находившиеся в кителе документы под подушку. Взял и убрал их под голову, даже ботинки, и спокойно заснул. Конечно, дальше продолжать смысла нет, всё и так понятно: я остался в одних шкаликах (нижнее белье), но хотя бы с родным военным билетом и берцами. Шакалы, солдаты подневольные забрали у всех всё: и военные билеты, и дорогие сердцу записные книжки. Вот уроды! Но лично у меня главное осталось: военник, записная книжка и берцы. Я сильно не расстроился. Накинул старенькую застиранную робу, которую мне дали во временное пользование, и пошёл назад в госпиталь. Благо, мой хороший товарищ ещё служил на посту и быстро вник в мою проблему. Он одел меня в маскхалат, а я с чувством полного удовлетворения вернулся в часть. Конечно, моё неожиданное переодевание поставило всех в штопор, но я стал вести себя более осмотрительно и жестче, посылая всех с наглой рожей на три буквы.
Где и в какой роте я служу, никто не знал, но новость о моем быстром переодевании в новый камуфляж разлетелась на всю часть. Ко мне стали приходить и разговаривать о моём камуфляже, о ботинках, спрашивать, где их можно достать. Мысль о краже была невозможной, так как я любого загрызу, вплоть до офицера. Разумеется, я спал во всем обмундировании, чем ввёл местных солдат в панику, ведь их дембель был не за горами. В один прекрасный день ко мне подходят двое крепких парней, примерно с меня ростом, и требуют отдать ботинки, иначе сами заберут. Честно говоря, я уже был готов к такому разговору. Тут же резким ударом самому крепкому из них я бью в нижнюю часть подбородка, и он валится всем прикладом. Второй опешил, и, не предполагая такого поворота событий, попытался отнести в сторону обмякшее тело товарища. Находясь в нервном потрясении, я взял себя в руки и попытался стремительно предугадать дальнейшие события, чем может закончиться этот кипиш, кто прибежит, и сколько их будет. Но они оказались переговорщиками и не стали лезть на рожон, а просто вызвали меня на «стрелку».
Хотя в целом наши девять дней реабилитации проходили спокойно, все дни были тихими, и мы ни в какие проблемы не лезли.
На встречу в расположение я пришёл один. Меня попросили зайти в каптёрку. Передо мной сидел лет тридцати мужик (так мне показалось) и в грубой армейской форме, то есть как на зоне, стал вести со мной беседу. Я был в шоке, я никогда не видел таких армейских дедов – натуральный дед с бородой и с усами, я было подумал, что он моджахед. Мне казалось, что я разговариваю со Львом Толстым, только борода у него была чуть меньше. Я напрягся, но пытался держать себя в руках и не показывать своего страха.
Разговор проходил спокойно. В основном шли расспросы о том, где и в каких войсках служу, чем дышит Москва, и когда возвращаюсь домой. Я дал ему понять, что мою обувь они не получат, если только с моего трупа. Думаю, он понял мой настрой либо просто не хотел со мной связываться. В итоге, мы решили заключить сделку. Он предложил мне точно такие же берцы, только немного прожженные на лодыжке кислотой, уговаривая, что по приезду мне всё равно выдадут новые. Я посмотрел на них и понял, что они с меня не слезут. Немного поломавшись для виду, я согласился, ведь конфликт в одиночестве мне всё равно не решить. Мы обменялись. Размер один в один – 42-й.
Он предложил попить чай. Рассказал историю, какая у них беднейшая часть, что не хочется на дембель ехать в рванье, что срок службы превышен на 3 месяца, а за косяки его не демобилизуют. После чаепития я побрел в роту как выжатый лимон, хотя после нервного «тренинга» на душе было умиротворение. Я знал, что теперь никто даже в мою сторону не посмотрит и не скажет, что у меня слабый иммунитет.
На следующее утро всё было тихо и спокойно до тех пор, пока не прибежал дневальный и не объявил, что к нашему другу Глазкову Максу приехала мать и хочет забрать его домой в Иркутск. Мы очень расстроились, так не хотелось расставаться, тем более мы здесь, а он домой. Но смекалка нас не подвела. Мы быстро собрали все оставшиеся деньги и пошли к командиру части со словами, мол: «Товарищ командир, отпусти домой, десять месяцев в окопах, сил больше нет». Он оказался хорошим мужиком.
Не обошлось, конечно, без конверта, но командир проникся нашей проблемой и отпустил всех домой, выписку из части дал на десять дней позже. Мы прыгали от восторга. Собрались за 20 минут и помчались на вокзал. Обменялись адресами, зная о том, что больше друг друга никогда не увидим. В кармане пусто, ведь всё отдали командиру. Но служащих, насколько я знал, возили бесплатно. В голове я расписал весь маршрут и двинулся в путь.
Я решил доехать 4 часа на электричке из Владикавказа до города Минеральные Воды, чтобы там пересесть на поезд до Москвы. Время в электричке пролетело незаметно. Сперва все ближайшие пассажиры ко мне приглядывались, затем рядом сидящие пытались со мной заговорить. Хорошо, что ехали в основном русские. На мне был немного затертый маскхалат, прыжковые ботинки, прожженные на лодыжке, и выцветший ранец десантника. В целом, я выглядел прилично, эффектно. Сидевшая напротив девушка стала меня обо всём расспрашивать, предлагая бутерброды и чай из термоса. Я говорил немного, в подробности не вдавался. Она смотрела с умиротворением, открыв рот, а я с удовольствием кушал. Так и доехали.
Город Минеральные Воды сразу запал мне в душу. Красивые зелёные улицы, великолепные достопримечательности и извергающие чистую воду фонтаны одновременно успокаивали и восхищали. Кристально прозрачный воздух пьянил и дурманил, а ароматы деревьев и кустарников смешивались в радужные композиции и висели над городом словно купол. Под пьянящую атмосферу я вспомнил город Нальчик, где природная композиция очень похожа. На вокзале было чисто и спокойно. Кассирша мило со мной побеседовала, сказав, что поезд на Москву уходит в 20:00 по местному времени, но билет мне не дала, так как у меня отсутствовал подтверждающий документ из части, на основании которого выдается билет. Она посоветовала мне подойти к проводникам и попроситься, чтобы меня приютили до Москвы. Я не расстроился, зная, что молодому солдатику должны помочь, но я, как всегда, ошибался.
Поезд подошёл без опоздания, и я, как порядочный, обратился к первому попавшемуся проводнику. Тот ответил, что не посадит, так как нет мест. Я прошёл по всему эшелону и везде слышал один и тот же ответ: «Мест нет». Я немного запаниковал, так как времени на раздумья и уговоры не оставалось. Пришлось вернуться в середину поезда, где проводница от моей просьбы немного мялась, но и конкретно «нет» не говорила. Я стал уговаривать её чуть ли не на коленях, но всё тщетно. Расстроенный, я переживал, где ночевать, попрут ли с вокзала, да и военный патруль мог домотаться, ведь по документам я должен быть в части. С перрона я не уходил в надежде, что надо мной всё-таки сжалятся. И Господь помог мне. На этот поезд садились Макс из Иркутска с матерью. Они спросили меня, как дела, я им и излил душу. Большое спасибо маме Макса. За время службы наши родители очень переживали, и вся эта накопленная боль, отчаянье и ненависть на государство, со слезами и упреками вылились на проводницу – душа у неё дрогнула, и она сдалась. На перроне мы попрощались. В вагон я зашёл в плохом настроении. Вагон был наполовину пустым, меня положили на третью полку. Но мне не привыкать, от напряжения я утомился, хотелось только спать. Засыпая, я думал о черствости, непонимании и бездушии людей, но успокаивало одно – наконец-то еду домой.
Поделиться книгой: