Помоги проекту - поделись книгой:
Говорил Пологаев просто, легко, со знанием дела, что называется — «по существу».
Зал одобрительно гудел.
Горохом посыпались вопросы. Пологаев отвечал. Даже дед с клюшкой приободрился и попросил рассказать про «баранниковский сад», в нем, говорят, на «белом наливе» яблочки висят с детскую голову, не яблоко — арбуз! Пологаев, заглянув в блокнот, рассказал и про сад.
Максим Кондратьевич, синий от злости, толкнул коленкой под столом бригадира-председателя. Тот встал и сказал, что время действительно позднее, так что, к сожалению, пора кончить. Комсомолец Еремкин с места дерзко выкрикнул:
— Предлагаю объявить благодарность товарищу областному руководителю… (тут Еремкин сделал паузу) автомашины за интересное сообщение.
Грохнули аплодисменты.
…По проселку Максим Кондратьевич и Пологаев ехали молча, и лишь когда машина выскочила на шоссе, Боровков, сердито сопя, сказал:
— Послушайте, где это вы так… насобачились?
— Много приходится возить разных товарищей уполномоченных по колхозам, — не оборачиваясь, ответил шофер, — а я имею интерес к сельскому хозяйству. И с народом люблю поговорить. Так вот и набрался!..
…На следующий день Максим Кондратьевич принес в учреждение, посылавшее его в поездку по колхозам, свой аккуратно перепечатанный на машинке доклад.
Сотрудник взял пухлую рукопись и вежливо осведомился:
— Как съездили, Максим Кондратьевич?
— Ничего… в общем!
— Пришлось мозги вправлять?
— Пришлось! — вздохнув, сказал Максим Кондратьевич. — Была накачка! Крепенько досталось… кое-кому… Ох, крепенько!..
СВИСТУН
У Кати Петровой, студентки исторического факультета, жившей вместе с родителями в новом доме в отдаленном от центра города районе, собрались гости, все больше молодежь.
Выпили вина, попели, потанцевали, поспорили, пошумели.
Больше всего пил и танцевал, громче всех пел, спорил и шумел новый Катин знакомый — начинающий художник-оформитель Митя Часовников. Это был толстощекий, очень румяный юноша, высокий, широкоплечий — ни дать ни взять молодой Геракл!
О чем бы ни говорили Катины гости, получалось так, что Митин хрипловатый басок заглушал другие голоса. Художник-оформитель обо всем высказывался веско и подавляюще авторитетно.
Заговорили о французской драматургии, коснулись Мольера, и Митя, вмешавшись в беседу, рассказал известный каждому сюжет «Тартюфа» так, словно сам великий Жан Батист лишь вчера делился с ним, с Митей Часовниковым, своими творческими планами.
Заговорили о лыжном спорте — Митя и по поводу лыж высказался в таком духе, что у всех возникло ощущение, будто лавровый венок чемпиона мира принадлежит ему, Мите Часовникову, и висит вот тут, в прихожей, на вешалке под его, Мити, велюровой шляпой.
Потом, как это часто бывает, прихотливая стежка разговора свернула совсем в другую сторону. Катины гости заговорили о хулиганах и уличных озорниках, о том, что еще случается иногда в темных переулках и глухих дворах, куда не часто заглядывают осторожные милиционеры.
Каждый хотел рассказать «потрясающий случай из жизни», и в комнате возник общий галдеж — шла напряженная борьба за право «занять площадку», напоминавшая острую схватку у футбольных ворот.
Наконец маленькому белобрысому студентику удалось овладеть вниманием, и он — со счастливым лицом! — начал:
— Ребята, послушайте, как меня недавно чуть было не отлупили…
— А меня бы никогда не отлупили, — безжалостно прервал его Митя Часовников и при этом так строго, по-соколиному взглянул на рассказчика, что тот сразу осекся и замолчал. — Меня бы не отлупили, потому что я лично очень сильный человек, — продолжал Митя, — к тому же я знаю приемы бокса и джиу-джитсу. Я лично могу превратить в кусок кровавой говядины любого хулигана вот этим рычагом первого рода, — Митя картинно сжал кулак и показал всем свою, повидимому, действительно могучую руку. — Но я лично редко пользуюсь этим отпущенным мне щедрой природой оружием. У меня есть другое, более эффективное средство. Но это уж мой секрет!
— Скажите — какой?! — попросила Митю Катина подруга, миловидная Леля Солонкина, весь вечер не спускавшая с художника-оформителя наивно-восторженных глаз.
— Я лично свищу! — сказал Митя Часовников.
— То есть как свистите?!
Митя выдержал долгую паузу и ответил:
— Я свищу так, что люди, заткнув уши, в ужасе разбегаются. Это особый свист. Так свистят атаманы шаек. Меня лично этому свисту научил один приятель — работник уголовного розыска.
Катя Петрова, хозяйка дома, серьезная девушка в больших очках на вздернутом розовом носике — будущий историк! — сказала:
— Если заглянуть в седую даль веков, то первое упоминание о специфическом разбойничьем посвисте мы найдем в наших былинах. Достаточно назвать Соловья-разбойника, который…
— Милая Катя, — снисходительно остановил ее Митя Часовников, — ваш Соловей-разбойник — мальчишка и щенок. Послушайте лучше, что со мной случилось на днях. Возвращаюсь поздно ночью домой. На улице — ни души. Вдруг появляются двое. И сразу — ко мне. «Дай закурить!» Даю сигарету. «Папиросу давай, а не эту слюнявку!» — и хлоп меня по руке! «Папирос нет». — «Тогда давай часы!» Конечно, я бы мог в одну минуту превратить негодяев в два куска кровяной говядины, но у меня было хорошее настроение, и я решил пошутить. Говорю: «Вы что, очумели, не видите, с кем разговариваете? Мои ребята в этом квартале работают!» Да ка-ак засвищу! Их как ветром сдуло. А вы говорите — Соловей-разбойник!..
Митин рассказ произвел впечатление, и все стали наперебой просить рассказчика продемонстрировать искусство современного разбойничьего посвиста. Явно кокетничая, он долго не соглашался, но когда хорошенькая Леля Солонкина присоединилась к общему хору, сдался:
— Я, пожалуй, свистну разок, но предупреждаю, что за последствия не отвечаю. Нервных прошу выйти, как говорится.
— Здесь нервных нет! — ответила за всех Катя Петрова.
Художник-оформитель покосился на толстого черного кота, дремавшего на коленях Катиной бабушки — Аделаиды Герасимовны, и сурово, как хирург, приступающий к операции, заметил:
— Животное все-таки лучше убрать!
— Животное — старенькое, оно не проснется, не беспокойтесь, — сказала Аделаида Герасимовна, — а я с удовольствием послушаю. Свистите, молодой человек, ничего!
Митя Часовников сделал страшное лицо, растянул рот до ушей, и… отчаянный, раскатистый, сверлящий свист мгновенно пронзил барабанные перепонки Катиных гостей. Целый ансамбль соловьев-разбойников не мог бы свистнуть громче и омерзительней!
В квартире поднялся переполох. Бабушка Аделаида Герасимовна тонко взвизгнула, вскочила с кресла, замахала сухонькими ручками. Кот с резвостью, несвойственной для старенького животного, сиганул с бабушкиных колен прямо на стол, а оттуда на абажур висячей лампы, на котором и повис, вцепившись когтями в материю и раскачиваясь, как звонарь на веревке колокола. На кухне что-то упало и разбилось вдребезги.
— Боже мой, Паша раскокала сервиз! — вскрикнула Катя и выбежала из комнаты.
— Я предупреждал, что за последствия не отвечаю, — сказал Митя, наслаждаясь произведенным эффектом. С этой минуты он окончательно стал героем вечера.
Было около двух часов ночи, когда Митя Часовников и Леля Солонкина вышли из подъезда Катиного дома на пустынную улицу, освещенную в большей степени луной и в меньшей фонарями.
Нежный апрельский холодок ласкал щеки и будоражил кровь, большая симпатичная луна поощряюще подмигивала. Митя болтал без умолку и сыпал остротами. Леля звонко смеялась. Хорошо, товарищи, быть молодым и идти весенней ночью по уснувшему городу рядом с красивой девушкой, зная, что ты ей нравишься. Хорошо!
Но старуха жизнь всегда норовит именно в эти приятные минуты преподнести тебе этакий кислый финик, напомнить, что, кроме симпатичной луны, милых девушек и трогательных зябнувших липок, в мире существуют и другие, более прозаические вещи, от которых болтовней и остротами не отделаешься!
Митя и Леля услышали крик: женский голос звал на помощь. Кричали в переулке за углом. Молодые люди остановились, переглянулись.
Тот же женский голос — очень юный, дрожащий, умоляющий — сказал кому-то:
— Оставьте меня! Пустите!
В ответ раздался смех — откровенно бесстыжий, похожий на ржанье. Смеялись двое.
— На нее напали! — шепотом сказала Леля. — Скорей, Митя!
— Что скорей? — тоже шепотом спросил художник-оформитель.
— Бежим скорее!
— Бежать хуже. Лучше так постоять.
— К ней бежим!
Женский голос с плачем сказал за углом:
— Что вам нужно от меня в самом деле?
Хриплый хулиганский тенорок издевательски ответил:
— Поговорить с тобой, милая, надо по-хорошему!
— Слышите? — сказал Митя попрежнему шепотом. — Ведь он же хочет по-хорошему с ней поговорить! Пусть поговорит!
Леля посмотрела на Митю Часовникова, на его обмякшие плечи, на вздрагивающие губы и сказала, не скрывая своего презрения:
— Ну, хоть засвистите!
— З… з… зачем?! Услышат же!
Леля вырвала свою руку из Митиной руки, и не успел художник-оформитель опомниться, как студентка с воинственным криком скрылась за углом.
Вам, наверно, приходилось видеть, как маленький, но храбрый котенок, распушив хвост, шипя и фыркая, бросается на большого свирепого пса и тот — больше от удивления, чем от страха, — убегает, не принимая боя? Примерно то же самое произошло и тут. Появление Лели в переулке было настолько внезапным, а крик таким отчаянным, что хулиганы — двое парней в традиционных кепочках с недоразвитыми козырьками — оставили свою жертву и кинулись наутек.
Когда подошел Митя, спасенная девушка — лет семнадцати, с полудетским личиком, в красном беретике на макушке — и ее спасительница стояли рядом и плакали.
— Не плачьте, девушка! — всхлипывая, говорила Леля. — Не надо! Все же кон… кончилось хо… хорошо!
— Спаси-и-бо, девушка! И вы не плачьте, а то я не… могу оста… оста… нови-иться.
— Вы где жи… живете, девушка?
— Пятый дом отсю-юда!
— Идемте, я вас провожу-у, нам по дороге! — сказала Леля и, повернувшись к Мите, бросила ему в лицо: — А вы… не смейте за мной идти! И по телефону мне не звоните! И вообще… забудьте мое имя. Свистун!
— Леленька, я лично… — начал Митя, но девушки уже быстро шагали по мостовой.
Художник-оформитель посмотрел на стройную удалявшуюся Лелину фигурку, потом перевел растерянный взгляд на симпатичную луну и… свистнул! Тонко, жалобно, безнадежно. Пробегавшая мимо тощая рыжая кошка с нахально задранным хвостом даже не оглянулась.
СОЛИ ЖИРНЫХ КИСЛОТ
Экономист-консультант Бляхин спал, и ему снилось, будто он сидит на заседании у себя в учреждении и просит слова. А председательствует почему-то уборщица тетя Настя. Она слова экономисту не дает и при этом непрерывно потрясает колокольчиком.
«Какой неприятный звон у ее колокольчика!» — подумал Бляхин и проснулся.
Луна светила в комнату. За дверью тревожно и резко трещал звонок. Чертыхаясь, экономист натянул на себя пижаму и подошел к двери.
— Кого надо? — сурово спросил он.
— Телеграмма Бляхину.
Бляхин не любил получать телеграмм. Он испытывал свойственный многим суеверный страх перед этими небрежно склеенными клочками бумаги, таившими, как правило, неприятности, изложенные лаконично и без знаков препинания. Жена Бляхина Люля была на курорте. Телеграмма могла прийти только от нее, от Люли.
Когда почтальон ушел, Бляхин трясущимися руками вскрыл телеграмму и прочел ее вслух, чтобы не так было страшно.
— «Окружена невеждами срочно телеграфь соли жирных кислот четыре буквы целую Люля».
Экономист провел рукой по сразу вспотевшему лбу. Зловещая загадочность текста поразила его.
— Ничего не понимаю! — жалобно сказал Бляхин, обращаясь к портрету Льва Толстого. Он сел за стол и, зажав голову руками, стал изучать непонятную телеграмму.
«Окружена невеждами», — размышлял Бляхин. — Ну, это ясно. Это она имеет в виду местных врачей. А дальше? А дальше идет «срочно телеграфь». Позвольте, что я должен «срочно телеграфь»? Потом эти проклятые «соли жирных кислот». Наверно, анализ у нее плохой. Надо звонить тестю».
Экономист-консультант набрал нужный номер и терпеливо стал слушать длинные, протяжные гудки. После десятого гудка в трубке раздался испуганный хриплый голос отца Люли — Сергея Карловича:
— Слушаю. Кто это?
— Это я, Володя.
— Какой Володя? Какие могут быть ночью Володи? Положите трубку!
— Это Люлин муж Володя.
— Здесь Люлины мужи не живут. Положите трубку!
— Проснитесь, Сергей Карлович! — завопил Бляхин. — Говорит Володя, муж вашей дочери Люли. У нее неприятность. Я только что получил телеграмму.
Поделиться книгой: