Помоги проекту - поделись книгой:
XIX век в Испании выдался таким сумасбродным, что мама не горюй: ужасная война с французами, жестокий и жалкий король-предатель (Фердинанд VII), некомпетентная, капризная и более похотливая, чем сучка в течке, его дочь (Изабелла II), король-заместитель (Амадей Савойский), поднятый на смех, потеря почти всех американских владений после борьбы не на жизнь, а на смерть, восстание на Кубе, кантональная война, Первая республика, закончившаяся в стиле репризы цирковых клоунов, государственные перевороты, до хрена военных мятежей с четырьмя-пятью словами на знамени («испания, нация, родина, централизм, федерализм»), по поводу которых мало того что никто не мог прийти к согласию, но и оборачивающихся, как и все у нас, в катапульту против политического противника или попросту соседа. В некий предлог для испанской зависти, ненависти и подлости, усугубленных всеобщей хронической безграмотностью. Если посчитать, то нам и выпало-то всего пятнадцать лет для трудов на ниве демократизации против шестидесяти семи годочков карлизма, католицизма, замшелости, сабель и реакции. А когда дело доходило до выборов, то они оборачивались фарсом с фальсификацией результатов. Еще пару лет назад все политические перемены осуществлялись путем мятежей и переворотов. А в итоге публика, то есть люди простые, наелись всем этим по горло. Насытились хаосом, соглашательством и политическим авантюризмом. Публика жаждала стабильности, работы, нормальной жизни. Горячего обеда и чтобы дети росли в мире. Так что некоторые политики, держа руку на пульсе народных настроений, начали рассматривать для себя возможность реставрировать монархию, и на этот раз – на достаточно серьезных основаниях. Выбор свой они остановили на Альфонсито из дома Бурбонов, находящемся в изгнании сыночке Изабеллы II, восемнадцати лет от роду, юноше приятном во всех отношениях: невысокого роста брюнете с бакенбардами, толковом и хорошо воспитанном. Вначале военные, сами привыкшие отдавать приказы, не были расположены к такому повороту; но один классный политик, по имени Кановас дель Кастильо, – без всякого сомнения, самый прозорливый и компетентный среди политиков своего времени – кого-то уговорил, кого-то переубедил, а под конец склонил на свою сторону всех. Метод, ничего не скажешь, не в полной мере демократический; однако при сложившихся обстоятельствах, в условиях полномасштабной диктатуры генерала Серрано и с бездействующими кортесами, сильно напоминающими птичий двор, Кановас и его единомышленники рассудили, и это было не лишено логики, что уже без разницы – тот метод либо другой. И гори оно все синим пламенем. В итоге в декабре 1874 года в городе Сагунто генерал Мартинес де Кампос перед строем войск провозглашает королем Альфонса XII. Вот так просто – за красивые глазки. История эта была встречена с огромным одобрением, Серрано собрал чемоданы, парень из дома Бурбонов сел на корабль в Марселе, сошел на берег в Барселоне, прокатился до Валенсии, чтобы убедиться в том, что военные его и вправду поддерживают, и в первые дни 1875 года торжественно въехал в Мадрид под торжествующие крики тех же самых народных толп, которые за год с небольшим до того обзывали его мать шлюхой. А весь фокус в том, что народ – вам наверняка знаком этот механизм – заглотит с жадностью все и не подавится, стоит только подать блюдо под правильным соусом, представив дело красиво, и он всему поверит (штука в том, что здесь сообща работают наивность, глупость и недостаток культуры). В общем, Альфонса XII приняли как должное, как вешний дождичек. Да и то сказать, при сложившихся обстоятельствах оно и неудивительно. Во-первых, как я уже говорил, Кановас был политиком милостью Божией (с которого сегодняшним стоило бы брать пример – в том маловероятном случае, что они о нем слышали). С другой стороны, юный монарх был классным чуваком, или таковым казался (а то, что женщины ему нравились больше, чем мед мухам, вынесем за скобки). Но если закрыть на это глаза, то он был наделен здравым смыслом и умел себя подать. Кроме всего прочего, женился он по любви – на дочери герцога Монпансье, политического противника его матери. Звали ее Мария де лас Мерседес (если хотите узнать о ней больше, то, кроме книг, посмотрите еще фильм
58. Скорее кумовья, чем свиньи
С Альфонсом XII, век которого оказался недолог – он умер в 1885 году, почти еще мальчиком, процарствовав всего десять лет, – Испания вошла в полосу процветания, и даже в сфере политики (усилиями все тех же, это верно) был достигнут некий достаточно разумный баланс. Развивался бизнес: добыча полезных ископаемых, железные дороги; и буржуазия чем дальше, тем больше походила на европейские образцы своего времени. В общем, испанец мог отправиться в путешествие за границу, не опасаясь сгореть там со стыда. Этому положению дел способствовало несколько факторов, которые было бы скучно излагать здесь в подробностях – для этого дела существуют историки, и пусть они отрабатывают свой хлеб, – но которые следует хотя бы упомянуть. Подхалимы величали Альфонса XII Умиротворителем, но это прозвище и вправду соответствовало действительности. Бедлам на Кубе подзатих, Третья карлистская война приняла нежелательный оборот для претендента дона Карлоса (которому пришлось сказать «чао, крошка» и пересечь границу), и даже старый козел и брюзга генерал Кабрера новую монархию поддержал из Лондона – своего эмигрантского далека. И никаких карлистских походов до 1936 года уже не будет. С другой стороны, трон Альфонса XII был подогрет астурийским углем, выкован из баскского железа и обит каталонским сукном: обожали его в основном именно на периферии; и не в последнюю очередь потому, что баскская – тогда еще не говорили
59. Об урнах и неграмотных
Альфонс XII умер молодым, от туберкулеза. Слишком рано. Времени ему хватило ровно на то, чтобы заделать сосунка своей второй жене, Марии Кристине Австрийской, прежде чем сказать «прощайте, парни». Скончался он, имея за душой всего двадцать восемь годочков, оставив после себя беременную вдову-регентшу, Кановаса и Сагасту, чередующихся при власти в порядке их парламентской хохмы бизнес-партнеров. А также Испанию – страну социального неравенства, далекую от нормальной общественной жизни и все еще слабо связанную идеей единой нации, сильно отстающую от достойного уровня развития образования, зависимую от той армии, что привыкла принимать решения в соответствии со своей горделивой волей, с олигархией в экономике, преследующей собственные цели, и католической церковью, что каждой бочке затычка, держа под своим контролем и жизни, и умы, и школу. Государство, неспособное обеспечить достойную систему народного просвещения (откуда и пошло выражение «голодать хуже школьного учителя»), оставляло в руках церкви значительную часть воспитания, с последствиями, которых и следовало ожидать. Потому как основной целью – внимание! – было воспитание не хороших граждан, а добрых католиков. Бог превыше кесаря. И вот так, промеж цветов Деве Марии и вечерних молитв, для значительной части испанских детей, которым посчастливилось попасть в школу, порох пропадал зазря: они оказывались слишком далеко от принципов демократии, свободы и национального достоинства, чьи слабенькие корешки росли из либерализма Пепы – принятой в Кадисе конституции. Таким образом, мы, испанцы, прихлебывая из чаши с цикутой, которая пополнялась с обескураживающей безответственностью («Испанцы – это те, кто не умеет быть кем-то другим», – мрачно пошутил как-то раз Кановас), снова и снова обнаруживали себя на задах Европы, держащей курс на современность. И прежде всего мы оказались не способны использовать нашу разнообразнейшую и нравоучительную историю, события и уроки прошлого, чтобы на этом фундаменте сложить такие необходимые для того времени речи для воспитания патриотизма, политической социализации и интеграции в мировое сообщество. Наш патриотизм – если его позволено будет так назвать, – как общеиспанский, так и частный, по отношению к малой родине был вульгарным и дешевым, таким же элементарным, как механизм погремушки. Он был слеплен из фольклора и сантиментов, без опоры на разум, и вследствие этого – им мог манипулировать любой ловкач и мошенник. Всякий, кто не обременен совестью, но обладает талантом, хорошо подвешенным языком или финансовыми ресурсами. К этому нужно добавить и прессу, порой серьезную, хотя гораздо чаще – партийную и безответственную. А ведь под сукном, несмотря ни на что, карты-то лежали хорошие. Буржуазное общество росло и клокотало, более чем живое. В моду вошла историческая живопись, да и литература проникала во многие дома – отечественными или переводными романами, настоящими бестселлерами. Началось даже издание монументальной «Библиотеки испанских авторов». Чувствовалась жажда – чтения, образования и памяти. Познания. Рабочие – некоторые из них – читали все больше, и очень скоро это станет заметно. Но этого не хватило. Отсутствовал общий подъем, коллективный здравый смысл. В первую очередь ощущалась нехватка культуры и воспитания. Не было дальновидной и адекватной политики – на среднюю и дальнюю перспективу. В качестве красноречивого примера этой нерасторопности и отсутствия воли можно, кстати, вспомнить следующее. В то время, когда во французских школах в обязательном порядке читалась патриотическая книга «Путешествие по Франции для детей» (1877), а в Италии – чудесная книжка «Сердце» Эдмондо Де Амичиса (1886), объявленный в Испании в 1921 году конкурс на написание «Книги о Родине» для школьников не дал результата. Тем не менее и на фоне этой апатии звучали разумные предложения о внедрении новых образовательных методик либерального толка, призванных воспитать поколение культурных и ответственных испанцев. Ключом, по мысли этих интеллектуалов, было следующее: Испании не удастся достичь успехов в экономике, не добившись вначале успехов в области образования. Короче говоря, урна для голосования ничего не стоит, если бюллетень в нее опускает неграмотный; и с тягловым скотом, безвольными овцами или довольными жизнью свиньями вместо граждан двигать страну вперед будет некому. Все эти усилия честных людей, разнообразные и многотрудные, будут осуществляться во времена регентства Марии Кристины, царствования Альфонса XIII и Второй республики, вплоть до трагедии 1936–1939 годов. И значительная часть тех же самых интеллектуалов в будущем заплатит за свои усилия ссылкой, тюрьмой или жизнью. Взбалмошная старушка Испания, щедрая на злопамятство, никогда не забывает свести счеты. Однако не будем гнать лошадей, приближая трагедии, поскольку им предшествуют другие события (и их немало), которым еще только предстоит стать реальностью.
60. Без чести и без кораблей
Итак, дамы и господа, мы добрались до года великой колониальной катастрофы. Подошли к роковому 1898-му. К этому году Испания, словно дешевая тряпка после бесчисленных стирок, ужалась практически до того размера, что имеет сегодня, пройдя длинный путь: век с хвостиком она расширялась, начиная с 1500 года держала за яйца весь мир и почти еще три столетия – ужималась. Последний удар ей нанесли – нам нанесли – войны за Кубу и Филиппины. Однако над материковой ее частью, где жили Альфонс XIII, еще ребенок, и его мать, вдовствующая королева-регентша, черные тучи собирались постепенно, потому что испанским рабочим и крестьянам, индивидуалистам от рождения – такими их мама родила, – не очень-то импонировала организация социалистов (или довольно скоро – коммунистов) и они предпочитали заделаться анархистами, чтобы каждый мог гулять сам по себе. Это как нельзя больше устраивало власти, которые по-прежнему справлялись со своими клиентами, как тореадор, ухватив быка за рога. Однако история с Кубой и Филиппинами ситуацию перевернула. На Кубе, в очередной раз восставшей, на той Кубе, где тысячи испанцев были связаны торговыми и семейными узами с метрополией, проводились просто зверские репрессии, о которых отлично высказался генерал Вейлер, человек очень низкого роста и очень дурного нрава: «Что такое? Я расстрелял слишком много пленных? Это верно, но речь идет не о военнопленных, а о поджигателях и убийцах». Это и масла в огонь подливало, и хорошего решения почти не имело: в первую очередь по той простой причине, что Соединенные Штаты, к тому времени уже нарастившие мускулы, горели желанием поживиться испанскими Карибами. А во вторую – потому, что голоса людей здравомыслящих, выступавших за разумный статус для Кубы, оказались перекрыты глупостью, коррупцией, непримиримостью, коммерческой заинтересованностью высших слоев буржуазии – отчасти каталонской – в кубинском бизнесе и дешевым ура-патриотизмом продажной и безответственной прессы. Результат хорошо известен: жестокая война, победить в которой было абсолютно невозможно (сынков богачей от нее откупали и вместо них на войну забривали каких-нибудь бедолаг), интервенция Соединенных Штатов и наша эскадра под командованием адмирала Серверы, блокированная в Сантьяго-де-Куба. Из Мадрида эскадре пришел безумный приказ – выйти из порта и сражаться любой ценой за честь Испании – той самой Испании, что в воскресенье отправилась на бой быков. И испанские моряки, прекрасно зная, что их разобьют в пух и прах, приказ выполнили – точно так же как веком ранее при Трафальгаре. И один за другим вышли в открытое море несчастные бедолаги на своих несчастных кораблях, чтобы быть уничтоженными крейсерами янки, которым они не имели возможности оказать достойное сопротивление – на «Христофоре Колумбе» даже пушек не было, – зато у них было благословление, которое без тени стыда прислал им телеграфом архиепископ Мадрида и Алькалы-де-Энареса: «Пусть „Сантьяго“, „Сан-Тельмо“ и „Сан-Раймундо“ пойдут вперед и прикроют вас от вражеских снарядов». Прикиньте сами, о какой защитной броне идет речь. К этому, естественно, присоединились политики и пресса. «Эскадры предназначены для того, чтобы сражаться», – пролаял в кортесах Ромеро Робледо, в то время как сторонникам ведения переговоров, как, например, министру Морету, клеили на дверь дома оскорбительные листки с руганью. Не много найдется случаев в истории Испании, когда было продемонстрировано столько мужества с одной стороны и столько позора – с другой. А когда все уже кончилось, покинутая всеми великими державами, потому как стоили мы на тот момент не больше дырки от бублика, Испания уступила Кубу, Пуэрто-Рико – там-то пуэрториканцы сражались плечо к плечу с испанцами – и Филиппины, а на следующий год была вынуждена продать Германии тихоокеанские Каролинские острова и архипелаг Палау. На Филиппинах (колония, управляемая монахами и военными, о ней писал историк Рамон Вильярес), кстати, был реализован практически тот же сценарий, что и на Кубе: вспыхивает восстание, оно яростно и жестоко подавляется, потом – интервенция Штатов, Тихоокеанская эскадра, разгромленная американцами в бухте Кавите, и несколько сражений на суше, в которых, как и в карточном поединке на Кубе, бедные испанские солдатики, без боеприпасов, больные, полуголодные и за тысячи километров от своей родины, дрались с обычным для добрых и верных солдат мужеством, пока силы их окончательно не оставили. (Мой дед со стороны отца в детстве рассказывал мне о том грустном зрелище, которое представляли собой корабли, доставившие из-за моря не людей, а призраков – худых как скелеты, раненых и больных.) А некоторые из них сражались так, что это уже выходило за пределы сил человеческих. Например, в Балере, одном филиппинском поселении, до которого не дошло известий о наступившем мире, горстка испанцев – последних испанцев на Филиппинах, отрезанных и от своих, и от новостей, – воевала еще целый год, полагая, что война продолжается, и очень больших трудов стоило убедить их в том, что все давно уже кончилось. Ну и в качестве самого испанского завершения этой истории упомянем о том, что одного из тех героев, последнего или предпоследнего из оставшихся в живых, патруль то ли милиционеров, то ли фалангистов (это без разницы, на самом-то деле все они одинаковы) вытащил в 1936 году из собственного дома и пристрелил, пока бедный старик показывал им свои старые и никому не нужные медали.
61. Буржую и Бурбону – дробь и бомбу
И вот таким печальным образом, дамы и господа, после потери Кубы, Филиппин, Пуэрто-Рико и даже стыда, скукожившись до своей полуостровной территории и пары кусочков Африки, в упор не замечаемая теми великими державами, которые еще пару веков назад были у нее на подхвате, Испания вошла в xx век, который припас для нее особый вызов. Сын королевы Марии Кристины перестал быть Альфонсито и стал Альфонсом XIII. Но и в этом нам не слишком повезло, поскольку он явно не был наиболее адекватной фигурой для тех турбулентных времен, что нас ожидали. Альфонс был парнем добродушным – это семейная черта, ее можно проследить от его бабки Изабеллы до его же внука Хуана Карлоса – и патриотом к тому же, искренне любящим Испанию. Проблема, или одна из них, заключалась в том, что для борьбы в очень непростых обстоятельствах ему недоставало силы характера. Как пишет Хуан Эслава Галан, «он отличался вкусами барчука»: автомобили, лошади, утонченная роскошь напоказ и красивые женщины, с которыми им было прижито несколько внебрачных детей. Но вот в том, что касалось взвешенного и осторожного управления, он оказался не столь силен, как в постели. Альфонс был коронован в 1902 году, как раз в тот самый момент, когда уже покатилась к черту та система круговорота, когда у руля государства чередовались либералы и консерваторы. За двадцать последующих лет сменятся тридцать два правительства. Появятся новые партии, новые амбиции, новые надежды. И будет меньше смирения. Мир вокруг стал сложнее, разорившаяся и голодная деревня продолжала пребывать в руках землевладельцев и касиков, а пролетариат в городах все активнее поддерживал левые партии. Итого: республиканцы набирали силу, и государственные проблемы – вам, наверное, покажется знакомой эта деталь – способствовали политическому оппортунизму, если не сепаратизму, каталонских и баскских националистов, почуявших, что бизнес под названием «быть испанцем» уже не приносит тех дивидендов, что прежде. Что же касается пролетариата, и прежде всего анархистов, на которых Испания всегда была особенно щедра, то они отличались торопливостью, отчаянием и яйцами, которые своим размером не уступали таковым у коня Эспартеро. Один из них, итальянец, уже в 1897 году отправил к праотцам Кановаса. А дабы разговеться после поста, второй, по имени Матео Морраль, преподнес юному королю в день его свадьбы подарочек: бросил на мадридской улице Майор бомбу, и она в клочья разнесла половину свадебного кортежа. Да и за последующие за этим событием три десятка лет его коллеги оставят глубокий след в испанской жизни. В числе других причин еще и потому, что им посчастливилось устранить таких политиков, как Дато и Каналехас (последний был убит, когда разглядывал витрину книжного магазина, что для политика наших дней – вещь уже совершенно невозможная); а в случае с Маурой и с диктатором Примо де Риверой (попытки отправить на тот свет короля выведем за скобки) почти удалось добиться желанного результата. Кроме всего прочего, в силу своей безбашенности они немало поспособствовали краху Второй республики, однако не будем торопить события. Пока что, в самом начале века, то, что делали – или претендовали на это – анархисты, так это пытались перевернуть все вверх тормашками, в святой уверенности, что система насквозь прогнила и что единственное лекарство – подорвать ее и раскурочить до основания. Как-то так. Были они в этом вопросе правы или нет? Может, и были, но бесспорно другое: с этими своими убийствами и бомбами – то тут, то там – они без конца становились ньюсмейкерами первых полос газет. Включая и ту бомбу, что анархисты взорвали в барселонском оперном театре «Лисео», метя в цвет местной буржуазии с их миллионными состояниями, после чего партер моментально превратился в прилавок мясной лавки. Но тем, что действительно привлекло к ним всеобщее внимание, в том числе и на международной арене, стала «Трагическая неделя» – и тоже в Барселоне. В Марокко – об этом мы поговорим в следующей главе – началась весьма неслабая заваруха; ну и, как всегда, на войну стали призывать бедняков и разных других обездоленных. Погрузка войск на борт, а при сем действе присутствовало и некоторое количество набожных сеньор-католичек, явившихся в порт раздавать ладанки и образки со святыми, закончилась революционной вспышкой, после чего запылал весь город: в программе значились поджоги монастырей, уличные бои и кровавое подавление мятежа. Правительству было необходимо, чтобы кто-то за это ответил, ну и виновным назначили лидера анархистов Франсиско Феррера Гуардиа, которого, как тогда выражались, «подвергли воздействию оружия». Эта казнь вызвала широкую волну левых протестов во всем мире, послужила причиной падения правительства консерваторов и привела к рулю правительство либералов, сделавшее что могло. Однако все уже трещало по швам и до такой степени, что, когда главой этого либерального правительства стал тот же Каналехас, один из анархистов всадил в него пулю, в то время как тот книжки разглядывал. Каналехаса сочли слишком мягким. И вот так, мало-помалу, но с каждым новым случаем набирая обороты, мы приближались к 1936-му. Но пока что впереди остается еще много событий, которым суждено произойти, и немало крови, которой придется пролиться. Так что не отходите далеко от экрана.
62. Там, на земле мавров
А теперь самое время поговорить о Марокко, потому как если что-то давило тяжким грузом на испанскую политику и испанское общество начала XX века, так это марокканский вопрос. Или же война в Африке, как это стали называть. Магриб был нашим естественным окружением, а конфликты – старыми, чьи корни уходили еще в реконкисту, берберское пиратство, испанские военные экспедиции и суверенные зоны, в этом регионе расположенные. Уже в 1859 году случилась довольно серьезная война с четырьмя тысячами погибших испанцев, генералом Примом с его каталонскими и баскскими добровольцами, а также победами при Кастильехосе[58], Тетуане и в долине Вад-Рас. Однако мавры, особенно из марокканского Эр-Рифа, были те еще молодцы, с избытком обладавшие тем, что и положено иметь настоящим парням, и уладить дело добром они никак не желали. В 1893 году был развязан еще один конфликт – возле Мелильи, и он стоил нам целой горы трупов, а среди погибших оказался и генерал Маргальо, пав в бою, – в те времена генералы еще погибали на поле боя. Прошло девятнадцать лет, и, по Фесскому договору, Франция и Испания так запросто, за здорово живешь, по-братски разделили Марокко. Фишка была в том, что, поскольку в Европе каждый встречный и поперечный строил из себя колониальную империю, Испания, зациклившись на хоть каком-то уважении к себе после 1898-го года, в сторонке стоять не захотела. Так что Марокко был последним шансом для желающих избавиться от занозы: с одной стороны, военные при деле, могут зарабатывать медали и несколько отвлечься от унижения и позора потери Кубы и Филиппин; с другой стороны, мы совместно с Англией и Францией контролируем Гибралтарский пролив, а с третьей – оказывается поддержка бизнесу короля Альфонса XIII и финансовой олигархии, связанному с добычей марокканского железа и олова. Что же до местных мавров, так что тут скажешь?
63. Боевики и их патроны
После катастрофы при Ануале, облачившей в траур всю Испанию, война по отвоеванию Марокко приняла затяжной характер, обернувшись интенсивным кровопусканием. В ней впервые было опробовано в деле только что созданное войсковое формирование – Легион, более известный как Терция, – ставшее ударным наконечником копья наступления. В отличие от бедных солдатиков без специальной подготовки и при негодном командовании, которых до тех пор рифские повстанцы рубали на котлеты, Терция являла собой подразделение профессиональное, элитное, сформированное как из испанцев – преступников, бывших заключенных, то есть лучшего цвета каждого дома, – так и из иностранных добровольцев. То есть из тех людей, с которыми обедать за один стол не сядешь, но о чьем криминальном прошлом решено было забыть при том условии, что они согласны убивать и умирать, как цигарку выкурить. Одним словом, была создана современная и страшная машина войны. Так что можете представить себе этот контингент в действии – а за голову каждого мавра-повстанца платили по дуро, выставив тем самым счет за бойню испанцев при Ануале и Монте-Арруите. Среди командиров этого подразделения, кстати сказать, выделялся один галисиец – молодой, низкорослый и с тонким, будто флейта свистит, голоском. Эта внешность, впрочем, была довольно обманчивой, потому как чувак оказался тверд как кремень и так жесток, что только держись, а еще весьма вспыльчив и безжалостен – как со своими людьми, так и с врагом. Кроме того, по имеющейся у нас информации – газеты того времени вместе с военными донесениями нам в помощь, – он отличался хладнокровием и пользовался славой отчаянного храбреца на поле боя, где однажды поймал в живот мавританскую пулю, а в последующих сражениях постепенно завоевал высокий авторитет. Авторитет, который придется ему как нельзя кстати лет через десять – пятнадцать (как вы уже, наверное, догадались, этого командира Терции звали Франсиско Франко). В сухом остатке: штука в том, что его усилиями, а также усилиями других командиров пядь за пядью, с подоспевшей в конце концов помощью французов, они-таки отвоевали все потерянные в Марокко территории и война благополучно завершилась в 1927 году, вскоре после высадки в Эль-Хосейме (это была первая в мировой истории воздушно-десантная операция, реализованная на девятнадцать лет раньше, чем осуществленная войсками союзников в Нормандии). Так закончилась война, стоившая Испании почти двадцати семи тысяч погибшими и ранеными, к чему можно присовокупить еще и потери марокканцев. О ней, если есть желание переворачивать страницы, вы можете прочесть в таких романах, как «Магнит» Рамона Х. Сендера и «Выковать мятежника» Артура Бареа, получив при этом удовольствие. Но фокус был в том, что мавританская трагедия с ее весьма тяжелыми социальными последствиями стала одним из факторов, оказавших немалое влияние на испанцев и в значительной степени способствовавших ослаблению монархии, которая к тому времени наделала уже целый воз серьезных политических ошибок. А поскольку общественное мнение требовало назвать виновных, указывая при этом пальцем на самого Альфонса XIII (он оказывал персональную поддержку действиям генерала Сильвестре, который погиб в катастрофе при Ануале), то для расследования этого вопроса была создана комиссия. Но прежде чем ее выводы были заслушаны в кортесах – речь идет о знаменитом докладе Пикассо, – генерал Примо де Ривера, с одобрения короля, совершил государственный переворот (в сентябре 1923 года). Здесь следует напомнить, что Испания в годы Первой мировой войны соблюдала нейтралитет, что позволило правящим классам неслабо набить мошну за счет торговли с враждующими сторонами; но полученные профиты – для астурийских шахт, баскской черной металлургии, каталонского текстиля – текли мимо кошельков беднейших слоев населения, годных только для того, чтобы поставлять пушечное мясо на войну в Африке и проливать пот на заводах и на полях – иссохших и забытых Богом. Однако времена смирения остались в прошлом: теперь уже формировались испанские левые силы, хотя каждый в этой братии и тянул в свою сторону, как обычно. Подобные процессы проходили не только у нас: кипела вся Европа, вздымаясь от жажды перемен и плюясь выбросами пара, – так что Испания никак не могла оставаться в стороне. Росло протестное рабочее движение, профсоюзы набирали силу, анархисты и предприниматели сошлись на расстояние пистолетного выстрела, а националисты, как каталонские, так и баскские (последние вдохновлялись сочинениями одного психически неустойчивого типа по имени Сабино Арана – религиозно-расистскими глупостями чистейшей воды), пользовались моментом, чтобы прикинуться сиротами, заведя канитель типа: «Испания нас не любит», «Испания нас грабит» и так далее и тому подобное, тем самым требуя для себя еще больше прав и привилегий. Точно так же, как они делали всегда, когда замечали, что государство ослабло. Короче говоря: «дайте нам меньше ответственности и больше денег». Диктатура Примо де Риверы попыталась взять все это под контроль, начав с прекращения войны в Марокко. Бо́льшая часть историков сходится в описании этого персонажа как офицера несколько грубого, настроенного патерналистски и имеющего добрые намерения. Однако котел оказался для него великоват, да и диктатура вряд ли была адекватным в той ситуации методом. Ни он, ни Альфонс XIII не были на высоте положения – того мирового бардака, что творился в 20-е годы. И выяснится это совсем скоро, вылившись в поистине жуткие последствия.
64. Delenda est monarchia[59]
Мигель Примо де Ривера – диктатор-вояка – был человеком добрых намерений, ошибочных методов и злой судьбы. Но самое главное – он не был политиком. Его программа базировалась на отсутствии какой-либо программы, кроме поддержания общественного порядка и сохранения монархии и целостности Испании, катившейся к чертям собачьим под давлением разных национализмов, особенно каталонского. Однако диктатор вовсе не страдал отсутствием здравого смысла. Его основной идеей было – воспитать граждан Испании в духе патриотизма за счет эффективного школьного образования, а также создать для них современную страну, идущую в ногу со временем. И именно этой дорогой он и пошел – с осмысленными, насколько это было возможно, намерениями. Среди многого, что свидетельствует в его пользу, следует назвать: строительство и оборудование новых школ, уважение к праву на забастовку и к свободным профсоюзам, введение оплачиваемой пенсии для четырех миллионов трудящихся, введение восьмичасового рабочего дня (кстати, эту норму мы ввели первыми в мире), довольно сносного медицинского обслуживания в общенациональном масштабе, установление тесных связей с испаноязычной Америкой, проведение всемирных выставок в Барселоне и Севилье, передача таких отраслей, как телефония и горючие материалы, частным предприятиям («Телефоника», «Кампса») и беспрецедентные для нашей истории инвестиции в инфраструктуру, что самым разительным образом модернизировало водохранилища, оросительные системы и общественный транспорт. Однако ж далеко не все столь явственно походило на Диснейленд. За этим фасадом была другая сторона медали, темная. С одной стороны, католическая церковь продолжала совать свой нос во все щели, и многие социальные нововведения, включая те, что были неотделимы от хода времени, – кинематограф, танцы, укороченные юбки, женщины, уже не желавшие довольствоваться скромной ролью жены и матери, – наталкивались на закоснелое духовенство, продолжавшее дирижировать жизнью значительной части испанского общества. Особенно школьное образование – эту кость церковные челюсти никак не желали выпускать. И даже матерщина – традиционный способ выпустить пар, за неимением других возможностей, для страдающих веками соотечественников – была запрещена и преследовалась полицией. С другой стороны, политическая погода тогда была чрезвычайно бурной во всей Европе, где консервативные и националистические силы вступили в столкновение с левыми – реформаторскими или революционными – силами. Российский большевизм стремился установить свой контроль буквально над всем подряд, социализм и анархизм дрались друг с другом за революцию, а фашизм, только что родившийся в Италии, пока что представлял собой экспериментальный проект, чьи пагубные последствия еще невозможно было предугадать. И проект этот выглядел весьма и весьма привлекательно для немалого количества разных кругов и групп. А кое для кого – весьма соблазнительно. Испания никоим образом не могла от всего этого оставаться в стороне, и в первую очередь – индустриальная Барселона, вновь ставшая ареной борьбы между заводчиками и профсоюзами, ареной уличных покушений и насилия. Президент кортесов Дато, профсоюзный лидер Сальвадор Сеги и кардинал Сольдевилья в числе многих других были убиты в терактах, получивших в общественном мнении огромный резонанс. С одной стороны, каталонский национализм, верный своей тактике давить каждый раз, когда испанское государство теряет силы, начал мощную игру, направленную на получение автономии. Первое освистание национального гимна имело место в 1925 году на домашнем поле футбольного клуба «Барселона» с немедленно последовавшей реакцией – времена были не такие кисейные, как сейчас, тогда не церемонились, – временным закрытием стадиона. Атмосфера в Каталонии испортилась донельзя: террор на улицах и националистический дурман затрудняли какие бы то ни было договоренности, так что возможность найти разумный и взвешенный выход из ситуации была уже безвозвратно потеряна. С другой стороны, одна из серьезных проблем заключалась в том, что вся информация доводилась до общественного мнения посредством прессы, весьма несвободной и даже, можно сказать, с кляпом во рту, поскольку репрессии Примо де Риверы были направлены в первую очередь на интеллектуалов и журналистов, то есть на основных критиков диктатуры. Режим не имел социальной базы, а парламент был не более чем фикцией. Множились штрафы, аресты, ссылки. Примо де Ривера от всего сердца ненавидел интеллектуалов, а те отвечали ему убийственным презрением. Университеты, разного рода чествования, культурные события – все превращалось в акции протеста против диктатора. Бласко Ибаньес, Унамуно, Ортега-и-Гассет, а также многие другие, единым фронтом выступали против диктатора. И даже Альфонс XIII, король-ветреник и барчук, сам ставший вдохновителем авторитарного решения вопроса, начал дистанцироваться от своего бравого фаворита. Но слишком поздно. Узы оказались чрезвычайно крепки: ни дороги назад, ни возможности пойти по либеральному пути уже не существовало. Так что к тому моменту, когда Примо де Риверу король отправил в отставку, парламентская монархия была уже хладным трупом. Альфонс XIII успел настроить против себя все имевшие какой-никакой вес голоса, которые отнюдь не стремились в чем-то его убедить, а призывали вышвырнуть к чертовой бабушке вон. «Монархия должна быть разрушена», – сказал Ортега-и-Гассет. И вот к достижению этой цели вся публика и приступила, грезя о будущей республике. И правду сказать, король сильно облегчил им работу.
65. Политический труп
Альфонсу XIII, со всеми его ляпами и нерешительностью, его торжественным, с оркестром, следованием в кильватере за вояками и разными другими заметными проявлениями бурбонства[60], могут быть адресованы те слова, которые великий Соррилья вложил в уста дона Луиса Мехиа, когда тот бросает упрек дону Хуану Тенорио (имея в виду Анну де Пантоха): «Дон Хуан, да, я любил ее, / но дерзостью своей / вы сделали ее негодной / для вас и для меня». Что касается примененного королем авторитарного снадобья в виде Примо де Риверы, то оно вышло боком и ему самому, а недостаток его симпатии к двухпартийной системе бросался в глаза чрезвычайно. Делая ставки на высшие слои буржуазии и католическую церковь как на свои последние редуты, монархическая Испания теряла все перспективы. Пути назад уже не было, а кроме того, фигура короля не в полной мере отвечала требованиям времени, потому как легкомысленная сторона личности этого чувака давала немало поводов взывать к небесам: много фото в Биаррице и Сан-Себастьяне, много скачек на ипподроме, много автомобилей, много пиявками присосавшихся аристократов вокруг него и толпы миллионщиков еще ближе, ну и какой-нибудь пропагандистский вояж в Лас-Урдес[61], – это да, чтобы раздать несколько дуро и сфоткаться с представителями мира голодных и рабов. Все это (в тех декорациях, когда европейская битва между правыми и левыми, между консерваторами и силами, поначалу просто недовольными существующим положением дел, но теперь уже и революционными, туго натягивала струны, пока вовсе их не порвала) было похоже на безмятежную прогулку по краю пропасти. А в придачу ко всем проблемам – «Не дай нам, Господи, оказаться в руках героев» – война в Африке и неимоверно тяжелая кампания в Эр-Рифе породили новый тип испанского офицера, столь же блестящего на поле боя, как и опасного в тылу: националиста не на жизнь, а на смерть, склонного к кумовству со своими, несгибаемого, агрессивного, с ярко выраженной этикой рукопашного боя, призванной вершить насилие над врагом, а не щадить его. Тот тип офицера, который вследствие политических глупостей, повлекших за собой трагедии в Марокко, глубоко презирал парламентскую систему и был склонен к мятежам и заговорам против всего, что ему не нравилось, – организуемых в штабах, офицерских казино и залах, где хранится знамя полка, а потом и на улице. В большинстве своем эти военные были националистами и радикальными патриотами, с тем единственным различием (особенно после краха диктатуры Примо де Риверы), что одни склонялись к авторитарным решениям в духе консерватизма, а другие – эти находились в меньшинстве, хотя их тоже было немало, – также к авторитаризму, но левому. Однако обе руки месили одно тесто. В любом случае, те и другие были уверены в том, что монархия катится под горку вверх тормашками. Так что республиканизм (вопреки тому, что думают сегодня многие недалекие люди, республиканцы всегда были и левыми, и правыми) растекался не только по улицам и проселочным дорогам, но и по казармам. С другой стороны, баскский и каталонский вызовы (а последний все больше сползал к мятежному сепаратизму) пейзаж сильно портили; оппортунизм же многочисленных политических игроков – как центристов, так и деятелей периферии, жаждущих половить рыбку в мутной воде, – ставил палки в колеса поискам любого разумного выхода из ситуации. Да и католическая церковь, с которой на каждом шагу возникали терки по вопросам школьного образования, женской эмансипации и социальных реформ, тоже никак не способствовала благополучному разрешению сложившейся ситуации. Конституционная, ориентированная на демократию монархия стала невозможной, потому что ее давно уже прикончил сам король. Теперь, после ухода диктатора Примо де Риверы, Альфонс XIII получил политический труп – свой собственный. Пресса, салон и кафедра требовали серьезных перемен, а кроме того – положить конец махинациям. Университеты кипели так, что любо-дорого посмотреть, рабочая молодежь и студенты вступали в профсоюзы и политические организации, возвышая свой голос, а еще более левые силы уже считали республику не конечной, а всего лишь промежуточной целью на славном пути к социализму. Защитников трона становилось все меньше, и интеллектуалы, такие как Ортега-и-Гассет, Унамуно или Мараньон, прямой наводкой били по Альфонсу XIII. В короля уже не верил никто. Последние дни монархии протекали в агонии; о реформах речи не шло, их никто не просил, теперь осталось всего одно требование: вышвырнуть монарха на гребаную улицу – вон. Возник заговор офицеров-республиканцев на самом высоком уровне, в старом добром стиле xix века; но дело не задалось, потому как накануне даты переворота, включавшем в себя и всеобщую стачку, два экзальтированных капитана, Галан и Гарсия Эрнандес, выступив на свой страх и риск, дали фальстарт в гарнизоне Хаки. Их расстреляли с такой бешеной скоростью, что никто и глазом моргнуть не успел, – и оба тут же превратились в почитаемых народом мучеников, а задуманный переворот пошел к черту. Но все уже было ясно. И когда на январь 1931 года были назначены выборы, то все понимали, что эти выборы станут плебисцитом по вопросу: монархия или республика? И что грядут очень интересные времена.
66. И снова эти вечные демократы
Альфонс XIII как монарх всего на год и три месяца пережил падение диктатора Примо де Риверы, судьбу которого он сам сначала скрутил, как цигарку, а потом отбросил в сторону ненужным окурком. Королю, покинутому монархистами, презираемому военными, жестоко атакуемому левыми, имевшими более чем достаточно мотивов для нападок, выборы 1931 года нанесли последний удар, а заодно с ним и монархии. Выборам предшествовал целый ряд самых разных политических передряг и уличных беспорядков. С одной стороны, размахивая триколорами на митингах, сильно давили леваки – социалисты и анархисты, уверенные в том, что уж на этот раз поймать удачу за хвост им удастся. По другую сторону баррикад располагались правые, делившиеся на два крыла: более демократически настроенные либералы – республиканское крыло – и реакционеры. Последние были уперты в идею монархии и католической церкви, в которых они видели последние бастионы христианской цивилизации перед яростным коммунистическим натиском, – бастионы, способные остановить тот призрак, что рыщет по Европе и уже перевернул с ног на голову полмира. А произошло вот что: на муниципальных выборах 12 апреля в сорока двух из сорока пяти самых крупных городов с разгромным счетом победила коалиция республиканцев и социалистов. Городские жители безапелляционно высказались за республику – другими словами, за то, чтобы Альфонс XIII отправился куда подальше. А вот голоса сельских жителей все же были поданы за списки монархических кандидатов; однако левые утверждали, и не без основания, что этот выбор был осуществлен под контролем местных касиков и что, следовательно, дело не обошлось без манипуляций. И по этой причине еще до пересчета поданных голосов левая публика вышла на улицы – в первую очередь улицы мадридские – праздновать свержение короля. В сложившихся обстоятельствах монарх не мог рассчитывать даже на армию. Он остался беззащитным. И, как это всегда и бывало (и продолжает происходить в такого рода ситуациях, что характеризует нас с самой выгодной и забавной стороны), главные игроки придворной команды, буквально до вчерашнего дня слывшие верноподданными монархистами, внезапно, взглянув в зеркало, обнаружили, что они с самого рождения являются не кем иным, как республиканцами до мозга костей: «помилуйте, да за кого вы меня принимаете, я ж отродясь был пламенным демократом!» И вот мусорные баки и торговые палатки мадридского воскресного рынка «Эль-Растро» со вчера на сегодня оказались заполнены портретами Его Величества Альфонса XIII: верхом на коне, в полный рост, в автомобиле, в военном мундире, в гражданском костюме, играющим в поло, с гвоздикой в петлице и с золотыми галунами адмирала моря-океана. И все те дамы, в постелях которых случалось Его Величеству ночевать, а их к тому моменту насчитывалось уже немало, причем были они как из числа аристократок, так и из рядов танцовщиц варьете – наш парень отличался сильной склонностью к взаимообмену микроорганизмами, – поспешили убрать с туалетных столиков и припрятать фотокарточки с дарственными надписями типа: «Моей любимой Фуланите (или Менганите), твой король» – и так далее и тому подобное. Все, финал. Гражданин Бурбон упаковывает чемоданы и с головокружительной скоростью отправляется в изгнание, как Дорожный бегун из мультика[62], как будто дело не только в том, чтобы уехать. «Не хочу, чтобы пролилась хоть капля испанской крови», – сказал он перед отъездом, выдав фразу для скрижалей Истории; и это показывает, что, помимо своей неуклюжести и некомпетентности в качестве короля, в роли прорицателя будущего он также потерпел сущее фиаско. Как бы то ни было, испанцам в тот момент – а мы неизменно наивны, когда решаемся не быть злобными, завистливыми или отверженными, – горизонт будущего представлялся в гораздо более ярких, чем цвет сажи, красках. Люди заполнили улицы, воодушевленно размахивая новым флагом – с пурпурной полосой по низу полотнища; а политики, как вековечные республиканцы, так и новоявленные, успевшие вскочить на подножку этого поезда, взялись обустраивать новое испанское государство – демократическое, светское и социальное, долженствующее к тому же уважить баскскую и каталонскую специфику. Таким виделось будущее – ни больше ни меньше. Так что можете представить себе атмосферу. В принципе, все представлялось замечательным, по крайней мере в газетных заголовках, в кофейнях и разговорах в вагонах трамвая. По результатам первых выборов умеренные и католики остались в меньшинстве, а верх взяли левые республиканцы и социалисты. Иная Испания, отличная от той, что пресмыкалась пред троном и алтарем веками – когда не была изгнанной, запертой в застенок или расстрелянной, – вновь стала возможной. А вот здесь – вступают скрипки: История, зачастую такая крохоборка, предоставила нам еще одну редчайшую возможность. Золотой шанс, который мы, разумеется, в качестве убедительнейшего подтверждения нашей неизменной готовности к политическому и социальному самоубийству похерим всего за пять лет. Только его видели – и вот его уж нет. А штука в том, что, как говаривал один персонаж, уж и не вспомню какого романа, – может, даже и моего собственного, – Испания была бы классной страной, если б не кишмя кишела испанцами.
67. Тень Каина
И вот, значит, мы, испанцы, или же немалая нас часть, такие довольные нашей Второй республикой – парламентской и конституционной, – собираемся перераспределить земельную собственность, покончить с коррупцией, поднять уровень жизни трудящихся, реформировать армию, поддержать и развить государственное образование и отделить церковь от государства. Вот, стало быть, чем мы были заняты: собрались выкарабкаться из многовековой мрачной каталажки, где нас держали на хлебе и воде безумные короли, бесчестные министры и фанатичные церковники. Однако на практике все оказалось далеко не так просто, как можно было судить по газетным заголовкам. Из трагического урока Первой республики, сгинувшей ко всем чертям в бесконечном болоте демагогии и безответственности, мы не усвоили ничего, и выяснится это довольно скоро. В стране, где нищета и неграмотность имели хронический характер, нетерпеливое желание изменить за пару лет то, что по-хорошему требовало бы времени взросления одного поколения, оказалось смертельно опасным. Поскольку в результате успеха на выборах количество победителей резко выросло, все заявили претензию на взыскание старых долгов и возмещение старых обид в максимально сжатые сроки, а это породило новые обиды. Возможно, благодаря числу полученных голосов случилось головокружение от успехов. Дорвавшись до власти, левые – альянс республиканцев и социалистов – первой своей целью поставили «стереть в порошок» (термин, приписываемый Мануэлю Асанье) церковь и армию, то есть главные опоры старого консервативного режима, который и предполагалось разрушить. То есть с вечера на утро, за здорово живешь, уничтожить два института – древних, мощных и обладающих панцирем гораздо более прочным, чем черепаха. Прикиньте, какой градус наивности – или наглости. И вот вместо того, чтобы двигаться потихонечку, шажок за шажком, республиканские правители сломя голову ломанулись в опасную чащу. То, что они сделали с армией, носило явным образом скандальный характер. Прямо обхохочешься. В армии насчитывалось 632 генерала на штатный состав в 100 000 человек, что дает соотношение: один генерал на 158 военнослужащих; и даже Кальво-Сотело, политик крайне правого крыла, говорил, что это просто ужас какой-то. Однако реформы армии начали осуществляться так неуклюже, без какой-либо предварительной оценки баланса сил и возможной реакции, что бо́льшая часть военачальников и офицеров (а именно в их руках, в конце концов, были и казармы, и ружья) вышла из себя и поклялась Республике, что если и дальше так пойдет, то они скоро дождутся. Но это еще ничего: в наибольшей степени республиканское правительство облажалось в политике по отношению к святой матери церкви. Недооценив ее огромное влияние на общество в этой суеверной и неграмотной стране, хоть и проголосовавшей за левых (у церкви все еще оставались частные школы, алтари, кафедры и исповедальни), радикалы вцепились в яремную вену церковников, вооружившись тем, что Сальвадор де Мадарьяга – а его трудно заподозрить в принадлежности к правым – обозначит как «узколобый и мстительный антиклерикализм». Так что политики при власти не только объявили Республику отделенной от религии, вознамерились распустить все религиозные ордены, учредили гражданский брак и развод, а также собирались ввести светское образование и увеличить количество школ, что было верно и желательно, но и, помимо этого, развязали руки безмозглым дуракам, сущим бестиям, преступникам и всяким бесноватым, которые спустя месяц после обнародования этой реформы принялись жечь храмы с монастырями и устраивать уличные беспорядки, за которые их никто и не думал наказывать. «Ни один монастырь не стоит и капли рабочей крови» – таким был официальный ответ правительства, когда к нему обратились с просьбой остановить бесчинства. И это породило опасную безнаказанность; появились трудности с общественным правопорядком – проблема, которая должна быть вам знакома и по нашей сегодняшней жизни, – и это с самого начала подорвало веру в Республику у многих ее сторонников, только что радостно ее приветствовавших. И снова стали раскрываться, как вечное проклятие, наши старые раны, начала шириться пропасть между двумя партиями, которые искони взрывали мирное сосуществование в Испании. Церковь и государство, католики и антиклерикалы, хозяева предприятий и наемные работники, установленный порядок и революция. Вследствие этих антагонизмов, как пишет историк Хулиан Казанова, «Республика столкнулась с огромными трудностями на пути консолидации, и ей пришлось противостоять очень серьезным вызовам – как сверху, так и снизу». Потому как, пока епископы и военачальники хмурили брови сверху, снизу тоже не собирались вазелин применять. После долготерпения к несправедливости и нищете анархисты и социалисты, вооружившись резонами, желанием и яростью, очень спешили, имея ко всему прочему специфические представления о том, как ускорить процесс преобразований. И ровно так же, как правые на пару с левыми сплетали заговоры против Первой республики, сделав дальнейшее ее существование невозможным, извечная Испания, неизменно находившая удовольствие в пребывании в тени Каина, готовилась сотворить то же самое и со второй.
68. Убивали ее все скопом
Против Второй республики, то есть против демократии, наконец-то узаконенной в Испании в 1931 году, практически с самого ее рождения строили козни как правые, так и левые. Как в трагическом подобии игре в двадцать одно – и мы за это еще заплатим, и очень дорого, – кого-то республика выводила из себя перебором, а другим очков не хватало. Вначале все было всерьез, и к реорганизации вооруженных сил и ограничению полномочий католической церкви добавились важные шаги в области заработной платы трудящихся, более справедливого решения земельного вопроса, светского образования и защиты труда. Никогда еще в Испании не было столь очевидного движения в сторону реальной демократии и социальных завоеваний. Однако тяжкий груз многих веков отсталости, упорство извечных темных сил, а также нерешенные вопросы индустриализации вкупе с быстрой урбанизацией и классовой борьбой, сотрясавшей всю Европу, непременно должны были испортить нам весь праздник. После первого краткого периода всеобщей республиканской эйфории и теплой атмосферы солидарности повсюду начали прорастать политическая радикализация, спешка, соперничество и нетерпимость. Под давлением реальной жизни и стремления к быстрым социальным реформам первоначальный умеренный и консервативный тренд был отправлен к черту. Самым естественным путем для укрепления той Республики мог бы стать, по-видимому, путь социализма; но, как и обычно, внутренний раскол способствовал тому, что платье это затрещало по всем швам: в среде социалистов были умеренные, центристы и радикалы – последователи Ларго Кабальеро. Более или менее разумное левое крыло, возглавляемое президентом Мануэлем Асаньей, должно было опереться на людей Ларго Кабальеро, который, в свою очередь, вынужденно соперничал в радикализме с коммунистами и анархистами. Словно участвуя в забеге на скорость прямиком к пропасти. В газетах же совершалась возгонка тона партийной и безответственной риторики. Прочерчивались разграничительные линии, далеко не всегда соотносимые с реальностью, между предпринимателями и рабочими, между угнетателями и угнетенными, между богатыми горожанами и беднейшим крестьянством. Все меньше говорилось о том, что противника следует переубедить, и все больше – о том, что его нужно уничтожить. Вся исконная злоба и подлость, все приспособленчество, вся бездонная ненависть, чей груз наполовину неграмотный и не знакомый с культурой демократии народ нес на себе с незапамятных времен, заново обнажились и засверкали острием политического клинка того класса, который мало что сдерживало. Ну и конечно же, баскские и каталонские националисты, готовые использовать каждый удобный случай, подливали масла в огонь. Так что буржуазия, капиталисты, разного рода собственники и другие благополучные люди, не забывая также о недавнем призраке русской революции, перетрусили не по-детски. Католическая церковь и значительная часть командного состава и офицерства вооруженных сил с каждым днем все больше и больше беспокоились не только по поводу радикальных реформ, но и из-за популистских эксцессов и общественных беспорядков, пресекать которые республиканские власти совсем не спешили. Да и левые экстремисты ни в коей мере не способствовали умиротворению. Коммунисты, пока что немногочисленные, но связанные железной дисциплиной и контролируемые напрямую из Советской России, уже в 1932 году критиковали «буржуазно-крестьянское правительство Асаньи и социалистов, передовой отряд контрреволюции». А социалистическая партия, со своей стороны, в 1933 году заявила устами Ларго Кабальеро, что она готова к тому, чтобы над Испанией развевался «не трехцветный флаг буржуазной республики, а красное революционное знамя». Вишенку же на этот торт водрузили анархисты, обладавшие большинством мандатов в Каталонии, Арагоне и Леванте. Именно они, чей профсоюз НКТ[63] (1 527 000 членов в 1936 году) превышал по численности своего соперника ВСТ[64] (1 444 474), не в малой степени поспособствуют краху Республики, как при ее жизни, так и в ходе гражданской войны, к которой все было уже готово. Потому что, в отличие от коммунистов и социалистов (которые худо ли, бедно ли, но старались соблюдать видимость республиканской демократии и слишком уж сильно никого не пугать), анархистский скептицизм по отношению к умеренности в политике с легкостью толкал эту публику к революционным эксцессам, сопровождавшимся насилием, разбоями, расстрелами и поджогами. И вот так, руками тех и других, то есть правых заговорщиков и левых торопыг, при политической безответственности и с дезориентированным и манипулируемым кем ни попадя народом, с парламентом, превратившимся в цирк шапито демагогии и неверия, стали возникать серьезные проблемы: восстание генерала Санхурхо, бойня в Касас-Вьехас, революция в Астурии и самопровозглашение Каталонским государством своей независимости от Республики. Обо всем этом мы будем подробно говорить в следующей главе этой захватывающей и трагической истории.
69. А умерла она одна
Из всех ошибок, допущенных Второй республикой, самой тяжкой была конфронтация с католической церковью. Вместо того чтобы, запасшись терпением, заняться интеллигентным демонтажом той огромной власти, которой по-прежнему обладала в Испании церковь, с опорой в первую очередь на светское школьное образование, республиканские власти сразу взяли быка за рога – спешно и грубо, не обращая никакого внимания на религиозные чувства значительной части испанского общества – от людей, облеченных властью, до самых простых. Отмена процессий на Святой неделе в целом ряде городов и селений, введение налогов на похороны по католическому обряду и запрет на призыв к мессе звоном колоколов, помимо других дурацких шагов, здорово разозлили практикующую паству. К недовольству кардиналов, архиепископов и епископов, будущих заговорщиков, присоединялись аналогичные чувства большей части армейского командования, на чьи мозоли Республика наступала с завидной регулярностью. Вследствие чего очень быстро начала обретать контуры та опаснейшая алтарно-казарменная ось, которая вскоре будет иметь самые пагубные последствия. Первое из них воплотилось в генерале Санхурхо: это был такой звероподобный вояка, опиравшийся на поддержку закоренелых монархистов, церкви и правых военных, который летом 1932 года предпринял попытку чего-то похожего на государственный переворот. Удачей это начинание не увенчалось, столкнувшись с всеобщей забастовкой, которую с большой решительностью и твердостью организовали социалисты, анархисты и коммунисты. Эта народная поддержка витаминизировала и придала новый импульс рискованным и столь необходимым инициативам республиканского правительства, включавшим в себя аграрную реформу – а она вызвала дикое сопротивление сельских касиков – и введение автономного статуса для Каталонии. Проблема же заключалась в том, что и в деревне, и на фабриках был большой голод, большая нужда, массовая неграмотность и сильная спешка, и процесс стал выходить из-под контроля, особенно там, где анархисты осознали, что настал момент, когда все старые порядки окончательно и со страшной скоростью полетели к черту. К ужасу одной части правых и удовлетворению другой, экстремистской, только и ждавшей подходящего случая, по стране прокатились стачки и вооруженные восстания со стрельбой и жертвами – Барселона, Севилья, Сарагоса, Пасайя, Альто-Льобрегат, – вдохновленные самым жестким крылом НКТ, союза анархистов, который, в свою очередь, находился в контрах с ВСТ, синдикатом социалистов, и оба профсоюза в ходе все более и более ожесточенного внутреннего противостояния в стане левых оспаривали друг у друга лидерство в пролетарской среде. Основная идея заключалась в том, что ликвидировать классовые привилегии и добиться эмансипации рабочих и крестьян можно только силой. Так что анархическое движение, чем дальше, тем заметнее, становилось все более радикальным и насильственным, не верящим ни в какое примирение и отвергающим всякую дисциплину. В 1933-м, в разгар организованной НКТ революционной стачки, в селении Касас-Вьехас провинции Кадис (где четверо из каждых пяти работников остались без работы и жили в абсолютной нищете) доведенные до отчаяния местные жители решили вмешаться в ситуацию, взяв в руки охотничьи ружья и напав на казарму жандармерии. Репрессивные меры, предпринятые республиканским правительством, не заставили себя ждать, отличившись при этом зверской жестокостью, поскольку привели к гибели двадцати четырех человек – среди которых оказались старик, две женщины и ребенок, – убитых руками бойцов штурмового отряда полиции и жандармов. К тому времени правые силы уже успели политически сорганизоваться в так называемую Испанскую конфедерацию независимых правых, СЭДА[65], во главе с Хосе Марией Хиль-Роблесом, которая стала центром консолидации для католиков, монархистов, карлистов, правых республиканцев и других консервативных элементов, то есть так называемых приверженцев порядка, а также формировался единый антимарксистский и антиреволюционный фронт с довольно широкой электоральной поддержкой. Ну и поскольку два сапога пара, а у нас в Испании и третий нелишний, то для пущей красоты политического пейзажа во весь рост встал еще и каталонский вопрос. Так что именно в тот момент, когда на очередном политическом вираже республиканское правительство вознамерилось внедрить дисциплину во все возрастающий общенациональный бардак, заявив: «господи-ты-боже-мой, послушайте, но ведь должен же быть кто-нибудь, кто будет распоряжаться, а все остальные пусть подчиняются». И многие рабочие лидеры оказались арестованы и рассажены по тюрьмам, поскольку совсем берега потеряли, а прежняя симпатия кортесов к автономным поползновениям некоторых регионов как-то подугасла, президент Женералитета (правительства Каталонии) Льюис Компаньс решил, что они и сами с усами, и от своего имени провозгласил «Каталонское государство в составе федеративной Испанской республики», существовавшее пока что исключительно в его мечтах и намерениях. Тогда неповиновение удалось задавить, причем малой кровью, но эта история доведет Компаньса до расстрела – уже после Гражданской войны, когда он окажется в руках франкистов. Однако небезынтересно также напомнить о том, что в 60-е годы сказал по этому поводу один ветеран-коммунист: «Если бы в той войне победили мы, то Компаньс все равно был бы расстрелян – нами, потому что он предал Республику».
70. Астурия, любимая родина
Вторая республика, на которую при ее рождении возлагалось столько народных чаяний и надежд, оказалась в смертельной ловушке, выбраться откуда не смогла бы даже чудом. Слишком много несправедливости без воздаяния, с избытком спешки, сверх меры разбалансированности различных территорий, через край радикализации в идеологии, перебор с политиками, что ловят рыбку в мутной воде, до черта желаний свести счеты и несть числа сукиных детей со стволами. Бермудский треугольник сложился: республиканско-демократическое реформаторство – самая слабая сторона, а еще всемирная социальная революция и фашистско-авторитарная реакция на нее; последние две – вооруженные до зубов и полные решимости, о чем заявляли открытым текстом и без экивоков, заменить выборы оружием. От газетных заголовков того времени и закавыченных цитат из речей политиков волосы встают дыбом. При таком раскладе сама по себе парламентская и демократическая республика практически никого уже не интересовала. Даже Хиль-Роблес, лидер правокатолического движения СЭДА, высказался в соответствующем духе: «Демократия является для нас не целью, а средством для того, чтобы в конце концов подчинить себе новое государство». И этот дискурс практически совпадал с дискурсами социалистов и анархистов («Компромисс? Нет, классовая война!» – гласил заголовок газеты «Социалист»). И только коммунисты, как всегда более хладнокровные и профессиональные – но в то время, ко всему прочему, еще и немногочисленные, – вели себя крайне сдержанно, стараясь не пугать публику и дисциплинированно выжидая удобного для себя случая в полном соответствии с распоряжениями, полученными ими из Москвы. Так что разумные, примиряющие крайности голоса звучали все тише и тише – по причине бессилия или под воздействием страха, заглушаемые криками, оскорблениями, наглостью и угрозами. Те, кто сегодня говорит о Второй республике как о социальном рае, загубленном вследствие некоего каприза парой-другой священников и генералов, не имеют ни малейшего понятия о том, что тогда творилось, и никогда в жизни не открывали ни одного серьезного исторического труда – максимум держали в руках сочинения Анхеля Виньяса и этого клоуна Пио Моа, каждый из которых – просто что-то. Все это больше всего походило на пороховой погреб с подведенным к нему бикфордовым шнуром – трагедия была запрограммирована. И если первая попытка государственного переворота пришла справа (это был закончившийся неудачей мятеж генерала Санхурхо), то вторая, более серьезная и кровавая, – подоспела слева, и это так называемая Революция в Астурии, или Астурийская коммуна. В октябре 1934 года, как раз в то время, когда в Каталонии президент Компаньс провозгласил Каталонское государство, решение, которое ловко и очень осторожно было нейтрализовано генералом Батетом (через несколько лет он был расстрелян франкистами, не простившими ему этой осторожности), ИСРП[66] и ВСТ объявили всеобщую забастовку в знак протеста против тогдашнего правительства – центристско-право-республиканского с нотками популизма. Она была задушена введением военного положения и применением вооруженных сил под командованием жесткого и славного генерала (военная слава им была заработана в роли командира Терции на полях сражений в Марокко) Франсиско Франко Баамонде, галисийца по происхождению, чтобы быть совсем точным. С проблемой по-быстрому разобрались повсюду, кроме как в Астурии, где народная милиция шахтеров-социалистов при поддержке анархистов и коммунистов восстала против законной республиканской власти, послав ее куда подальше, смела жандармерию, заняла области Хихон, Авилес и центр Овьедо, а еще между делом, на досуге, пустила в расход священников в количестве тридцати четырех человек и сожгла пятьдесят восемь церквей, в том числе и великолепную Семинарскую библиотеку. Республиканское правительство послало туда – наверх, на север – пятнадцать тысяч солдат регулярной армии и три тысячи жандармов, в числе которых были и штурмовые отряды Легиона, обстрелянные в Африке, и силы Регулярес[67] с их офицерами-европейцами и рядовым составом, укомплектованным маврами. Все это явилось генеральной репетицией – в присутствии публики, с оркестром и в костюмах – Гражданской войны, заказ на которую с доставкой
71. Бег к пропасти
Вопреки широко распространенному мнению, возникшая в 1936 году Фаланга[68] была крайне немногочисленной. Истинных фалангистов, из тех, кого называли «старыми рубашками», было раз-два и обчелся. Позже, когда случился правый мятеж, потом война, а особенно – уже после войны, да еще с учетом того, что франкизм прибрал это движение к своим рукам, вот тогда все это поднялось пышной шапкой пены. Но в самом начале, о котором я сейчас и веду речь, фалангисты едва ли обладали политическим весом. Они были маргиналами. Идеология их носила откровенно фашистский характер с ориентацией на тоталитарное государство, в котором не будет никаких там парламентов и прочих глупостей. Но, в отличие от нацистов, этой банды гангстеров, возглавляемой психопатом, за которым радостно побежал народ, обожавший строчить доносы на соседа и печатать строевой шаг, а также в отличие от итальянских фашистов, чей шеф – страдающий манией величия паяц с павлиньими перьями, которого Курцио Малапарте – одно время также входивший в их компанию – совершенно точно определил как «великого идиота», Фаланга была основана Хосе Антонио Примо де Риверой, сыном диктатора дона Мигеля. И вот здесь есть свои нюансы, потому как Хосе Антонио был юристом, получил хорошее образование, ездил по миру, говорил на английском и французском языках, а кроме того, парень был настоящим красавцем – с тем очарованием, которое в глазах юных, и даже не столь юных последовательниц правого движения придавало ему меланхолические черты романтического героя; а в глазах юношей из буржуазии и высших слоев общества, откуда и происходило большинство первых фалангистов, эта внешность придавала ему свойский отпечаток представителя их класса и братства, вызывавших в них энтузиазм и желание за ним последовать. И все это – в той Испании, где обычно политики отличались ровно такой же безответственностью, соглашательством и бесчестием, как и наши нынешние, с тем единственным отличием, что тогда страна была более голодной и некультурной, чем сейчас, а люди ко всему прочему еще и носили с собой оружие. И хотя всяких людей хватало и среди правых, и среди левых или среди представителей высшего со средним классов и бедняков, для прояснения ситуации мы можем отметить, что, несмотря на все усилия, Фаланге так никогда и не удалось закрепиться среди простого народа, где ее считали забавой для барчуков; и что в том 1936-м, который столько за собой потянет, самым взрывоопасным в среде испанской молодежи было не то, что она оказалась разделенной на фалангистов, карлистов, католиков и вообще правых, с одной стороны, и социалистов, анархистов и коммунистов – этих все еще было крайне мало – с другой, а что эти молодые люди, крайне политизированные, в том числе однокашники или ребята из одних и тех же дружеских компаний, вдруг, на ровном месте, бросались друг друга убивать – на улице, в ходе каких-то акций, репрессий и ответных мер, еще больше вздымавших мощь этой волны. Даже студенты вступали друг с другом в конфронтацию: одни – как фалангисты, другие – как члены Союза учащихся высшей и средней школы (ФУЭ)[69] марксистской направленности. Особенно отличались фалангисты: непреклонные и активные, они были настроены разрушить существовавшую на тот момент политическую систему, дабы расчистить дорогу фашистскому государству. Они были агрессивны и отважны, но теми же качествами отличались и молодые люди из противоположного лагеря, следствием чего становилась непрекращающаяся череда провокаций, перестрелок, похорон, вызовов на поединок и сведения счетов. В моргах проходили бдения, и там, возле гробов мертвых товарищей, встречались молодые рабочие-социалисты и молодые фалангисты. Иногда, в минуты этих трагических перемирий, они подходили друг к другу – угоститься табачком и посмотреть глаза в глаза, прежде чем выйти на улицу и снова начать биться. Правые и левые не скрываясь дрались друг с другом, и лишь немногие простаки произносили слово «компромисс». Отморозков и убийц по-прежнему было не много, но вот шума от них – через край. И шум этот на полную катушку использовался теми подонками, что превращали кортесы в задний двор для стычек, мошенничества и угроз. Уличные столкновения приобретали угрожающие масштабы, а сменявшие друг друга правительства теряли контроль и не могли обеспечить общественный порядок вследствие пустой демагогии, нерешительности, трусости или политической ангажированности. Так называемые приверженцы порядка были уже сыты по горло, а левые держались за то, что только революция способна уничтожить эту буржуазную республику, которую они считали такой же репрессивной, как и монархия (из газетных заголовков). Одни в поисках решения обращали свои взоры к Германии и Италии, а другие – к Советскому Союзу, в то время как голоса самых разумных, для которых образцами служили демократии Великобритании или Франции, тонули в шуме и ярости. Единственный вопрос, который стоял перед всеми, был таким: следующий государственный переворот – удар кинжалом в тело Республики – нанесут правые или левые? Все это превратилось в бег наперегонки навстречу пропасти. А когда раздается гудок паровоза с пунктом назначения в виде пропасти, мы, испанцы, никогда не упускаем случая запрыгнуть в вагон этого поезда.
72. Сколько вранья и сколько дерьма
Ну и вот, как и следовало ожидать, трагедия вышла на сцену, и место голосов заняло оружие. Одна газета в Картахене вывела на свою первую полосу заголовок, отлично резюмирующий атмосферу: «Сколько вранья и сколько дерьма». Верно найденный тон текущего состояния дел. Накануне выборов начала 1936 года, на которые левые, против своего обыкновения, вышли объединенными в рамках так называемого Народного фронта, лидер правых, Хиль-Роблес, заявил: «Единое общество и единая родина. А того, кто захочет поставить это под сомнение, нужно раздавить». Со своей стороны, Ларго Кабальеро, лидер радикального социалистического крыла, высказался еще более эксплицитно и безответственно: «Если победят правые, нам придется вступить в открытую гражданскую войну». Почти десять из тринадцати с небольшим миллионов, имеющих право голоса (короче, 72 %), пришли к урнам: 4,7 миллиона проголосовали за левых и 4,4 миллион – за правых. Небольшая разница, всего-то триста тысяч чертовых голосов. Не много, хотя количество депутатских мандатов в соответствии с электоральным законодательством оказалось в два раза большим для кандидатов Народного фронта. И это обстоятельство выплеснуло на улицу радостные толпы их сторонников. Победили левые. Так что теми, кто с неменьшим энтузиазмом решил развязать гражданскую войну, стали другие. И пока Мануэль Асанья принимал поручение сформировать правительство, собираясь реанимировать все социальные и политические реформы, в последнее время обращенные вспять или замороженные, правые ушли в подполье. Крупные банкиры, как, например, Хуан Марч, кто к тому времени уже успел надежно упрятать свои капиталы за границей, выступили, как и положено, с предложением финансировать государственный переворот, а некоторые именитые генералы начали переговоры с правительствами Германии и Италии, чтобы прозондировать почву: как те отнесутся к опрокидыванию Республики. По всей Испании лояльные и недовольные военные посматривали друг на друга косо, а упомянутые военачальники и подчиненные им офицеры начали за чашечкой кофе плести заговоры, с каждым днем все громче, даже не скрываясь. Однако правительство не решалось проявлять строгость, опасаясь еще больше раздразнить гусей. Кроме того, как и следовало ожидать, на следующий же день после победы на выборах от единства левых не осталось и следа. Демагогия перемежалась безответственностью и шапкозакидательством. При почти девятистах тысячах безработных и голодающих рабочих и крестьян, при экономике, лежащей в руинах, с попрятавшимися капиталами, пребывающей в тревоге средней и мелкой буржуазией, самые дальновидные представители которой – кто мог себе это позволить – забились в щель в ожидании грядущих событий, при взбаламученной улице и сведении взаимных счетов выстрелами на каждом углу – ситуация ухудшалась чрезвычайно быстро. От всего этого сильно несло порохом и кровью. Политик Кальво-Сотело, сменивший Хиль-Роблеса в роли главы правых сил, выразился в кортесах следующим образом: «Когда наступают красные орды, остановить их можно единственным способом – силой государства и сообщением ему военных добродетелей: повиновения, дисциплины и иерархии. Поэтому я взываю к армии». Любой случайный или специально подысканный предлог был хорош. Не хватало только вызывающей детонацию искры, и она вспыхнула 12 июля. В этот день убийцы из числа фалангистов – их лидер, Хосе Антонио, сидел в это время в тюрьме, однако его боевые отряды действовали – прикончили лейтенанта Кастильо, известного социалиста и офицера штурмового отряда полиции. Чтобы не остаться в долгу, подчиненные и боевые товарищи погибшего похитили и убили Кальво-Сотело, а вот Хиль-Роблес им не достался и этой участи избежал. Фотография истерзанного Кальво-Сотело – кусок мяса на столе в морге – потрясла всю Испанию. «Это нападение – объявление войны» – с таким заголовком вышла газета «Социалист». И так оно и было, хотя если бы не случилось то, что случилось, то сгодилось бы и что-нибудь иное («Когда тебе что выпадет – так не увернешься; а когда прилетает не тебе – так и не поймаешь», – как говорят в Мексике). Жребий в те летние дни был уже брошен. Военные учения в Марокко послужили отладке механизма переворота, координацией которого из Памплоны, при поддержке важных деятелей карлистского движения, занимался генерал Эмилио Мола Видаль в сотрудничестве с другими вояками, среди которых – и неисправимый заговорщик генерал Санхурхо, и генерал Франко, чрезвычайно высоко чтимый армейскими подразделениями из Африки. В канун восстания, намеченного на 17 июля, Мола – человек умный, несгибаемый и хладнокровный, весь в родную маму, – составил списки с фамилиями военных, политиков и профсоюзных деятелей, которых следовало арестовать и расстрелять. Планировался молниеносный переворот, который свернет шею Республике и установит военную диктатуру. «Действовать следует с применением максимальной силы в целях скорейшего сокращения численности противника», – писал он своим соратникам-заговорщикам. И никто не ожидал, что этому точечному действию с максимальной степенью насилия предстоит превратиться в жесточайшую войну длительностью в три года.
73. Красные и националисты
С 17 на 18 июля начатое в Мелилье военное восстание распространилось на все остальные испанские форпосты в Африке, а также на Полуостров – при поддержке гражданских лиц из числа карлистов и фалангистов. Из пятидесяти трех имеющихся армейских гарнизонов к этому хору присоединились сорок четыре. Среди тех, кто носил форму, одни ринулись вперед с большим энтузиазмом, другие – скрепя сердце, но были и те, кто наотрез отказался (вопреки тому, что нам обычно рассказывают, часть армии и Гражданской гвардии сохранила верность Республике). Но военный мятеж осуществлялся, как и было сказано в инструкциях генерала Молы, без всяких там сюсюканий. Там, где переворот увенчался успехом, военачальники, офицеры и рядовые, не присоединившиеся к мятежу, а также колеблющиеся, были арестованы и расстреляны – на месте или в течение нескольких ближайших дней. В черных списках начали вычеркивать имена людей – брошенных в тюрьму, сваленных в кювет или поставленных к стенке. Тех военных, кого просто не любили, или тех, кто ни вашим ни нашим, а также политиков, профсоюзных деятелей и людей, известных своими левыми идеями, сунули в машину-мясорубку. Террор, применяемый ко всему, от чего хоть как-то попахивало Республикой, с первой же минуты был совершенно сознательным, хладнокровным и безжалостным; речь шла о том, чтобы внушить противнику ужас и парализовать его. Противник же, в свою очередь, реагировал с отменной скоростью и эффективностью, принимая во внимание воцарившийся хаос. Небольшая часть регулярной армии, сохранившая верность присяге (то есть профессиональные военные), поддержанные спешно вооруженной рабочей и крестьянской милицией, плохо организованной, но полной решимости сразиться не за страх, а за совесть с заговорщиками, оказалась в те решающие дни ключевой силой, поскольку именно она оказала твердое сопротивление мятежу и подавила его на доброй половине Полуострова. В Барселоне, Овьедо, Мадриде, Валенсии и на половине андалузской земли мятеж потерпел поражение; и многие восставшие, не ожидая такого народного отпора и оказавшись в изоляции, в большинстве своем погибли – пленников в той войне практически не брали. Через четыре дня то, что должно было стать быстрым и яростным государственным переворотом, совершенным в мгновение ока, начало увязать. В жизни все получилось не так легко, как на бумаге. К 21 июля Испания была уже расколота надвое. Республиканское правительство сохранило контроль над основными промышленными районами – ожесточенное сопротивление рабочих стало здесь решающим, над значительной частью сельскохозяйственных районов, почти над всем побережьем Коста-де-Кантабрия и над всем средиземноморским побережьем, а также над большей частью флота и основными авиационными базами и аэродромами. Однако на тех территориях, что оказались в руках восставших и использовались ими в качестве плацдармов, мятежники действовали быстро, жестко и эффективно. Благодаря авиационной и другой технической поддержке, которую немцы и итальянцы (а на эту кнопочку заговорщики нажали еще до того, как прыгнули с вышки в воду) предоставляли им с самого первого момента, легионеры терции и мавританские солдаты Регулярес были переброшены из своих гарнизонов с севера Африки, и за счет этих подкреплений мятежники укрепили свои позиции и выступили колоннами к ближайшим очагам сопротивления. Так столкнулись лбами: эффективность и военные навыки и умения, с одной стороны, и народный энтузиазм и желание биться за свои интересы – с другой; вплоть до того, что за счет мужества и ружейных выстрелов обе эти столь различные силы первое время пребывали в состоянии равновесия. Что говорит о многом, и если не о готовности, то уж точно – о стойкости левых и их сторонников из числа вооруженного народа. Так началась первая из трех фаз, которые будет проходить эта гражданская война, и вот она дошла уже до своей верхней точки – консолидации и стабилизации двух зон. Эта фаза продлится до конца года, включая в себя также неудачную попытку мятежников взять Мадрид. Вторая фаза, до декабря 1938-го, – это позиционная война с линиями фронтов и окопами; а третья – уже предполагает распад сопротивления республиканцев и победное наступление мятежных войск. Мятежники, взывавшие к христианским и патриотическим ценностям, противопоставляемым марксистскому варварству, стали называть себя «национальными войсками», и в общепринятой терминологии за ними закрепилось именно это наименование, как и название «красные» для республиканцев. Однако основная проблема заключалась в том, что деление на две зоны – красную и националистскую – не в точности соответствовало убеждениям людей, в этих зонах находившихся. В зоне националистов оставались левые, а в красной зоне – правые. И даже солдаты двух противоборствующих сторон оказались там, где оказались, зачастую просто потому, что так получилось, а не в силу осознанного выбора. А еще были люди, далекие от тех и от других, кого весь этот кровавый кошмар накрыл совсем уж случайно. Так что, примерив на себя мысленно роль палача и роль инквизитора, укорененные в нас за многие века нашей скорбной истории, те, что в той и другой зоне держали в руках оружие, с преступным энтузиазмом взялись за зачистку своей территории.
74. Ужасы тыла
Итак, мы еще раз погружаемся в эту развеселую гражданскую войну, в которой мы, испанцы, так хорошо себя чувствуем, если судить по нашей долгой истории противостояний, группировок, ненависти, зависти, обид и навешивания ярлыков, с нашим вечным принципом «или ты со мной, или против меня», с нашими «не хочу видеть противника ни побежденным, ни переубежденным, он мне нужен истребленным», «что я сказал, то и делай» и «он у меня еще попляшет, этот сукин сын». И вот, когда в наличии и необходимые средства, и соответствующая безнаказанность, а еще прибавьте сюда зверскую невоспитанность 36-го года и дурное семя, брошенное в души тех и других политиками – амбициозными, безответственными и безо всяких там угрызений совести, попробуйте создать себе некое представление о том, во что могли вылиться репрессии по отношению к противнику в том и другом лагере – и в лагере мятежников, и в лагере республиканцев, и у националистов, и у красных, – когда все это безумие потеряло берега. Расклад такой: путчисты, которым не удалось быстро сломить народное сопротивление, на что они надеялись, и республиканцы, погрузившиеся в хаос раздираемого в клочья государства и осознавшие, что им не хватает сил подавить мятеж, каким бы желанием они ни горели и сколько бы усилий к этому ни прилагали. Притом что большая часть вооруженных сил оказалась в стане бунтовщиков, которых также поддерживали фалангисты, карлисты и другие правые силы, дать отпор мятежу готовы были только левые политические группировки вместе с такими союзниками, как малая часть лояльных войск, штурмовики и немногие оставшиеся верными Республике жандармы. Так что в качестве последнего ресурса было принято решение вооружить народ. В некоторых местах это сработало, а в других – не очень; однако столкновение народного энтузиазма с холодным профессионализмом путчистов породило чудо: весы пришли в равновесие. Рабочие и крестьяне с охотничьими ружьями и винтовками, которыми они и пользоваться-то толком не умели, удержали для Республики пол-Испании и пали как герои в другой ее половине. И вот так, постепенно, в тяжелейших боях, фронты стабилизировались. Но к этой гражданской войне мы подошли с махровой ненавистью, к которой, ясное дело, нужно еще прибавить природное зверство человеческой натуры. И как только кто-то выходил победителем, то, как это обычно и бывает, все сбегались победителю на помощь: кто-то – с целью снискать расположение самого сильного, другие – чтобы искупить старые грехи, третьи – в силу имеющихся амбиций, в стремлении выжить или с желанием отомстить. Так что к убийствам на поле боя, на фронтах, к просчитанной и преступной политике систематических репрессий, проводимой мятежниками в целях устрашения и подавления противника, к не менее безжалостным казням – зачастую массовым, – которым республиканцы подвергали мятежных военных и правых активистов, попадавшихся к ним в руки поначалу, – другими словами, ко всему этому безумию скорой крови под горячую руку позже добавится расчетливый и бесконечный ужас, что творился в тылу. В обоих тылах. То есть в тех местах, где не было людей, стрелявших из одного окопа в другой, лоб в лоб, людей, что убивали и умирали за свои идеалы или попросту потому, что по чистой случайности оказались там, где оказались (как большинство воюющих во всех известных миру гражданских войнах), зато именно там обнаруживалась засевшая в засадах сволота – преступники, соглашатели, воры и убийцы, бродившие с оружием в руках за сотни километров от фронта, безнаказанно убивая, пытая, насилуя и разбойничая. И абсолютно не важно, был ли на них милицейский комбинезон, монархистский красный берет или синяя рубашка фалангиста. Все они – подлые оппортунисты: как те, кому армейские офицеры препоручили самую грязную работу – казни и задуманный ими режим террора, – так и те, на другой стороне, кого представляло республиканское правительство, заложник того народа, который оно было вынуждено вооружить, но не имело возможности контролировать, пока народ этот, сбившись в бессчетное количество организаций, группировок и банд убийц и грабителей, действуя сам по себе и во имя Республики, занимался собственной яростной революцией, своим сведением счетов, своей охотой за священниками, буржуями и фашистами – реальными или мнимыми. Так было, даже когда их на это не уполномочивали никакие власти. Так что – осторожненько. Не все те, кто сегодня с гордостью вспоминает своих дедов, героических борцов за Испанию – республиканскую или националистическую, – имеют представление о том, что многие из этих дедов прошли войну, не сражаясь с равным себе противником, не убивая и погибая за свои идеалы или мыкая свою горькую долю, а вытаскивая на рассвете из их собственных домов каких-то бедолаг, наполняя кюветы и громоздя возле кладбищенской стены горы трупов школьных учителей, землевладельцев, священников, бывших военных, уже вышедших в отставку старых вояк, профсоюзных активистов, отдавших свои голоса за правых или за левых и даже просто владельцев чего-то такого, что попросту захотелось экспроприировать и прихватить с собой. Так что поменьше задирай нос, и в лесу будет меньше волков, Красная Шапочка.
75. И в хвост и в гриву
После перерождения военного переворота в гражданскую войну националисты – в отличие от республиканцев – со свойственной военному сословию четкостью осознали необходимость единого командования для наиболее эффективного осуществления этой бойни. Кроме того, нацистская Германия и фашистская Италия также требовали наличия конкретики для взаимодействия, им было нужно имя, лицо, с которым можно было решать вопросы финансовой, дипломатической и военной помощи. И их неизменным фаворитом стал генерал Франко. Ввиду непреложности этого факта мятежная хунта возложила на него в конце концов все полномочия, явно экстраординарные – этот низкорослый вояка-галисиец оказался везунчиком, – потому как генералы Санхурхо и Мола погибли в авиакатастрофах, каждый в своей. Так что, когда войска националистов потерпели неудачу в своей попытке взять Мадрид и дело приобрело явные признаки затяжной военной кампании, пламенный главнокомандующий принял решение действовать с мелочным и преступным спокойствием, без всякой спешки, надежно укрепляя захваченные территории и не обращая ни малейшего внимания на человеческие потери – что свои, что чужие. Окончательная победа могла и подождать, пока что хватало других дел, и задачи, в порядке очередности, еще предстояло решить: упрочить свою власть и зачистить тылы. Таким образом, пока военная часть истории, уже названная Национальным восстанием, развивалась своим чередом, медленно, но верно, новоиспеченный каудильо новой Испании взял в свои руки решение задачи концентрации власти и превращения страны в Единую, Великую и Свободную – по его собственным словам, – хотя все три слова и понимались им весьма своеобразно. Глубоко частным и специфическим образом. Поддержанным, кто бы сомневался, всеми прихлебателями, оппортунистами и потерявшими всякий стыд субъектами, которые в подобного рода случаях, без всякой оглядки на партийную или идеологическую принадлежность, имеют обыкновение приходить на помощь победителю, предлагая свои услуги. В сложившихся обстоятельствах лицемерная политика невмешательства западных демократий, решивших умыть руки в вопросе испанского конфликта, в большей степени благоприятствовала националистам, чем республиканцам. Поэтому, методично и без всякой спешки ведя войну, длительность которой была ему только на руку, щедро окропленный святой водой стараниями воодушевленного клира, при полном подчинении военных, уже успевших нейтрализовать слишком самостоятельных краснобереточников и фалангистов, заменив их запуганными и покорными святошами, хитрый, скрытный и бесстрастный генерал Франко (которого уже никто не осмеливался называть Франкито, как в те времена, когда он был командиром Терции в Марокко), соединив в своих руках все мыслимые и немыслимые полномочия, вознес сам себя на высоты власти в качестве диктатора нового национального государства. Имея в виду, что лидер Фаланги, Хосе Антонио, был только что расстрелян красными – еще один подарок судьбы, – карлисты в красных беретах взяты под контроль, а войска под командованием генералов демонстрировали полную лояльность (нелояльных очень тщательно вычищали), параллельно с боевыми действиями Франко стал претворять в жизнь безжалостную фашистско-милитаристскую национальную политику, основанную на двух ключевых пунктах: единство родины, находящейся под угрозой марксистских орд, и защита католической, апостольской и римской веры. Все те реформы, которые с такими усилиями, в бурных дебатах удалось реализовать Республике, пошли, ясное дело, к чертям собачьим. Репрессии были жестокими – и в хвост и в гриву. Смертная казнь за любые действия, связанные с забастовками или оппозицией, объявление вне закона партий и запрет любой профсоюзной деятельности, что оставляло рабочих и крестьян без всякой защиты. Земли вернулись к их прежним владельцам, а заводы и фабрики перешли в руки их старых хозяев. В сфере общественной и частной жизни, говоря словами историка Энрике Морадиельоса, «в руки католического духовенства вновь были переданы контроль над гражданскими практиками, а также деятельность в области образования и культуры». Особого внимания были удостоены практически все учителя – а до войны их было около пятидесяти одной тысячи: за ними было установлено наблюдение, на них были заведены дела, они были уволены, брошены в застенки или расстреляны. В школах снова было введено раздельное обучение для мальчиков и девочек, поскольку совместное обучение было сочтено «министерским преступлением против порядочных женщин», был упразднен развод, вместе с уничтожением всех созданных актов гражданского состояния – только вообразите себе бардак в семейной жизни от подобного обратного хода, – католические праздники стали государственными, а церковная цензура получила контроль буквально над всем подряд. Дети выкидывали в знак фашистского приветствия руки в своих школах; футболисты, тореро и зрители – на стадионах, на аренах для боя быков и в кинотеатрах; это делали даже епископы – смотреть на эти фотокарточки и то стыдно, – торжественно провожая каудильо после мессы. И в то же самое время тюрьмы переполнялись узниками, расстрельные команды со сдельной оплатой труда вкалывали без продыху, а женщины, возвращенные к своему благородному состоянию покорных подруг, католических супруг и матерей, обнаружили, что лишились всех тех важных социальных и политических достижений, которых они добились в эпоху Республики.
76. Берлин – Рим – Москва
Дойдя до этого пункта безумной внутрииспанской бойни длительностью в целых три года, следует указать на одно важное различие между республиканцами и националистами, которое объясняет многое, включая и финал трагедии. В то время как в лагере франкистов, с его военной дисциплиной и единым центром командования, все силы были скоординированы в целях достижения победы, республиканский лагерь представлял собой настоящий бедлам в плане политики и общественной сферы: безбрежное море несогласованности и соперничества, где каждый действовал на свой страх и риск, ну или пытался. После того как большинство армейских командиров и офицеров перешли на сторону путчистов, защита Республики оказалась в руках немногих оставшихся верными ей военных и разномастной, едва ли сколько-нибудь структурированной комбинации народной милиции, партий и профсоюзов. Сокрушительная реакция вооруженного народа, не позволившая путчистам добиться успеха в самых крупных городах и промышленных районах, таких как Мадрид, Барселона, Валенсия и Страна Басков, явилась спонтанной и не была скоординирована. Однако долгая война, которая была еще впереди, требовала объединенных действий, единого командования, дисциплины и организации военной силы, чтобы добиваться успехов в противостоянии профессиональной армии, ставшей противником. Однако то, что имелось у республиканцев в наличии скорее напоминало сумасшедший дом. Реальной власти не существовало, она была раздроблена, разделена на сотни социалистических, анархистских и коммунистических комитетов, советов и автономных органов власти, имевших весьма несходные идеи и намерения. Каждый из них самоопределялся как орган местной власти и действовал самостоятельно, и этот разнобой и соперничество (а дело, в числе прочего, доходило и до самого беззастенчивого физического уничтожения политических оппонентов: пока одни сражались на фронте, другие устраивали склоки и мочили друг друга в тылу) всю войну тяжким грузом будут висеть на всех усилиях республиканцев, приведя их к печальному финалу. «Попробуйте-ка сами управлять в окружении безумцев, если получится», – напишет в своих мемуарах Асанья. Отличное резюме. И вот к этой мешанине фракций, демагогии, разногласий, политических оппортунистов, фанатичных радикалов и неучей с пистолетом в руке и жаждой поучаствовать в дележе пирога прибавится к тому же, как вишенка на торте, иностранная интервенция. В то время как нацистская Германия и фашистская Италия помогали путчистам боеприпасами, самолетами и войсками, международный коммунизм собрал для Испании идеалистов-добровольцев в интернациональные бригады (бойцы которых будут гибнуть тысячами, как пушечное мясо); кроме того – что еще более значимо, – Советский Союз подрядился снабжать Республику оружием и боеприпасами, а также высококлассными советниками – политическими и военными экспертами, чье влияние на развитие конфликта невозможно переоценить. Итак, при раскладе типа «лебедь, рак и щука» дело принимало такой оборот, что вырисовывались две опции, которые очень скоро превратились в два непримиримых стремления: победить в войне, имея целью сохранить легитимность Республики, или воспользоваться войной, чтобы совершить настоящую социалистическую революцию. И именно второе продолжали считать своей основной и насущной задачей наиболее радикально настроенные левые. Особо выделялись анархисты: сопротивляясь любой форме мало-мальски серьезной власти, во время войны они представляли собой постоянный источник недисциплинированности и разного рода проблем (оспаривая приказы, отказываясь их выполнять, запросто уходя с передовой, чтобы навестить семью), и все это также давало повод для вооруженных столкновений. Радикальные социалисты под предводительством Ларго Кабальеро также не желали никакой формальной армии – «армии контрреволюции», как называл ее, кликая беду на свою голову, этот идиот, – и выступали исключительно за народную милицию, как будто милиция эта была способна оказывать достойное сопротивление эффективным франкистским войскам, то есть профессионалам с отличным командованием. И вот, пока одни пускали кровь противнику на фронте, другие били друг другу морды в тылу, сражаясь за власть, сводя на нет все военные усилия и достижения и обрекая Республику на целый ряд вооруженных и политических потрясений, результатом которых стали сменяющие друг друга, весьма нестабильные правительства – Хираля, Ларго Кабальеро, Негрина, – что с неизбежностью приведет к краху. К счастью для лагеря республиканцев, коммунисты, влияние которых все росло и росло, с их стальной дисциплиной и ясно поставленными задачами, держались той мысли, что первым делом нужно победить в войне. Впрочем, эта установка не слишком-то мешала людям Москвы, как испанцам, так и советским, при малейшей возможности расчищать пространство, избавляясь от политических противников: пуля в затылок – и вопрос решен. Но в конечном счете они смогли довольно успешно противостоять вооруженному напору националистов, сплотиться и – шаг за шагом, базируясь на замечательном пионерском опыте знаменитого Пятого полка[70], сформированного тоже из коммунистов, – создать Республиканскую народную армию.
77. Огнем и кровью
Военные и политические детали Гражданской войны, трех долгих и ужасных лет сидения в окопах, наступлений и кровавой бойни, международного участия, медленного и методичного продвижения франкистских войск и разложения законного правительства вследствие его внутренних разногласий – описаны во многих исторических трудах, как испанских, так и иностранных. Что позволяет мне не вдаваться в детали и не рисовать картинки. Мануэль Асанья, к примеру, подвел итоги происходившего в ярких строках своих воспоминаний: «Связать массы дисциплиной, заставить их стать частью военной организации государства, чьи органы управления зависят от правительства, для того чтобы иметь возможность вести военные действия согласно планам генерального штаба, – вот что было главной проблемой Республики». Несмотря на весь тот бардак, когда каждая фракция левых тянула на себя, преодолевая часть встававших перед ней трудностей, Республике все же удалось организовать стратегическую оборону – не исключавшую и важных наступательных операций, что позволило ей оказать достойное сопротивление противнику и продержаться до весны 1939-го. Однако, как выразился мушкетер Портос в гроте Локмария, было чересчур тяжело. Слишком много было игроков, и здесь Асанья вновь дает нам моментальный снимок панорамы, описывая ее в терминах, которые опять же должны нам кое-что напомнить из нашей сегодняшней жизни: «Не было Правосудия – каждый считал себя вправе вершить суд по собственному разумению и своими силами. Правительство абсолютно ничего не могло предпринять, поскольку ни наши границы, ни наши порты нам не принадлежали: они были в руках частных лиц, местных органов – провинциальных или областных; однако правительство, разумеется, не могло подчинить их своей воле». К этому следует добавить, что в отличие от зоны националистов, где все делалось по принципу
78. Не мир, но победа
Итак, после трех лет смертоубийства и кошмара, по словам великого актера Агустина Гонсалеса в фильме «Велосипеды только для лета» (снятого по мотивам театральной пьесы Фернандо Фернана Гомеса), наступил «не мир, но победа». Взяв в плен и разоружив Красную армию, национальные войска, как говорилось в финальной сводке генерального штаба франкистов, достигли своей конечной военной цели, в то время как патетические остатки Республики трагическими ручейками растекались между кладбищами, тюрьмами и эмиграцией. Поскольку в нашем распоряжении имеются самые разные фотодокументы, от глупых описаний я воздержусь. Обо всем этом вы знаете не хуже меня: около четырехсот тысяч погибших с обеих сторон – не считая смертей от голода и болезней – и полмиллиона изгнанников: шоссе, наводненные несчастными беглецами, перепуганные и голодные дети, уходящие за границу вместе с родителями, немощные старики, кутающиеся в шали, старый и больной Антонио Мачадо вместе с матерью на пути к своему печальному финалу на юге Франции. На пути туда, где этих измученных и униженных беглецов поместят в концентрационные лагеря под безжалостный надзор сенегальских солдат. К тому времени несчастные, кому не удалось бежать, или же простофили, доверившиеся обещанию, мол, «те, у кого руки не обагрены кровью, могут быть спокойны», – были уже задержаны, просеяны сквозь мелкое сито, избиты, посажены за решетку или расстреляны по решению чрезвычайных трибуналов, в составе которых бок о бок с расстрельной командой (никто же не хотел загубить их бессмертные души, ведь Господь милостив) наготове всегда имелся священник – для оказания последней духовной помощи. В жизнь претворялся лозунг: тотальная зачистка, абсолютное искоренение всего левого, всех профсоюзов, любого либерализма, атеизма, республиканизма, а также всего того, от чего попахивало, хотя бы слегка, демократией и свободой. То есть теми отвратительными словами, которые, по мнению каудильо и его сторонников – уже, естественно, исчислявшихся миллионами, – довели Испанию до беды. Триста тысяч политических заключенных ожидали в тюрьмах своей участи, в то время как путем бумажной волокиты решался вопрос, что им выпадет: нары или стенка. А пока эти несчастные платили по своим и чужим счетам, а другие несчастные уходили в изгнание в чем были, главные ответственные за бардак и разгром, то есть политики, их ближний круг и немалое количество разной швали, в том числе и всем известные убийцы, кто уже давным-давно, в ожидании неизбежного, вывел за границу капиталы и открыл там бизнесы, – устроились за рубежами родины вполне комфортно, дабы пожинать плоды своих темных делишек, воровства и грабежей (тема банковских счетов за границей возникла отнюдь не сегодня). Весьма немногие из действительно виновных политиков или из наиболее заметных убийц, смешавших с грязью и покрывших кровью Республику, попали под репрессии победителей. Кто-кто, но эти-то дураками не были. И дали деру, узрев приближение конца. Франкисты в основном набивали в тюрьмы и ставили к стенке мелкую рыбешку, людей второго ряда: увальней, неудачников или тех, кому просто не повезло вовремя унести ноги. И уже за границей, в эмиграции, имея поддержку: одни – своих московских хозяев, а другие – своих банковских счетов, в то время как десятки тысяч других несчастных сидели друг у друга на головах в концентрационных лагерях, – бессовестные руководители, разрушившие своей подлостью, неверием, неумением приходить к согласию и амбициями не только Республику, но и надежды на справедливость и свободу, продолжали драться друг с другом, обмениваясь оскорблениями, обвинениями и даже порой пулями, не переставая сводить свои грязные счеты. А тем временем в Испании, словно по-другому и быть не могло, человеческая природа являла себя в своей классической и неизбежной очевидности: принимая меры предосторожности, все встречали победителя овациями, толпы народу (вдруг обнаружившие, что они всю жизнь были истинно правыми) бросились в церкви на мессу, выстроились в очередь за партийным билетом Фаланги, начали в знак приветствия бросать вверх руку – в кино, на футболе и на корриде. Один показательный пример, который сгодился бы и для любого другого уголка Испании: улицы Барселоны, по которым сегодня тысячами гуляют пламенные патриоты своей малой родины, размахивая эстеладами[71] и сеньерами[72], заполнились тогда отцами и дедами этих самых патриотов, причем в большем, чем сегодня, количестве, со знаменами рохигуальда[73], выброшенными вверх руками, лицами, обращенными к солнцу, и – «над Испанией встает рассвет»[74]. Погуглите, если есть желание. Откройте пару книг, посмотрите на фотокарточки и загляните в газеты того времени. «Каталония с каудильо», – гласит один из транспарантов над головами огромной толпы. И картинка эта подошла бы для любой точки на карте Испании, как и до сих пор годится для любой точки на карте мира. Феномен этот (искренних людей выведем за скобки, они-то всегда есть) называется выживанием.
79. Единая, великая и свободная, но не слишком
Когда некий папа – в нашем случае Пий XII – называет некую страну «избранным Богом народом, неприступным бастионом католической веры», совершенно ясно, что тот, кто управляет этой страной, будет управлять ею еще долго. В тонкости нюха Ватикан никому не переплюнуть, а уж тем более в 1939 году, со Второй мировой на пороге. История с Испанией и Франко была кристально ясной. Генерал, в наименьшей степени скомпрометированный в государственном перевороте против Республики, но при этом именно тот, в чьих руках сосредоточилась абсолютная власть, хладнокровный вояка, который жестко, без комплексов и спешки руководил методичной мясорубкой Гражданской войны, протянет немалый срок. А кто этого не видит – просто слеп. Победоносный франкизм не был военной хунтой, потому что не военные стояли у власти, не был он и фашистским режимом, потому что правили не фашисты. Это была авторитарная личная диктатура, диктатура Франсиско Франко Баамонде – того самого галисийца: осторожного, умного, умеющего маневрировать, без каких-либо иных ограничителей, кроме его глубоко личной совести пламенного католика, антикоммуниста и радикальнейшего патриота. Все остальное – армия, Фаланга, карлисты, вообще все испанцы – было ему до лампочки. Это все не более чем просто инструменты для претворения в жизнь той идеи Испании, что была у него в голове. А в соответствии с этой идеей он сам и есть Испания. Так что с самого первого момента этот хитрюга-наперсточник с фантастической ловкостью управлялся и со стаканчиками, и со зрителями. Обезглавив Фалангу и карлистское движение и превратив сторонников того и другого в марионеток (Хосе Антонио расстреляли красные, а Фаля Конде, лидера карлистов, вышвырнул из Испании не кто иной, как Франко, пригрозив сделать с ним то же самое), новый и отныне единственный хозяин всей этой братии использовал фашистскую идеологию, в которую сам никогда по-настоящему не верил, чтобы придать своему режиму некую стилистику. Ту, что гармонировала бы с режимами его кумовьев, которые подсобили ему в войне, были на тот момент главными мачо Европы и за которыми, казалось, будущее: Гитлера и Муссолини. Ну а поскольку супермодным на тот момент времени было не что иное, как парады, выкинутая вверх рука и истинно мужская концепция родины, войны и жизни, каудильо, величаемый также всегда имевшимися под рукой в подобных случаях оппортунистами и подхалимами генералиссимусом, под звуки горна и барабанной дроби подписался на весь пакет целиком. Имея поддержку финансовой олигархии и крупных землевладельцев, карлистов он постепенно отодвинул в сторонку, поскольку пушечного мяса для войны уже не требовалось, а Фаланге – покорным фалангистам, а других к тому времени практически уже и не было – препоручил общественный контроль и надзор за состоянием дел, набор новых кадров, бюрократию, профсоюзную деятельность, воспитание молодежи в целях обеспечения будущего и всякое такое. Да еще и в тесном контакте и гармонии с католической церковью, в чьи руки он в качестве компенсации за святую воду, которой представители Бога на земле окропили победоносные знамена, передал контроль за образованием, общественной жизнью, моралью, а также добрыми нравами и традициями. Приходские священники и епископы контролировали все, вплоть до самых интимных подробностей семейной и супружеской жизни. «Даже и не думай разрешать такие вещи своему мужу, дочь моя». В таком вот духе. Так начинался первый этап франкизма (который позже, как и любой оппортунизм без истинной идеологии, будет меняться в зависимости от того, куда подует ветер в международной политике и в реальной жизни), имея на руках страну, разрушенную войной и запуганную победителями, страну под надзором новой, не знающей жалости полиции, с тюрьмами, забитыми политическими заключенными, и сдельно, без отдыха работающими расстрельными командами. А за границей в эмиграции оказались лучшие испанские мозги – те интеллектуалы, кто был вынужден оставить родину, чтобы избежать тюрьмы или стенки, в то время как за их кафедрами устраивались ныне, сводя счеты, совсем другие высоколобые – плоть от плоти нового режима. «Мы – бо́льшие паписты, чем сам папа», – заявил без обиняков ректор Валенсийского университета. Оказавшись в таких руках, Испания превратилась в траурную юдоль слез и печали, обнищавшую, больную, жалкую, покорную, запуганную и серую, с единственной отдушиной в виде корриды, футбола и радио – еще одного фундаментального инструмента консолидации общества. Люди умирали от голода и туберкулеза, в то время как служители режима, бюрократы и другие бесстыжие морды наживались. Повсюду – продуктовые карточки, цензура, бесконечные бумажки, патриотическая риторика с нотками тоски по утерянной империи, черный рынок, страх, униженность и моральная нищета. Тоскливая Испания казармы, конторы и ризницы. Черно-белый мир. Как цинично заметил дипломат, блестящий писатель и интеллектуал из правого лагеря Агустин де Фокса, которого никак нельзя заподозрить в противостоянии режиму: «Мы живем при диктатуре, слегка сдобренной коррупцией».
80. Разгромленные, но не сломленные
Факт остается фактом: Франко был мужиком фартовым. Хитрым и хладнокровным, как и его родная мама, но с особой удачей – baraka[75], как он сам, будучи ветераном войн в Африке, говаривал, – сидевшей у него на плече, словно попугай у пирата. Когда он заваривал всю эту кашу против Республики, те, кто практически командовал в Европе, были одного с ним поля ягода, так что они подставили ему дружеское плечо и помогли победить. А вот когда эти дружки-приятели потерпели поражение во Второй мировой войне, то стало ясно, что западным державам-победительницам – с Соединенными Штатами Америки во главе, – к тому времени уже раскусившим, что такое этот Сталин с его волчьими ушами и какую угрозу представляет собой заглотившая пол-Европы Советская Россия, оказались совершенно необходимы такие фигуры, как Франко, чтобы почувствовать себя на континенте устойчиво, открыть военные базы, завязать антикоммунистические связи и всякое такое. Так что диктатору простили его диктатуру, ну или стали смотреть на нее сквозь пальцы, позабыв его старые грешки, зловещие дружеские узы и огромные кладбища под луной. По этой причине живущие в изгнании испанцы, или некоторые из них, те, что не смирились и все еще хотели драться, другими словами, те, кто ожидал, что после победы над нацистами и фашистами настанет очередь Франко, остались со своими желаниями наедине. «Кому ж теперь мне мстить?» – как сказано в «Мести дона Мендо». (Автора которой, кстати, Муньоса Секу, франкисты же и расстреляли.) Эти наивные люди думали, что, когда мировая война закончится, они, поддержанные победителями, вернутся в Испанию, однако – ничего подобного. И вовсе не потому, что они этого не заслужили. Немалое число из тех республиканцев, что перешли Пиренеи с буквально наступавшими им на пятки Терцией и маврами Франко, подняв кулаки с зажатой в них горстью испанской земли, глотая горечь изгнания и нищеты, были разгромлены, но не сломлены. Поэтому в 1940-м, когда в очередной раз опытным путем было установлено, что дороги Франции обсажены с двух сторон деревьями ровно для того, чтобы немцы могли завоевывать эту землю с комфортом, по тенечку, а армия лягушатников вместе с их линией Мажино и их опереточными генералами слилась – в одном из самых постыдных в Истории поражений, – вот тогда-то немытые и завшивевшие испанские республиканцы, те, кого французы унижали и держали в концлагерях, пораскинув мозгами, приняли простое решение: «немцы – с одной стороны, франкистская Испания – с другой, – короче говоря, товарищи, мы в полной заднице, и деваться нам некуда. Так что давайте, по крайней мере, продадим свою шкуру подороже». Ну и гулять так гулять: сотни этих ветеранов с трехлетним опытом боевых действий за плечами, мужчины и женщины – твердые как кремень, – взяли в руки оружие, которое армия лягушатников при отступлении побросала, и принялись отстреливать немцев, скрываясь в лесах и поначалу превратившись в инструкторов, а позже – став важнейшим ядром того самого Сопротивления, которым так гордятся французы, действовавшего в городах, а также освоившего методы партизанской войны. И нет лучшего способа в этом убедиться, как проехавшись по городкам и местечкам соседней страны, где с ошеломляющей регулярностью вам будут попадаться на глаза памятники с надписью: «Испанским воинам, погибшим за Францию». Воинам, да еще каким! Одни, захваченные в плен нацистами и отвергнутые франкистской Испанией, окончили свои жизни в лагерях смерти. Другие пали с оружием в руках или дожили до освобождения. Путь многих из них – всячески рекомендую прочесть роман «Девятая» Эвелин Мескиды – был настоящей эпопеей; как в случае тех, кто, записавшись во французский Иностранный легион либо бежав на север Африки, влился в конце концов в свободные французские войска генерала де Голля, отправился из Центральной Африки в Англию, а оттуда – в Нормандию. А уж потом, вместе с дивизией Леклерка, они освобождали Париж, сражались и умирали на германской территории, и те, кому из них суждено было выжить, дошли до штаб-квартиры фюрера (мне выпала честь целых пять лет заседать в Испанской королевской академии вместе с одним из них, Клаудио Гильеном Каэном, сыном поэта Хорхе Гильена). И до сих пор все в душе переворачивается и слеза выступает на глазах, когда случается увидеть на фотокарточках и в старых документальных лентах об освобождении Парижа, как идут по улицам броневые машины союзников, а парижане встречают их аплодисментами и поцелуями, и вдруг ты замечаешь, что среди этих военных полно низеньких, смуглых и улыбающихся от уха до уха чуваков в распахнутых на груди мундирах и с неизменной недокуренной цигаркой в углу рта, а потом ты с удивлением читаешь то, что эти неистребимые ребята написали на стальной броне, окрестив свои танки именами: «Герника», «Гвадалахара», «Брунете», «Дон Кихот» или «Цыганская Испания»[76].
81. Испанцы в России
Во время Второй мировой войны наши соотечественники оказывались не только в лагерях смерти, во французском Сопротивлении или с войсками союзников на полях сражений Западной Европы. Республиканская диаспора была огромной, так что на Восточном фронте, где схлестнулись нацистская Германия и Советский Союз, тоже звучали ругательства, молитвы или распевались куплеты на испанском языке. Как написал Понс Прадес, многие из тех мужчин и женщин, что перешли Пиренеи «с лохматыми головами, грязные, вонючие, заросшие щетиной, как попрошайки, чья форма была испещрена пятнами крови и дырами от свинца, но со взором мечтателей», побежденными себя не чувствовали. Потому что есть такие люди, что никогда не сдаются или забывают это сделать. Их корни и их судьбы были самыми разными: это и дети, отправленные в Советский Союз во время Гражданской войны, и республиканцы-моряки в эмиграции, и молодые летчики, уехавшие учиться в Москву, и коммунисты, исполненные решимости не слагать оружия. Вот из них-то и вышло то немалое число воинов, что сражались с вермахтом в составе русской армии, воевали партизанами в тылу врага или были летчиками-истребителями. Один из них, Хосе Паскуаль Сантамария, по прозвищу Папай, был посмертно награжден орденом Ленина за оборону Сталинграда. А когда в газете «Защитник Отечества» появился заголовок «Будем громить врага, как летчики капитана Александра Герасимова», мало кто знал, что этим героическим капитаном Герасимовым на самом деле был Альфонсо Мартин Гарсия, известный среди однополчан под именем Мадридец. И мало кому известно о том, что саперная рота под командованием лейтенанта Мануэля Альберди, полностью укомплектованная испанцами, прошла с боями от Москвы до Берлина, не отказав себе в удовольствии переименовать кое-какие берлинские улицы, мелом написав на табличках имена своих погибших товарищей поверх старых названий. А что касается партизанской войны, так перечень участвовавших в ней испанцев рискует стать нескончаемым, вновь подтверждая правоту старой и мрачной поговорки: «Нет воина опаснее, чем загнанный в угол испанец с оружием в руках». Сотни неистребимых республиканцев-эмигрантов сражались и умирали именно так: в бою или казненные нацистами, по обе стороны линии германо-русского фронта на всем его протяжении, а также в Чехословакии, Польше, Югославии и других местах на Балканах. Официальные цифры говорят сами за себя: два Героя Советского Союза, два кавалера ордена Ленина, семьдесят кавалеров орденов Красного Знамени и Красной Звезды (одна из них – женщина: Мария Пардина, уроженка мадридского района Куатро-Каминос) и еще шестьсот пятьдесят разных других наград, полученных за битвы под Москвой, под Ленинградом, за оборону Сталинграда и за взятие Берлина, а также сотни и сотни безымянных могил. И опять же именно в России вновь имел место один из тех горестных парадоксов, что обычны для нашей истории и нашей перманентной гражданской войны; потому что именно на Ленинградском фронте испанцы в очередной раз боролись с испанцами. С одной стороны – испанцы в рядах партизан и Советской армии, а с другой – солдаты Голубой дивизии: добровольческого испанского воинского подразделения, отправленного в Россию генералом Франко, который тем самым выполнял свои обязательства перед гитлеровской Германией. А в дивизии этой, не преминем отметить, кого только не было. Прежде всего там имелось твердое ядро фалангистов и кадровых военных, но кроме них – еще и добровольцы самых разных мастей: от ищущих приключений на свою голову юнцов до безработных и оголодавших бедняков, прельстившихся фронтовой кухней, или подозрительных для режима людей, которые таким способом надеялись спасти свою жизнь либо облегчить участь арестованного или попавшего под подозрение родственника. А фишка в том, что, даже воюя на стороне тех, кто отстаивал позорные цели, они тем не менее продемонстрировали в России поразительную стойкость и мужество, сражаясь при адском холоде, в снегу и во льду, на Волховском фронте, совершая практически самоубийственный подвиг на озере Ильмень (двести восемь испанских солдат из Лыжной роты при пятидесятиградусном морозе участвовали в боевой операции, по окончании которой в строю осталось двенадцать), на Ленинградском фронте или под Красным Бором, где прогнулся весь германский фронт, кроме того участка, на котором в течение самого долгого в их жизни дня насмерть стояли пять тысяч испанцев, отбиваясь отчаянно, как дикие звери, выдерживая массированную атаку сорока пяти тысяч советских солдат и ста танков. С результатом: одна рота уничтожена, несколько рот понесли тяжелые потери, а другие вызывают артиллерийский огонь на себя, потому что на их позиции в большом количестве прорвались русские и с ними ведется рукопашный бой. Наконец испанцы удостоились следующего отзыва Гитлера: «Чрезвычайно храбры, стойко переносят лишения, но чудовищно недисциплинированны». Так что и те и другие, как красные, так и голубые, в который раз в нашей скорбной истории подтвердили правоту той старинной средневековой поговорки, что звучит для нас вечным национальным проклятием: «Чтоб вассалом быть хорошим, надобен сеньор хороший».
82. Одни-одинешеньки
Во время Второй мировой войны Испания стояла в сторонке: отчасти по той причине, что мы и так были истощены донельзя нашей собственной войной, а отчасти потому, что естественные друзья генерала Франко, Германия и Италия, не пошли ему навстречу ни по поводу его территориальных притязаний, ни в отношении каких-либо других его требований, выставленных им как условие для вступления страны в войну. Однако Голубая дивизия отправилась-таки на русский фронт, а поставки вольфрама позволили каудильо не потерять лицо в отношениях со своими кумовьями, причем поставки эти он растянул ровно до тех самых пор, пока дела не приобрели для них совсем худой оборот. Потому как правда жизни заключается в том, что хотя галисийский мясник был у нас на все руки, но он к тому же оказался еще и исключительно выдающимся ловкачом. А то как бы удалось ему сорок лет держать за ручку раскаленную сковородку, после чего спокойно умереть в собственной постели? Фокус был в том, что после их поражения, воспользовавшись тем обстоятельством, что сталинский Советский Союз уже явил миру свой зловещий лик, Франко потихонечку, осторожненько стал подгребать к победителям, типа: давайте укреплять бастион Запада. Честно говоря, именно это и помогло ему выжить в первые послевоенные годы. На начальном же этапе победивший франкистский режим столкнулся с целым рядом проблем, часть которых он решил с помощью старых добрых методов – тюрьмы, стенки и братской могилы, – а другие либо разрешились сами собой, либо расхлебывались в час по чайной ложке. Главной проблемой являлась абсолютная внешняя изоляция вкупе с неизменным намерением находящейся в эмиграции оппозиции свергнуть диктатуру. Был тут один примечательный эпизод, ну или он мог бы стать таковым, если бы дело выгорело. Речь идет о проникновении к нам с территории Франции нескольких партизанских отрядов – в основном из коммунистов, – их называли маки́. И было в их рядах полно республиканцев, которые совсем недавно побороли нацистов и наивно полагали, бедняги, что теперь-то очередь дошла до наших нацистов, местных. И вот, значит, возвращаются эти смельчаки в Испанию с намерением поднять народ на восстание. Только вот ведь что вышло: оказалось, что у народа других проблем выше крыши и его, кроме всего прочего, держат на крючке, так что единственное, чего он хочет, так это выжить, и ему до лампочки, будет он выживать при диктатуре, диктадуре или диктамуре – или же при правлении какого-нибудь клоуна из погорелого театра. Так что героическая авантюра маки окончилась ровно так, как в Испании заканчиваются все героические авантюры, – горсткой скачущих по горам, как свора собак, чуваков, которых отстреливают штурмовые отряды Гражданской гвардии и армии. А между тем ответственные за все это дело политики, сидящие за границей, целые и невредимые, включая и тех из них, что как сыр в масле катаются в России или во Франции, умывают руки, бросив этих смельчаков, как окурок. В любом случае о СССР и русских нам с вами непременно следует вспомнить – вспомнить здесь, в стране, где с памятью всегда было не слава богу. Так вот, хоть и немало было испанцев, что плечо к плечу с русскими боролись против нацизма и стали героями Советского Союза, других эта удача, или чем там оно было, обошла стороной. Многие испанские моряки, эвакуированные дети республиканцев и летчики-курсанты, которые оставались там на момент окончания нашей Гражданской войны, а позже обратились к властям с просьбой о возвращении в Испанию или об освобождении из пролетарского рая, подверглись самым жестоким преследованиям, были посажены в тюрьмы, казнены или сосланы в Сибирь по приказу этого сукина сына по имени Иосиф Сталин. Человека – здесь уж что есть, то есть, особенно глядя на это из сегодняшнего дня, – который за свое блестящее правление, или приведение в исполнение, уничтожил больше народу в Советском Союзе и Восточной Европе, чем нацисты. Приводили в исполнение приговоры, что означало – убивать. И в этом приведении в исполнение, в этом уничтожении испанцев, не попадавших в ногу советскому маршу, Сталину с горячим энтузиазмом сообщников помогали покорные руководители испанских коммунистов (Сантьяго Каррильо, Пассионария, Модесто, Листер) – те, кто после поражения нашел для себя там убежище и кто уже со времени Гражданской войны был настоящим экспертом в борьбе за власть, в свойствах биссектрисы и в науке выживания с таким ее приложением, как ликвидация соотечественников-диссидентов. И вот вам еще один печальный парадокс: бывшим испанским республиканцам, что стали жертвами сталинских репрессий, суждено было повстречаться с другими испанцами – пленными из Голубой дивизии – в тех же сибирских лагерях ГУЛАГа. Но сарказм судеб на этом не закончился, потому что выжившие и с той и с другой стороны в 50-е годы, уже после смерти Сталина, были репатриированы вместе, на одних и тех же кораблях, – в родную Испанию, где в эти годы франкистская диктатура только начинает преодолевать первоначальную изоляцию и глубочайший экономический кризис, а также голод, бедность и нищету (туберкулез вообще стал нашей национальной болезнью), то есть последствия Гражданской войны. А куковали мы в те скорбные годы одни-одинешеньки, перебиваясь с хлеба на воду за счет собственных скудных ресурсов, куцые, с обвисшими ушами, без какой-либо иной помощи извне, чем та, что была оказана Португалией и Аргентиной, о чем нам не следует забывать. Для остального мира мы стали прокаженными. А франкизм, кто бы сомневался, всем этим воспользовался, чтобы сомкнуть ряды и сплотиться.
83. Новые хозяева
Обобщая, можно сказать (и в этом, как правило, сходятся все историки), что франкистский режим прошел три этапа: жесткий, средний и мягкий. Что-то вроде разных видов сыра: твердого, полутвердого и моцареллы. Здесь еще раз стоит повторить, чтобы нам лучше понять друг друга, что тот долгий период
84. Грех есть преступление
«Национал-католицизм» – вот нужное слово. То, которым можно определить ситуацию. Краеугольный камень святого Петра – вот та опора, если оставить в стороне армию и Фалангу, на которой воздвиг свое детище Франко. Католическая церковь заплатила очень высокую цену в годы Республики и Гражданской войны, и цена эта – сожженные церкви и сотни священников и верующих, подло убитых только по той причине, что они были теми, кем были. Ее поддержка (за исключением некоторых баскских и каталонских священников, которые попали под репрессии, были арестованы и даже в некоторых случаях тихо, без огласки, расстреляны) сыграла решающую роль в том, что националисты назовут антимарксистским крестовым походом. Пришло время воздать по заслугам, доверив единственной истинной религии дело исправления заблудших овец. Гражданский брак и развод были аннулированы, аборт стал уголовно наказуемым деянием, а в школах ввели строгое разделение обучающихся в соответствии с полом. Общество, мораль, обычаи, театральные постановки, школьное образование – это все было поставлено под надзор бдительного ока клира, включавшего в себя и таких епископов, которые в начальный период существования режима приветствовали каудильо у входа в храм, вздымая вверх руку. Справедливости ради, следует признать, что встречались также прелаты и священники, которые далеко не полностью вписались в предложенную парадигму. Однако общей тенденцией было смирение и овации режиму в обмен на переданный церкви контроль над школой и обществом, полученные гражданские привилегии, помощь семинариям – голод и ситуация способствовали росту числа внезапно обнаруживших в себе призвание к духовному – евангелические миссии, экономическую поддержку и налоговые льготы. И это все – вовсе не маковая росинка, потому как священник в действительности обладал гораздо большими полномочиями, чем генерал (как говорит мой хороший товарищ Эслава Галан, «быть в то время попом – это что-то»). Кроме того, религиозные организации мирян типа «Католического действия», «Детей Марии» и им подобных оказались удобной платформой для того, чтобы под должным духовным и политическим контролем формировалось некое участие в общественных делах; другими словами, это был выпускной клапан для тех, кто не мог выплеснуть накопившееся недовольство и удовлетворить свои потребности в нормальной политической деятельности или участии в профсоюзном движении, отсутствовавших с конца войны. Результатом окропления всего и вся святой водой стало то, что католическая церковь воспарила до неслыханных ранее высот: ожесточенные проповеди, направленные против танцев в обнимку, что, конечно же, есть не что иное, как дьявольское наущение, против купальных костюмов и против всего, что могло бы нести в себе или возбуждать греховные помыслы. Одержимость одеждой приняла болезненный характер, цензура лезла из всех щелей, кино для взрослых с купюрами стало уже притчей во языцех, а религиозные тексты того времени с их рекомендациями и запретами по части морали выглядят сегодня образчиками литературы гротеска, где глупость, фанатизм и извращенность больных умов, пораженных лицемерием и подлостью, достигают дотоле невиданных пределов: «Танцы посягают на нашу Родину: с изнеженной и развращенной молодежью она не сможет быть сильной и великой», – утверждал, к примеру, епископ Ибицы; а архиепископ Севильский вбивал в этот гроб последний гвоздь, характеризуя объятия под музыку как «пытку для исповедников и излюбленное празднество сатаны». Само собой разумеется, главным виновником всего этого была назначена женщина – дьявольское отродье, и на то, чтобы удержать ее на пути истинном, на пути целомудрия и достоинства, изъяв ее из суматохи жизни, дабы превратить в образцовую супругу и мать, были направлены усилия церкви и режима, всячески ее оберегающих. Согласно «Закону о труде» было необходимо «освободить замужнюю женщину от фабрики и завода». Женщина – неоспоримая ось и средоточие христианской семьи; исходя из этого, а также следуя стремлению вернуть ее к домашнему очагу, от которого ей никогда и не следовало удаляться, были аннулированы все республиканские законы о женской эмансипации, что по ветру пустило все права женщины – гражданские, политические, трудовые, то есть все то, что когда-то освободило ее от подчинения мужчине. Независимость женщины, ее право распоряжаться собственным телом, аборт и сексуальность во всех ее проявлениях – все это стало грехом. А грех превратился в преступление, причем в прямом смысле этого слова, проникнув в Уголовный кодекс. За «неподобающее поведение» полагались штрафы и тюремное заключение. К чему, понятно, присовокуплялась подлость человеческой натуры, всегда готовой показать пальцем, устроить бойкот или донести – имеются в виду благочестивые соседи – тогдашние, сегодняшние, вечные – на женщин, так или иначе опозоренных или затронутых скандалом (то есть на тех, кто, поясним, пренебрегал принятым тогда хиджабом, если позволите мне метафору). Что уж тут говорить об альтернативной или какой-то иной сексуальности. На протяжении двух или даже трех последних веков никогда еще не преследовали гомосексуалистов с такой силой, как в мрачные годы первого этапа франкизма и какое-то время после. Никогда еще слово «педераст» не произносилось с таким презрением и такой яростью.
85. Франко отмывают
Мы уже как-то раз упоминали, что Франко был парнем фартовым, что звезда его не гасла и исправно предоставляла ему все возможности жуировать жизнью. Откуда-то снизу слегка попахивало реставрацией монархии, отложенной до лучших времен, – спешки-то никакой не было, однако кандидатура дона Хуана де Бурбона, сына ниспровергнутого Альфонса XIII, которого Франко не хотел видеть даже на картинке, исключалась. «Испания – монархия, ладно, – говорил чувак. – Но ведь это мне, каудильо по прозвищу Генералиссимус, решать, когда она созреет, чтобы стать монархией официально. Займемся-ка мы лучше воспитанием его сынка, Хуанито, и подождем, пока он подрастет. А пока суд да дело, все могут присесть, дело-то нескорое». Его счастливая звезда ярко засверкала где-то к 1950 году, то есть спустя одиннадцать лет после победы франкистов, когда холодная война довела конфронтацию Запада и Советского Союза до белого каления. После тяжких времен первого этапа, когда режим был поставлен в условия жесткой международной изоляции, Соединенные Штаты и их друзья по голубой планете уже стали рассматривать Испанию как экстраординарной стратегической ценности союзника по антикоммунистическому блоку. Так что вдруг случились и ласковые слова, и официальные визиты, и экономическая помощь, и военные базы, и туризм, и кино, снятое прямо здесь. И Франко – ловкач, каких еще поискать, – тут же увидел щелочку, в которую можно просочиться. Рестораны Мадрида, Барселоны и Севильи наполнились голливудскими актерами, Ава Гарднер закрутила любовь с тореро Луисом Мигелем Домингином – отцом Мигеля Бозе, – и ему тут же отчаянно начала завидовать вся мужская часть населения Испании. Вишенкой на торте – фотография Франко на пару с Эйзенхауэром – генералом-победителем войск нацистов, а тогда уже и президентом США, – как они едут в автомобиле по Гран-Вия. Картинка, которая навсегда провела черту между тем, что было прежде, и тем, что есть теперь. Испания перестала быть международным изгоем, вступила в Организацию Объединенных Наций, а кто старое помянет – тому глаз вон. Ничто из этого, конечно же, ни в коей мере не изменило общих черт режима. Разве что уже не расстреливали, или расстреливали в меньших масштабах. Или душили гарротой. Но только тех, кого режим счел злодеями из злодеев. Все остальные как-то перебивались – при условии покорности и осторожности. Была проведена частичная амнистия, многих выпустили из тюрем, а тем, кто находился в изгнании, было разрешено вернуться, если за ними не числилось криминала. И в числе возвращенцев были мировой известности интеллектуалы, такие как Мараньон и Ортега-и-Гассет, на всякий случай уехавшие из Испании после войны. Наступил период так называемого открывания[78], скорее, правда, очень робкого «приоткрывания», однако он таки способствовал нормализации жизни – настолько, насколько это было возможно. Испания оставалась прежде всего страной аграрной, так что на очереди была индустриализация, на первых порах не слишком удачная. И началась эмиграция – массовая, печальная: из деревни – в промышленно развитые города, а также за границу. Но этих едва слышных либеральных ноток явно не хватило, как и туризма. Залихватского свиста не получилось. По этой причине Франко, а он был кем угодно, но только не дураком, поотбирал министерские портфели у фалангистских динозавров и ветеранов фронтов Гражданской войны – опираясь в этом на адмирала Карреро Бланко, свою правую руку, – и доверил их более молодому поколению – людям, имевшим университетские дипломы в области экономики или права. Это были так называемые технократы (кое-кто из них являлся членом «Опус Деи»[79] – церковь всегда предпочитала складывать яйца в разные корзины). Вот они и дали старт – не без внутренних ошибок и разных косяков, но все же в конце концов обеспечив условия для того очевидного прогресса, который обозначился в Испании в 60-е годы, когда возник и средний городской класс, и промышленные рабочие, ставшие преобладающими социальными группами. Появилась возможность дышать. Тем не менее это движение вперед, в экономике бесспорное, не было таковым ни в области культуры, ни в политике. С одной стороны, жесточайшая цензура давила свободную мысль и возносила к самым высотам, за редкими и заметными исключениями, посредственных прихлебателей режима. С другой – разгром республиканцев и, как следствие, бегство наиболее выдающихся интеллектуалов, ученых, писателей и артистов, многие из которых уже никогда не вернутся, обогатило приютившие их страны – Мексику, Аргентину, Францию, Пуэрто-Рико, – однако истощило Испанию, причинив ей невосполнимый ущерб, последствия которого мы ощущаем до сих пор. А что касается политики, то социальные процессы, эмиграция и промышленный рост пробудили уснувшее было протестное движение, и снова начали проявляться, поначалу очень робко, социальные конфликты. Радио и футбола для развлечения людей и сохранения их спокойствия стало не хватать. В университетах рождались студенческие волнения, а на промышленных предприятиях случились первые с конца Гражданской войны забастовки. В ответ режим усилил полицейское давление и репрессии. Но уже было совершенно ясно, что времена меняются. И что Франко не вечен.
86. Война, о которой молчали
В 1957–1958 годах, как раз посередке франкистской эпохи, случилась война, которую правительство постаралось – и ему это удалось – скрыть от испанцев настолько, насколько это было возможно. По крайней мере, в той части, что касалась ее наиболее трагичных и кровавых последствий. Речь идет о самой настоящей войне – африканской и колониальной, – вполне в духе традиции великих трагедий, регулярно обагряющих кровью нашу историю. Оплачивать счета этой войны выпало, как обычно, нашим несчастным рекрутам, ставшим жертвами недальновидности и нерасторопности, то есть вечному пушечному мясу. Все началось с обретения Марокко независимости в 1956 году, после чего король Мухаммед V – дедушка нынешнего монарха – предъявил претензию на территории, расположенные к юго-западу от новоиспеченного государства, то есть на Ифни и Западную Сахару, которые уже более столетия находились под суверенитетом Испании. Обычная классическая война, в привычном для местного населения стиле мятежей и бунтов, но на этот раз – с участием хорошо вооруженных и горящих энтузиазмом марокканских войск (наше же серьезное вооружение все было штатовское, а Соединенные Штаты на его использование в этом конфликте ввели запрет), и началась она со всеобщего восстания, разрыва всех видов связи с небольшими испанскими гарнизонами и осады города Ифни. И город этот, находясь под защитой четырех батальонов Легиона, стоял крепко, как скала. Но настоящая трагедия случилась гораздо дальше от морского берега – в той труднодоступной пересеченной местности, где разрозненные небольшие форпосты испанских войск оказались брошенными на произвол судьбы или же пали вместе со своими защитниками. А главные форпосты, такие как Тилуин, Телата, Таграгра или Тенин, где военных было ровно столько же, сколько и гражданского населения, были взяты в осаду и оказались на грани падения. И если они выстояли, так это потому, что верные стрелки и полицейские из местных, а также солдатики вместе со своими офицерами – что было, то было – защищались с отчаянным упорством обреченных. Помимо всего прочего еще и по той причине, что память об Ануале была слишком свежа, так что попасть в руки врага живым, чтобы тебе там, кроме разных других обрезаний, еще и шею перерезали, никому не улыбалось. Ну и вот, как это обыкновенно и случается с загнанными в угол испанцами, когда ничего другого попросту не остается (отчаяние всегда высекает из нас самые яркие искры и проявляет лучшие черты – любопытная историческая деталь), осажденные очень дорого продали свои шкуры. Таграгра и Тенин дотянули в конце концов до подхода подкрепления, добиравшегося туда пешком, ценой мучительных и кровавых переходов – не было ведь практически ничего: ни автомобилей, ни снаряжения, ни поддержки с воздуха. Только сила воли и мужество. А в небе над Тилуином, набравшись и того и другого, высадился парашютный десант – семьдесят пять бойцов Второго батальона. Прыгали в ту же осаду, но помогли осажденным продержаться, выиграть время, пока не подоспела колонна легионеров, чтобы прорвать осаду и вывезти из форта всех, в том числе и оставшихся верными испанцам стрелков из местных, вместе с семьями. Спасение же Телаты прочно связано с трагедией: взвод парашютистов лейтенанта Ортиса де Са́рате, медленно, стараясь не попасть в засаду, продвигавшийся по труднопроходимой местности, полег почти целиком, пока не подоспела на помощь ему стрелковая рота из Ифни, не вошла в Телату и не появилась тем самым возможность эвакуировать оттуда всех, переправив в безопасное место. Однако самое большое несчастье случилось еще дальше к югу – в охваченной мятежом Западной Сахаре. Там, в местечке по имени Эчера (несколько лет назад мне довелось там побывать, и могу поклясться, что на свете есть гораздо более приятные места, где можно сложить голову), две роты легионеров пошли в разведку, но оказались раскрыты противником и были вынуждены вступить в один из самых жестоких боев той войны, в котором сорок два испанца погибли и пятьдесят семь получили ранения. Легионеры сражались с обычной для них стойкостью, неся огромные потери, но и причинив противнику не меньший ущерб. Убедительным подтверждением масштабов этого трагического события служит тот факт, что двое из них, Фадрике и Мадераль, посмертно награждены Кавалерским крестом ордена Святого Фердинанда: это высшая воинская награда Испании, вручают ее за выдающиеся военные подвиги, и с тех пор больше ее никто не получал. Однако – к итогам: все эти страдания, весь этот героизм и вся пролитая кровь – все оказалось почти напрасно, что отнюдь не новость в нашей долгой и малоприятной военной истории. С одной стороны, бо́льшая часть Испании знала об этом крайне мало или почти совсем ничего, поскольку установленный правительством строжайший контроль над прессой привел к тому, что трагедия предстала перед публикой разрозненными каплями мелких полицейских инцидентов, которые к тому же постоянно подавались как не обладающие никакой значимостью. С другой стороны, в апреле 1958 года к Марокко отошел мыс Хуби, в 1969-м – Ифни, а что касается Западной Сахары, так она худо-бедно сохранялась у Испании до 1975 года, до того самого Зеленого марша[80] и панического бегства испанцев с этой территории. И если не считать Сеуту, Мелилью и два скалистых островка у марокканского побережья – под особой международной юрисдикцией, – солнце для Испании в Африке закатилось. И то сказать, час уже пробил.
87. Ветры свободы
Мы уже вплотную подошли к последнему этапу франкистской диктатуры, так что именно здесь уместно заняться небесполезными ретроспективными размышлениями, поскольку есть у нас такие люди, кто утверждает, что Франсиско Франко стал для Испании подарком судьбы, другие же твердо стоят на том, что это был худший вариант из всех возможных. По мне, так Франко – наше несчастье; но при этом я полагаю, что в той неистовой, жестокой и бесчестной Испании 1936–1939 годов для реальной демократии не было ни единого шанса. И что если бы верх взяла другая сторона – или же наиболее сильные и дисциплинированные элементы этой другой стороны, – то результатом, скорей всего, все равно стала бы диктатура, только коммунистическая, или левая. С тем же самым намерением истребить своих противников и уничтожить либеральную демократию, которая, и то сказать, в сложившихся тогда обстоятельствах оказалась в очень непростой ситуации. Чтобы сделать такой вывод, в моем распоряжении не только свидетельства живых участников тех событий – а мой отец и дядя Лоренсо оба сражались за Республику, причем дяде выпало поучаствовать в нескольких наиболее тяжелых сражениях и получить пулю в одном из них, – но и другие источники. И лично я в меньшей степени склонен полагаться на суждения такого профранкистского историка, как Стэнли Пейн («В Испании 1936 года не было ни одного шанса для появления какой бы то ни было утопической демократии»), чем на слова непосредственного участника тех событий, человека честного, умного, из левых – Чавеса Ногалеса («Будущий диктатор Испании появится из окопа – либо с той, либо с другой стороны линии фронта»). Но проблема-то в том, что если уж выносить приговор этой части нашего xx века, то следует опираться на все доступные источники – как книги, так и прямые свидетельства, – и вовсе не для того, чтобы быть равноудаленным, потому как каждый стоит ровно на той позиции, на которой и должен стоять в соответствии со своими убеждениями, а для того, чтобы при сборе документов и в дискуссии быть беспристрастным, а не сводить все к неким дешевым ярлыкам, которыми манипулируют всякие проходимцы, популисты, люди недалекие и безграмотные. Равноудаленность и беспристрастность не всегда синонимы, хотя в некоторых случаях – да. И именно так, включая рассудок, а не полагаясь на сердце, следует, думается мне, подходить к тем трем этапам франкистского режима, два из которых мы уже обсудили – систематические преступные репрессии и первые робкие признаки «открывания», – а теперь переходим к третьему, и последнему. Я имею в виду финальный этап, характеризуемый теми неизбежными изменениями, к которым привел целый ряд непростых факторов. К 70-м годам франкистский режим уже совсем никак, даже вопреки собственной воле, не мог избежать вполне естественного дрейфа в сторону куда более цивилизованных форм; и эти трансформации должны были сопровождаться кое-какими значимыми законами и предписаниями. «Закон о передаче власти» уже установил, что будущее Испании будет связано с возвратом к монархической форме правления (у Франко и его людей, но не только у них, а также у многих других честных испанцев, слово «республика» вызывало приступ аллергии). И чтобы это будущее обеспечить, взялись за воспитание мальчика Хуана Карлоса де Бурбона, внука уехавшего в изгнание Альфонса XIII, имея в виду, что монархическая оболочка обеспечит франкистскому режиму и будущее, и приемлемую для международного сообщества нормальность. Кроме усилий в области индустриализации, успешных наполовину и не везде, было еще два закона, значимость которых подчеркнем особо, поскольку они оказали особое воздействие на культуру страны и качество жизни испанцев. Это «Закон об образовании» 1970 года, который несовершенный, кособокий и позорно запоздалый, но все же продлил обязательное школьное образование до достижения ребенком четырнадцати лет, а также «Закон об основах социального страхования» 1963 года. Последний, конечно, не дал нам всего того, что требовалось современному обществу, однако гарантировал испанцам медицинскую помощь, больницы и пенсии по старости, заложив основу той системы социальных гарантий, со временем ставшей просто великолепной, которой мы в свое удовольствие пользуемся до сих пор. (И которую безответственные и шулерские правительства последних десятилетий, причем всех мастей и без различий в территориальной принадлежности, всеми силами стараются прикончить.) Впрочем, экономический рост и символы этого финального этапа – туризм, промышленность, жилищное строительство, телевидение, «Сеат-600», коррупция, эмиграция – оказались сильно задеты нефтяным кризисом 1973 года. А к тому времени франкистская администрация была уже расколота надвое: с одной стороны – жесткие «продолжатели» (так называемый бункер), а с другой – ратующие за некоторую демократизацию режима и за спасение всего того, что еще можно было спасти. Но в условиях, когда по всему миру гуляли ветры свободы, обретали независимость колонии и рушились диктатуры в Португалии и Греции, Испания не могла оставаться в стороне. Набирала силу политическая оппозиция, причем как внутренняя, так и внешняя, живущая в эмиграции; внутри страны участились рабочие и студенческие забастовки, вновь стали поднимать голову националистические движения. Но в ответ на все это режим – по-прежнему в руках бункера – только усиливал репрессии, учредил Трибунал общественного порядка и Политико-социальную бригаду, то есть приложил максимум усилий к перемалыванию тех, кто требовал демократии и свободы. Яростно сопротивляясь, Испания генерала Франко приближалась к своему неизбежному финалу.
88. Франкизм в тупике
Последние годы франкистской диктатуры выдались суровыми сразу в нескольких отношениях, среди прочего еще и потому (политические репрессии выведем за скобки), что грянул экономический кризис, спровоцированный арабо-израильской войной 1973 года и взлетом нефтяных цен, иссушивших нас, как воблу. С другой стороны, экономические трудности способствовали радикализации самых разных позиций. Одновременно имели место социальные протесты, внутренняя и внешняя оппозиция, уже не желавшая довольствоваться тем поверхностным «открыванием», которое по-прежнему предлагалось, и франкистский аппарат, отказывавшийся эволюционировать до хоть сколько-нибудь разумных ответов на вызовы времени. Баскское и каталонское сепаратистские движения, вековой источник внутрииспанских конфликтов, оправившись после безжалостного со стороны режима разгрома, вновь поднимали голову, хотя каждое – на свой лад. Отличаясь в тот момент большей тактической ловкостью, каталонцы – историческая партия «Левые республиканцы Каталонии»[81] и в особенности новая «Демократическая конвергенция Каталонии»[82] Жорди Пужоля – ставили перед собой вполне выполнимые политические задачи, довольно реалистично оценивая границы возможного и невозможного в имеющихся обстоятельствах. А вот в Стране Басков ратующую за независимость, но при этом осторожную и консервативную Баскскую националистическую партию сильно подвинула влево организация ЭТА. То самое радикальное баскское движение, которое при подстрекательстве далеко не самой умной части местного клира (опять все та же карлистская ностальгия, так и не изжитая до конца и все еще встречающаяся на севере среди священников и головорезов) где-то с середины 60-х годов приступило к ликвидации полицейских и жандармов и мало-помалу, без лишних комплексов вошло во вкус и пристрастилось к выстрелам в затылок. Хотя ЭТА и не была единственным членом клуба убийц. Из тех новых организаций крайнего левого фланга, где располагалась студенческая молодежь и наиболее политизированный пролетариат, некоторые, как РАПФ[83] и ГРАПО[84], также эволюционировали по направлению к махровому терроризму с похищениями, шантажом и убийствами, и вот так, сообща, они все вместе раскручивали классическую спираль «агрессия – репрессия». А что касается наиболее мирных организаций классического левого крыла, то есть КПИ[85] – практически в одиночку ведущей настоящую антифранкистскую борьбу – и ИСРП[86] (эта партия оставалась вне игры до Сюренского конгресса), то они от работы за границей перешли к мощной консолидации внутри страны, находясь пока еще в подполье, но уже набирая обороты и влияние. Особо отличились коммунисты: под руководством своего лидера-ветерана Сантьяго Карильо (этот хитрец пережил и Гражданскую войну, и внутрипартийные разборки, и сталинские чистки) они явили миру гораздо более цивилизованное лицо, примерив на себя модную в среде европейских коммунистов тенденцию – еврокоммунизм, суть которого состояла в разрыве связей с Москвой, отказе от кровавой революции и согласии играть по правилам нормальной демократии. Весь этот политический спектр был, разумеется, полностью нелегальным, как и ДВС[87] – демократический военный союз, объединивший почти сотню армейских офицеров, украдкой посматривавших на португальскую Революцию гвоздик. Хотя в самой Испании влажных[88] – как их называли – держали в черном теле, так что вызреть этому движению было не суждено. Ко всему прочему, имелось еще небольшое количество умеренных миноритарных партий чрезвычайно широкого спектра – от либералов до христианских демократов. Их лидерами были чуваки с некоторым престижем; в большинстве своем – представители режима, готовые переобуться и сознающие, что конец общего дела близок и созрела необходимость повернуться лицом к тому, что идет навстречу. То есть срочно превратиться в извечных демократов. Даже католическая церковь, во все времена державшая руку на пульсе реальной жизни, ставила одну свечку прошлому, а другую – будущему: в дело шли епископы-прогрессисты, чьими устами режиму открывались неудобные истины. И все они, то есть все это пестрое собрание общественных сил в диапазоне от хладнокровных убийц до робких «открывателей», от оппортунистов со стажем до истинных борцов за свободу, к началу 70-х годов уже являли собой очень широкий фронт. Не скоординированный внутри, он очевидным образом давал понять, что франкизм катится к черту. Тем не менее самые стойкие приверженцы старой системы, не желая принять неизбежное, упорно цеплялись за такие инструменты, как эскалация репрессий и насилия. Для исполненного боевым духом «бункера» каждый шаг по пути либерализации был не чем иным, как предательством Родины. Студентов университетов разгоняли полицаи в серых шинелях, смертные приговоры приводились в исполнение, а парамилитарные группы крайне правых террористов – «Партизаны короля Христа» и им подобные скоты – под крышей армии и полиции совершенно безнаказанно занимались расправами, жестокими избиениями и убийствами. Вот только Франко, тогда уже совершеннейший дед, был мало на что пригоден, а всякие там ультра давили, требуя сильной руки ради сохранения стиля. Поэтому в 1973 году одряхлевший каудильо, оставив за собой высший государственный пост, передает правительство своему доверенному лицу, адмиралу Карреро Бланко, любимчику разных ультра. Однако ЭТА подложила Карреро бомбу. Бабах. Ангелочки взмывают в небо. И франкизм обнаруживает себя в агонии и возле разбитого корыта.
89. Гаснет лампада Эль-Пардо
Все в жизни когда-нибудь да кончается, настал черед и франкизма. После убийства адмирала Карреро Бланко, гаранта сохранения режима, при восьмидесятилетнем больном и ушедшем в астрал Франко и наличии демократических сил, все лучше и лучше организованных и оказывающих нешуточное давление, все уже было ясно. Франкизм шел на слом прямым курсом, но держался на плаву, потому как еще довольно ловко отбивался. Дон Хуан Карлос де Бурбон, в те годы не более чем юный красавчик, был назначен преемником с титулом короля, и «бункер» вместе с военными держал его на коротком поводке. Тем не менее, как мы уже отметили в предыдущей главе, самые прозорливые уже поняли, куда ветер дует. Как говорится, мнения разделились. В среде ветеранов и выгодоприобретателей режима было немало тех, кто был не прочь встретиться лицом к лицу с будущим, однако при условии сохранения всех привилегий прошлого. Самые смышленые франкисты и фалангисты, внезапно прозрев, без зазрения совести отрекались от собственной биографии, в то время как другие окапывались для самоотверженного и геройского противостояния любым изменениям. Полицейские репрессии усиливались параллельно с закрытием журналов и максимальным закручиванием гаек со стороны цензуры. 1975 год стал
90. В конечном счете – Испания
Итак, дамы и господа, мы добрались до наиважнейшего гражданского и патриотического деяния, реализованного испанцами за всю их долгую, кровопролитную и печальную историю. До того самого события, которое – должно же оно было когда-то случиться – вызвало восхищение демократических государств и возвело нас на пьедестал достоинства и международного престижа, дотоле не виданных (достоинства и престижа, которые к настоящему моменту мы носим уже пару десятилетий, борясь с идиотской безответственностью). Та чудесная вещь, которая была названа транзитом, оказалась поистине шедевром, поскольку впервые в истории Европы трансформация диктатуры в демократию совершилась мирным путем. Франкистские законы были преобразованы в законы народные без какого бы то ни было насилия. «Из закона в закон», по удачной формулировке Торкуато Фернандеса-Миранды, одного из главных советников короля Хуана Карлоса, стоявших у руля этого процесса. В первый раз и, к сожалению, в последний историческая память была применена не для того, чтобы столкнуть лбами, а чтобы объединить, не забывая. Как раз этот отказ от забвения, здравая уверенность в том, что у всех и каждого за плечами есть либо Паракуэльос, либо Бадахос (не отрицая того, что беззаконие победителей убивало в больших масштабах и на протяжении большего периода времени, чем законность побежденных), подвели к осознанию острой необходимости не повторить прошлых ошибок, проявлений спеси и бесчестия. И, заручившись этим, Испания, ее политики и ее граждане взялись за инженерию демократии. За разрыв с прошлым через реформу. Это стало возможным, естественно, лишь потому, что самые разные силы проявили государственное чутье, потому что они сумели создать общее пространство для дискуссий и переговоров, на благо всех. Адольфо Суарес, этот молодой, блестящий и амбициозный тип – из Авилы, который когда-то носил синюю рубашку и вышел из Национального движения[91], – вот кто был поставлен организатором всего процесса. И он отлично с ним справился, угощая сигареткой, похлопывая по плечу и заглядывая в глаза коллегам (гранд среди грандов, что-то среднее между носителем благородного духа и наперсточником из мадридского квартала Лавапьес, к тому же еще и красавец). Ощущая за своей спиной короля, располагая поддержкой со стороны оппозиции – социалистов, коммунистов и других партий, – опираясь на доверие и ожидания общества, полностью осознающего деликатность исторического момента, Суарес с помощью гибкости и ума добился успеха – укрощая «бункер», все еще грозно скалившийся, и справляясь не только с убийственной уклончивостью крайне правых, но и с выпадами безумного, неграмотного и преступного баскского терроризма; последний, казалось, был даже более заинтересован в срыве всего процесса, чем сами фалангисты. Была легализована Социалистическая партия, а вскоре и Коммунистическая, теперь уже – в ходе мощного и неукротимого движения по пути свободы, того очень непростого движения, последовательными этапами которого были: «Закон о политической реформе», принятый кортесами в 1976 году и поддержанный на всенародном референдуме, и первые демократические выборы 1977 года – Испания вновь голосовала! Выборы просеяли сквозь сито старые и новые партии, зафиксировав расклад основных сил: Союз демократического центра[92], другими словами, правые, из которых потом оформится Народный альянс[93] (165 мандатов – на 11 меньше, чем требовалось для достижения абсолютного большинства[94]), ИСРП (118 мандатов) и Коммунистическая партия (20 мандатов). Оставшиеся мандаты распределились между блоками меньших размеров или достались националистическим партиям. Все это, разумеется, заставило скрежетать зубами крайне правых и франкистских генералов, без тени сомнения тут же навесивших на Хуана Карлоса ярлык короля-клятвопреступника, а на Суареса – предателя, каких расстрелять мало. И вот тогда, задействовав пару яиц – будем называть вещи своими именами – и талант переговорщика Адольфо Суареса, заручившегося доброй волей лидеров социалистов (Фелипе Гонсалеса) и коммунистов (Сантьяго Каррильо), военных удалось-таки удержать в границах закона, казармы – под разумным контролем, а танки – в их гаражах, или где там обычно хранят танки. Да еще и преодолеть зловещие препятствия, которые на каждом шагу ставили терроризм правых экстремистов (массовое убийство на вокзале Аточа и другие варварства), терроризм левых экстремистов (ГРАПО) и заскорузлое националистическое зверство (ЭТА). И вот таким образом мы, испанцы, со свободой, сметанной на живую нитку, однако имея желание и волю ее закрепить, приступили к следующему шагу: нам предстояло обзавестись конституцией, которая определит наши права и обязанности, провозгласит реальность Испании и установит границы и рамки сосуществования, исключающие повторение ошибок и трагедий прошлого. И за эту работу – создание того текста, который станет нашей Великой хартией вольностей 1978 года, – взялись наиболее блестящие мужчины (женщины тоже уже начали появляться, но пока что с краю фотокарточки), лучшие представители всех имевшихся на тот момент политических сил. Со свойственными им интересами и амбициями, конечно же; но в то же время – с благородством и здравым смыслом, не виданными дотоле в нашей истории.
91. Заткнулись, мать вашу!
Парадоксально, но именно государственный переворот, вернее, попытка его совершения консолидировала и заставила повзрослеть только что обретенную испанскую демократию. 23 февраля 1981 года подполковник Гражданской гвардии Антонио Техеро, за спиной которого стоял командующий военным округом Валенсии генерал Миланс дель Боск, а также некая группа поддержки – военные и гражданские заговорщики, ностальгирующие по франкизму, – захватили конгресс вместе с депутатами и в течение долгого и очень напряженного дня удерживал заложников, возродив тем самым старую и мрачную испанскую традицию государственных переворотов, военных мятежей и стойких оловянных солдатиков, столь дорогую сердцам офицеров XIX века. (Никогда еще чтение «Иберийского колеса» Валье-Инклана и «Национальных эпизодов» Гальдоса не было более показано, чем в наши дни, если мы хотим разобраться в том, что было, и осознать себя сегодняшних.) Техеро со своими жандармами ворвался в парламент, проорал свое скотское: «Все на пол!» и «Заткнулись, мать вашу!» – и вся Испания затаила дыхание, вновь обнаружив себя угодившей в очередной шторм. Со всеми своими депутатами, которые и в самом деле перепугались и сжались на полу в комочек, как кролики – Иберия не всегда рождает львов, – за исключением лидера коммунистов Сантьяго Каррильо (его-то точно должны были расстрелять, так что он преспокойно закурил цигарку, не давая себе труда склонить голову), президента Адольфо Суареса и генерал-лейтенанта Гутьерреса Мельядо. Эти трое проявили недюжинное мужество, не подчинившись заговорщикам (Техеро подло пытался подставить старому генералу ножку, но неудачно). Так все и зависло на самом краю пропасти – до тех пор, пока король Хуан Карлос, его советники и высшее командование вооруженных сил не остановили переворот, прибегнув к военной дисциплине. Но в своих усилиях они были не одиноки, поскольку миллионы граждан по всей Испании мобилизовались, и газеты, сначала «Эль-Паис», затем «Диарио-16», а за ними и все остальные, вышли специальными выпусками, призвав людей на защиту демократии. Вот когда публика выступила просто великолепно (или мы выступили, потому как тогда мой призыв уже был в строю) – на высоте той Испании, которую хотела иметь. Из этого усилия родилась их свобода. Что стало очевидным, когда после отставки Суареса (его коллеги-политики не простили ему ни его успеха, ни его пижонства, ни того, что красавчик, а некоторые – демократии) и избрания на пост председателя правительства Леопольда Кальво-Сотело в Испании в полной мере установились демократические нормы, были приняты статусы автономий и наши вооруженные силы вошли в НАТО. Последнее решение было вдвойне выгодным: оно ставило нас в один ряд с западными демократиями и обязывало испанских военных провести модернизацию армии, посмотреть на мир и стряхнуть с себя, как перхоть с плеч, привычки устраивать государственные перевороты и военные мятежи. Что же касается разного рода сообществ, то конституция 1978 года, принятая консенсусом всех – подчеркиваю, всех – политических сил и созданная выдающимися людьми из всех слоев общества, определила Испанию будущего как многонациональное государство с автономными образованиями – прекрасную рамку для семнадцати автономных регионов – и одно из самых передовых в Европе государств. Как то, что Хуан Пабло Фуси, один из наиболее известных ныне живущих наших историков – быть может, самый известный, – определяет как «социальное и демократическое правовое государство, полномасштабную и высокоразвитую демократию». Прежде чем сойти со сцены, Адольфо Суарес, стремясь навсегда погасить старый источник конфликтов, вечно угрожавший стабильности Испании, добился заключения нескольких специальных соглашений с Каталонией, согласно которым восстанавливался Женералитат, упраздненный после Гражданской войны, и организовал торжественное возвращение из изгнания его президента, Жозепа Торрадельяса. Но вот в Стране Басков проблемы так просто не решались: отчасти по причине разгула безумного и преступного терроризма ЭТА, отчасти в силу по-сабински экстремальной позиции[95] одного, как я полагаю, злонамеренного типа по имени Хавьер Арсальюс, приведшего БНП[96] на позиции трусливого и жалкого политического оппортунизма (вспомним его циничное «пока одни трясут дерево, другие, как мы, собирают упавшие орехи», и это в те времена, когда ЭТА убивала направо и налево). Но даже и так, несмотря на то что баскский терроризм по-прежнему оставался незаживающей раной на теле молодой испанской демократии, она мужественно и непоколебимо противостояла всем его подлым вызовам. И на октябрьских выборах 1982 года удалось добиться того, что начиная с 1939-го казалось невозможным: победу на выборах, получив 10 миллионов голосов, одержала Социалистическая партия, в то время как за Народный альянс проголосовали 5,4 миллиона. ИСРП во главе с Фелипе Гонсалесом и Альфонсо Геррой стала правящей партией Испании. И за долгий период ее правления, несмотря на все допущенные ошибки и проблемы, без которых не обошлось, при довольно травматичной промышленной модернизации, терроризме и различных кризисах, мы, испанцы, вновь обрели наше достоинство и наше место в мире. В 1986 году мы вошли в Европейское экономическое сообщество, и прогресс пришел к нам об руку с современностью, чтобы остаться. Адольфо Суарес в свое время выбил это в граните: «Испанию не узнает даже ее родная мама».
…И так стало, и до сих пор так оно и есть.
92. Печальный эпилог… или нет?
С 5 мая 2013-го по 28 августа 2017 года, перемежая это занятие многими другими делами, в своей колонке «XL Семаналь», еженедельного издания, что выходит по воскресеньям как приложение к двадцати двум испанским газетам, я излагал свой взгляд на историю Испании, а теперь эти рассказы будут изданы в виде книги – без каких-либо иных изменений, кроме исправленных опечаток. Ни разу, как легко понять при чтении этого текста, я не претендовал на то, чтобы заменить собой профессиональных историков; и даже более того – просто историков. Тем не менее за эти четыре года был момент, и даже пара моментов, когда люди несдержанные, зачастую – с сектантским делением на красных и синих, белых и черных, хороших и плохих, люди глупые, но более или менее подкованные, чтобы клеить разного рода ярлыки, из тех, что путают беспристрастие с равноудаленностью, – оказались оскорблены моим предполагаемым посягательством на святая святых; однако их раздражение меня нисколько не обеспокоило – ни разу. Что же касается моих читателей, то, если за это время мне удалось пробудить хоть чье-то любопытство, направив их в сторону серьезной исторической литературы, из которой на самом деле можно почерпнуть нужную информацию, – я неизменно чувствовал себя более чем удовлетворенным. Главной моей целью это не являлось, но я был очень рад. Единственной моей целью, о которой может идти речь, было вот что: хорошо провести время, кое-что перечитать и получить от этого удовольствие. Иметь некий предлог оглянуться назад и посмотреть на весь наш путь – от самых древних времен до настоящего момента, поразмышлять об этом и изложить свои мысли на бумаге в своеобразной, увлекательной и неортодоксальной манере. И за этим занятием, как уже было сказано, я провел немало приятных часов, слушая шипенье раздразненных гусей, потому как каждая моя колонка широко расходилась в социальных сетях. В девяноста одном эпизоде я прошелся по нашей истории, истории испанцев, моей истории, предлагая собственный взгляд – полностью субъективный, сложившийся на основе чтения книг, на основе моего опыта и базирующийся на здравом смысле, насколько это было возможно. В конце концов, долгая жизнь, наполненная книгами и путешествиями, что формируют твое мировоззрение, проходит не напрасно, и даже последний дурак способен извлечь из всего этого добра кое-какие полезные выводы. А взгляд этот – он один и тот же при написании и романов, и статей, – его избрал вовсе не я, все наоборот, это он является результатом всего вышеупомянутого. Этот взгляд – чаще едкий, чем сладостный, – взгляд того, кто, как сформулировал персонаж одного из моих романов, знает, что обладание светлым умом в Испании сулит тебе великую горечь, безысходное одиночество и огромное разочарование. Никто из тех, кто знаком с нашим прошлым, питать иллюзий не может; или, по крайней мере, я их не питаю. Думается мне, что мы, испанцы, носим в себе какую-то историческую заразу – опасную или даже смертельную, источник которой, возможно, во всех этих главках проглядывал: столетия войн, насилия и подавления, прожитых под властью ни на что не годных королей, коррумпированных министров и епископов-фанатиков, гражданская война с маврами, инквизиция и ее позорная система доносов и подозрения, отсутствие солидарности, зависть как бесспорный национальный грех, свирепое бескультурье, которое всегда делало нас – вплоть до сего дня – легкой добычей предсказателей и шарлатанов всех мастей, – все это вылепило нас такими, какие мы есть. Превратив нас, помимо всего прочего, в одну из очень немногих стран так называемого Запада, в которой стыдятся своей славы и наслаждаются своим убожеством, в которой клянут свои исторические подвиги, третируют и забывают своих великих сыновей и дочерей, уничтожают все, что свидетельствует о достоинстве, и хранят, как готовую катапульту против соседа, лишь память об обидах и о том самоубийственном наследии Каина, что, как плевок, прыгает тебе в лицо с каждой страницы нашей истории (большая часть испанской молодежи ни малейшего понятия не имеет – потому что мы вычеркнули это из памяти – о том, что испанцы ненавидели друг друга еще до Франко). Ну и, само собой разумеется, вызывает содрогание уровень нашего неуважения к себе самим. Противостоять всему этому, стать единственным антидотом смогут только книги, школьное образование, культура – как благородный стимул памяти. Единственная надежда. Вот только боюсь, что сражение это нами уже давно проиграно. В предыдущей главе точку в своем историческом обзоре я поставил на электоральной победе социалистов 1982 года, на полной надежд и чаяний Испании того момента – и сделал это еще и потому, что о последующем времени, начиная с обозначенной даты и до сегодняшнего дня, читатели обладают своей собственной, живой и непосредственной, памятью. Но помимо этого, в чем я должен теперь признаться, еще и по той причине, что мне не хотелось вновь проходить все тот же старый цикл: в бог знает какой раз говорить о том, как, совершив замечательные достижения и открыв двери будущему, мы, испанцы, снова бросаемся крушить достигнутое, с печальной верностью самим себе, с привычным для нас суицидальным энтузиазмом, с дерзостью нашего невежества, с нашим безответственным и наглым легкомыслием, с таким комфортным для нас безразличием – в лучшем случае. Но прежде всего – с дурацкой, упрямой, безграмотной, преступной подлостью, такой истинно испанской, которая не желает видеть врага ни побежденным, ни убежденным, но уничтоженным. Вымаранным из памяти. Прочтите книги, рассказывающие о нашем прошлом или объясняющие его: нет никого, кто бы с такой потрясающей естественностью совершал историческое самоубийство, как испанец – с оружием в руке или суждением на языке. Я думаю – наверняка ошибаясь, но я на самом деле так думаю, – что Испания как нация, как страна, как исторически сложившаяся общность народов и народностей, или как там нам вздумается ее назвать, утратила контроль над школьным образованием и культурой. И я полагаю, что утрата эта невосполнима, поскольку без этих двух вещей нам не удастся заложить основы своего будущего. Рассказать нашим детям, честно и без стеснения, о том, что мы, испанцы, представляли собой раньше, кто мы есть сегодня и кем на этой потрясающей и замечательной, несмотря ни на что, земле могли бы стать, если бы только захотели.
Словарь имен и основных сражений
Абд аль-Крим (1882–1963) – эмир Рифской республики, предводитель восстания против испанских колониальных властей на севере Марокко.
Абд ар-Рахман (731–788) – эмир, основатель династии кордовских Омейядов и эмирата на Пиренейском полуострове.
Агирре Лопе де (ок. 1518–1561) – конкистадор баскского происхождения, участник экспедиции, искавшей Эльдорадо; называл себя «гневом Божиим и князем свободы»; в 1561 г. отправил письмо в Испанию Филиппу II, провозгласив государственную независимость Перу.
Адриан (76–138) – римский император; родился в Италике близ современной Севильи.
Аларкон Руис де Хуан (1581?–1639) – испанский драматург.
Аларкос (битва при Аларкосе; 19 июля 1195) – сражение, произошедшее недалеко от крепости Аларкос, между Альфонсом VIII Кастильским и войсками альмохадов, закончившееся полным поражением христианского войска.
Алжубаррота (сражение при Алжубарроте; 14 августа 1385) – битва между войсками Хуана I Кастильского и армией португальского короля Жуана I, закончившаяся победой португальцев.
Альба, герцог, Фернандо Альварес де Толедо (Железный герцог; 1507–1582) – испанский государственный деятель и военачальник эпохи Контрреформации.
Альберди Гонсалес Мануэль (1905–1986) – советский офицер испанского происхождения, командир саперной роты; в рядах Красной армии дошел до Берлина.
Альберони Хулио (1664–1752) – испанский кардинал и государственный министр при Филиппе V.
Альваро Кордовский (ок. 800–861) – теолог, историк, писатель и поэт.
Алькала-Гальяно Дионисио (1760–1805) – испанский мореплаватель, военно-морской офицер, картограф и исследователь; погиб в Трафальгарском сражении.
Алькантара (битва при Алькантаре; 25 августа 1580) – сражение между испанскими и португальскими войсками в ходе Войны за португальское наследство (1580–1583), закончившееся победой испанцев.
Альманса (битва при Альмансе; 25 апреля 1707) – сражение в ходе Войны за испанское наследство (1701–1714) между французско-испанской армией и союзными английскими, португальскими и австрийскими войсками, закончившееся разгромом союзной армии.
аль-Мансур (ок. 939–1002) – государственный деятель и военачальник мусульманской Испании.
Альмохады (1121–1269) – династия и государство в Северной Африке и мусульманской Испании.
аль-Райсуни Мулай Мухаммед (1871–1925) – вождь племен региона Джебала в Марокко.
Альфонс (Альфонсо) I (1073–1134) – король Арагона.
Альфонс (Альфонсо) II (1157–1196) – король Арагона, граф Барселоны.
Альфонс (Альфонсо) VI Храбрый (1043–1109) – король Леона и объединенного королевства Леона и Кастилии; сын Фердинанда I Великого.
Альфонс (Альфонсо) VII (1105–1157) – король Галисии, Леона и Кастилии.
Альфонс (Альфонсо) VIII Кастильский (1155–1214) – король Кастилии и Толедо.
Альфонс (Альфонсо) IX (1171–1230) – король Леона и Галисии.
Альфонс (Альфонсо) X Мудрый (1221–1284) – король Кастилии и Леона.
Поделиться книгой: