Особое задание: Повести и рассказы

— Понимаю, товарищ командующий. Вот обо всем этом и хочу говорить с народом.

— Ну, желаю удачи, — протянул Еременко руку начальнику центра. — Надеюсь, до скорой встречи?

Кругляков, что-то прикинув в уме, ответил:

— Думаю, через недельку доложу.

— Да! — воскликнул Андрей Иванович, только что вспомнивший о чем-то очень важном. — У меня же есть прекрасный документ. Думаю, он очень пригодится и тебе, и твоим партизанам. Вот сядь, прочти. По-моему, толковая бумага. Если ты со мной согласен, мы составим листовку для партизан.

Еременко порылся в красной массивной папке, достал оттуда несколько страниц машинописного текста, зажатых большой скрепкой.

Кругляков сел в стороне от стола, поближе к висячей лампочке, и принялся читать текст, напечатанный через интервал. Прописным был отпечатан длинный заголовок «Обращение X пленума обкома ВКП (б) к защитникам города, рабочим, колхозникам и всем трудящимся области». Ниже в правом углу дата «3 октября 1942 года». А дальше само обращение, в каждой строке которого — боль и тревога, призыв к мужеству и надежда, что мы выстоим и победим. «Любой ценой гитлеровцы хотят овладеть городом» — прочитал Кругляков и глянул в окно, будто за ним можно было увидеть, как враги стремятся овладеть Сталинградом. Он это знал по сводкам, по своим вылазкам на передовую, которая сегодня проходила в 10–20 метрах от противника. Тимофей Петрович снова углубился в чтение, думая о том, что с этих слов и нужно начинать партизанскую листовку. Сюда, на этот участок фронта, они бросили крупные силы немецких войск и войск своих вандалов — Румынии, Венгрии, Италии, Сло-вакии, чтобы достигнуть решающей победы в военной кампании 1942 г. Сталинград — это Волга, Сталинград — это ворота на юг, на Каспий, Сталинград — это ключ к богатейшим хлебным и промышленным районам юго-востока Советской страны. Вот почему взоры советского народа прикованы сейчас к Сталинграду…

С мыслью о Сталинграде живут и работают советские патриоты. Все свои силы, всю энергию, все. пламя любви к Отчизне они отдают защите славного города. Со всех концов Советского Союза нескончаемым потоком идут к Сталинграду эшелоны с оружием, боеприпасами снаряжением, продовольствием. «Это точно», — мысленно подтвердил Кругляков, проведя едва приметную карандашную пометку на полях листка.

Гитлеровцы рассчитывали ударом неслыханной силы смять ряды защитников Сталинграда, с ходу занять город… Но гитлеровское командование, жестоко просчиталось. В час тяжелых испытаний не дрогнули ряды сталинградцев. Рабочие, оставив заводские корпуса, станки и мартены, с оружием в руках вышли навстречу прорвавшемуся врагу. Грудью своей они преградили ему путь. Женщины, подростки, старики по призыву городского комитета обороны взялись за сооружение баррикад, превращая в крепость каждую улицу, каждый квартал. «Верно», — отметил Кругляков, вспомнив улицы с разрушенными начисто домами, но перегороженные баррикадами, надолбами, дзотами, ежами.

И снова на полях появилась карандашная пометка. Дальше в тексте назывались имена героев, отличившихся на том или ином участке фронта. Затем обком партии призывал всех участников обороны Сталинграда отстоять город, отстоять, невзирая ни на что.

«В эти трудные дни проникнемся мыслью — отступать некуда. Пути отступления закрыты приказом Родины, приказом народа. Ни шагу назад!»

Обращение требовало биться стойко и яростно за каждый дом. Обком партии призывал тружеников тыла трудиться так же самоотверженно, как бойцы сражались на фронте. Обращаясь к братьям и сестрам, находящимся в районах, временно оккупированных немцами, коммунисты призывали: «Создавайте невыносимые условия для немецких захватчиков. Ярче разжигайте пламя партизанской борьбы (карандаш снова сделал пометки на полях), смелее производите диверсии, разрушайте связь, транспорт врага, все ми доступными средствами истребляйте немецких захватчиков, помогайте Красной Армии очистить нашу священную землю от немецкой погани».

Обращение заканчивалось пламенным призывом: «Так поклянемся же Родине, что мы выстоим, не отдадим врагу наш город!»

Когда Тимофей Петрович закончил чтение, Андрей Иванович оторвал взгляд от папки и выжидательно посмотрел на взволнованное лицо генерала.

— Сильный документ, — сказал Кругляков, кладя перед командующим обращение.

— Возьми, — разрешил командующий, — подготовь листовку и вручи партизанам. Думаю, что она сыграет свою роль.

— Уверен, — сказал начальник партизанского центра, поднимаясь.

…Приезд генерала Круглякова в астраханскую школу лучше любого приказа, телеграммы подсказал курсантам, что в их жизни наступает новый важный период. Наступает тот момент, ради которого они добровольно пришли сюда, болеё двух месяцев упорно учились искусству ведения войны во вражеском тылу. И они не ошиблись. Вечером их собрали в актовом зале. Добросердов представил своим слушателям председателя Центрального штаба партизанского движения, й когда Тимофей Петрович, встреченный горячими аплодисментами и радостными возгласами, вышел к небольшой трибуне, зал мгновенно затих, казалось, даже перестал дышать, чтобы не пропустить ни одного слова речи генерала.

Рассказывая о положении в Сталинграде, Кругляков очень подробно обрисовал обстановку на театре военных действий, сосредоточил внимание на характерных особенностях войны в районе Сталинграда.

— Эти особенности, — уверенно говорил генерал, — характерны тем, что противник, стараясь захватить город, сконцентрировал миллионную армию с большим количеством современной техники. В результате чего создалась большая плотность войск на территории оккупированных районов области.

— Вам должно быть ясно, — продолжал он, вглядываясь в лица курсантов, ища среди них однополчан, друзей боевой молодости, — что все населенные пункты, балки, овраги, прилегающие к городу, сегодня насыщены войсками противника. В силу этого вся местность, особенно все мало-мальски пригодные дороги, мосты, дамбы находятся под усиленным контролем.

— Степь у нас известная, — вышел из-за трибуны Тимофей Петрович. — Ей ни конца ни края не видать, — он вновь обратился к старикам, которые единодушно подтвердили его определение степных просторов. — Плотность населения, сами знаете, — по Человеку на квадратный километр, с жильем в степи не. густо. Учтите: начинаются холода. Значит, немцы, румыны, итальянцы будут все больше жаться к деревням, хуторам, станицам. Так что следует выбрать особую тактику и стратегию.

Заканчивая речь, Тимофей Петрович передал всем курсантам просьбу, так и сказал, «просьбу», а не приказ командующего фронтом: помочь Красной Армии всем, чем будет возможно. Остановите хоть на день эшелон боеприпасов, техники, воинских частей — прекрасно, уничтожите хоть одну боевую машину, повозку, мотоцикл — спасибо, склад поднимете в воздух — великое спасибо, хоть одного фрица или макаронника прихлопнете — все равно благодарность вам от командования, а если гарнизоны разгромить, то за наградой дело не станет.

И еще Кругляков предупредил партизан, чтобы своими действиями в тылу врага дали они почувствовать не только оккупантам, что они здесь нежелательные временщики, но чтобы и советские люди ни на минуту не потеряли веры в несокрушимость Советской власти. А для этого должны граждане быть всегда точно информированы о положении на ближних и дальних фронтах, о боевых делах партизан и подпольщиков, потому немаловажную роль командование отводит такому участку, как распространение листовок и сводок Совинформбюро, как проведение (смотря по обстановке) митингов и собраний в населенных пунктах, где будет разгромлен вражий гарнизон или где будут казнены староста, полицаи…

— Одним словом, — как шашку, вскинул руку над головой генерал, — действуйте так, чтобы днем и ночью горела земля под ногами оккупантов. Удачи вам, дорогие мои!

Зал откликнулся на пожелание генерала громкими и дружными аплодисментами, заверениями, что партизаны сделают все, чтобы помешать врагу захватить Сталинград.

Наконец-то настал тот долгожданный день, когда партизан группами вызывали в кабинет начальника школы и ставили перед ними конкретные задачи, определяли участки для диверсий, наблюдения за передвижениями и дислокацией вражеских войск.

— Ваш участок, — говорил Добросердов Ломакину, расправляя на большом столе карту, — от Котельниково до станции Пролетарской Ростовской области. Двести километров. Простор. Но и сложность…

Добросердов поглядел на партизан, сгрудившихся вокруг стола. Лица всех были сос-редоточены на кружках, названиях, тонких жилках степных и железных дорог. За каждым кружком партизаны видели давно знакомые станции, поселки, хутора. Миша вперил свой взор в надпись «х. Майоровский». Как бесконечно далеко он от волжских берегов. А там мама, сестры и совсем-совсем крошечный брат. А может, их давно нет?. Ведь уже около трех месяцев они с отцом не имеют из дома никаких известий. И сколько еще придется ждать встречи?

— Слышишь, герой, — прервал его мысли начальник школы. — Твоя главная задача — быть связным. Получше запоминай адреса явок, фамилии, пароли…

— А как же диверсия? — растерянно поглядел на Добросердова юный партизан.

— Без тебя управятся, — сказал Добросердов, но, увидев, как расстроился мальчик, попытался его успокоить — Ну, конечно, судя по обстановке… На войне всякое случается… Но, повторяю, и вам, Пимен Андреевич, напоминаю, партизан Михаил Романов — основной ваш связной.

— Разве мы не понимаем, — мягко проговорил Ломакин и прижал Мишу к себе. — Наша главная надежда. Да и отец с ним. Так что будьте спокойны.

Добросердов, отпустив всех, оставил Мишу, и они еще раз повторили адреса, фамилии подпольщиков и пароли, а когда закончили начальник школы положил две тяжелые ладони на плечи пацана, доверительно сказал:

— Ты вроде не очень доволен заданием? Я тебя понимаю. Но и ты пойми. Я тебе доверил самое трудное дело. Поверь мне, старому разведчику: закладывать Динамит или стрелять из автомата легче, чем встречаться каждый день лицом к лицу с врагом, перехитрить его, добыть нужные сведения и доставить их командиру. Ты по наивности думаешь, что герой тот, который стреляет, подрывает эшелоны… Словом, делает все с шумом, громом? Глубоко заблуждаешься. Вот есть у нас в Котельниково один парень. Три месяца сидит в тылу врага. Не сделал ни одного выстрела, а сколько ценных сведений от него получила Красная Армия! Если подсчитать, то враги от его работы потеряли не меньше полка. Да будь ты самым храбрым, отчаянным и смелым, разве один сможешь уничтожить полк? Поверь мне — никогда. Так что дело разведчика — тихое и осторожное дело. Ну, а уж если тебя засекли, — отдай свою жизнь как можно дороже. Сам не торопись погибать.

— Так вы же велите без оружия ходить, — напомнил ему Миша.

— Если ты не дрогнешь и не расколешься и если тебя не продаст какой-нибудь подонок, никто ведь не догадается, кто ты. На лбу у тебя не написано, что. ты партизан.

Миша улыбнулся, для достоверности пощупал лоб. Нет, гладкий.

— То-то, — поддержал его Добросердов. — Бумаг при тебе никаких, оружия тоже. Словом, сирота, обездоленный войной мальчишка, каких тысячи сегодня бродят по городам и весям России.

Мягкое лицо Добросердова сделалось суровым.

— Эх, Миша, — вздохнул он горестно. — Разве я не понимаю, что не тому тебя учу. Бесчеловечно это, если уж по совести, вас, детей, посылать на такие дела… Да ведь ты сам избрал этот путь.

— Сам, — подтвердил Романов. — Мы с отцом договорились: как будет очень трудно, он пойдет на фронт и меня позовет.

— Что ж, он свое слово сдержал. Теперь дело за тобой. Я верю в тебя, Миша.

— Спасибо, Алексей Михайлович. Я не подведу.

За час до отправки группы выстроили в четыре шеренги. Миша стоял последнимрядом с правофланговым другого отряда Василием Банновым. А еще через несколько человек стояла Людмила Крылова. По команде «смирно» все застыли.

Первым к столу подошел Пимен Андреевич. Он поднял со скатерти белый лист и, отодвинув его на вытянутую руку, взволнованным глуховатым голосом, от которого сразу пробежали мурашки по спине, произнес:

— Я, красный партизан Советского Союза, Ломакин Пимен Андреевич, перед лицом моей Родины, перед лицом моего народа клянусь, — командир сделал паузу, нагнул голову и звонче прочитал: — Клянусь до последнего дыхания быть преданным делу освобождения моей Родины от немецко-фашистских захватчиков… Клянусь быть смелым, мужественным, держать в строгой тайне существование и деятельность организации, Пимен Андреевич подтянулся, вскинул голову и, глядя в лица товарищей, продолжал:

— Если же по злому умыслу или по трусости я нарушу данную клятву, то пусть наказанием мне будет всеобщее презрение и смерть от руки моих товарищей! Кровь за кровь! Смерть за смерть!

Он медленно положил бумагу обратно и, склонившись над столом, поставил свою подпись под клятвой-присягой.

Вслед за ним вышел из строя Мишин отец. Он снял фуражку, расправил отросшие усы и подобно колоколу прогудел:

— Я, красный партизан Советского Союза, Романов Зиновий Афиногенович, клянусь…

Потом к столу подходили Паршиков, Баннов, Крылова, калмычка Лена Туркец…

И каждый как будто стрелял по невидимому врагу одним словом:

— Клянусь!

Настала очередь Миши. Слегка пригладив черные волосы, он исподлобья оглядел боевых друзей, с которыми теперь связан не просто общей комнатой, стрельбищем, школой, связан узами воинского братства, самого святого, самого крепкого. И ему очень хотелось, чтобы все они, старшие, поняли и поверили, что Миша идет с ними от начала и до конца. И от необыкновенного волнения он громче, чем нужно, начал читать:

— Я, красный партизан Советского Союза, пионер Михаил Романов, клянусь…

Ехали по бездорожью. Плотные облака, низко повисшие над землей, изредка подсвечивались снизу то ли далекой вспышкой осенней грозы, то ли ракетами.

Тесно прижавшись друг к другу, партизаны до боли в глазах всматривались в степную вымершую пустоту. Что-то там ждет их? Машина, преодолев взлобок, въехала в лощину и почти бесшумно притормозила.

— При были, — шепотом сообщил шофер. — Здесь стык двух немецких армий. Справа и слева километров десять ничейной земли. Ну, доброго вам пути..

Машина развернулась и, глухо стуча мотором, тотчас скрылась во тьме.

СВЯЗНОЙ ОТРЯДА

По лощине шли друг За другом. Когда склоны ее стали выше головы, Пимен Андреевич сказал, что скоро будет овраг. На дне его, в зарослях боярышника и шиповника, партизаны переждут день и с наступлением ночи двинутся дальше.

Лишь восток окрасился предрассветной зорькой, Пимен Андреевич поднялся на гребень и, приложив бинокль к глазам, начал изучать место. На западе по железной дороге, словно игрушечные, двигались вагоны. Правее. виднелся горб моста через речку Сал. «Хорошо бы его взорвать, — думал Ломакин. — Но как подойти? С востока трудно. Тут немцы наверняка ждут. А если с той стороны? Ладно, — решил командир, — тут еще подумаем, посоветуемся».

Днем в степи, как и ночью, было тихо и безлюдно. У людей прошла первая скованность. Они сначала шепотом, потом в голос стали разговаривать, шутить. Ломакин с Паршиковым и комиссарами уединились обсудить план взрыва моста. Мысль была заманчивой, дерзкой. Старым партизанам казалось, что они вернулись в годы своей молодости. И так же, как тогда, своей лихостью, смелостью, нахрапом смогут заставить врага трепетать при слове «партизан».

Но комиссар отряда, бывший секретарь райкома партии Иван Хорошунов, который уже успел побывать на передовой и был откомандирован в партизанскую школу после ранения, предупредил: немцы отлично понимают, что такое единственная железная дорога, связывающая тыл с фронтом. Они, безусловно, усиленно охраняют полотно, и прежде, чем идти на взрыв моста, следует ой как хорошо понаблюдать за объектом. Узнать точно, когда меняется караул, сколько человек несет охранение, чем вооружены солдаты, через какой интервал проходят поезда.

Решили действовать двумя группами: одна остается на месте, другая с наступлением темноты перебирается на правый берег Сала, и по условленному сигналу обе группы пойдут на мост.

За день они выяснили, что охрана — не больше взвода. В основном это были румыны в черных высоких папахах и длиннополых шинелях. Перед каждым эшелоном на дрезине проезжают немцы, проверяют, все ли в порядке. Составы проходят часто, особенно со стороны Котельниково. На теплушках и пассажирских большие красные кресты — санитарные. Несколько поездов провезли скот, мешки с зерном или мукой, бочки.

Осенние сумерки быстро и плотно окутывают степь. Не прошло и четверти часа, как уже в темноте трудно было разглядеть что-либо, кроме сигнальных фонарей на мосту; немцы все еще боялись советской авиации. Эти огни и служили ориентиром для партизан.

Дождавшись ухода очередного эшелона, Пимен Андреевич приказал трем взрывникам пробраться к мосту, а второй группе форсировать вброд неширокую и неглубокую речку. Цепочку замыкали Иван Хорошунов, Людмила и Баннов с рацией на плечах.

Идущие впереди уже достигли берега, когда с моста раздался дикий крик, и тут же со свистом, прорезая плотную осеннюю дымку, взвилась ракета. Слепящий свет ударил в глаза, и в то же мгновение с пролета нервно застрочил пулемет. Из домика выбежали полураздетые солдаты и, не зная, в чем дело, начали стрелять по темным фигурам, пере-секающим реку.

Пимен Андреевич мгновенно принял решение: стрельбой отвлечь врага от беззащитных партизан.

— Огонь! Огонь! — кричал он, отвечая, тоже длинными очередями. — Отходите, отходите в степь! — гремел его голос, едва слышимый в этой перестрелке.

Людмила с Василием почти добрались до спасительного камыша, когда пуля сбила с девушки шапку, а сильный толчок свалил Баннова в обжигающую воду. Парень чувствовал, что рацию буквально вдавило ему в спину. Непомерно тяжелая, она навалилась чугунным гнетом на Василия. Сапоги вдруг увязли в иле. Он попытался упереться во что-нибудь твердое, но под руками; кроме воды, ничего не было. В то время, когда он уже нащупал камышовые стебли, его снова сильно качнуло. На спине словно затрещали кости.

— Держись, парень! — подхватил его комиссар. — Поднимайся.

Баннов сделал несколько тяжелых шагов, и руки его судорожно вцепились в стоящие высокой стеной камыши. Теперь стало легче. Может, еще оттого, что сзади рацию поддерживала Людмила. А с моста вниз уже бежали солдаты, беспрерывно разряжая ружейные обоймы. Пули свистели, проносясь над головой, цокали, срезая камыши, шипели, — падая в студеную воду. Партизаны отвечали редкими, но меткими выстрелами.

Миша, припав к валуну, посылал короткие очереди. После того, как на мосту громыхнула граната и пламя, все сильнее разгораясь, побежало по настилу, отец дернул его за плечо, советуя отходить.

Бежали по-заячьи, петляя и прыгая, обжигая лицо и руки острыми камышовыми стрелками. Метров через десять, останавливаясь, давали очередь в освещенное пятно на мосту и снова бежали, увертываясь от кинжальных струй свинца. С противоположного берега тоже раздались выстрелы. Это отходила группа Паршикова и Хорошунова.

Сошлись километрах в двенадцати от железной дороги, в глубокой, густо поросшей терновником балке. Дальше не пошли — впереди мелькали неяркие огни населенного пункта. Да надо было дождаться взрывников.

Миша уверял Ломакина, что видел своими глазами, как после взрыва на мосту трое кубарем скатились с железнодорожной насыпи и скрылись в камышах. И, действительно, минут через десять, едва держась на ногах, на дне балки показались взрывники. Самый молодой из них, коренастый Коля Красноюрченко, смахнув пот с лица, весело заулыбался. Все еще часто дыша, сказал, что рельсы они не взорвали, но шпалы и деревянный настил покорежило здорово.

— Пока пожар потушат, пока шпалы заменят, считай, ночь пройдет, — довольно закончил доклад Красноюрченко.

И все-таки партизаны были недовольны операцией: ведьмост остался целый.

— Вернемся недельки через две, — сказал Ломакин. — И не всей оравой, а человек пять. Тут главное — без шума снять часовых.

Он поднялся на обрыв, постоял, подумал и, спустившись, объявил:

— Похоже, что конесовхоз!

— Похоже, — подтвердил Паршиков.

— Могут позвонить в хутор, — предупредил Хопошунов. — Надо ждать облавы.

К командиру подошла расстроенная Крылова. Она тяжело опустила ящик с рацией возле ног.

— Угробили, — толкнула она в коробок сапогом.

Ящик в нескольких местах был пробит.

— Может, что придумаем, — попытался успокоить ее Хорошунов.

— Детектор разбит, две лампы — в осколки.

— Ну. лампы можно у фрицев достать, — подсказал Пимен Андреевич.

— Чем лампы, лучше целый передатчик, — вслух размышлял Хорошунов, осматривая разбитый приемник. — Только надо установить, где у них радиостанция. А точнее, где штаб.

— А этот куда? — глядя на рацию, словно на покойника, задал вопрос Ломакин и сам тут же ответил — В землю.

— А может, утром виднее будет. Что-нибудь придумаем, — чувствуя, что с этого момента прерывается связь отрядов с Большой землей и питая каплю надежды на то, что рация вдруг оживет, встрепенулся Ломакин.

Он плохо разбирался в такой тонкой технике и потому почти как на чудотворцев смотрел на людей, умеющих вызвать к жизни молчащий радиоприемник, негреющий утюг, погасший кинопроектор. Вся его жизнь прошла в степи, среди лошадей, овец и коров. Пробовал он сидеть в конторе, сочинять и подписывать бумаги, но не лежала к ним душа степняка. Его все время тянуло на простор. Так он стал заготовителем потребсоюза. Работая экспедитором, Пимен Андреевич большую часть времени проводил среди пастухов и чабанов. В свои шестьдесят лет он легко переносил кочевой образ жизни, переезжая из колхоза в колхоз на гнедом маштаке..

Завидовал старый партизан лишь тем друзьям, у кого росли сыновья. И потому, когда у Романовых родился Мишка, первым прибежал к однополчанину и, обнимая его, пробасил:

— Дозволь, Зиновий, быть крестным отцом Мишутки.

Зиновий Афиногенович удивленно вскинул тогда широкие брови, стрелки усов задвигались. Он равнодушно не мог даже слышать о крестинах от кого бы то ни было. А тут с поповскими ритуалами пристает к нему старый большевик, его бывший командир. Но Пимен Андреевич быстро уловил перемену в настроении счастливого отца и поспешил успокоить.

— Неужто думаешь, в церковь предлагаю нести? Чудак человек! По-своему, по-комму-нистически его окрестим: перевяжу пеленки красной лентой, вот и окрещу революционным знаменем.