Дарвинизм и религия

РАСПРОСТРАНЕНИЕ И УПРОЧЕНИЕ ДАРВИНИЗМА В БОРЬБЕ С РЕЛИГИЕЙ. АТЕИЗМ ЧАРЛЗА ДАРВИНА

«…Если я и ошибся, приписав естественному отбору большую силу, — хотя я этого не считаю, — или преувеличив его значение, что в самом деле вероятно, то, по крайней мере, я оказал, надеюсь, услугу тем, что способствовал ниспровержению догмата об отдельных актах творения».

(Ч. Дарвин. Соч., т. 5, стр. 183).

Служители церкви и ее лакеи из числа дипломированных ученых прекрасно понимали, какую смертельную опасность для религии таит в себе учение Дарвина и его распространение в народных массах. Книга «Происхождение видов» была, по выражению одного из современников, «бомбой», которую Дарвин бросил из своего мирного сельского жилища в середину теологического лагеря.

Один из последователей Дарвина Э. Ферера в своей книге «Дарвинизм» писал, что не было таких оскорблений и клеветы, которыми не осыпали бы Дарвина. Для борьбы с дарвинизмом католический кардинал Уайзмэн организовал особую «академию». Призывая деятелей этой «академии» к искоренению эволюционного учения, кардинал Меннинг называл его не иначе, как «скотской философией». Как бы соревнуясь с католическими, протестантские служители церкви для борьбы с дарвинизмом организовали специальный «Институт Виктории». Известный немецкий богослов Лютгардт призывал к самой решительной борьбе с дарвинизмом на том основании, что это учение является, как он писал, научным оправданием отрицания бога и потому служит предпосылкой для социалистической революции. Немецкие антидарвинисты выпустили свинцовую медаль, на которой Дарвин был изображен в оскорбительно карикатурном виде. Не отстают от них и православные служители культа, а также проповедники других вероучений и их ученые приспешники.

Страх и ненависть реакционеров к дарвинизму особенно рельефно выразил махровый русский монархист Н. Я. Данилевский, написавший два огромных тома (в трех книгах) с целью опровержения дарвиновского учения. «…Вопрос, решаемый дарвинизмом, — писал Данилевский, — неизмеримо важнее и всего имущества, и всех благ, и жизни не только каждого из нас в отдельности, но жизни всех нас и всего нашего потомства в совокупности». Данилевского и его единомышленников крайне беспокоит то, что учение Дарвина подрывает веру в силу и мощь «всемогущего разума», т. е. бога. В связи с этим другой русский мракобес — профессор А. А. Тихомиров называл дарвинизм «антихристианнейшим» учением, поскольку оно «упразднило основу христианского воззрения на природу: идею предустановленного в мире порядка и совсем особенного положения человека среди других земных существ».

Первые атаки церковников на дарвинизм начались в той же самой стране, в которой появилась эта теория, т. е. в Англии. Уже через несколько дней после выхода в свет книги Дарвина «Происхождение видов» в английском журнале «Атенеум» появилась злобная рецензия на нее. Написана она была с позиций теологии и доказывала вред нового учения для религии. Стремясь во что бы то ни стало дискредитировать учение Дарвина, рецензент не брезговал никакими средствами, вплоть до явных передержек и клеветы. «Манера, с которой он, — писал о рецензенте Дарвин, — притягивает сюда бессмертие, натравливает на меня духовенство и отдает на их растерзание, это манера подлая. Он, правда, не стал бы жечь меня, но он принес бы хворосту и указал бы черным бестиям, как меня поймать».

Резко отрицательные рецензии на книгу Дарвина публиковались и в других печатных органах. Дарвинизм подвергался усиленным нападкам с университетских кафедр, с трибун научных съездов.

Церковники и поповствующие ученые стремились бить прежде всего по чувству верующих, которые смотрят на человека, как на «подобие божие», а учение Дарвина говорит о животном происхождении людей. Утверждая, что идея происхождения человека от животных будто бы унижает достоинство человека, церковники пытаются вызвать у верующих предубеждение против дарвинизма.

Выступая на диспуте по теории Дарвина, состоявшемся летом 1860 года в Оксфордском университете, епископ Вильберфорс задал одному из наиболее видных защитников дарвинизма в Англии профессору Т. Гексли (1825–1895) вопрос: считает ли он, что происходит от обезьяны со стороны дедушки или бабушки? Эта бестактная выходка епископа, рассчитанная на дешевый эффект, была с восторгом встречена его поклонниками. Но успех епископа был кратковременным.

Больше того, выходка его оказалась роковой для него самого. Взявший после него слово Гексли с достоинством заявил: «Человек не имеет причины стыдиться, что предком его является обезьяна. Я скорее бы стыдился происходить от человека, человека беспокойного и болтливого, который, не довольствуясь сомнительным успехом в своей собственной деятельности, вмешивается в научные вопросы, о которых не имеет никакого представления (здесь громкий взрыв рукоплесканий прервал оратора и показал, что публика оценила удар, направленный против епископа), чтобы только затемнить их своей риторикой и отвлечь внимание слушателей от действительного пункта спора красноречивыми отступлениями и ловким обращением к религиозным предрассудкам…».

Оксфордский диспут сыграл важную роль в изменении общественного мнения в пользу дарвинизма. С каждым днем число приверженцев учения Дарвина в Англии все увеличивалось.

Ту же картину борьбы дарвинизма с креационизмом можно было наблюдать в России, Германии, США, Франции, Италии и других странах.

Реакционные буржуазные и клерикально-дворянские круги царской России объявили дарвинизму с первых дней его появления беспощадную войну. В журналах «Русский вестник», «Духовный вестник», в изданиях Московской и Петербургской духовных академий и других органах реакционной печати были опубликованы статьи, направленные на дискредитацию и опошление дарвинизма.

Особое внимание царское правительство уделяло тому, чтобы не допустить проникновения дарвинизма в народные массы. Если книга Дарвина «Происхождение видов» сумела «проскочить» через цензурные рогатки, то другое его сочинение — «Происхождение человека и половой отбор» было запрещено Петербургским цензурным комитетом, а издатель книги подвергся судебному преследованию. Духовный цензурный комитет вслед за цензором архимандритом Сергием дал резкий отзыв о книге Т. Гексли «О положении человека в ряду органических существ». Было запрещено издание книги Геккеля «Естественная история»; на другую его книгу «Мировые загадки» неоднократно накладывались аресты. Подверглись репрессиям сочинение В. В. Лункевича «История происхождения растений и животных», статья А. Никольского «Что сделал для науки Чарлз Дарвин», написанная для журнала «Природа и люди», и многие другие работы по вопросам дарвинизма.

Однако все попытки реакционеров помешать распространению дарвинизма в России проваливались.

Распространение дарвинизма в России происходило в знаменитые шестидесятые годы XIX века — годы подъема революционного движения, годы широкого распространения идей великих русских революционных демократов: Н. Г. Чернышевского (1828–1889), А. И. Герцена (1812–1870) и их друзей. В своих трудах они отстаивали взгляд о естественном происхождении и развитии не только тел неживой природы, но также и органического мира. Положительно сказалось на восприятии теории Дарвина также и то, что эволюционные воззрения отстаивались в России задолго до Дарвина многими нашими биологами.

Сравнивая отношение к дарвинизму в России и на Западе, известный русский биолог-дарвинист А. О. Ковалевский писал: «Теория Дарвина была с особым сочувствием принята у нас, в России. Тогда как в Западной Европе она встретила твердо установленные старые традиции, которые ей пришлось первоначально побороть, у нас ее появление совпало с пробуждением нашего общества после Крымской войны, и она сразу получила право гражданства как в научном, так и общественном мире, и до сих пор пользуется общим сочувствием».

Одним из первых русских пропагандистов учения Дарвина был профессор Петербургского университета С. С. Куторга (1805–1861). Уже в январе 1860 года он знакомит с теорией Дарвина своих студентов. Среди слушателей его лекций по дарвинизму был и К. А. Тимирязев. Вскоре Куторга помещает (правда, анонимно, без подписи) статью «Дарвин и его теория образования видов» в журнале «Библиотека для чтения» (книга 11–12 за 1861 год).

В 1863 году краткое изложение теории Дарвина дается С. А. Рачинским (1836–1902), который на следующий год переводит на русский язык и выпускает в свет книгу Дарвина «Происхождение видов». В те же годы в защиту учения Дарвина публикуются статьи Д. И. Писарева (1840–1868) в «Русском слове», М. А. Антоновича (1835–1918) в «Современнике», К. А. Тимирязева в «Отечественных записках». Серия статей Тимирязева, ранее опубликованных в журнале, издается в 1865 году в виде отдельной книги «Краткий очерк теории Дарвина».

Большинство указанных выше статей и книг по дарвинизму представляло собой не только простое изложение дарвинизма, но и критику противоположных ему воззрений.

Хотя, как уже говорилось, сторонники креационизма сразу же встретили в штыки теорию Дарвина, первые их выступления были весьма слабы и беспомощны. Креационисты явно были застигнуты врасплох книгой Дарвина. Но, потерпев неудачу в первых атаках, они начали исподволь готовить решительный удар против нового учения. Многообещающей попыткой такого рода явилось упоминавшееся выше объемистое сочинение Н. Я. Данилевского «Дарвинизм», вышедшее в 1885–1889 годах. Это сочинение написано с позиций откровенной защиты богословского учения о «руковождении Верховного Божества». Автор его собрал в своем «труде» все доводы, которые приводились антидарвинистами всего мира. Поэтому эту книгу можно было назвать «энциклопедией антидарвинизма». Приведя всю возможную аргументацию против дарвинизма, Данилевский хвастливо утверждал, будто бы в результате его труда теория Дарвина изрешетилась и превратилась «в бессвязную кучу мусора».

Книга Данилевского была встречена в реакционных кругах с большой радостью. «Министры, влиятельные петербургские круги, — писал К. А. Тимирязев, — услужливый капитал (без которого увесистые томы Данилевского не увидели бы света), литература в лице такого выдающегося критика, каким считался Страхов, господствовавшие тогда органы ежедневной печати, философы, официальная наука (академия собиралась присудить Данилевскому высшую премию) — все было на стороне Данилевского, когда я выступил против него»[25].

Всем этим проискам реакционеров Тимирязев дал решительный отпор. В своей публичной лекции «Опровергнут ли дарвинизм?» он блестяще доказывает полную несостоятельность доводов Данилевского против теории Дарвина. Лекция Тимирязева явилась триумфом дарвинизма; поход против учения Дарвина, предпринятый врагами науки, вновь потерпел полный провал. Не помогли здесь и направленные против Дарвина и Тимирязева статьи реакционного публициста Н. Н. Страхова, журналиста князя В. П. Мещерского[26] и начавшиеся против Тимирязева гонения по линии Петровской академии и Московского университета, профессором которых он состоял.

Поддержанный всем революционно-демократическим лагерем, Тимирязев одержал полную победу над своими врагами, пытавшимися восстановить библейскую легенду о сотворении мира богом. Победа эта имела огромное значение для развития науки не только в России, но и далеко за ее пределами, ибо разгром Данилевского означал вместе с тем и решительный удар по всем тем антидарвиновским теориям за рубежом, которые тщательно коллекционировались этим самовлюбленным компилянтом.

В борьбе за научные основы дарвинизма активное участие приняли и другие крупные ученые России, в частности А. Н. Бекетов (1825–1902), И. М. Сеченов (1829–1905), А. О. Ковалевский (1840–1901), В. О. Ковалевский (1842–1883), И. И. Мечников (1845–1916).

Несколько позднее, чем в России, учение Дарвина стало завоевывать на свою сторону и наиболее передовых немецких естествоиспытателей. Правда, многие биологи Германии относились к дарвинизму на первых порах весьма враждебно, называя «Происхождение видов» «сумасшедшей книгой». Этот факт отмечал, в частности, известный немецкий биолог-дарвинист Э. Геккель. В одном из примечаний в своем труде «Монография радиолярий» (1862) он указывал, что сделавшая эпоху работа Дарвина встретила у его немецких товарищей-специалистов «преимущественно неблагоприятный прием, а отчасти совсем не была понята ими…»

Сам Геккель — тогда еще молодой ученый — встретил книгу Дарвина восторженно[27]. По его собственному признанию, прочтя эту гениальную работу, он почувствовал, что «завеса упала с его глаз». Видя, что большинство его коллег враждебно или, в лучшем случае, выжидательно относится к теории Дарвина, Геккель решил выступить в ее защиту на съезде немецких естествоиспытателей и врачей в 1863 году. Выступление Геккеля не нашло поддержки у большинства участников съезда. С насмешкой они говорили о докладе Геккеля как о беспочвенной фантазии, а о дарвинизме, как о «невинной грезе послеобеденного сна».

Но недоверие и ирония биологов старого закала, не охладили пыла молодого ученого. Он публикует ряд книг, брошюр и статей в защиту и обоснование дарвинизма, выступает с публичными лекциями. Постепенно теория Дарвина начинает распространяться и в Германии.

Не смогли помешать этому распространению и антидарвиновские выступления известного биолога-реакционера Вирхова (1821–1902). Последний выступал против введения преподавания дарвинизма в школах под тем предлогом, что дарвинизм является-де все еще недоказанной гипотезой. И тут же он откровенно заявлял, что считает теорию Дарвина вредной, поскольку она противоречит церковному учению и имеет ясно выраженную демократическую тенденцию. Последний довод особенно сильно действовал на антидемократические слои немецких буржуазных ученых, напуганных событиями Парижской Коммуны (1871 г.).

В еще более трудных условиях, чем в Германии, дарвинизм оказался во Франции. Как указывает французский ученый-коммунист М. Пренан (род. в 1893 г.) в своей книге «Дарвин», распространению дарвинизма препятствовали клерикальные круги и идеалистическая философия. Правда, в семидесятых годах XIX века в защиту дарвинизма выступил ряд французских ученых — Дюваль, Перрье и др. Однако большинство биологов Франции оставалось на позициях креационизма и неизменности биологических видов. «Только к 1900 году, — пишет М. Пренан, — в период подъема радикального и антиклерикального движения, выражавшего устремления мелкой буржуазии и народа, Альфред Жиар и его школа усилили борьбу и добились победы трансформизма». Однако попытки прямых выступлений против дарвинизма с позиций креационизма имели место и в дальнейшем. Так, еще в 1929 году французский биолог Виалетон пытался противопоставить дарвинизму давно уже опровергнутые концепции Кювье и Агассиса.

С огромными трудностями встретился дарвинизм в Соединенных Штатах Америки. Правда, книга Дарвина была издана здесь раньше, чем в какой-либо другой стране после Англии. Кроме того, в защиту дарвинизма здесь выступил такой крупный ученый и популяризатор науки, как Аза Грей (1810–1888), с которым Дарвин поддерживал регулярную переписку. Но религиозное ханжество, господствовавшее среди американской буржуазии, «непогрешимый» авторитет в биологии ярого антидарвиниста и креациониста Агассиса (которого Ф. Энгельс называл «Дон Кихотом господа бога») оказались чрезвычайно сильным препятствием на пути к распространению эволюционного учения. К тому же и позиции наиболее видного пропагандиста дарвинизма в США А. Грея были далеко не безупречными.

Активно препятствовали распространению дарвинизма американские государственные власти. Известно, что в ряде штатов США и ныне существуют специальные законы, запрещающие преподавание учения об органической эволюции, о естественном происхождении человека. Авторы этих реакционных законов исходят из того, что единственным источником истины является библия, которую они считают «фундаментом жизни».

В соответствии с указанными законами учителя, осмеливающиеся знакомить своих учеников с теорией Дарвина, подвергаются судебному преследованию, Так, учитель Джон Скопс был осужден в 1925 году за то, что рассказал учащимся о взглядах Дарвина по вопросу о происхождении растений, животных и человека. Особенно рьяно добивался осуждения Скопса бывший государственный секретарь США В. Брайан, утверждавший, будто бы эволюционная теория представляет собой угрозу для цивилизации на том основании, что она разрушает веру в бога.

Прогрессивные люди Америки и всего мира выступили тогда с гневным протестом против «обезьяньего процесса» — так назывался процесс над Скопсом. Но американские власти были непреклонны в своем решении наказать «преступника».

Одним из тех, кто выступил в защиту Скопса, против ханжеских религиозных предрассудков и произвола властей, был известный американский селекционер Лютер Бербанк. Будучи до глубины души возмущен «обезьяньим процессом», он публично выступил в защиту науки, против религиозных догм. «Через двадцать четыре часа, — пишет об этом событии биограф Л. Бербанка Вильбур Холл, — на него налетел настоящий смерч ненависти, который был до некоторой степени парализован в своей силе лишь благодаря многим тысячам сочувственных и ободряющих писем…

Он заболел. И эта болезнь была для него последней… Он уже был достаточно пожилым, он уже прожил долгую жизнь, полную напряженного физического труда, и после этого на закате своих дней сделал попытку заставить прозреть людей, которые как будто нарочно оставались слепыми. Это было выше его сил. И эта попытка сломила его.

Он умер не как мученик за правду, но как жертва темноты, глупости и закоснелой бесчестности»[28].

Как ни пытались служители культа и их сподвижники из числа богословствующих биологов задушить дарвинизм, к скольким бы жертвам ни приводили их реакционные действия, дарвинизм год от году, из десятилетия в десятилетие все более и более проникал в сознание народов всего мира, ведя разрушительную работу против религиозных предрассудков.

Осознав всю несостоятельность прямых попыток искоренения учения Дарвина, многие служители культа решили пойти на хитрость. Они усиленно начали распространять версию о том, что дарвинизм якобы нисколько не противоречит религии и даже чуть ли не подтверждает ее догмы.

Попытки церковников сочетать эволюционное учение с религией являются ярким показателем замечательной победы дарвинизма и явного поражения церкви. Известно, что до появления дарвинизма духовенство беспощадно боролось против самых робких попыток доказать изменяемость видов. При этом не делалось исключений даже для тех авторов, которые, подобно Чемберсу, интерпретировали эволюцию в чисто богословском плане. Теперь же теологи угоднически заигрывают с дарвинизмом, пытаясь «обратить его в свою веру».

Одна из первых попыток примирить религию с дарвинизмом (конечно, дарвинизмом весьма изуродованным) была предпринята немецким биологом — иезуитом Э. Васманом, выпустившим специальную книжку на эту тему: «Новейшая биология и эволюционная теория». В ней он утверждал, что эволюция организмов в природе имеется, но она осуществляется под направляющим действием бога. Аналогичную точку зрения высказывают ныне многие служители культа. Но тем самым они расписываются в своем бессилии отстаивать догмы библии в том виде, как они в ней сформулированы. Попытки приспособить эти догмы к эволюционному учению являются фактически капитуляцией церковников перед наукой.

Вот почему многие защитники христианской религии и по сей день не идут ни на какие уступки дарвинизму, настаивая на неизменяемости организмов. Они выступают с прямой критикой всех попыток модернизации библейской догмы о сотворении органического мира.

Так, американский профессор-баптист Генри Моррис, разоблачая хитросплетения своих коллег, приспосабливающих догмы библии к научным достижениям современности, справедливо замечает: «Если бог действительно сотворил мир, включая все живые существа, методом эволюции, то он, я думаю, избрал наиболее неэффективный, жестокий и глупый метод творения, какой только можно представить. Если его целью было творение человека, для чего же понадобилось на миллионы лет населять землю такими чудовищами, как динозавр? Для того лишь, чтобы они вымерли задолго до появления человека?» Моррис с негодованием заявляет, что верить в бога и в библию, как полное и буквальное слово божие, невозможно, если веришь в эволюцию: «Эволюция, по самой своей природе, материалистична: это не что иное, как попытка объяснить биологические факты законами природы, не обращаясь к идее сверхъестественного и святого»[29].

С этим выводом ярого и откровенного врага эволюционного учения нельзя не согласиться. Он решительно срывает маски с тех, кто пытается совместить несовместимое — науку и религию.

Для оправдания своих попыток сочетать религию с эволюционным учением служители культа и поповствующие биологи нередко пытаются утверждать, что якобы сам Дарвин был верующим человеком. В доказательство этого обычно приводится заключительная фраза из книги «Происхождение видов»: «Есть величие в этом воззрении, по которому жизнь, с ее различными проявлениями, творец первоначально вдохнул в одну или ограниченное число форм; и между тем как наша планета продолжает вращаться согласно неизменным законам тяготения, из такого простого начала развилось и продолжает развиваться бесконечное число самых прекрасных и самых изумительных форм»[30].

Употребляя обычное в его время выражение «творец», Дарвин, конечно, сделал определенную уступку господствовавшим религиозным воззрениям. Но сделал он это не потому, что действительно верил в бога. Дарвин присутствием подобной фразы пытался в какой-то мере ослабить нападки церковников на свою теорию. Надо сказать, что впоследствии Дарвин и сам неоднократно выражал сожаление о том, что употребил приведенное выше выражение. Так, в письме к Ляйелю 29 марта 1863 года он писал: «…я уже давно сожалел о том, что уступил общественному мнению и пустил в ход выражение „сотворение“ в той форме, в какой его употребляет пятикнижие. Я под этим выражением подразумевал только „появление“ жизни в результате какого-то совершенно неизвестного нам процесса…» Эти слова Дарвина не оставляют никакого сомнения в том, что он отнюдь не верил в сотворение мира богом.

Об атеизме Дарвина отчетливо говорят многие другие признания ученого, сделанные им в автобиографии («Воспоминания о развитии моего ума и характера»). Главные атеистические высказывания Дарвина в этом документе до недавнего времени оставались неизвестными. Дело в том, что сын Ч. Дарвина — Фрэнсис Дарвин при издании автобиографии отца сознательно опустил их. Только недавно известный советский ученый-дарвиновед проф. С. Л. Соболь, получив из Англии фотокопию рукописи Дарвина, обнаружил эти «сокращения» и впервые в мире опубликовал полный текст «Воспоминаний».

В одном из опущенных Фрэнсисом Дарвином разделов рукописи «Воспоминаний» Чарлз Дарвин говорит, что, став «совершенно неверующим», он уже не мог понять людей, которые, несмотря на противоречивость и невероятность евангельских рассказов, испытывают желание получить доказательства того, что христианство является истинным учением. Если это учение истинно, продолжает он, то «незамысловатый текст [Евангелия] показывает, по-видимому, что люди неверующие — а в их число надо было бы включить моего отца, моего брата и всех моих лучших друзей — эсхатологически (т. е. в силу возмездия при „вечном суде“. — Г. П.) потерпят наказание». Высказывая далее глубокое возмущение такого рода «истинной религией», Дарвин заявляет: «Это учение отвратительно!»[31]

Во время одной из бесед Дарвин заявил, что он отверг религию, когда ему было около сорока лет. К отрицанию религии его приводило прежде всего установление изменяемости биологических видов и истинных причин целесообразности организмов. Кроме того, часто размышляя на религиозные темы, Дарвин выдвинул и ряд других соображений, которые с необходимостью приводили его к выводу о нереальности существования бога.

Он, в частности, приходит к выводу о несостоятельности утверждения религии, будто бы так называемые «священные книги» являются результатом божественного вдохновения. «В течение времени с октября 1836 до 1839 г., — писал Дарвин, — я постепенно пришел к сознанию того, что Ветхому завету нельзя верить больше, чем священным писаниям индусов». Дарвин обращает также внимание и на то, что многие важные события изображены в различных евангелиях по-разному.

Одним из серьезных доводов против веры в бога Дарвин считал тот факт, что в мире существует очень много несчастий. Ведь бог, согласно религиозным верованиям, является воплощением доброты и могущества. Но если он действительно существует и если он так добр, то почему он создал животных и растения такими, что различные виды их ведут между собой вечную ожесточенную борьбу за существование? Почему он создал, например, ихневмонидов (перепончатокрылых насекомых, называемых еще наездниками), личинки которых паразитируют в гусеницах некоторых бабочек? «Я не могу, — говорил Дарвин, — допустить, чтобы бог предназначил кошке играть с мышами, прежде чем убивать их». Если бы бог действительно существовал и являлся воплощением доброты, он не должен был допустить подобных жестокостей! Может быть, эти жестокости возникли независимо от воли бога, т. е. бог не мог их предупредить? Но если это так, то, следовательно, бога никак нельзя считать воплощением могущества!

Все эти аргументы приводили Дарвина к мысли о том, что бога нет. И все же он еще долгое время надеялся, что когда-нибудь будут найдены какие-то новые убедительные доказательства, которые бы неоспоримо свидетельствовали о наличии бога. Однако в конце концов он вынужден был отказаться от всех этих иллюзий. Вспоминая о своих переживаниях, Дарвин писал: «Но я отнюдь не был склонен отказаться от своей веры; я убежден в этом, ибо хорошо помню, как я все снова и снова возвращался к фантастическим мечтам об открытии в Помпеях или где-нибудь в другом месте старинной переписки между какими-нибудь выдающимися римлянами или рукописей, которые самым поразительным образом подтвердили бы все, что сказано в евангелиях. Но даже и при полной свободе, которую я предоставил своему воображению, мне становилось все труднее и труднее придумать такое доказательство, которое в состоянии было бы убедить меня. Так понемногу закрадывалось в мою душу неверие, и в конце концов я стал совершенно неверующим. Но происходило это настолько медленно, что я не чувствовал никакого огорчения и никогда с тех пор даже на единую секунду не усомнился в правильности моего заключения»[32].

Эти правдивые, искренние признания великого ученого, касающиеся той душевной борьбы, которую ему пришлось переживать в связи со столкновением данных науки и религиозных догматов, борьбы, приведшей его в конце концов к отказу от религиозных верований, весьма показательны. Они лишний раз свидетельствуют о том, что нельзя примирить науку и религию, что любой честный деятель науки, если он задумывается над общими мировоззренческими вопросами, не может не прийти рано или поздно к отрицанию бога, как бы ни была сильна его религиозность в прошлом. Дарвин, безусловно, принадлежал к таким честным ученым, и потому он не мог задержаться на своих прежних религиозных воззрениях. Возникает вопрос, почему же Дарвин сказал об этом лишь в своих письмах, не предназначавшихся для печати? Почему он не выступил открыто против религии?

Отвечая на этот вопрос, нельзя забывать о том, что Дарвин был сыном своего класса, представителем английской буржуазии. Пусть он был одним из наиболее прогрессивных, наиболее радикальных ее представителей, но все же в ряде вопросов он не вышел за рамки буржуазного миросозерцания. Своими сочинениями он и без того вызвал бурю негодования со стороны своих реакционно настроенных собратьев по классу. Можно представить себе, что случилось бы, если бы он осмелился прямо говорить о своем атеизме! Да и вряд ли вообще его труды были бы тогда опубликованы.

Было здесь и еще два обстоятельства, о которых можно судить по содержанию ответного письма Дарвина К. Марксу: «Будучи решительным сторонником свободы мысли во всех вопросах, я все-таки думаю (правильно или неправильно, все равно), что прямые доводы против христианства и теизма едва ли произведут какое-либо впечатление на публику и что наибольшую пользу свободе мысли приносит постепенное просвещение умов, наступающее в результате прогресса науки. Поэтому я всегда сознательно избегал писать о религии и ограничил себя областью науки. Впрочем, возможно, что тут на меня повлияла больше чем следует мысль о той боли, которую я причинил бы некоторым членам моей семьи[33], если бы стал так или иначе поддерживать прямые нападки на религию»[34].

В тех случаях, когда Дарвину приходилось в той или иной связи давать оценку своему отношению к вопросу о существовании бога, он предпочитал называть себя «агностиком», т. е. сторонником того взгляда, согласно которому мы не можем-де познать мир таким, каков он есть сам по себе, в частности, не можем ничего сказать о существовании бога. Наиболее четко такие воззрения были высказаны Т. Гексли, который, кстати сказать, и самое слово «агностик» впервые ввел в науку. Таким образом, Дарвин в этом вопросе разделял взгляды своего последователя.

Однако известно, что агностицизм Гексли был, по выражению Энгельса, не чем иным, как стыдливо прикрытым материализмом. «Взгляд агностика на природу, — писал Энгельс, — насквозь материалистичен. Весь мир природы управляется законами и абсолютно исключает всякое воздействие извне. Но, — благоразумно добавляет агностик, — мы не в состоянии доказать существование или несуществование какого-либо высшего существа вне известного нам мира»[35].

В том же духе характеризовал этот вид агностицизма и В. И. Ленин, называвший его «фиговым листком материализма», поскольку он, выступая на словах против материализма, в действительности признавал, что в естествознании плодотворна только материалистическая точка зрения, а идеалистическая, напротив, абсолютно бессодержательна.

Это дает возможность понять, что, хотя Дарвин и называл себя агностиком, в действительности он был атеистом, материалистом и только в силу ряда обстоятельств, прежде всего в силу своей классовой ограниченности, он не хотел открыто и прямо заявить о своих истинных взглядах по данному вопросу. Однако это не дает никаких оснований ни для причисления Дарвина к числу верующих, ни для попыток примирения его учения с религией. Не случайно Дарвин в шутку называл свое учение «евангелием сатаны» (конечно, не в работах, предназначавшихся для печати, а в своих личных письмах!), а своего ученика и защитника эволюционного учения Гексли — «апостолом евангелия сатаны». Не случайно он с чувством гордости заявлял, что его учение способствовало сокрушению догмата о сотворении мира.

Непримиримость истинного, неискаженного дарвинизма с религией была вполне очевидна и самим служителям культа. Некоторые из них прямо и недвусмысленно заявляли, что примирить дарвинизм и религию невозможно, как невозможно заставить течь две реки по одному руслу в противоположных направлениях.

ДАЛЬНЕЙШЕЕ РАЗВИТИЕ ДАРВИНИЗМА В БОРЬБЕ С РЕЛИГИЕЙ И ИДЕАЛИЗМОМ. АТЕИСТИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ УЧЕНИЯ И. В. МИЧУРИНА

«…Мы живем в такое время, когда высшее призвание человека состоит в том, чтобы не только объяснять, но и изменять мир, — сделать его лучшим, более интересным, более осмысленным, полнее отвечающим потребностям жизни».

(И. В. Мичурин. Соч., т. 1, стр. 77).

Хотя попытка простого механического совмещения дарвинизма с религией и ныне не оставлена многими служителями культа, но еще у истоков ее зарождения более дальновидные из противников учения Дарвина сознавали, что она не сможет увлечь за собой сколько-нибудь значительной массы людей. И вот тогда была придумана более тонкая, наукообразная форма удушения дарвинизма с помощью всякого рода идеалистических ухищрений. Давно уже было известно, что всякий раз, когда грубая форма веры в творца, т. е. религия, оказывается бессильной устоять против натиска научных, материалистических идей, на помощь ей приходит форма «просвещенная», т. е. философский идеализм. На этот раз речь шла о создании реакционного идеалистического направления в биологии, именовавшего себя «неодарвинизмом».

Наименование «неодарвинизм» было присвоено ему сторонниками этого течения для того, чтобы скрыть, завуалировать его истинную антидарвинистскую сущность. В действительности оно почти по всем основным вопросам представляло собой полную противоположность учению Дарвина. В учении Дарвина неодарвинизм заимствовал лишь его ошибочные стороны, абсолютизировав и доведя их до абсурда. В дальнейшем это реакционное направление в биологии получило наименование вейсманизма-менделизма-морганизма по имени его родоначальников — немецкого биолога Августа Вейсмана (1834–1914), австрийского монаха Грегора Менделя (1822–1884) и американского биолога Томаса Моргана (1866–1945).

Вейсман учил, что организм состоит из двух плазм — бессмертной зародышевой плазмы (наследственного вещества) и смертного тела. Зародышевая плазма из организма одного поколения якобы переходит в организм другого поколения вместе с мужскими и женскими половыми клетками. В каждом новом поколении зародышевая плазма порождает тело организма, определяя все его морфологические и физиологические особенности. Сама же зародышевая плазма не поддается никаким воздействиям ни со стороны тела, ни, тем более, со стороны окружающей его внешней среды. Изменения внешней среды могут вызывать лишь изменения тела. Но, поскольку последние никак не отражаются на зародышевой плазме, они не могут передаваться последующим поколениям.

Свое утверждение о ненаследуемости приобретенных признаков Вейсман пытался подтвердить экспериментально — он обрубал хвосты крысам в течение ряда поколений. Поскольку это не приводило к появлению бесхвостых крысят, Вейсман утверждал, будто бы его опыт доказывает отсутствие влияния тела на зародышевую плазму.

Родственным вейсманизму является учение Менделя. Мендель производил скрещивание между различными сортами гороха. В результате он установил, что, например, при скрещивании гороха с красными цветами и гороха с белыми цветами первое поколение гибридов оказывается все красноцветковым, т. е. признак красного цвета доминирует (преобладает) над признаком белого цвета. В последующих поколениях начинается расщепление потомства: на каждые три растения с красными цветками приходится в среднем одно растение с белыми цветками. Исходя из этих и ряда аналогичных опытов Менделя, его поклонники делают вывод, что в зародышевых клетках находятся какие-то особые задатки, которые определяют развитие всех признаков организма. Они утверждали, что доминирование одних признаков над другими и расщепление признаков в отношении 3:1 происходит всегда и всюду вне зависимости от условий, в которых производится выращивание организмов.

Воззрения Вейсмана и Менделя позднее были подхвачены Морганом и другими биологами-идеалистами. Отличаясь от них лишь в деталях, созданная Морганом хромосомная теория наследственности точно так же разрывает организм на вещество наследственности и тело. Морган и его сторонники утверждают, что вещество наследственности воплощается в организме в известных частицах органических клеток, называемых хромосомами. Изменение организма, по их мнению, возможно лишь в результате изменения хромосом, которое происходит самопроизвольно, независимо от окружающей среды. Иногда хромосомы могут изменяться и под действием внешних, прежде всего сильно действующих факторов, как рентгеновы лучи и т. п., но изменения эти по своему характеру являются также чисто случайными, неопределенными и не поддаются ни предсказанию, ни, тем более, управлению.

Вейсманизм-морганизм явился завуалированной попыткой восстановить в правах опровергнутую Дарвином религиозную сказку о сотворении мира, В самом деле, воспеваемое морганистами вещество наследственности, поскольку оно не создается организмом в процессе его жизни и даже не изменяется под влиянием тела организма и окружающей его среды, могло появиться, следовательно, лишь в результате вмешательства какого-то божественного существа. Тем самым вейсманизм-морганизм верой и правдой служит религиозной побасенке о сотворении мира. Не случайно придерживающийся вейсмановско-моргановской концепции немецкий физик Э. Шредингер писал, что развиваемые им взгляды дают возможность «одним ударом доказать и существование бога и бессмертие души».

Зародившийся во второй половине XIX века вейсманизм получил особенно широкое распространение в XX веке. В это время капитализм вступил в свою новую фазу — фазу империализма, характеризующуюся всеми признаками загнивания и разложения как в экономической, так и в идеологической[36] сфере. В области философии это загнивание выражается в виде процветания таких реакционных течений, как махизм (эмпириокритицизм), неокантианство, прагматизм; в области искусств — декадентство, символизм; в области физики — «физический» идеализм; в области биологии — вейсманизм-морганизм.

Определяя классовый смысл и назначение всех этих реакционных направлений, К. А. Тимирязев писал: «Для внимательного наблюдателя эти признаки регресса научной мысли вместе с подобным же движением в области искусства и литературы были только частным проявлением давно задуманной клерикально-капиталистической и политической реакции. Все силы мрака ополчились против двух сил, которым принадлежит будущее: в области мысли — против науки, в жизни — против социализма»[37].

В своих схоластических, антинаучных построениях вейсманизм-морганизм широко использовал те пробелы, которые еще имели место в учении Дарвина, а также некоторые допущенные им ошибочные положения. Это не значит, конечно, что сам Дарвин ответственен за порождение вейсманизма-морганизма. Речь идет лишь о том, что последний, паразитируя на дарвиновском учении, использовал некоторые его промахи. При этом вейсманисты-морганисты отбрасывали здоровое, положительное ядро учения Дарвина, а его ошибочные стороны раздували и возводили в абсолют, что и привело их к созданию совершенно ненаучной концепции в биологии.

Что же это были за пробелы и ошибки в учении Дарвина, которые использует вейсманизм-морганизм?

Дарвин доказал наличие эволюции и вскрыл ее факторы. Но он меньше уделял внимания изучению вопроса о том, каковы причины индивидуальной изменчивости организмов. Правда, он неоднократно говорил, что общей причиной изменений организмов является изменение окружающей их среды. Он указывал, например, что «…если бы было возможно поставить всех особей какого-нибудь вида во многих поколениях в абсолютно одинаковые условия существования, изменчивости не было бы»[38].

Однако вопрос об источниках изменчивости Дарвин затрагивал обычно лишь в самой общей форме, не рассматривая конкретных причин разнообразных индивидуальных особенностей организмов. Больше того, он считал, что в большинстве случаев изменения среды хотя и вызывают какие-то преобразования организмов, но не определяют характера, направления этих изменений. Он говорил, что направление изменений организма определяется в основном природой самого организма и почти не зависит от природы условий. Правда, в последние десятилетия жизни Дарвин признал ошибочность такого рода утверждений и неоднократно подчеркивал роль прямого воздействия среды на организм.

Вейсманисты-морганисты, естественно, постарались замолчать эти новые веяния во взглядах самого Дарвина. Они вообще отбросили положение Дарвина об изменениях среды как источнике изменчивости организмов и утверждают, будто бы этим источником являются какие-то внутренние силы, присущие организмам вне их взаимодействия со средой, т. е. вне обмена веществ. А это с неизбежностью приводит к выводу о том, что когда-то при образовании первичных организмов некая неведомая сила завела какую-то тайную пружину в виде пресловутого «наследственного вещества», которая, раскручиваясь, приводила затем к образованию все новых и новых органических форм.

Тесно связано с умалением роли среды в определении характера изменчивости организмов ошибочное разделение Дарвином всей изменчивости на два типа — определенную и неопределенную. Определенной он называл такую изменчивость, при которой всё или почти всё потомство особей, подвергавшихся в течение нескольких поколений известным воздействиям, изменяется одинаковым образом. При неопределенной изменчивости изменения различных особей протекают в разных направлениях. Иначе говоря, у Дарвина получалось, будто в одних случаях изменчивость организмов бывает закономерной, направленной, а в других случаях — чисто случайной. Правда, в трудах Дарвина можно найти указания на известную направленность, закономерность также и неопределенной изменчивости.

Вейсманисты-морганисты полностью отбросили положение Дарвина о среде как источнике развития организмов. Они совершенно исказили его взгляды об определенной и неопределённой изменчивости, утверждая, будто бы все наследственные изменения абсолютно неопределенны, случайны, а определенные, направленные изменения — ненаследственны. Тем самым они стремились изгнать из процессов наследственной изменчивости направленность, закономерность, вызываемую взаимодействием организма и среды. Но изгнание законов науки, писал Ленин, есть на деле лишь протаскивание законов религии. В том же духе высказывался Энгельс, указывавший, что для существа дела совершенно безразлично, назвать ли причину необъяснимых явлений случаем или богом.

Марксистско-ленинская философия показала, что противоположность случайности и необходимости не абсолютна, что случайность есть лишь один полюс взаимосвязи, другим полюсом которой является необходимость. Случайность есть лишь дополнение и форма проявления необходимости. А это значит, что в биологии, например, разграничение изменчивости на определенную (закономерную) и неопределенную (случайную) неправомерно. Всякая изменчивость в основе своей закономерна, необходима и в этом смысле определенна. В то же время она облекается в форму случайности, т. е. изменения каждой особи наряду с некоторыми общими признаками имеют и свои индивидуальные особенности.

Создавая свою теорию естественного отбора, Дарвин не избежал вредного влияния теории английского попа — экономиста Мальтуса (1766–1834). Согласно учению Мальтуса, всем живым существам, включая и человека, якобы присуще стремление размножаться быстрее, чем это допускается находящимся в их распоряжении количеством пищи. В результате создается перенаселение, которое ведет к гибели известной части живых существ. Такой вывод нужен был Мальтусу для того, чтобы оправдать голод и нищету трудящихся в условиях капиталистического общества. Мальтус хотел доказать, что виновником такого положения является не капитализм, а некий абстрактный закон чрезмерного размножения. Поэтому рабочие, по мнению Мальтуса, должны бороться не против капитализма, а против «излишнего» деторождения.

Мальтузианские идеи имеют особенно широкое хождение в капиталистических странах в настоящее время. Они используются капиталистами для оправдания капиталистической эксплуатации, колониального гнета, захватнических войн. Враги прогресса и мира утверждают, что на Земле сейчас проживает слишком много людей и поэтому значительную часть их нужно истребить с помощью оружия массового уничтожения. С такими человеконенавистническими сумасбродными идеями открыто выступают, например, американские сенаторы Бильбо, Майер, а также финансовые воротилы — Ванденберг, Гарриман и многие другие. Их широко пропагандируют в печати буржуазные писатели и ученые. Ректор университета Тампа в штате Флорида профессор Нэнс несколько лет назад заявил: «Я считаю, что мы должны проводить подготовку к войне, руководствуясь законом джунглей. Каждый должен научиться искусству убивать. Я не думаю, что война должна ограничиться действиями армий, военного флота и авиации. Не должно существовать никаких ограничений в выборе методов или оружия уничтожения. Я оправдал бы ведение бактериологической войны, применение газов, атомных и водородных бомб, межпланетных ракет. Я не был бы сторонником принятия предосторожности в отношении госпиталей, школ, церквей или отдельных группировок гражданского населения»[39]. Нэнс утверждает далее, что высшие расы должны истребить низшие расы, как насекомых. И все это — исходя из «закона джунглей», закона борьбы за существование, якобы охватывающего собой не только мир растений и животных, но и мир людей.

Особенно характерен для современных мальтузианцев призыв к уничтожению значительной части населения Советского Союза, Китая и других социалистических стран на том основании, что они-де слишком быстро размножаются.

Ясно, что все эти разговоры о чрезмерной перенаселенности земного шара, о слишком высоком приросте населения не имеют под собой никакой основы. Уже при нынешнем уровне развития науки и техники на Земле могли бы после уничтожения капитализма с присущей ему эксплуатацией трудящихся и вечной угрозой войн безбедно жить не 2,7 миллиарда, как в настоящее время, а десятки миллиардов человек. С дальнейшим прогрессом знаний и развитием общественного производства число это еще более возрастет.

Следует заметить, что наглые призывы к истреблению значительной части человечества, как и фактическое развязывание грабительских войн, сочетаются у империалистов с молитвами и клятвами в верности богу и религии. Известно, что американский президент Эйзенхауэр, так же как и его предшественник Трумэн, начинает и заканчивает свои речи с обращения к богу. Но в то же время американское правительство готовится к атомной войне, не желает принять предложение Советского правительства о запрещении атомного и водородного оружия. А Трумэн был тем человеком, по приказу которого были сброшены атомные бомбы на японские города Хиросиму и Нагасаки в 1945 году. По приказу своих правительств американские войска расправлялись с патриотами Ливана, английские — Иордании, французские — Алжира. «Войска этих правительств, — указывал Н. С. Хрущев, — состоящие из людей, „верующих“ в бога, имеют в своей среде и священников, которые благословляют убийство людей и служат молебны победе того оружия, которым убивают беззащитных арабов в Алжире»[40].

Дарвин не был сторонником войн, он был очень гуманным человеком. Он с гневом выступал против рабства и работорговли неграми, процветавшими в Южных штатах Северной Америки. Однако, не будучи искушен в вопросах политики и философии, Дарвин не понял реакционной сущности мальтусовского учения о чрезмерном размножении живых существ и применил его к объяснению действия естественного отбора. Он полагал, что отмирание одних и выживание других особей объясняется прежде всего перенаселенностью и внутривидовой борьбой.

Это утверждение Дарвина также было использовано вейсманистами-морганистами. При этом, в отличие от Дарвина, который отнюдь не сводил все явления борьбы за существование к одной лишь внутривидовой борьбе, они главный упор в трактовке естественного отбора делают именно на внутривидовую борьбу. Это необходимо им для того, чтобы подвести «естественнонаучное обоснование» под пресловутую теорию Мальтуса и тесно связанные с ней теории социал-дарвинизма[41] и расизма, а также под осуществляемую империалистами практику геноцида[42], стерилизации «неполноценных» людей и т. д.

С критикой реакционной концепции вейсманизма-менделизма выступили прогрессивные биологи-материалисты К. А. Тимирязев, Э. Геккель, М. В. Рытов (1846–1920) и др. Тимирязев считал абсурдным утверждение Вейсмана о разграничении организма на две плазмы — бессмертную наследственную и смертную телесную, указывая на ряд фактов, опровергающих подобное заключение. В качестве одного из таких фактов Тимирязев приводил произрастание целого растения из надрезов листа бегонии, положенных на землю. В самом деле, согласно Вейсману, листья растений не содержат наследственного вещества. Последнее имеется лишь в цветах и семенах растений. А тут оказывается, что из листа вырастает растение, дающее и цветы и семена. Получается, что «смертное» тело рождает «бессмертное» вещество наследственности.

Тимирязев подверг глубокой критике упоминавшиеся выше опыты Вейсмана с обрубанием хвостов у крыс с целью «доказательства» ненаследуемости приобретенных признаков. Он писал: «Бездоказательность такого опыта очевидна. В применении к отдельному организму нужно, очевидно, руководиться тем же представлением, как и в применении к родственной преемственности, выражаемой родословным деревом. Изменения в организации дяди не могут влиять на организацию племянника, точно так же и клеточки ткани хвоста не представляют предков тех воспроизводящих клеточек, из которых разовьется потомство мыши с обрубленным хвостом»[43].

Ведя борьбу против искажения дарвинизма вейсманистами-менделистами, прогрессивные биологи вместе с тем развивали материалистическое ядро теории Дарвина. Кроме упомянутых выше ученых, большую роль в этом отношении сыграли такие естествоиспытатели, как Т. Гексли, И. И. Мечников, А. О. Ковалевский, В. О. Ковалевский, Л. Бербанк, П. Каммерер (1880–1926).

Центральной теоретической проблемой, которую они разрабатывали, была проблема взаимосвязи организма и среды. Биологи-материалисты указывали на определяющую роль среды в развитии органического мира. Иначе говоря, они продолжали развивать дарвинизм в том же направлении, в котором развивал его сам творец эволюционного учения в последние десятилетия своей жизни. Огромная заслуга их заключается также в том, что, применяя дарвинизм к различным областям биологической науки (эмбриологии, палеонтологии, физиологии и т. д.), они коренным образом перестроили их в духе эволюционного учения.

Выдающихся успехов в развитии учения Дарвина добились И. М. Сеченов и И. П. Павлов. Наряду с общебиологическими воззрениями Дарвина в их трудах получили дальнейшее развитие его взгляды, касающиеся психических явлений у животных, а также его учения о происхождении человека. Дарвин понимал, что не только тело человека, но и его психика имеют не небесную, а земную основу. Но вопрос этот у Дарвина еще не был разработан в достаточной степени. Этим пользовались идеалисты и церковники для того, чтобы по-прежнему утверждать, будто бы душа человека имеет какую-то особую, божественную сущность. Опровергая эти утверждения, Сеченов доказывал, что психическая деятельность есть функция головного мозга, что она подчинена естественным законам и не нуждается для своего объяснения в потусторонней силе. «…Мозг, — писал Сеченов, — есть орган души, т. е. такой механизм, который, будучи приведен какими ни на есть причинами в движение, дает в окончательном результате тот ряд внешних явлений, которыми характеризуется психическая деятельность»[44]. Идеи И. М. Сеченова были всесторонне развиты И. П. Павловым. Обобщая огромный экспериментальный материал, Павлов создал свое замечательное учение о высшей нервной деятельности (поведении) животных и человека. Его труды дали подлинно научное объяснение сущности психической деятельности как функции головного мозга. Тем самым были полностью опровергнуты религиозные представления о божественном происхождении человеческой души.

В борьбе за окончательный разгром вейсманизма-морганизма и дальнейшее развитие общебиологической теории эволюции органического мира, созданной Дарвином, особенно крупную роль сыграли труды выдающегося русского биолога и преобразователя природы растений И. В. Мичурина (1855–1935). Опираясь на труды своих предшественников и современников и обобщая огромный фактический материал, накопленный сельскохозяйственной практикой, а также свои собственные экспериментальные исследования, Мичурин поднял дарвинизм на новую, качественно более высокую ступень.

Мичурин едко высмеивал учение вейсманистов-морганистов о независимости организма от среды. «Думая о таких якобы ученых людях, — писал Мичурин, — не знаешь, чему более удивляться: их крайней ли близорукости или полному невежеству и отсутствию всякого смысла в их мировоззрении…

Нельзя же в самом деле предполагать, что из первых зародившихся особей живых растительных организмов при посредстве перекрестного их оплодотворения постепенно в течение десятков миллионов лет создалось все существующее в настоящее время растительное царство на всем земном шаре без участия влияния внешней среды, условия которой в течение прошедших веков и тысячелетий так часто и так сильно изменялись…»[45]

Пресловутые законы Менделя Мичурин иронически называл «гороховыми законами» и считал их совершенно неприменимыми в деле получения новых сортов растений.

В мичуринском учении нашло свое естественнонаучное воплощение известное положение Ф. Энгельса о том, что жизнь представляет собой способ существования белковых тел, существенным моментом которого является постоянный обмен веществ с окружающей их внешней природой. Определение жизни, данное Энгельсом, наносило сокрушительный удар по религиозным и идеалистическим воззрениям на жизнь, как на результат вмешательства некоей божественной, сверхъестественной силы. Оно показывало, что в жизненных явлениях нет ничего потустороннего, что жизнь представляет собой лишь одну из форм движения материи. Специфической особенностью этой формы является органический обмен веществ, необходимо связанный с существованием белковых тел.

Подтверждая и всесторонне обосновывая диалектико-материалистическое понимание сущности жизни, данное Энгельсом, мичуринское учение тем самым вносило новый вклад в дело опровержения религиозных и идеалистических взглядов на жизнь. Но Мичурин не остановился на простом подтверждении положения Энгельса об органическом обмене веществ как сущности жизни. Это положение получило в его учении дальнейшее развитие и конкретизацию. Мичуринское учение показало, что организмы каждого биологического вида и даже каждого сорта культурных растений, каждой породы домашних животных обладают своим, только им присущим особым типом обмена веществ. Поэтому изменение типа обмена веществ означает и изменение всего организма, всех присущих ему физиологических и морфологических особенностей. А изменение типа обмена веществ организма с неизбежностью наступает при изменении условий жизни, которые его окружают. Тем самым Мичурин раскрыл действительный источник развития живой природы. Этим источником является взаимодействие организма с изменяющейся средой, точнее говоря, противоречие, возникающее между новыми условиями жизни, которые организм оказывается вынужденным ассимилировать из изменившейся среды, и старой наследственностью организма, т. е. старыми требованиями его к окружающей среде.

Одним из краеугольных камней мичуринского понимания эволюционного процесса является положение о направленном, адекватном характере изменчивости организмов. Мичурин был убежден, что в результате действия закона единства организма и условий жизни растения и животные изменяются всегда адекватно, т. е. соответственно характеру изменения условий их жизни. Это значит, что в случае ассимиляции тех или иных новых, непривычных организму условий жизни в нем начинает вырабатываться потребность именно в этих условиях.