Помоги проекту - поделись книгой:
А к каким выводам пришел Альфред Дрейфус и что он вообще собой представлял?
Типичный офицер
Альфред Дрейфус родился в Мюльгаузене в Эльзасе 9 октября 1859 года. Его отец был крупным предпринимателем. После перехода Эльзаса к Германии вся семья Дрейфуса за исключением старшего брата Альфреда переезжает в Париж, сохраняет свое французское подданство. Семью отличает французский национализм, и совсем не случайно Дрейфус выбирает мало оплачиваемую, но очень почетную военную карьеру. В 1878 году он поступает в Политехническую школу, а по ее окончании – в артиллерийскую. В 1884 году после окончания артиллерийской школы Дрейфус назначен в 11-ю артиллерийскую бригаду. Его начальники отзываются о нем положительно, отмечая его как образцового офицера.
Июль 1884 года: «Офицер усердный, умный, весьма живой, вполне пригоден для военной службы».
Январь 1886 года: «Офицер живой, превосходный наездник, умен, прекрасно управляет батареей. К несчастью, имеет жалкую интонацию».
Август 1887 года: «Лучший поручик из батарейной группы. Много знает и продолжает учиться. Располагает великолепной памятью и живым умом, прекрасный преподаватель и командир. Отлично управляет маневрами, конными и пешими».
В 1890 году он произведен в капитаны второго артиллерийского полка и отправлен в центральную школу военной пиротехники. Он ведет курс математики и рисования для учеников, готовящихся в военную школу. В 1891–1892 годах Дрейфус учится в Высшей военной школе. Поступив в нее 76-м из 81, он выпущен под девятым номером. Отзыв руководства военной школы очень благоприятен для Дрейфуса: «…хороший офицер, живой ум, быстро соображает, работает легко, имеет привычку к труду. Очень пригоден для службы в Генштабе»[69]. В 1893–1894 годах – служба в Генштабе. Отзывы и здесь благоприятные, хотя у некоторых офицеров и генералов Дрейфус вызывает антипатию, и они пытаются испортить мнение о нем. Но пока у них ничего не выходит. В 1890 году он женится на дочери богатого парижского негоцианта Люси Гадемар. К октябрю 1894 года у них уже было двое детей. Казалось, Дрейфус был баловнем судьбы. В своем письме к жене из тюрьмы он вспоминал об этом времени: «Мы были так счастливы! Все улыбалось нам в жизни. Помнишь ли ты, как я говорил тебе, что нам не в чем никому завидовать? Положение, богатство, взаимная любовь, прелестные дети – все было в нашем распоряжении. Ни одного облачка на горизонте, и вдруг этот страшный громовой удар, неожиданный и невероятный. До сих пор мне иногда кажется, что я нахожусьво власти кошмара»[70].
Я уже говорил о том, как Дрейфус реагировал на заключение в тюрьму и на предъявленное обвинение. Бесспорно, реакция любого невинного человека была бы достаточно бурной, но у Дрейфуса все усиливалось из-за его французского национализма и ненависти к Германии. Когда он пишет об этих чувствах, то трудно поверить, что эти строки написаны умным нормальным человеком. В письме к жене он пишет о своем посещении Эльзаса: «Помнишь ли ты, как я тебе рассказывал, что, очутившись лет около десяти тому назад в Мюльгаузене, я услышал под моими окнами звуки немецкой военной музыки, праздновавшей годовщину Седана? Мое горе не знало границ, я плакал тогда от бешенства. Я кусал на себе платье со злости и поклялся посвятить все свои силы, все свои умственные способности для служения моему отечеству против того, кто так дерзко оскорблял печаль Эльзаса»[71].
В его переписке с женой есть много мест, посвященных Франции: «Гордые собой и достойные друг друга, мы в изгнании покажем спокойствие двух честных сердец, все силы которых поглощены нашим дорогим отечеством Францией»[72]. В другом письме он мечтает о том времени, когда «…моя невинность будет признана и возвещена по всей дорогой Франции, моей родине, в жертву которой я всегда приносил свой ум, свои силы, которой я хотел посвятить себя до последней капли крови»[73].
Он часто призывает жену мужественно переносить все испытания и быть настоящей француженкой, истинной дочерью Франции. Детей нужно воспитывать настоящими французами, достойными своего отечества Франции. И ни разу, ни в одном письме он не вспоминает, что он, его жена и его дети – евреи, что страдают они как евреи. Он не призывает их выносить испытания как евреи, вести себя достойно, как евреи. И дело не в цензуре, которой подвергались его письма, хотя, без сомнения, в какой-то степени это соображение влияло на него. Он просто совершенно искренне, вместе с горсточкой таких, как он, ассимилированных евреев, считает себя французом, в то время как вся Франция кричит, что он жид, и в силу этого простого факта, естественно, изменник. Но все-таки в этих письмах поражает другое. Вся Франция захлебывается от ненависти к Дрейфусу и его народу, но, оказывается, Дрейфус эту ненависть понимает и одобряет. «И этот народ прав. Ему сказали, что я был изменником»[74].
5 января 1895 года, сцена разжалования. Мы помним те дикие оскорбления, которым подвергался Дрейфус со стороны толпы, особенно со стороны его товарищей-офицеров. Мы знаем, какое впечатление произвела эта сцена на Т. Герцля. «…А презрительные взгляды, бросаемые на меня со всех сторон, ясно говорили, почему я был там. Но как хорошо я их понимаю! На их месте я не смог бы сдержать свое презрение против офицера, которого называют изменником, но – увы; вот в чем трагизм положения – этот изменник я»[75]. Интересно, окажись Дрейфус в толпе, он тоже кричал бы: «Жид, изменник!» и «Смерть евреям!»? Нет, все-таки Дрейфус – обычный офицер со всеми предрассудками своего сословия. И таким он останется на всю жизнь. Его дело раскроет глаза евреям всего мира, но только не ему. Он ничего не поймет ни в мощном движении в его защиту, которое раскололо Францию на две части, ни в сионистском движении, в возникновении которого его дело сыграло такую большую роль.
В одной из американских книг о Дрейфусе рассказывается, как незадолго до своей кончины, последовавшей в 1935 году, он играл в карты. Его партнер сообщил мимоходом об аресте какого-то лица по обвинению в шпионаже и тут же, поняв бестактность сделанного им замечания, поспешил добавить, что, по его мнению, задержанный вряд ли виновен. Хладнокровно делая очередной ход, Дрейфус возразил: «О, не знаю. Все же не бывает дыма без огня»[76].
В этой анекдотической истории – весь Дрейфус.
Чертов остров
А пока ничего не понимающий, ошеломленный экс-капитан 17 января отправлен в Ла-Рошель. Бывшая протестантская столица стала обычным французским католическим городом. Жители заранее были настроены соответствующим образом. Дикая сцена на вокзале. Крики, ругань, побои на глазах улыбающегося конвоя. Вслед за тем его отправили на Королевский остров и конечный пункт назначения – в тысяче километров от Франции, на Чертов остров (Диабль (фр. Ile du Diable) – один из трёх островов архипелага Иль-дю-Салю, в 13 км от побережья французского департамента Гвиана). На острове он заперт в небольшой хижине, отделенной от помещения надзирателей решеткой. Часовые меняются каждые два часа, отодвигая засов, создавая неимоверный шум. Постепенно режим на острове все более ухудшается. Гулять ему разрешили вначале на пустынном клочке острова в сопровождении охраны, затем только вокруг хижины, а вскоре запретили гулять там, где видно море. Затем окружили хижину двойным забором высотой в два с половиной метра, и Дрейфус может гулять только внутри него. Его заковали в кандалы, и на ночь их прикрепляли к кровати, на которой он спал. Ему позволяют получать не оригиналы писем жены, а только их копии. В 1896 году отобран дневник, а затем прекратились посылки с книгами. В связи с первыми действиями дрейфусаров режим ужесточается. Весь день надзиратели задают ему назойливые вопросы, а ночью, когда его преследуют кошмары, они прислушиваются к каждому вырвавшемуся стону, чтобы тут же сообщить начальству. В июне 1897 года он предупрежден, что при малейшей попытке к бегству будет убит. Его состояние ухудшается. Дрейфуса мучают лихорадка и дикие желудочные боли, так как он сам варит себе пищу в посуде из ржавого железа, а ест на бумаге или кусках тола – тарелок не было. Не удивительно, что он пишет в дневнике: «В конце концов, меня замучают до смерти страданиями или заставят покончить самоубийством во избежание сумасшествия»[77].
А что же в это время происходит в Париже?
Борьба за пересмотр
Первые дрейфусары
Газеты продолжают разнузданную антисемитскую кампанию. На страницах газеты Unuvers Ф. Билон определял евреев как «…чужаков, занимающих почву в любой стране, для того чтобы ее эксплуатировать»[78]. В 1896 году центральный католический орган Франции не постеснялся вызвать из забвения кровавый навет о еврейских ритуальных убийствах. Антисемитские органы Дрюмона и А. Рошфора орут о необходимости принятия энергичных мер против оставшихся в армии изменников и шпионов. Вся Франция поет дифирамбы Дрюмону. Его называют не иначе как «великим социологом» и восхваляют его пророчества о «подготовке еврейскими офицерами будущих измен», но фамилия несчастного капитана нигде не называется и прямо о его деле не говорится ни единого слова. Вокруг него – своеобразный заговор молчания. В кулуарах этот «заговор молчания» объясняется высшими интересами отечества, которому будто бы Вильгельм II угрожал в случае постоянного повторения имени изменника.
Пока еще нет дела Дрейфуса и нет дрейфусаров. Вся Франция едина, и все считают, что Дрейфус осужден правильно. Авторитет военного суда, то есть семи офицеров, не имеющих никакого юридического образования, очень высок, и даже евреи верят ему.
Не верят в виновность семьи Дрейфусов и Гадемаров, хорошо знающие Альфреда.
Не верят в его виновность по ту сторону границы в родном городе Дрейфуса.
Не верят некоторые из судебных чиновников, близко сталкивающиеся с ним в заключении и не ослепленные антисемитизмом: такие как Форцинетти.
Не верит и страстно желает установить истину адвокат Дрейфуса Деманже.
К ним в первый период борьбы за пересмотр в 1895-м – начале 1896 года присоединяются всего несколько человек, исключительно евреи, хотя в целом еврейская община Франции верит приговору и открещивается от всех связей с «изменником». «Мы не больше связаны с Дрейфусом, чем французы с Базеном»[79].
Эти люди были полностью ассимилированные евреи, и они считали, как М. Бреаль, ученый, земляк Дрейфуса, что последний, отказавшись от карьеры биржевика ради плохо оплачиваемой военной службы, не может быть предателем. Но эти еврейские интеллектуалы не могли найти общего языка с семьей Дрейфуса, которую в борьбе за пересмотр возглавлял старший брат Альфреда Матье. Осуждение брата ударило и по нему. Его сыновья, учащиеся Политехнической школы и Бельфорского лицея, были вынуждены уйти, затравленные своими товарищами – христианами. Матье, в момент осуждения Альфреда – удачливый предприниматель, ликвидирует все свои дела, все силы и средства – свои и близких родственников – бросает на реабилитацию брата. Но Матье, а вслед за ним семьи Дрейфусов и Гадемаров, предпочитают закулисные переговоры, стремясь найти поддержку в высших парламентских и судебных кругах в то время, как еврейские интеллектуалы хотят привлечь на свою сторону французское общественное мнение и действовать открытыми методами. Семья Дрейфуса не согласилась на предложение писателя А. Леви и ученого Л. Броля написать публичное письмо протеста и организовать сбор подписей среди общественных деятелей и интеллектуалов. На собрании в доме Гадемаров об этом плане было сказано, что такие действия станут «битьем кулаком по воздуху, это может раздражить правительство»[80]. Они больше года не давали никаких материалов Б. Лазену, который к этому времени превратился из крайнего ассимилятора в крайнего националиста. И его памфлет, сыгравший очень большую роль в деле, был опубликован только в конце октября 1896 года в Брюсселе. Нужно сказать, что историки резко осуждают семью Дрейфуса за закулисные действия. X. Аренд пишет: «Семья Дрейфуса страшно боялась публичности и полностью полагалась на закулисные маневры»[81], и в другом месте: «Скептицизм социалистической и радикальной прессы, сильно окрашенный антиеврейскими чувствами, усиливался странной тактикой семьи Дрейфуса. Пытаясь спасти невинного человека, они использовали приемы, обычно применяемые в отношении виновных»[82]. Другой историк согласен с ним: «Они не хотели ссориться с правительством, надеясь, что оно вмешается. Основной причиной такого поведения было то, что они были ассимилированные евреи»[83]. Нужно сказать, что такая деятельность семьи Дрейфуса успеха не принесла. Они не смогли ни получить поддержку в высших эшелонах власти, ни найти действительного автора бордеро. Потеряв надежду добиться успеха, Матье даже обратился за советом к гадалке. Предосторожности во многом объяснялись тем, что Генеральный штаб с неотступным вниманием следил за действиями семьи Дрейфуса. За Матье была установлена слежка, и его хотели обвинить в том же, в чем обвиняли его брата. Какая-то мадам Бернард предложила Матье продать ему нужные документы. Таким путем стремились уличить его в сборе шпионской информации. Он не попался в ловушку, предложив мадам Бернард оплатить документы, если она предоставит их в распоряжение любого нотариуса по ее выбору. После этого мадам Бернард исчезла из поля зрения[84]. Но тактика, к которой хотели прибегнуть евреи-интеллектуалы, также ничего не давала. Все попытки Лазара привлечь на сторону первых дрейфусаров крупных политических и общественных деятелей Франции закончились полным провалом. Он встречается с А. Мильераном, Ж. Жоресом, А. Рошфором, О. Шерером-Кестнером, но всюду его ждет неудача. Одни, как Рошфор, настроены антисемитски и верят любым небылицам о евреях, тем более таким, казалось бы, убедительным, как в то время выглядел приговор Дрейфуса. Другие, например, вице-президент сената Шерер-Кестнер, с самого начала сомневавшийся в виновности Дрейфуса, панически боятся одного: «Я не хочу, чтобы казалось, что у меня есть какое-то взаимопонимание с евреями»[85].
Действовал определенный стереотип: если человек выступает в защиту Дрейфуса, следовательно, он – платный агент «еврейского синдиката», и даже честные люди, лишенные антисемитских предрассудков, боялись этого обвинения. Особенно доставалось Лазару. Одна из социалистических газет писала о нем, как о представителе «…анархистов высокой жизни, которые находятся на жаловании газет, капитала и евреев»[86].
Много позже, в 1897 году, через полгода после опубликования газетой Matin снимков бордеро, когда любому непредвзятому человеку уже ясно, что письмо написано Эстерхази, Матье Дрейфус пришел в редакцию газеты Aurore, издающейся лидером радикалов Клемансо. В редакции он ощутил некоторую сдержанность, с которой сталкивался раньше: «Я был братом того, кого вся страна называла предателем, я был также евреем»[87].
Еврейские интеллектуалы были такими же ассимилированными евреями, как и семья Дрейфуса. Разница заключалась лишь в том, что и те и другие хотели действовать в разных кругах общества. Семья Дрейфуса – в близких им высших политических сферах, а интеллектуалы – среди литературных и общественных деятелей; и те и другие верили в общественное мнение Франции, но пока терпели полную неудачу.
Деятельность Пикара
Политическая жизнь Франции продолжает идти своим чередом. Как принято в Третьей республике, с частотой примерно раз в три месяца происходит смена правительства.
Это случилось в январе 1895 года. Вместе с правительством Ш. Дюпюи неожиданно подал в отставку и президент республики К. Перье. Мерсье, который пользовался колоссальной популярностью как в правых, так и в левых кругах за разоблачение «предателя», надеялся быть избранным на этот пост. Но его надежды не оправдались. Обе палаты проголосовали за Ф. Фора. Военным министром стал генерал Э. Цурлиндер, но в деле Дрейфуса позиция нового правительства осталась такой же, как и у предшествовавшего.
В июле 1895 года начальник секции статистики Сандерр окончательно сходит с ума, и его отправляют в сумасшедший дом, где он вскоре умирает. На его пост назначают подполковника Пикара. Человека с консервативными взглядами и антисемитскими предрассудками, но, как покажет будущее, – человека честного, не пожелавшего пойти на сделку с совестью. Пикар, блестящий офицер Генерального штаба, земляк Дрейфуса, родившийся, как и он, в Эльзасе в 1854 году, был таким же французским патриотом, как и Дрейфус. Пикар получил прекрасное военное образование и окончил Академию Генерального штаба – вторым в выпуске. Интеллектуал, полиглот, свободно владевший несколькими языками, в том числе и русским, страстный почитатель музыки Р. Вагнера. Он делал стремительную военную карьеру и стал самым молодым подполковником французской армии. В этом чине его назначили профессором Высшей военной школы, где одним из его учеников был Дрейфус. Мы упоминали выше, что Пикар был антисемитом, но Дрейфус ему не нравился особенно сильно. М. Алданов в очерке о Пикаре писал: «Он терпеть не мог этого своего ученика (Дрейфуса. –
Письмо не было отправлено по адресу, а разорвано на мелкие части и брошено в корзину для мусора. Дальнейший его маршрут нам известен. Без сомнения, для разведчика бросать такой важный документ, даже разорванный на клочки, в корзину для мусора, является должностным преступлением. Многие антидрейфусары, используя аналогичную версию относительно бордеро, всячески отвергали ее в этом случае. Но… подлинность этого документа была признана Шварцкоппеном в его мемуарах.
Прочитав этот документ (впоследствии он будет назван «голубой телеграммой»), Пикар, естественно, начал собирать информацию о майоре Эстерхази. Представитель обедневшей ветви знатной семьи венгерских магнатов, давно поселившихся во Франции, граф-самозванец, он начинал карьеру во Французском иностранном легионе. Сведения о частной жизни Эстерхази были неутешительны и давали возможность подозревать его в чем угодно. Мот, спустивший постепенно целое состояние – в 200 тысяч франков, содержатель фешенебельного публичного дома. Известный мошенник, признанный автор подлога, в котором его сообщником был Лемерсье-Пикар, Эстерхази не брезговал ничем для добывания денег, в которых он постоянно нуждался. Он мог то угрожать разоблачениями барону Ротшильду, то униженно просить его о финансовой помощи, ссылаясь на свои услуги евреям. 2 июля 1894 года он написал письмо одному из своих друзей – племяннику господина Ротшильда. Он послал ему копию своего письма барону Ротшильду, написанного 29 июня, на которое тот не ответил, и просил его походатайствовать за себя перед дядей. Чтобы добиться согласия на свою просьбу, он послал ему подложное письмо своего дяди де Боваля: «Я не скрывал от тебя два года тому назад мое живейшее неудовольствие по поводу твоего поведения, когда ты внезапно сделался защитником еврейской банды. (Намек на участие Эстерхази в качестве свидетеля в дуэли Кремье – Фоа. –
Письмо было подделано, это удалось доказать.
Пикар начинает исподволь, не открывая цели, собирать сведения об Эстерхази. Сведения отрицательны для последнего. Генерал Ж.-Б. Билло, будучи военным министром, охарактеризовал Эстерхази как «…дурного господина… каналью… мошенника и бандита»[91].
Другой вождь антидрейфусаров, генерал Роже, позднее, накануне суда над Эстерхази, вынужден был признать: «С точки зрения частной жизни поведение Эстерхази защищать невозможно»[92]. Подозрительность Пикара возрастает все больше. Один из его агентов, который раньше уверял Анри, что Дрейфус невиновен, сообщил Пикару, что французские военные секреты продает какой-то офицер, последние пятнадцать лет командовавший батальоном. Это сообщение прямо указывает на Эстерхази. Пикар тайно устанавливает слежку за Эстерхази и начинает собирать образцы его почерка. В августе 1896 года Пикар знакомится с делом Дрейфуса и с удивлением видит, что в нем нет никаких доказательств виновности последнего. Еще больше его поразило сходство почерка Эстерхази с почерком автора бордеро. Тогда он решил проделать следующий эксперимент. Он показал образцы почерка Эстерхази ярому антисемиту-антидрейфусару Бертильону, убежденному в виновности Дрейфуса. Бертильон сразу определил, что это почерк, которым написано бордеро[93]. Позднее Пикар рассказывал, какой ужас охватил его, когда он окончательно убедился, что автор бордеро Эстерхази, а Дрейфус – невиновен.
Пока Пикар ведет расследование на свой страх и риск, генералы об этом не знают. 1 сентября Пикар подал докладную записку начальнику Генерального штаба генералу Буадеффру. Эта записка четко доказывает, что Эстерхази – немецкий шпион, и что он – автор бордеро. (Правда, он не рискнул упомянуть в записке о процессе Дрейфуса, зная, как к этому отнесутся генералы.) Буадеффр и генерал Гонз разрешили Пикару продолжать расследование, хотя и без всякой связи с делом Дрейфуса.
В тот же день (3 сентября) пресса опять заговорила о Дрейфусе, но по другому поводу. Сославшись на английскую газету Daily Chronicle, парижские газеты опубликовали главную сенсацию дня: «Дрейфус бежал с Чертова острова». Сообщение оказалось ложным, об этом на другой день напечатали парижские газеты, но заговор молчания был нарушен, снова стала упоминаться фамилия Дрейфуса, и различные стороны его дела.
Трудно сказать, чем была вызвана публикация в Daily Chronicle. Антидрейфусары обвиняли в этом Матье, возможно, они были правы: отчаявшись добиться успеха в высших эшелонах власти, Матье решил любой ценой привлечь внимание общественности к судьбе своего несчастного брата. Эффект от его действий был двояким. С одной стороны, для Дрейфуса было хорошо, что газеты опять начали интересоваться его судьбой, что, наряду с деятельностью Пикара, заставило генералов совершить ряд грубейших ошибок (об этом ниже), но, с другой стороны, эта публикация привела к резкому ужесточению режима Дрейфуса на Чертовом острове.
Генералы встревожены. Тщетно Пикар доказывает им: «Мне кажется, я сделал все необходимое, чтобы инициатива исходила от нас. Если потеряют слишком много времени, инициатива будет с другой стороны, что, невзирая уже на высшие соображения, сделает нашу роль весьма неприглядной. Это будет кризис трудный и беспощадный, и его можно избежать, если бы учинить вовремя правосудие»[94]. Генералы пытаются убедить Пикара в необходимости хранить молчание, говоря о том, что к делу Дрейфуса нельзя возвращаться, в этом заинтересованы высшие военные начальники. Но видя, что на недогадливого офицера эти аргументы не действуют, генерал Гонз прямо заявляет ему: «"Если вы никому ничего не расскажете, никто об этом не узнает". – "Это гнусно, мой генерал. Я не желаю уносить эту тайну в могилу, – отвечает возмущенный Пикар"»[95].
Встревоженные деятельностью Пикара и статьями в прессе, генералы делают следующий ход. Как и многие другие поступки в ходе этого дела, это грубейший промах. 10 и 15 сентября 1896 года в газете L'Eclair, тесно связанной с военными кругами, появились две статьи под названием «Изменник». В них утверждалось, что имеются стопроцентные доказательства виновности Дрейфуса. Приводился текст письма, якобы написанного Шварцкоппеном Паниццарди: «Решительно, эта скотина Дрейфус становится слишком требовательным»[96]. Документы представляли собой грубую фальшивку. Это сразу же поняли многие. Чтобы один военный атташе посылал письмо другому, приводя подлинную фамилию агента?! Как мы знаем, суду был представлен совсем другой документ. Но эта статья впервые сделала известным факт грубого нарушения законов во время дела Дрейфуса. В ней говорилось, что этот документ был настолько секретным, что его довели до сведения судей из военного трибунала в совещательной комнате, не познакомив с ним ни адвоката, ни подсудимого. 18 сентября на основании грубого нарушения законов жена Дрейфуса возбудила ходатайство о пересмотре дела.
Генеральские фальшивки
Генералы еще больше встревожились и решили заняться массовым производством фальшивок. Их действия были очень хорошо описаны в романе А. Франса «Остров пингвинов». Греток (его прообразом послужил Мерсье) говорил: «В качестве доказательств поддельные бумаги вообще ценнее подлинных, прежде всего потому, что они специально изготовлены для нужд данного дела. Так сказать, на заказ и по мерке»[97].
Генералы действуют прямо по его рекомендации. На парижской почте «случайно» было задержано письмо на имя бывшего капитана Дрейфуса с совершенно невинным содержанием. Однако между строк невидимыми чернилами было написано следующее: «Невозможно расшифровать последнее сообщение. Возобновите старый способ для ответа. Укажите точно, где находятся представляющие интерес документы и проекты, связанные с вооружением. Актер готов действовать немедленно»[98].
Подделка была очень грубая, невидимые чернила были видны еще до того, как бумагу проявили. Кроме того, не понятно, как автор письма мог не знать, что Дрейфус уже полтора года на Чертовом острове. Но о таких «мелочах» Генштаб не заботился.
Продолжает свои операции Анри. Он подделал письмо от 31 октября, якобы отправленное Паниццарди Шварцкоппену и подписанное «Александрина». В нем итальянский военный атташе подчеркивал, что будет отрицать всякую связь с Дрейфусом, и просил, чтобы его немецкий коллега занял аналогичную позицию. Расчет Анри основывался на том, что французская разведка имела перехваченные подлинные письма Паниццарди Шварцкоппену от 29 октября и 7 ноября. Фальшивка, письмо от 31 октября, была отредактирована так, чтобы создать впечатление, будто оно продолжает предшествующее ему и предваряет последующее. Поэтому прямо упоминание в тексте имени Дрейфуса, очевидное доказательство, что он был германским шпионом, не столь явно бросается в глаза.
1 ноября Анри знакомит с этим документом генерала Гонза и просит не показывать его Пикару. Гонз снимает с письма фотокопию и отправляет документ и фотокопию военному министру Билло. Через несколько дней Билло, не показывая ни документа, ни фотокопии, заявляет Пикару, что имеется документ, твердо устанавливающий вину Дрейфуса.
10 ноября газета Matin публикует фотографический снимок бордеро. Неизвестно, был ли снимок опубликован с ведома генералов, но если они дали санкцию на опубликование, то это явилось их самой крупной ошибкой.
Во-первых, многие люди, в том числе независимые эксперты, получили возможность сравнить почерк, которым написано бордеро, с почерком Дрейфуса. А. Ревиль писал в своем дневнике: «Л. принес мне образцы почерка Дрейфуса. Я сравниваю их с факсимиле в "Matin". Почерк Дрейфуса тонкий, неправильный. Он приятен для зрения и почти всегда легок для чтения. Промежутки между строками одинаковы. Почерк знаменитого бордеро совершенно другой… Что-то беспорядочное и беспечное замечается в нем. Попадаются целые слоги, которые приходится отгадывать. Буквы в большинстве случаев очень мелко написаны, иногда едва заметны, но неуклюжи и грубы, когда хорошо изображены… Психологически я имею право сказать, что бордеро и мои образцы писем – разные рукописи»[99].
А, во-вторых, бордеро увидели люди, прекрасно знающие почерк Эстерхази. Сходство было разительное. Вывод напрашивался сам собой: Эстерхази – автор бордеро. Один из этих людей, банкир Кастро, в будущем сообщит об этом Матье Дрейфусу. Как уже отмечалось, в это время выходит первый из памфлетов Лазара.
Генералы, а вместе с ними вся шовинистическая Франция, приходят в ярость. 18 ноября 1896 года националистический депутат Кастелян под бурные аплодисменты парламента – от крайне левых скамей до крайне правых – говорит о синдикате шпионажа и коррупции, состоящем из собратьев Дрейфуса по религии. Кастелян требует начать следствие против сообщников Дрейфуса, против Бернара Лазара, офицера Вейля и тестя Дрейфуса Гадемара. Отвечая от имени правительства, военный министр Билло заявляет, что Дрейфус осужден правильно и законно и просит палату прекратить опасные дебаты.
В газетах резко усилилась антисемитская кампания, а от наиболее опасного для них человека, Пикара, генералы поспешили избавиться. Совершенно неожиданно для него, ему было предписано немедленно, 18 ноября, отправиться в командировку на юг Франции. Пикар переезжает из одного города в другой, пока в Марселе его не застает новый приказ – немедленно отплыть в Алжир и Тунис для организации разведывательной службы. В Алжире его ждет очередной приказ: Пикара назначают заместителем командира полка, ведущего бои с арабскими партизанами. Его хотят отправить в самое пекло, на границу, но его непосредственный начальник в Алжире генерал Леклерк выступает против. Формально же Пикар продолжает оставаться начальником секции статистики, и его «друг» Анри и непосредственный начальник генерал Гонз шлют ему дружеские письма, на него щедрой рукой льются денежные премии. Любой ценой необходимо удержать опасного человека подальше от Парижа!
А в это время в Париже Анри, уже набивший руку на подлогах, фабрикует анонимные письма, будто бы исходящие от его начальника, признанные доказать, что Пикар подкуплен дрейфусарами и разбалтывает военные тайны. Анри, в течение 20 лет друг Эстерхази, сообщает последнему о ведущемся против него следствии. Офицеры разведки и контрразведки настраиваются против их бывшего начальника. В марте 1897 года Пикар вырывается на неделю в Париж и наконец понимает, что против него ведется кампания. В апреле он составляет завещание, в котором рассказывает о невиновности Дрейфуса и измене Эстерхази. Он оставляет распоряжение, что в случае его смерти это послание должно быть отправлено президенту республики. Он пишет Анри, с которым у него внешне сохранились дружеские отношения, и спрашивает его, отстранен ли он от руководства секцией статистики, и сообщает о преследующих его лжи и тайнах. Анри согласовывает свой ответ с генералами. Теперь, когда досье Пикара набито фальшивыми документами, последние считают, что его можно не опасаться. Анри отвечает, что о лжи ему ничего не известно, а «эта таинственность объясняется тем, что досье с секретными бумагами было Вами вскрыто по делу, не относящемуся к службе, и Вашей попыткой склонить двух офицеров к нарушению ими их обязанностей»[100].
Теперь Пикару все становится ясно, и, вырвавшись в июне в Париж, он показывает своему другу адвокату Л. Леблуа личную переписку с генералом Гонзом относительно Дрейфуса и Эстерхази. 13 июля Леблуа передает ее вице-президенту сената Шерер-Кестнеру, преодолевшему свои страхи быть обвиненным в связи с евреями. На следующий день последний открыто заявляет ряду своих коллег, что он убедился в невиновности Дрейфуса и будет решительно бороться за пересмотр дела.
Узнав о позиции Шерер-Кестнера, «Матье Дрейфус явился к нему и сказал: "Я знаю имя автора бордеро". "Как? Вы его знаете?" – "Да! – отвечает Матье Дрейфус. – Если я его назову и не ошибусь, то обещаете ли вы сказать мне, что это действительно так?" – "Пусть так! Если вы его назовете, я вам скажу это". – "Это Эстерхази! <…> Я узнал почерк бордеро – это почерк Эстерхази". Тут Шерер-Кестнер сказал: "Да! Это – он. Но так как вы его знаете, то ваша обязанность довести до сведения военного министра об этом факте"»[101].
После этого разговора Матье публикует в газетах свое послание военному министру, в котором он прямо требует пересмотра дела:
«Г-н министр! Единственным основанием, на которое опиралось в 1894 году направленное против моего несчастного брата обвинение, является никем не подписанное и не помеченное никаким числом письмо, доказывающее, что он выдал военные документы агенту одной иностранной державы. Имею честь сообщить, что автор этого письма – пехотный командир граф Вальсен Эстерхази, уволенный со службы прошлой весной вследствие физической неспособности.
Почерк командира Вальсена Эстерхази тождественен с почерком этого документа. Нам будет легко доставить Вам, г-н министр, рукопись этого офицера. Я, впрочем, готов указать Вам, где Вы можете достать его письма, безусловно, настоящие и написанные до ареста брата. Не сомневаюсь, что теперь, когда нам известен виновник измены, за которую осужден мой брат, Вы, г-н министр, немедленно дадите делу законный ход.
Примите уверения в моем глубоком уважении, М. Дрейфус»[102].
В свою очередь Шерер-Кестнер сам встречается с военным министром, который является его старинным другом, и делится с ним своими сомнениями. Военный министр просит его ничего не предпринимать без консультации с ним и стремится запугать Шерер-Кестнера. Он заявляет ему, что если он не прекратит заниматься этим делом, то он «может стать жертвой страшных инсинуаций»[103]. Но военный министр не сумел заставить замолчать своего старого друга, ему удалось только попросить у него две недели отсрочки, обещая за этот срок разобраться в обстоятельствах дела.
Генеральский муравейник переполошился. В военном министерстве был создан штаб для борьбы с пока еще немногочисленными дрейфусарами. В него вошли генерал Гонз, Анри, Пати де Клам и Лот (заместитель Анри). Они понимают, что основной козырь их противников – это расследование Пикара, и предпринимают лихорадочные усилия для дискредитации последнего. Находящийся в Тунисе подполковник Пикар получает две телеграммы следующего содержания: «Имеются доказательства того, что petit bleu (бордеро. –
А в это время в Париже Анри подделывает несколько строк в подлинном письме Шварцкоппена Эстерхази. После подделки видно, что имя адресата, майора Эстерхази, явно написано вместо имени другого лица, что искажен и номер дома, и теперь можно будет уверять, что Пикар подделал чужое письмо. Правда, Анри допустил крупный промах, он не подумал о том, что Пикар с самого начала снял с письма копию.
Нужно сказать, что с телеграммами, посланными ему, Пикар поступил совершенно правильно. Он немедленно переслал обе телеграммы в военное министерство и послал жалобу о подлоге. Но, несмотря на это, 11 ноября военный министр Билло поручил генералу Гонзу провести секретное расследование дела подполковника четвертого стрелкового полка Пикара.
Любимец французских националистов
Любимец французских националистов Эстерхази встревожен. Еще до опубликования письма Матье Дрейфуса Пати де Клам, следователь, ведший дело Дрейфуса, а сейчас специально занимающийся связью между штабом по делу Дрейфуса и Эстерхази, сообщает последнему о всех разоблачениях Пикара, а также о том, что дрейфусары собрали многочисленные образцы почерка Эстерхази. В конце своего письма Пати де Клам пишет: «Не показывайте никому это письмо. Оно предназначено только для Вас и для того, чтобы спасти Вас от угрожающей Вам опасности»[105]. Герой националистов теряет голову от страха и совершает опрометчивый поступок. Он бежит в немецкое посольство, где у него состоялся следующий «любопытный» разговор со Шварцкоппеном.
«Эстерхази: Дайте письменное заявление, что вы имеете связи с Дрейфусом. Я вам буду взамен поставлять важные и всегда точные сведения.
Шварцкоппен: Вы опасный негодяй»[106].
И в самом деле, от него требуют фантастической вещи – публично признаться, что немецкое посольство занимается шпионажем! Это требует от него его платный агент Эстерхази, с июня 1894 года находящийся у него на жаловании, и хочет, чтобы он обвинил невинного человека Дрейфуса, с которым Шварцкоппен никогда не имел дела.
Эстерхази не успокаивается и пытается шантажировать полковника тем, что он знает любовницу Шварцкоппена. Затем он устраивает мелодраматическую сцену, выхватывает револьвер и грозит застрелить сначала Шварцкоппена, а потом самого себя. Но Шварцкоппен прекрасно знает, с кем имеет дело, и пинком ноги выставляет Эстерхази за дверь. Прямо из немецкого посольства Эстерхази спешит в парк Монсури, где Пати де Клам с наклеенной фальшивой бородой и еще один генштабист, Грибелен, успокаивают немецкого шпиона. Вообще, Эстерхази легко переходит от последней степени отчаяния и самоунижения к безудержной наглости и самодовольству. Приободренный военными и почти всей французской прессой, он пишет наглые письма президенту республики Ф. Фору и отправляет издевательское письмо Пикару: «Меня предупредили, что Вы подкупили против меня двух офицеров, дабы выкрасть служебные документы»[107].
Но все-таки Фор, даже будучи ярым антидрейфусаром, не настолько потерял голову, чтобы рискнуть принять проходимца. 17 ноября военный губернатор Парижа генерал Сосье вынужден поручить военному коменданту города генералу Пелье произвести расследование дела Эстерхази. 20 ноября Эстерхази получает страшный удар. Газета Figaro опубликовала письма Эстерхази его любовнице мадемуазель Буланси. Любимец французских националистов пишет о своих «нежных» чувствах к Франции: «Любопытно бы узнать, где находится граница, если только таковая существует, терпения этого тугодумного народа, антипатичнее которого для меня не существует на всем свете… В скором времени немцы поставят всех их (французов) на соответствующее место. Хороша эта милая французская армия! Это позор, и, если бы не материальные соображения, я завтра бы покинул ее. Все наши главные военные вожди – трусы и невежды… Я глубоко убежден, что этот народ (французский) не стоит пули, чтобы убить его, и все эти пакости пресыщенных женщин, которым предаются мужчины, подтверждают мое мнение. Если бы мне сказали, что я умру завтра уланским капитаном, зарубив изрядное число французов, я был бы вполне счастлив… Я с наслаждением отправил бы на тот свет тысячу французов»[108].
В ответ на эту публикацию разгневанные студенческие толпы устраивают бурные демонстрации у помещения редакции и выбивают в нем все стекла, а большинство подписчиков отказывается от подписки на «непатриотическую газету».
Следователь майор А. Равари считает ниже своего достоинства обращать внимание на уланские письма. 10 января над Эстерхази начался суд. О нравственном облике майора знали буквально все. О том, какие чувства он питает к Франции, после публикации его писем в Figaro стало также всем хорошо известно. Прокурор Мано в 1899 году в речи перед всеми палатами Кассационного суда, приведя эти письма, совершенно справедливо заметил: «Следует сознаться, господа, что если этот человек когда-либо предаст Францию, он тем самым только оправдает свои сердечные чувства»[109].
Почерк бордеро и почерк Эстерхази столь поразительно похожи, что даже сам Эстерхази вынужден это признать. Об этом говорят все независимые эксперты во всем мире. Утверждения Бертильона о том, что Дрейфус специально подражал почерку Эстерхази, находятся в разительном противоречии с его же старыми утверждениями и делают совершенно необъяснимым факт молчания Дрейфуса об Эстерхази. Почему тот ни разу не указал на Эстерхази как на автора бордеро?
Следователи никак не могли найти ни у Дрейфуса, ни у его близких редкую бумагу пеллюр, на которой написано бордеро. Эстерхази пытался обыграть факт использования столь редкой бумаги в свою пользу («…считаю необходимым заметить, что оно написано на калькированной бумаге, обыкновенно на калькированной бумаге не пишут»[110]), пока не были найдены письма Эстерхази, написанные в середине августа 1894 года (время написания бордеро) именно на калькированной бумаге пеллюр: «Я получил Ваше письмо по возвращении из Шалонского лагеря, где я провел две недели»[111].
Эстерхази проявлял странное любопытство к другим родам войск, и особенно к артиллерии. Как мы помним, в бордеро перечисляются некоторые документы, относящиеся к артиллерии. Имелись показания многих офицеров, заметивших это. Один из них говорил о маневрах в Шалонском лагере: «В числе высших офицеров находился майор Вальсен Эстерхази, принадлежавший к третьему корпусу. Я заметил его как человека с живым умом, очень любознательного в деле чужого оружия и задающего многочисленные вопросы о материальной стороне артиллерийской службы»[112].
Панический визит Эстерхази в немецкое посольство к Шварцкоппену не остался незамеченным, и он давал совершенно невразумительные объяснения причин этого визита.
Свидетельства об измене Эстерхази буквально носились в воздухе. Депутат Ж. Рош клятвенно, под присягой, рассказал о любопытном разговоре, который произошел у него с военным министром Билло. Эстерхази в 1896 году активно рвался в Генеральный штаб, и Рош, давно с ним связанный, пытался ему в этом помочь: «Министр, показав досье, дал мне понять весьма точным образом, что я не должен заниматься Эстерхази не только по поводу его частных дел, но и по причинам более решительным. Манера, с которой он говорил, указывала ясно, что дело идет о самом тяжком подозрении, какое может пасть на француза. С того времени я прекратил с Эстерхази всякие отношения»[113].
Позднее, в декабре 1898 года, станет известно заявление генерала Г. де Галиффе о словах его друга, бывшего английского атташе во Франции генерала Талбота: «Во время всей моей службы во Франции я не был знаком с Эстерхази, но я удивлен, видя его на свободе, потому что мы, военные атташе во Франции, знаем, что за один или два билета в тысячу франков Эстерхази доставлял сведения, которые мы не могли добыть прямо в министерстве»[114]. Да и сам Эстерхази в письме президенту республики в слегка завуалированной форме признается в предательстве: «По требованию полковника Сандерра, которого я знал еще в Тунисе и бывшего в то время начальником разведывательной службы, я в течение 18 месяцев с 1894 по 1895 год имел с одним иностранным агентом сношения, о которых я сообщил бы Вам, если б меня освободили от профессиональной тайны. <…> Это были сношения, полезные для моей страны, я старался противодействовать проискам агента А и для того, с согласия полковника Сандерра, я выдавал ему документы более или менее конфиденциальные»[115].
Несмотря на все это, обвинительное заключение против Эстерхази превратилось в панегирик этой «невинно оклеветанной личности».
Несмотря на все это, судьи, пробыв в совещательной комнате всего три минуты, вынесли ему оправдательный приговор.
Несмотря на все это, военный караул отдал ему честь, а герцог Орлеанский заключил его в свои объятия.
Несмотря на все это, многочисленные толпы носили его на руках по улицам. В этом публичном чествовании предателя, люто ненавидящего Францию, чувствовалось что-то болезненно-противоестественное. Во Франции явно было не все в порядке.
11 января, в день оправдания Эстерхази, антидрейфусары, а ими в это время были почти все граждане Франции, торжествовали победу.
Две Франции
Письмо Золя
Но проходит всего один день, и происходит событие, сыгравшее основную роль в борьбе за пересмотр дела. В этот день газета L'Aurore напечатала знаменитое письмо Золя «Я обвиняю».
«…Военный суд только что, по приказанию, осмелился оправдать какого-то Эстерхази – пощечина, какой угодно правде, всякой справедливости.
Поделиться книгой: