Сидящее в нас. Книга вторая

Вдова сидела за княжьим столом во главе пира рука об руку с воеводой. Вопреки ожиданию, Гулда не переборщила с украшательством своего наряда – лишь бы только указать злонравной падчерице на своё высокое положение. Оделась сдержанно и вид приняла соответствующий. Давнюю свою вражину встретила нервным кивком, будто у неё шею заклинило.

Войдя в огромную пиршенственную горницу, занимавшую половину нижнего уровня терема, Ринда первым делом отметила присутствие Торсела. Правда, на весьма непривычном для того месте: чуть ли не в конце одного из двух столов, приставленных торцами к княжьему. Кто бы чего от неё ни ожидал, она сделала вид, будто её врага тут вообще нет. Чинно протопала к мачехе и подчёркнуто вежливо склонила голову – ниже некуда. Гулда, понятное дело, нисколечко не поверила её приветливости и насторожилась.

– Здорова ли ты? – осведомилась наследница, усевшись в высокое кресло по правую руку княгини.

– Благодарствую. Здорова, – бесцветно отчеканила Гулда.

– А девочки? – продолжила Ринда, оглядываясь. – Я слыхала, что по зиме Састи сильно болела. Тебя здорово напугала. Надеюсь, теперь-то всё в порядке?

– В порядке, – нервно сглотнула Гулда.

– Со мной прибыла послушница из скита, – как ни в чём не бывало, продолжила Ринда. – Её тебе настоятельница прислала. 

– Зачем? – почти испугалась княгиня.

– Она знахарка. Настоятельница считает, что ты в ней нуждаешься.

– Что ты задумала? – не выдержав пытки неведением, прямо спросила Гулда еле слышным шёпотом.

Ещё бы ей не дёргаться – честно покаялась Ринда. Можно понять, когда в твой дом возвращается лютый недруг, едва тебя не прикончивший. Несладко пришлось молодой жене князя Риндольфа, когда она вошла в его дом. Девятилетняя соплюшка падчерица не просто зашипела на мачеху, не просто окрысилась. Одними поносными ругательствами да истериками не обошлась – в который уже раз обругала себя Ринда, пусть и давние то дела. Ей за давностью лет ничего не забыли и не простили.

Да и как забудешь? Она ж не раз, и не два – трижды пыталась спровадить мачеху на тот свет. Обдуманно и злокозненно. В первый подсыпала в её бокал крысиного яду. Гулду спасли головные боли, удержавшие юную княгиню в постели дольше обычного. А её бокал с вином утащили обратно на поварню, где господское вино с наслаждением вылакал какой-то холоп. Вылакал и помер в корчах. А князь Риндольф встал на дыбы, требуя разыскать покусителя на жизнь княгини.

Пока злодея искали, Ринда – обозлённая неудачей пуще прежнего – раздобыла небольшую, но отменно ядовитую серую гадюку. Прокралась в светёлку Гулды и сунула гадюку под одеяло. Прямо перед послеобеденным отдыхом. Не просчитала по малолетству, что воодушевлённый юным телом жены князь явится его потискать среди бела дня. А такому отменному воину справиться со слабенькой змейкой, что высморкаться.

Тут уж Риндольф и вовсе залютовал. Принялся вытряхивать душу у теремной челяди без разбора: чем кто занимается, и у кого имеется доступ в господские покои. А у Ринды не хватило ни умишка, ни совести, ни опять же расчётливости дабы затаиться – не говоря уж о том, чтобы угомониться. Вот и попалась, когда напихала под потник Гулдиной кобылы горсть репьёв. Мачеха в седло и задницу толком опустить не успела, как бедная кобыла взбеленилась и сбросила её наземь. И вновь князь Риндольф показал воинскую удаль, пихнув брыкающуюся лошадь всем телом и вытащив из-под копыт жену.

Княжну-сиротку цапнули за шиворот – кое-кто увидал, как она совалась к седлу княгини. Отец её чуть не прибил – еле отняли. Отойдя от первого нахлынувшего бешенства, князь потребовал у дочери родовой клятвы на крови: дескать, она никогда больше не поднимет руки на мачеху. Ринда так упёрлась, что теперь и сама не могла припомнить кипящих в ней тогда яростных чувств. Ведь мама только-только умерла. И не просто, а по злому произволению отца.

Как же она тогда на него озлобилась. А уж юную Гулду, быстрей быстрого явившуюся заменить маму, ей было просто невозможно не возненавидеть. И отъезд в скит Ринда приняла безоговорочно: лишь бы подальше от этих упырей, сгубивших маму – так она себе это представляла. Понятно, что годы и мудрость настоятельницы всё расставили на свои места. И в душе к той же Гулде нет ни единого враждебного чувства. Хотя и всесокрушающим стыдом тоже не пахнет. Стыдно, конечно, но свет виной не застит.

Всё это ерунда. Главное, что усилиями настоятельницы до Ринды дошло: мачеха с её дочками единственная семья, что у неё есть. Что это её сёстры – мысль, пустившая в душе настоящие глубокие и цепкие корни. Гулда ладно: тут уже ничего не поправить. Хотя настоятельница твердила, что и это подвластно всепожирающему времени. А вот защитить сестрёнок хотелось от всего сердца – без этого условия она ни единого шага не сделает.

– Против тебя? – усмехнувшись, тоже притушила голос Ринда. – Против тебя ничего. Но задумала. Чутьё тебя не обмануло. И потому весьма заинтересована, чтобы Састи была здорова. Да и Фротни.

– Какое тебе до них дело? – ни на волос не поверила княгиня ненавистной падчерице.

– Они мои сёстры, – пожала плечами Ринда, всем своим видом выражая внимание к первой громогласной здравице, задавившей бодрый гул пирующих.

Поместника, что первым объявил здравицу по поводу её прибытия в отчий дом, Ринда помнила. Как и то, что князь Риндольф его уважал. Поэтому она расстаралась: такое почтение во взоре изобразила, что сама в него чуть не поверила. Откуда ему взяться – истинному почтению – если все эти мужчины видели в ней выгодный товар. Наверняка каждый получил немалую мзду, выбирая, кого допустить к соперничеству за её руку и за Риннон. А кому от ворот поворот, если у претендента в закромах или в башке гуляет ветер.

Слов нет, все они защитники княжества. И защитники ревностные – честь им и почёт. Ум-то понимает, а вот душа любуется на собравшихся и страшно против них досадует. Ум понимает, что её досада по детски дурацкая, а с души всё равно воротит. Не из-за этих мужчин, что соблюдают традиции и пользу княжества – из-за самих несправедливых традиций, что явно устарели. Во всяком случае, в её глазах. А раз уж на весь этот мир каждый смотрит своими глазами, то и традиции оценивает на свой лад – с удовольствием оправдывала Ринда свой бунт.

Она приветливо улыбалась, кивала головой на каждую бравую здравицу, поднимала тяжеленный кубок, от которого быстро заныла рука. Думая о своём, рассеянно водила взглядом по горнице. Пока не наткнулась на лицо, которое надеялась не увидеть до конца пира – если он, конечно, не конченый дурак. Хитроумный Торсел явно старался не вылезать из-за тучного высоченного соседа, дабы не нарываться на её гневные выходки. Однако не утерпел: вылез глянуть на её лицо и хоть что-то на нём прочитать.

Ринда не стала разочаровывать врага: поймала его настороженный, как у крысы, острый взгляд, и многообещающе улыбнулась. Так, как умела только настоятельница скита, послужившая воспитаннице примером не только в мудрёных книжных науках, но и в жизненных. Торсел мигом спрятался обратно за соседа.

– Не беспокойся, – прошептала, между тем, Гулда, не желая оставлять тяжёлый разговор с падчерицей на потом. – Я вскоре покину Риннон.

– Ни в коем случае, – затвердев скулами, процедила Ринда, сверля глазами блюдо перед носом. – Ты не должна покидать крепость ни на день.

– Почему? – опешила мачеха.

– Гулда, я слыхала, что ты умеешь держать слово, – решилась Ринда на многожды обдуманный, но рисковый поступок. – И что твоё слово дорогого стоит. Даже они, – кивнула она в сторону поместников, – это признают и прославляют. Да и пользуются твоей твёрдостью, если удаётся выцарапать из тебя какое-то обещание.

– И что? – удивилась Гулда, расцветая натянутой улыбкой на закруглившуюся здравицу и поднимая кубок.

– Дай слово, что сохранишь в тайне мою задумку, – подняла свой и Ринда.

Они отпили по глоточку. Озадаченная и тем чуть успокоившаяся княгиня помолчала и задала резонный вопрос:

– Надеюсь, твоя задумка не навредит моим девочкам?

– Как сказать, – не стала лукавить княжна. – Кто может знать, что для них лучше? Может, именно покинуть Риннон. Найти себе доброго мужа и жить спокойно.

Гулда вновь напряглась, поджав губы и глядя перед собой остекленевшими глазами.

– Однако если ты считаешь, что в Ринноне им будет лучше, так тому и быть.

– Не темни, – холодно бросила мачеха.

– Я ещё не получила твоё слово, – напомнила Ринда, ковыряясь в блюде женским ножиком для хозяйских нужд.

– Я тебе не верю. И давать слово, не зная, как оно мне отзовётся, не стану.

– Да, ты рискуешь, давая мне слово втёмную, – усмехнулась хитромудрая змеища, невесть чему обученная в далёком прославленном скиту. – И так же ты рискуешь, не узнав, что я задумала. Выбор труден, но прост.

– Будь ты проклята! – шёпотом простонала княгиня, прикрыв на мгновенье глаза. – В конец меня замучила, семя злодейское.

– Ну, я себе судьбу не выбирала, – пожала плечами Ринда, продолжая высматривать ненавистную рожу затаившегося за соседом Торсела.

Холодная, расчётливая злоба не била в башке набатом, застя свет. Но и оставлять её в покое не желала. Свилась в глубине души ледяной змеёй и шипела, готовясь укусить и впрыснуть в кровь яростной отравы.

– Как и отца с матерью, – пробормотала она, раздумывая, как бы разобраться с отвратной докукой нынче же.

Если Торсел доживёт до утра, непременно смоется из крепости – ищи его потом, свищи. Она же просто не переживёт провала своего плана мести и начнёт гоняться за этим ублюдком по всему свету. Для чего ей понадобятся немалые средства, что выделяют законной княгине Риннона-Синие горы на достойное содержание. Для чего, в свою очередь, придётся смириться с Кеннером – чтоб ему лопнуть! Беглянке же не по силам объявить охоту на врага: самой бы умудриться заползти в такой уголок, где её с собаками не отыщут.

Ринду передёрнуло, едва её умопостроения зашли в не менее чем Торсел ненавистный тупик. Нет. Она ни за что не продаст свободу за месть – больно жирно будет. Поэтому толстомордый упырь не должен дожить до утра.

– Хорошо, – тем временем, закончила размышлять и Гулда. – Я даю тебе твёрдое нерушимое слово сохранить твои намерения в тайне. В тайне ото всех живущих. Клянусь в том жизнью своих дочерей.

– Смело, – оценила Ринда отчаянный жест матери. – Что ж, тогда спешу тебя обрадовать: я никогда не стану женой Кеннера сына князя Кендульфа из Кенна-Дикого леса.

– Вот как? – иронично скривила губы княгиня. – И это твоя хвалённая тайна? Не смеши меня. Без него тебе не видать княжьего венца. Ты, конечно, достаточно дерзкая, чтобы потребовать самостоятельного княжения. Я не сомневалась, что ты осмелишься на столь нелепый шаг. Однако…

– Никто мне этого не позволит, – целиком и полностью согласилась Ринда. – Ты меня неправильно поняла Гулда дочь князя Гуфрена Лукавого из Гуннона-Южный берег. Я не стану его женой любой ценой.

От вовсе уж оглушительного признания мачеху развернуло к ней всем телом. Она впилась глазами в невозмутимый лик падчерицы и неверяще пробормотала:

– Этого не может быть. Ты никогда не откажешься от…

– Откажусь, – расплылась в улыбке Ринда, кивая поместнику, который покончил с очередной здравицей. – Возьми кубок, княгиня. И сядь прямо, как подобает столь высокородной женщине.

Та схватила кубок, будто не пила несколько дней, и выхлебала чуть ли не всё вино без остатка. Горницу сотряс довольный рёв множества лужёных богатырских глоток. Ещё бы: очередная здравица сподвигла княгинюшку выпить до дна. И не будь славящий её поместник совсем уж древним старцем, Гулду могли заподозрить в нежных чувствах к нему – мысленно рассмеялась Ринда.

Она тоже выпила остатки вина и нарочито перевернула кубок, дескать, любуйтесь, как я уважаю говорившего. Старик-поместник прослезился. Выполз из-за стола и поклонился ей в пояс, рискуя свалится на подгибающихся ногах. Пара его внуков уже стояли рядом, кланяясь и следя, чтобы дедуля не навернулся принародно – бесчестье страшное. Ринда, не чинясь, поднялась и склонилась перед старым человеком, едва не тюкнув лбом стол.

Само собой, мужики снова разразились приветственными криками одобрения. И дружно полезли из-за стола: кланяться княжне-наследнице, что – вполне может быть – не такая уж стерва, какой они её помнят. А вдруг время да скит змеищу пообтесали? На Торсела да: кинулась ровно бешеная волчица. Ну, так на него любому в радость кинуться, если оно не во вред делу.

– Так что, Гулда, тебе придётся остаться в Ринноне, – как ни в чём не бывало, продолжила непростой разговор Ринда, едва откланялась последнему соискателю её внимания и плюхнулась обратно в кресло.

За это время мачеха пришла в себя и многое обдумала – надеялась она, что с этой стороны хлопот не будет.

– Что-то мне плохо верится, что ты действительно откажешься стать княгиней, – не разочаровав её, холодно заметила Гулда.

– Почему? – сотворила удивлённый вид Ринда. – Думаешь, меня так уж прельщает доля вроде твоей? Нет, быть княгиней хотелось бы. Однако самовластной. И уж никак не женой этого дуболома Кеннера. Ты сама признала: это невозможно. Я тоже не верю в благоприятный для меня исход. Но попробую непременно. Я об этом несколько лет мечтала. А когда получу отлуп, Састи станет наследницей Риннона.

– Не обязательно, – закусив нижнюю губу, промычала Гулда. – Они могут тебя заставить…

– Станет, – холодно припечатала её сомнения Ринда. – Потому что я сюда никогда не вернусь. И ты дала слово, что об этом никто не узнает. Впрочем, тебе невыгодно болтать. Потому что до совершенных лет Састи именно тебе управлять княжеством. Кстати, у тебя это неплохо выходит.

Гулда ещё помолчала, то улыбаясь поместникам, то кивая. Потом медленно повернула к падчерице голову и заметила:

– Побег княжны дело непростое. Тебе понадобятся верные люди.

– Вот уж это не твоя забота, – усмехнулась Ринда.

– Побег княжны дело непростое, – напористо повторила Гулда. –  Тебе понадобится немало золота.

– А ты дашь? – искренно удивилась Ринда.

– Столько, сколько тебе понадобится, – отвернувшись, преспокойно заявила княгиня. – И прямо сейчас, и укажу людей, у которых ты сможешь получить ещё. Клянусь жизнью дочерей.

Сидя по левую руку от княгини, Виргид то и дело пытался прислушаться, о чём шушукаются неугомонные бабы. Бедолага – от души посочувствовала воеводе Ринда. Он всем своим многолетним служением Риннону-Синие горы натаскан на единую задачу: хранить княжество. Ну, и, понятно, всякие традиции. А она для него что булдыган, брошенный в воду: вон какие круги разбегаются. Даже не камень – хмыкнула она – а целый мешок навоза, от которого не только круги, но и вонища во все стороны.

Ничего, воевода, и это пройдёт – мысленно пообещала Ринда. Как пройду и я – мимо вас.

Пир ожидаемо затянулся дотемна. Воинам, что биться насмерть, что вусмерть пить – всё не привыкать. Рожечники, песельники, фигляры и распутные девки помогали своим господам, не щадя живота

 И как только глотки не надорвут так орать – морщилась Ринда от несносного гудения в башке. Будто туда забралась разухабистая шайка рожечников и со всей мочи дула в рожки – ещё и притопывала. Причём, гудело не от вина, которое она так и цедила в час по капле, а от шума. И всего того громогласного выспреннего бреда, что утопил её с головой. Вроде и княжну чествуют, а задуматься, так друг перед дружкой выхваляются. А до блудной наследницы им дела ровно столько же, как морской рыбе до лошадиной кормушки.

Когда в окна заглянули сумерки, Ринда объявила себя совершенно разбитой, что для смиренной послушницы скита не диво. Такая на дружеской попойке лишь помеха: не пьёт, ничего весёлого не поведает. И рожа кислая, будто в придорожном кабаке со всяким отрепьем застряла. Так она, как порядочная благовоспитанная княжна, подарила поместникам повод изгнать себя на боковую.

Что ни говори, детская злость Ринды против мачехи была пуста и смешна. Гулда, вступив с ней в заговор, на первых же шагах показала себя верным союзником. И честно предупредила, что Виргид ни на волос не поверил, будто наследница и впрямь вернулась из скита благонравной да готовой услужить княжеству. То ли воевода не мог забыть злобную брыкучую соплячку, какой Ринда покинула родной дом. То ли взаправду считал всех баб подлой породой, о чём не раз сокрушался. Как бы там ни было, старый пёс велел не спускать с неё глаз.

Так что княжна под присмотром аж трёх сторожей проследовала в свою светёлку под самой крышей терема. И села в компании Дарны под замок – сторожа остались торчать под дверью. И не просто какая-то занюханная продажная челядь, а воины, что подтверждало: воевода шутить не намерен. Наплёл Ринде, дескать, остерегается, что её похитят неудачливые соискатели руки. А в глазах неприкрыто читалось, что и от самой невесты он добра не ждёт.

– А ты чего хотела? – резонно заметила Дарна, помогая подруге избавляться от тяжёлого княжеского платья с широченной юбкой и прочими неподъёмными причиндалами её высокого положения. – Виргид кто угодно, только не дурак. А ты, уж прости, совершенно не умеешь притворяться.

– Будто бы? – не поверила Ринда, с облегчением переступая через груды осевшей на пол безбрежной юбки.

– Нет, улыбаешься ты исправно, – хмыкнула Дарна, отпихивая расшитую серебром красотищу ногой. – Прямо-таки истекаешь сладким мёдом. Жаль, что при этом не видишь собственных глаз. Там в одном змеища шипит, а в другом белена колосится. Ты, поди, и не знаешь, что тебя иначе, как змеищей, за глаза не кличут.

– Из-за старых делишек? – рассеянно усмехнулась Ринда, плюхнувшись в кресло и взявшись стягивать чулки. – Ну, это же смешно. Десять лет прошло.

– Ага, – иронично выгнула брови Дарна, копошась в сундуке с барахлом подруги. – А всем помнится, будто ты чудила буквально вчера.

– Перегибаешь.

– Да, это уж как водится! Тебя заставь признать себя виноватой – пупок надорвёшь. Это ж для сопли девяти годочков самое обычное дело: отравить мачеху. Твоё счастье, что обошлось. Если бы дочь Гуфрена Лукавого у нас тут померла, кровавая месть и по сей день бы тянулась.

Ринда открыла, было, рот и тотчас захлопнула: возражать не тянуло. Как и продолжать надоевшую беседу. А то она сама не знает, что её злобная выходка могла погубить кучу невинного народа. Не ведает, что война не разбирает, кого сожрать, а кого выплюнуть. Интересно, с какой целью ей решили напомнить о грехах прошлого? Бесцельно о таком стараются не поминать.

– А болотная гадюка, которую ты ей в постель подсунула? – напомнила Дарна, выудив из сундука простенькое домашнее платье, больше похожее на рясу послушницы скита. – А горсть репьёв под седлом? Гулда чуть шею не свернула, когда бедная скотина её сбросила. Она ж даже ноги в стремена сунуть не успела. Не будь рядом твоего… Не будь рядом князя, точно бы убилась. Или конь бы затоптал: тоже пострадал бедолага невинным.

– Тебе доставляет удовольствие вгонять меня в стыд? – скинув рубашку, Ринда поёжилась от холода.

Обнажённое тело махом обметало мурашками.

– А он у тебя что, прорезался? – сунув ей платье-рясу, проворчала Дарна.

И направилась к открытой печи: затопить, дабы изнеженная в скиту княжна не мёрзла. Хотя лето уже началось, ночи всё ещё стылые.

– Не перегибай, – поморщилась Ринда, нырнув в холодное платье. – И не путай детские обиды с бесстыдством взрослого. Можешь не верить, но мне так-таки стыдно за те выходки.

– Верю, – возясь с аккуратно сложенными у печи дровами, вздохнула Дарна. – Только, смею тебе заметить, то были не выходки. То было самое натуральное злодейство. И вовсе не детское. До такого далеко не каждый ребёнок додумается. Да и не каждый взрослый.

– Хочешь сказать, что я жестока? – весьма заинтересованно уточнила Ринда, кутаясь в старый меховой плащ.

– А ты как думаешь? – зачиркала кресалом подруга.

– Думаю, что я не столь жестока, сколько не умею себе отказывать. Настоятельница каждый день твердила, что мне с моим упрямым себялюбием нужно бороться, как с врагом. Все десять лет вдалбливала, – задумчиво поделилась Ринда.

– Успешно? – тоже весьма заинтересованно уточнила Дарна, помогая огню набрать силу.

– Она говорила, что побороть это насовсем не выйдет. Так не бывает. Дескать, какими мы рождаемся, такими и помрём. Так что это борьба длиной в целую жизнь.

– Мудрая женщина, – покивала воительница, продолжая сидеть на корточках у очага и пялясь на огонь.

Вот уж, с чем не поспоришь, так с этим.

Глава 4