Помоги проекту - поделись книгой:
А тут — безработный человек, без охраны, сравнительно молодой… Ну кому он может навредить?
Этот вопрос был совсем не важный, Щелкунчик уже принял задание к исполнению и собирался это сделать, а вдаваться в причины было не его дело. Так, просто праздное любопытство…
Фотографию жертвы Щелкунчик детально изучил, запечатлел в своей памяти, а потом уничтожил. Сейчас он просто сидел в машине и ждал появления «клиента». Должно было состояться первое заочное знакомство.
Алексей Борисович заставил себя ждать. Он вышел из парадного около полудня, когда Щелкунчик уже истомился ожиданием. Молодой человек был одет в джинсы, безрукавку из какой-то цветной ткани и рубашку с короткими рукавами. День был жаркий, и Алексей Борисович оделся по сезону.
Он был высокого роста, вертлявый, с довольно длинными вьющимися волосами каштанового цвета. Походка его была раздерганной, как у многих московских интеллигентов. А в том, что Кисляков был именно интеллигентом, сомневаться не приходилось. Черты лица говорили об этом достаточно красноречиво. Владелец такого лица наверняка имел университетское образование, а может быть, даже два…
Такие «клиенты» были редкостью для Щелкунчика. Обычно ему «заказывали» совершенно иной тип людей — «новых русских», то есть красномордых мужиков с наглыми тупыми глазками, отъевшимися харями… То есть полных животных, которые в последние годы вдруг стали хозяевами жизни в великой некогда стране. Таких и убивать не составляло никакого морального труда — так, все равно что забить хряка. Щелкунчик и забивал этих хряков совершенно спокойно, понимая, что это все равно не люди никакие, а животные…
Поступал очередной заказ, и Щелкунчик заранее знал, что за тип будет, неважно, бизнесмен это или чиновник государственных органов. Тип был абсолютно один — здоровенный мужик, тупой и малограмотный, наворовавший где-то народного добра и теперь жирующий на просторе. Отчего же его и не убить? Не жалко нисколько…
Было немножко жаль тех самых интеллигентов с тонкими чертами благородных лиц, которые приняли такие муки и страдания, чтобы добиться свободы и демократии. Но эти же интеллигенты были и смешны Щелкунчику, потому что им, бедолагам, так и не довелось воспользоваться плодами своих героических трудов — пришлось расступиться и дать дорогу вот этим боровам с глазками быков и свиней и с точно такими же повадками.
Теперь эти самые быки и свиньи правят бал. Свой, конечно, бал — звериный, глупый, бесстыдный…
Потому что если скот даже выстроил себе особняки под Москвой и обзавелся иномарками и виллами во Франции, он все равно остается скотом. Щелкунчик отстреливал таких без всяких сожалений. Ему даже неинтересно было думать о них — что думать о скоте?
Нынешний же клиент был редкостью в его практике. Кто он такой? Зачем кому-то понадобилось его убивать?
Почти весь день Алексей Борисович Кисляков колесил по городу, останавливаясь в разных местах и покидая машину на несколько минут, иногда до получаса. Щелкунчик спокойно ездил за ним, отслеживая пути передвижения «клиента».
Точки, в которые заходил Кисляков, были совершенно определенные. Он ездил по редакциям газет, по издательствам и по научным институтам гуманитарной направленности.
В конце концов, заставив Щелкунчика прождать себя больше часа возле редакции какого-то журнала по искусству кино в центре Москвы, «клиент» сел опять в свою старенькую машину и направился на окраину. Щелкунчик, уже решивший к тому времени, что он имеет дело с каким-то безработным журналистом, медленно ехал следом, размышляя о том, когда же кончится эта беготня по редакциям.
«Клиент» остановился около кафе под звучным названием «Звездопад» — довольно заурядной «стекляшкой», какими полна Москва, не имеющая представления о приличной архитектуре и уютных местах встреч. Ни в одном нормальном европейском городе в подобные «стекляшки» просто не вошел бы ни один человек, там противно, а в Москве это считается в порядке вещей, и никто не понимает, как это неуютно. В «стекляшках» царит непринужденный дух веселья. Там веселятся люди, не знающие ничего лучшего, обреченные всю свою жизнь провести в этих хлевах…
«Что ему тут надо?» — с недоумением подумал Щелкунчик про своего «клиента». Сначала он решил, что человек просто зашел, чтобы выпить кофе и купить сигарет, но потом по времени отсутствия понял, что гражданин Кисляков решил остаться внутри надолго.
Ну что ж, Щелкунчик вышел из машины и подумал, что настало, может быть, время для того, чтобы поближе посмотреть на человека, которого предстояло в недалеком будущем лишить жизни.
Народу внутри было немного, но все сидели как-то странно, небольшими группами по три-четыре человека.
Щелкунчик заказал себе у стойки чашку кофе, потом сел за столик и нашел глазами «клиента». Он сидел неподалеку и был увлечен разговором с некоей личностью.
Личность была малопрезентабельная. Парнишка лет восемнадцати, бледный, с тонкой, как у цыпленка, шеей, одет неважно.
Разговор был, казалось, глубоко интимным. Во всяком случае, оба говорили негромко, доверительно, сблизив головы над столиком.
«Ну и компания», — брезгливо подумал Щелкунчик, хотя его это и не касалось. Что ему за дело до будущего трупа?
— У вас свободно? — вдруг послышался над головой женский голос. Щелкунчик вздрогнул от неожиданности и весь собрался. Тут главное — не нахамить в ответ и не привлечь к себе тем самым внимание. Ну что за манера у людей подсаживаться к посторонним, когда есть свободные столики? Зачем это надо? Как прочно вбили коммунисты в головы русского народа идею коллективизма… Обязательно надо тесниться друг к другу и толкать локтями соседа… Тьфу ты, пропасть…
Щелкунчик медленно поднял голову и онемел. Перед ним с чашкой кофе в руках стоял молодой парень. Неужели это он говорил только что женским голосом?
— Можно присесть? — кокетливо повторил парень и, не дожидаясь ответа очумевшего Щелкунчика, сел рядом с ним.
Парню было лет двадцать пять, он был красавчиком, высокого роста, с серьгой в ухе. Одет, наверное, модно, хотя Щелкунчик не мог сказать этого наверняка. Он не слишком разбирался в моде, она ушла далеко вперед, а отставной майор остался позади.
Сам Щелкунчик был и оставался щеголем, но его щегольство носило традиционный характер. В его представление о красоте и приличии в одежде непременно входил хороший костюм с отглаженными брюками, начищенные ботинки, свежая сорочка и строгий, аккуратно завязанный галстук — скромненько и со вкусом. Весной и осенью Щелкунчик непременно носил шляпу, надетую ровно, чтобы середина полей приходилась точно по середине носа, как козырек у офицерской фуражки…
«Джинсовая культура» прошла мимо Щелкунчика. Пока его сверстники спорили, какие джинсы более модны — «Вранглер» или «Ливайс», Щелкунчик водил в атаки сначала взвод, потом роту, а потом батальон мотострелков. Он отвечал за снабжение, за боезапас, за состояние вооружения, за боевой дух, дисциплину, транспорт… Одним словом — за жизнь и смерть десятков людей. Ему было как-то не до джинсов.
Щелкунчик неприязненно взглянул на нежданного соседа, который, видимо, чувствовал себя здесь вольготно, как старинный посетитель.
— Вы тут первый раз? — спросил он, обращаясь к Щелкунчику. Тот смерил непрошеного собеседника взглядом и ничего не ответил, давая понять, что не собирается вступать в разговор. Но соседа это нисколько не остановило.
— Этот кофе такой крепкий, — жеманно сказал он. — От него так сердце стучит… Вы себе представить не можете… Хотя от чая, говорят, цвет лица портится…
Смотреть на этого типа с женским голосом и странными жеманно-кокетливыми манерами было противно, и Щелкунчик постарался отвернуться. Но не тут-то было.
— Вы не смущайтесь, — сказал собеседник. — Вы чувствуйте себя, как дома. Тут все свои, очень мило, вы себе представить не можете…
С этими словами парень сделал какое-то движение рукой под столом, и Щелкунчик с изумлением почувствовал, как чужая рука легла на его колено. Вот дивно-то. Рука парня полежала пару секунд на колене Щелкунчика, помяла его, а потом медленно поползла вверх…
Лицо парня при этом приобрело специфическое выражение — задумчивой сладострастности. Никогда прежде Щелкунчику не доводилось не только испытывать подобные вещи на себе, но даже быть таковому свидетелем. Он был настолько ошарашен, что даже не сразу решился предпринять какие-то шаги.
А правда, как поступить в таком случае? Что нужно сказать? Закричать: «Пошел вон, педераст!»? Но это грубо и некультурно. Кроме того, привлечет ненужное внимание. Бить его по лицу? Но ведь не за что… Человек добросовестно предлагает свои услуги, он же не виноват в том, что родился уродом…
— А ну, убери быстро руку, — обернулся Щелкунчик к парню и посмотрел на него так, что тот словно протрезвел.
— Ты чего? — забормотал он, теряя весь свой имидж и быстро переходя от женского голоса к обычному. — Ты чего, в натуре, а? Не хочешь, что ли? Так я ж не знал, что ты ненормальный…
— Кто ненормальный? — тихо, но внушительно спросил в ответ Щелкунчик. — Кто ненормальный? Ты или я?
Наступила пауза, за время которой парень убрал свою руку и даже отодвинулся от Щелкунчика. Видимо, то, что произошло, было неожиданно для них обоих…
Наконец парень пришел в себя и сказал растерянно:
— А чего ты тогда сюда пришел и сел? Сказал бы сразу, что ты не как все… Я бы и не полез к тебе, раз ты такой…
Парень выглядел даже обиженным. Он не был готов к такому повороту событий. Не как все… Ха-ха-ха, это сильно сказано. Щелкунчика резанули эти слова, ведь в сексуальном смысле он как раз всегда считал себя в полной норме, как раз как все.
И тут он оглянулся по сторонам, и вдруг его пронзила запоздалая догадка. Ему с самого начала что-то показалось странным в этом месте, только он не мог понять, что именно. Ему казалось, что это нечто неуловимое. Но нет, все оказалось весьма просто и прозаично. Тут не было женщин, ни одной, кроме девушки за стойкой, которая разливала кофе и напитки. Все посетители были мужчинами.
Так вот оно что! Вот отчего они сидят такими небольшими группками и так тихо разговаривают, доверительно прижавшись друг к другу! Это кафе для педерастов!
Конечно, приходилось слышать о том, что бывают такие заведения, но ведь никогда не предполагаешь, что можешь попасть в одно из них. Хотя, что тут такого удивительного — на вывеске ведь такое не пишется. Как и на лбу у педераста не написано о его сексуальной ориентации… Хотя и не про каждого это скажешь, вот у парня, севшего к Щелкунчику, как раз все было написано на лице…
Парень, кстати, обиженно надув губы, уже собирался пересесть за другой столик, подальше от такого грубияна, но Щелкунчик вовремя остановил его.
— Послушай, — сказал он негромко. — Тут что, только ваши собираются? Ты не обижайся на меня, я же не знал…
— Ну да, — ответил парень. — Тут все свои. Бывает, заходят посторонние, как вот ты, например. Но и они, как правило, тоже своими оказываются. Вот я и посмотрел — такой симпатичный мужчина. — Парень плотоядно взглянул на Щелкунчика с вновь пробуждающимся интересом. Наверное, у него мелькнула надежда, что все еще закончится хорошо, что Щелкунчик «отойдет» и еще станет вести себя нормально. То есть пойдет с ним и сделает все, что требуется этому мужчине-женщине…
Но нет, дальше разговаривать было уже бессмысленно. Парень сказал все, что Щелкунчику было нужно.
— Все, отвали отсюда, — сказал он, и парень, посмотрев на него, понял, что не нужно настаивать и навязываться. С тяжелым вздохом парень пожал плечами и раздраженно произнес:
— Ну как хочешь, красавчик… Потом жалеть будешь… Ты знаешь, я очень ласковый. Очень, ты себе не представляешь, все даже удивляются…
Щелкунчик встал и направился к двери. Ему все стало ясно и больше не хотелось тут находиться. Нормальный человек может сколько угодно уговаривать себя, что он неплохо относится к педерастам, что он терпим к меньшинствам, но на самом деле все это сплошной самообман. Все равно страшная непреодолимая брезгливость остается, с этим уж ничего не поделаешь…
Конечно, правильно, что их перестали сажать в тюрьму и вообще преследовать. Но и хорошо к ним относиться — тоже душа не лежит. Может, они и хорошие люди, однако природу не перепрыгнешь…
Щелкунчик забрался к себе в машину и решил подождать «клиента» здесь. Кроме всего прочего, он опасался, что его дальнейшее пребывание в этом специфическом кафе привлечет к нему внимание еще кого-то, а в конце концов и самого гражданина Кислякова. А этого следовало избежать.
Сидя в машине, Щелкунчик со смущением размышлял о педерастах и вообще об особенностях человеческой натуры.
Ему редко доводилось общаться с сексуальными меньшинствами, он не вращался в таких сферах жизни, где их было бы много. В армии к педерастам было такое плохое отношение, что если они и бывали, то уж не осмеливались заявлять о себе. Мало их было и в среде бандитов, с которыми после общался Щелкунчик. Эта сторона жизни всегда была закрыта для него.
Единственное, что он вспоминал, были рассуждения замполита полка подполковника Михеева на эту тему, которые он позволял себе в офицерской чайной за стаканом портвейна. Наверное, подполковник Михеев считал, что подобными разговорами с командирами подразделений он тоже как бы проводит политико-воспитательную работу… Что ж, может быть, так оно отчасти и было.
— Пидоры, — говорил авторитетно замполит, мусоля папиросу в зубах. — Пидоры бывают двух типов… Есть пидоры несчастные, и есть пидоры гнойные. Их так и называют — пидор гнойный, и никаких, как говорится, гвоздей…
Выпив очередную порцию сладковатого молдавского зелья, подполковник объяснял свои глубокие жизненные наблюдения:
— Пидор несчастный — это тот, который вместо бабы бывает. Ну, сами понимаете. А который гнойный пидер — тот вместо мужика… То есть он и есть мужик, только у него вместо бабы бывает пидор несчастный. Понятно излагаю?
Наступало глубокомысленное молчание офицерского корпуса, которое обычно прерывалось словами помощника по комсомолу старшего лейтенанта Деревяшко, который прочитал однажды полторы книги и с тех пор считался отчаянным интеллектуалом. Старлей Деревяшко, подперев голову рукой и глядя на своего начальника Михеева влюбленными глазами, многозначительно говорил:
И опять наступало молчание. Все были подавлены неведомым и непостижимым простому рассудку…
Впрочем, подобные разговоры бывали нечасто, благодаря строгому нраву командира полка, который был сух и короток на расправу. Он был службист и пресекал все, что, как ему казалось, нарушало уставное течение жизни полка. Словом, настоящий был человек.
Командира полка все боялись и уважали за то, что бывал строг, но справедлив. Только поговорить при нем бывало затруднительно — очень уж был резок полковник Колесников…
Щелкунчик помнил, как комполка проводил оперативные совещания со старшими офицерами. Все должно было быть кратко и по существу. А стоило всем разом начать говорить и устраивать гвалт, как полковник нетерпеливо стучал кулаком по столу с разложенными тактическими картами и зычным голосом кричал:
— Товарищи офицеры, прошу не пиздеть!
И все замолкали…
Так что мало было у Щелкунчика возможностей изучить быт и нравы гомосексуалистов…
Через час «клиент» вышел из кафе, но был не один. Рядом с ним шагал здоровенный битюг, одетый красиво, но с полным отсутствием интеллекта на лице. Они шли под ручку, как мужчина с женщиной, и сели в машину гражданина Кислякова.
«Ага, — понял Щелкунчик. — Сейчас на хазу поедут…»
Так все и вышло. Проводив на машине «клиента» с дружком до дома и посмотрев на загоревшийся свет в окнах, Щелкунчик понял, что сейчас там начнется ночь любви…
Последующие три дня наблюдений уверили Щелкунчика в том, что он понял все совершенно правильно — Кисляков Алексей Борисович оказался обычным гомосексуалистом, причем пассивным, или, как выражался подполковник Михеев, — несчастным. Он днем колесил по редакциям журналов и по издательствам, а вечером неизменно появлялся в кафе «Звездопад», откуда непременно выходил с очередным амбалом-любовником.
«Это ведь надо — такая активность, — удивлялся Щелкунчик. — Сколько же ему надо, этому красавчику? Прямо каждый день… Хотя он ведь девочка, от него ничего и не требуется, только в позу встать… Наслаждается, наверное, сейчас, — с оттенком непреходящего изумления думал Щелкунчик. — Да ведь и каких любовничков-то себе выбирает — тех, что поздоровее. Вкусы прямо как у продавщицы из сельмага…»
Слежки за собой Кисляков не замечал — он был слишком увлечен своими любовными приключениями.
«Наверное, он журналист, — думал Щелкунчик. — Только неудачливый, конечно. Удачливые все за границей живут и ездят на иномарках, а не на разбитых «Жигулях». И, вероятно, любовничков себе находят не в забегаловках для неимущих педерастов, а в местах посолиднее…»
План родился в голове Щелкунчика довольно быстро. Он «прокатал» его мысленно, поворачивая так и сяк, разными сторонами, поискал скрытые опасности, возможности риска, не нашел и принял свой план к исполнению.
План оказался столь нехитрым, что было даже как-то неудобно им пользоваться. Все-таки Щелкунчик привык выполнять трудные «задания», а тут ему предстояло сделать нечто столь простое, что было даже стыдно перед собой — профессионалом. Это было, как если бы токарю высокой квалификации поручили выточить ручку для вилки…
Впрочем, это нисколько не радовало. Надо полагать, что последующие два задания с лихвой окупят простоту первого…
В тот день Надя с детьми пришла из школы домой пораньше. Был день последнего звонка — двадцать пятое мая. Класс, в котором Надя была классным руководителем и в котором же учились Кирилл с Полиной, то есть второй «Б», — был как-то занят на торжественной линейке. То ли детки вручали цветы выпускникам, то ли читали им стихи о школе и прекрасных школьных годах — Щелкунчик точно не уловил. Во всяком случае, ему пришлось внимательно выслушать рассказ детей о происшедшем в школе событии. Полина сидела на одном его колене, Кирилл — на другом, а Надя с затаенным восторгом смотрела на эту идиллическую картину.
Выслушав все, что ему хотели поведать, Щелкунчик взглянул на часы и понял, что ему пора собираться. Операция была назначена им на сегодня…
В дальнем ящике шкафа у него хранился парик с женскими длинными волосами. Однажды этот парик весьма пригодился ему, когда потребовалось переодеваться женщиной. С тех пор парик лежал и пылился в шкафу без всякого применения. Однажды его обнаружила там Надя и была страшно удивлена этой находке. Но Щелкунчик тогда только пожал плечами в ответ на ее расспросы и сказал, что кто знает, что может пригодиться в жизни…
Теперь пришла очередь парику вновь сослужить свою службу. Только на этот раз Щелкунчик не собирался переодеваться женщиной. Он стряхнул пыль с парика, расчесал его, потом водрузил себе на голову и взглянул в зеркало. Поправив парик, он остался вполне доволен. Теперь пришел черед одежды. Щелкунчик всегда внимательно и серьезно относился к вопросам одежды, то есть киллерского маскарада…
Он хорошо знал, что больше всего людям запоминаются детали одежды на человеке, которого они видят. Причем чем более ярки и удивительны детали одежды, тем больше они запоминаются. Одним словом, если кто-то оденется, как молодой Маяковский — в желтую кофту и цилиндр, то абсолютное большинство людей запомнит из его облика только эти две детали.
Люди будут помнить эту кофту и этот цилиндр — и все. Таков будет для них образ увиденного человека. Если потом им покажут этого же человека, но без кофты и цилиндра, они скорее всего не узнают его…
Для каждого своего «акта» Щелкунчик покупал новую одежду — это было твердое правило. После «дела» вся одежда выбрасывалась, уничтожалась.
На этот раз с утра Щелкунчик посетил модный магазин для молодежи. Отродясь не заходил он в подобные заведения, но вот — нужда заставила.
Сначала молоденькая продавщица с недоумением и равнодушием смотрела на тридцатишестилетнего мужчину в строгом костюме, видимо, случайно забредшего в этот магазин. Но Щелкунчик попросил позвать заведующую секцией, которая тоже оказалась молодой девицей.
— Мне нужно одеться у вас, — объяснил он девушкам совершенно серьезно. — Так, чтобы я выглядел, как эстрадный певец… Ну, так — рок, хит, панк, стинг… Как это там у вас называется… В общем, вы меня поняли…
Девицы посмотрели на Щелкунчика, как на сумасшедшего, потом взяли себя в руки и решили, что если у сумасшедшего есть деньги, то он тоже человек и отчего бы не обслужить его…
Теперь, оставшись один в комнате, Щелкунчик натянул на себя все купленное в том магазине — белые штаны, какие-то смешные, узенькие, пеструю рубашку со «стоечкой», как ему это объяснили продавщицы, джинсовую куртку с кожаными заплатами на локтях. Это было все, что он приобрел в магазине, и стоило все это довольно дорого. Но скупиться было нельзя, нужно произвести то впечатление, которое Щелкунчик запланировал.
Одевшись, он осмотрел себя в зеркало и содрогнулся от отвращения. Какая гадость, разве могут мужчины так наряжаться! Ему приходилось все время встречать на улицах подобным образом одетых мужчин, но никогда Щелкунчику и в голову не приходило идентифицировать себя с подобной публикой.
— Чего не сделаешь ради дела, — вздохнул он и, еще раз поправив парик на голове, вышел в прихожую.
Дети взвизгнули, увидев папу в столь странном непривычном обличье, и в глазах у Нади мелькнул страх. Она-то понимала, что такой маскарад неспроста. Не станет ее муж одеваться таким странным образом, если его не заставляют обстоятельства.
Поймав испуганный взгляд жены, Щелкунчик посуровел и, обняв ее, сказал:
— Это ненадолго, не пугайся. Завтра уже все опять будет в норме.
— Зачем это? — только спросила она коротко. На лице Нади была написана тревога.
Человек всегда боится того, чего не понимает, а Надя и так знала, что Щелкунчик имеет что скрывать от нее…
— Надо, — ответил столь же коротко он. Потом поиграл ключами от машины, зажатыми в руке, и сказал: — Я вернусь поздно. Не ждите меня, ложитесь спать. Я вернусь ночью.
Поделиться книгой: