Помоги проекту - поделись книгой:
Преобразующими лидерами становятся не только в силу выдающихся личных качеств, поскольку таковыми обладал и Гавел, например, а очень многие из вдохновляющих лидеров никогда не занимали никаких государственных должностей. Из пяти преобразующих лидеров, рассмотренных в этой главе, Суарес обладал наименее незаурядными свойствами характера, а самым поразительным человеком и с точки зрения перенесенных страданий, и с точки зрения великодушия, проявленного после победы, был Мандела. В достоинстве и личном обаянии с ним мог бы соперничать лишь де Голль. Горбачев и Дэн Сяопин круто изменили жизнь самого большого числа людей. В одном случае это произошло благодаря содействию демократизации половины европейских стран, а в другом — благодаря повышению уровня жизни еще большего числа людей путем экономических преобразований в самой населенной стране мира.
Глава 5
Революции и революционное лидерство
Системные изменения производят не только преобразующие лидеры. Они бывают и делом рук революционных лидеров при условии, что революция проходит успешно. Однако революционных лидеров, которым не удалось низложить действующую власть, значительно больше, чем тех, у которых это получилось. В условиях авторитарного режима неудача руководителя революции означает его казнь или в лучшем случае тюремное заключение. В устоявшихся демократиях революционеры терпели неудачу
Изучение революционных лидеров предполагает ясность в том, что именно понимается под революцией. Само слово, происходящее от латинского «revolutio» —
Некоторые авторы не относят насильственные методы к характерным особенностям революций[622]. Однако в таком случае под понятие революции подпадает слишком большое число самых разнообразных политических явлений. Лучше провести четкое различие между революцией в том смысле, в каком используют этот термин такие различные между собой во многих других отношениях теоретики, как Хантингтон и Данн, и такими явлениями, как гражданское неповиновение, пассивное сопротивление, распад государства и государственный переворот. Исключение гражданского сопротивления и мирных манифестаций (даже тогда, когда они приводят к смене правящего режима) из понятия «революция» отнюдь не умаляет их важности и преимуществ. Совсем наоборот, ненасильственное сопротивление авторитарным режимам со стороны огромных масс граждан чаще заканчивается свержением диктатуры, чем вооруженное сопротивление, и с большей вероятностью приводит к последующему установлению демократии[623]. Полезно также отличать революции от расколов в правящих элитах, когда одна фракция побеждает и отстраняет другую. Некая элитарная группа, сместившая в результате дворцового переворота предшествующую, может называть происшедшее революцией (у слова «революция» есть некий романтический флер, тогда как о «перевороте» почти всегда говорят с неодобрительным оттенком), но это будет бессмысленной натяжкой.
Характерные особенности и последствия революции
Каковы основные отличия революции по сравнению с мирным переходом от авторитаризма к демократии? Смена режима носит выраженно революционный характер, когда характеризуется:
• широкомасштабными выступлениями народных масс;
• низвержением существовавших институтов власти;
• утверждением господствующей государственной идеологии послереволюционного строя;
• применением насильственных методов до, во время или непосредственно после смены режима.
Разумеется, как и в случаях других политических понятий, революцию можно определять и по-другому. Однако мы исходим из желательности различия между мирными системными переменами и согласованной передачей власти, с одной стороны, и насильственным свержением режима неким общественно-политическим движением, — с другой.
Предпринимались попытки изучить все известные случаи революций (часто в более широком, чем используемый нами, смысле термина) и определить круг социально-политических условий, в которых они происходят. Подобные попытки обобщения свойств и краткого объяснения причин революций оказывались неудачными в силу слишком широкого разнообразия самих случаев[624]. Можно очертить некоторые из общественно-политических предпосылок революций — в их числе будут война, утрата правителями веры в собственную легитимность, развитие высокообразованного слоя внутри замкнутой политической системы, ухудшение экономического положения населения, острое материальное неравенство, либерализация доселе жестко авторитарного режима и рост ожиданий, которые не в силах удовлетворить действующая власть. Тем не менее мы можем найти массу примеров, когда эти явления налицо, а революции не случаются. Кроме того, ценность попыток обнаружить факторы, которые могли бы служить всеобъемлющими причинами революций, сильно ограничивается разнообразием специфики этих явлений в каждом отдельно взятом случае.
Самое смелое из общих определений принадлежит Карлу Марксу. Он видел истоки революционных преобразований в противоречиях (то есть в растущем несоответствии) между институциональными отношениями и изменяющимися производительными силами[625]. Государственная власть была инструментом правящих классов, и он рассматривал классовые противоречия в качестве двигателя исторических изменений, кульминацией которых должна была стать пролетарская революция, низвергающая капитализм и буржуазию. Промежутком между капитализмом и коммунизмом должен был служить период «революционной диктатуры пролетариата», но он служил переходной фазой к коммунизму, который в своей высшей форме должен был являть собой бесклассовое, лишенное государственности общество[626]. Это учение вдохновляло множество революционных движений. Некоторым из них удавалось покончить с капитализмом, но ни одно и близко не подошло к воплощению Марксовой мечты о коммунистическом обществе. Хотя сам Маркс не придавал особого значения ни лидерам, ни идеологии (в его понимании классы были важнее вождей, а идеологии были сопутствующими явлениями социально-экономического развития), международное коммунистическое движение двадцатого века парадоксальным, но весьма впечатляющим образом опровергло эти положения его доктрины. Идеи имели огромную важность для таких деятелей, как Ленин и Мао Цзэдун, которые, в свою очередь, сыграли решающую роль в качестве лидеров революционных изменений и установления коммунистического строя в самой большой и самой густонаселенной странах мира соответственно[627].
Революции не обязательно возглавляют сильные лидеры. Некоторые из них бывают относительно безлидерными, но это состояние не продолжается долго после того, как революции удается свергнуть противостоящий ей режим. Поразительно, насколько часто революционные лидеры, у которых получается победить авторитарный режим, встают во главе не менее авторитарного, хотя, возможно, и иначе устроенного, и примеры того, на что они оказываются способны
Мексиканская революция
В двадцатом веке наибольший мировой резонанс имели революции, в результате которых к власти приходили коммунисты. Мы вернемся к ним и к их лидерам несколько позже. В первой четверти двадцатого века, помимо российских, было еще три революции, оказавших долговременное воздействие, — в Мексике, Китае и Турции. Мексиканская революция стоит в этом ряду особняком не только потому, что была в значительно меньшей степени результатом национального и культурного движения, чем две другие, но еще и потому, что у нее не было единственного лидера, очевидным образом возглавляющего революционный процесс — такого, как Сунь Ятсен в Китае или Ататюрк в Турции.
Эрик Хобсбаум заметил, что «люди становятся революционерами, когда их относительно скромные жизненные запросы начинают выглядеть недостижимыми без революции»[628]. Такая радикализация не обязательно имеет следствием успех революции. Тем не менее в Мексике именно превращение множества крестьян в революционеров из-за падения и без того весьма скромного уровня жизни в сельской местности привело в конечном итоге к победе революции. Она началась в 1910 году и сопровождалась ожесточенной борьбой на протяжении следующего десятилетия. Характер авторитарного режима, вызвавшего народное восстание, не оставлял сомнений в том, что цели реформаторов могут быть достигнуты только революционными методами. В числе этих целей были реформы земельного и трудового законодательства, всеобщий доступ к образованию и сопротивление иностранному экономическому господству и эксплуатации. Основу вооруженных сил революции составляли крестьяне, чей уровень жизни падал на протяжении непосредственно предшествовавших ей лет. У революции был целый ряд руководителей, которые, однако, не создали сплоченного движения, а были географически разобщены, политически разнородны и в течение десятилетия революционной войны и общего хаоса часто вступали в стычки друг с другом.
Диктатором в Мексике в момент начала революции в 1910 году был Порфирио Диас, пришедший к власти путем переворота, как и многие его предшественники девятнадцатого века. Начало движению положило недовольство диктатурой Диаса со стороны среднего класса. Зачинщиком выступил богатый землевладелец Франсиско Мадеро, придерживавшийся идеалистических взглядов. Он потребовал соблюдения норм Конституции Мексики 1857 года и выступил противником Диаса на президентских выборах 1910 года. В награду за свою смелость он был отправлен за решетку сразу же после того, как Диас победил на них в результате обычных для себя фальсификаций. Выйдя из тюрьмы в ноябре 1910 года, Мадеро, вместо того чтобы спокойно удалиться в свое имение, призвал к насильственному устранению режима Диаса. В первых рядах тех, кто с готовностью откликнулся на его призыв, была сельская беднота, среди которой были и представители коренного населения, лишившиеся земель своих предков, но основную массу составляли
На значительно более свободных по сравнению с проведенными в предыдущем году выборах президентом был избран Мадеро. Это не положило конец насилию, поскольку в глазах сторонников старого порядка он выглядел слишком реформаторски, а проведенные им изменения оказались чересчур скромными, чтобы удовлетворить силы, вступившие в борьбу в сельской местности. Президентство Мадеро закончилось военным переворотом в 1913 году, а сам он был убит. Режим жестокой военной диктатуры не смог, однако, остановить повстанческое движение. В различных частях страны на авансцену вышли местные лидеры, участвовавшие в революционной борьбе с 1911 года. Самыми заметными из них были Эмилиано Сапата на юге Мексики и Франсиско (Панчо) Вилья на севере. Сапата был в числе тех, кто разочаровался в Мадеро, особенно из-за того, что крестьянам не были сразу же возвращены конфискованные у них земельные участки. И Сапата, и Вилья были опытными партизанскими военачальниками и располагали армиями верных сторонников. Они привлекали своей близостью к народу и демократизмом, однако не имели ни политических амбиций национального уровня, ни сколько-нибудь проработанной идеологической базы. Сапату заманили в засаду и убили в 1919 году, еще в ходе боевых действий партизанской войны. В 1923 году, спустя три года после окончания революционной войны, был убит и Вилья[629].
В отличие от трех других главных революций первой четверти двадцатого века мексиканская революция не была вдохновлена какой-то великой идеей. Проходившая одновременно с ней китайская основывалась на желании создать модернизированное национальное государство, турецкую подстегивали представления о вестернизации и секуляризации, а российская революция 1917 года была направлена на упразднение капитализма и самодержавия и воодушевлена мечтой о построении коммунизма. В Мексике же крестьяне делались революционерами не в связи с неким видением будущего, а в первую очередь требуя восстановления своих утраченных прав. Достаточными побудительными мотивами для вооруженной борьбы были упразднение местных свобод, превращение независимых крестьян в безземельных батраков и растущее обнищание сельского населения. Таким образом, цели мексиканской революции были достаточно умеренными. У нее не было ни единственного авторитетного лидера, ни «интеллектуальных отцов», ни претензий на общемировое значение, ни утопических целей[630].
Это была намного менее идеологизированная революция по сравнению с происходившими примерно в то же время революциями в Китае и Турции, не говоря уже о российской. Особенно контрастно она выглядит в сравнении с выдающимся примером радикальных преобразований в Советском Союзе второй половины 1980-х годов, о котором рассказывалось в предыдущей главе. В советском случае это были (по выражению Горбачева) «революционные» изменения, производившиеся эволюционными и реформаторскими средствами[631]. В Мексике происходило обратное — реформы проводились революционным путем[632]. Более того, значительные и конкретные политические и социальные инновации были произведены режимом, установившимся в 1920 году после десятилетия революционных потрясений. Некоторые из этих изменений не соответствовали намерениям отдельных революционных вождей, чья поддержка носила точечный, региональный и персонифицированный характер. Установившийся же режим был в большой степени централизованным, государственническим и бюрократическим. Тем не менее послереволюционные власти содействовали аграрной реформе и продвигали светское образование. В 1920-х годах были созданы новые институты, в том числе Министерство образования в 1921 году, Центральный банк Мексики в 1925 году, Национальная ирригационная комиссия в 1926 году и новая официальная политическая партия ПНР в 1929 году[633].
Многие из представителей старой элиты предреволюционного периода были вытеснены. Президентом, оставившим наиболее значительный след в мексиканской политике начала 1920-х годов, был Альваро Обрегон, сторонник умеренного реформатора Мадеро и оппонент Сапаты и Вильи. При этом он был отнюдь не промах в том, что касалось популизма и радикальных политических жестов. Заняв Мехико в разгар революционной войны в период, когда население голодало, он распорядился раздать беднякам часть церковных богатств и заставил богатых торговцев подметать городские улицы[634]. Став президентом в декабре 1920 года, он не только реформировал образование и трудовое право, но и повел антиклерикальную политику, которая его в конечном итоге и погубила в самом буквальном смысле. Реагируя на запрос на бóльшую экономическую самостоятельность страны, он пошел на конфликт с Соединенными Штатами, которые признали его правительство только в 1923 году после обещания не национализировать американские нефтяные компании. Новые послереволюционные законы запрещали Обрегону оставаться президентом второй срок подряд, поэтому в выборах 1924 года он не участвовал, но вернулся в бой четыре года спустя. Его вновь избрали президентом, однако во время торжеств в Мехико по случаю своей победы Обрегон был убит фанатичным католиком, оскорбленным его политикой в отношении церкви.
Выше уже говорилось о том, что непосредственно после успешной революции у руководителя страны есть более широкий выбор вариантов политического курса, чем у президента или премьер-министра страны с устоявшейся демократией. Тем не менее послереволюционный лидер Мексики был отнюдь не свободен от необходимости соблюдать интересы фракций, деловых кругов и общественных институций, среди которых особенно влиятельной была церковь. Однако в целом проводимая социально-экономическая политика соответствовала основным векторам революционного движения. Никто из отдельно взятых лидеров не представлял собой особого исключения в этом смысле. Если бы во главе страны оказался кто-то еще из вождей революции (что почти удалось Панчо Вилье), результат, по утверждению Алана Найта, «был бы — в общем идеологическом смысле — практически аналогичным»[635].
Китайская революция 1911–1912
Китайская революция конца 1911-го — начала 1912 года не только прервала длившееся два с половиной столетия правление династии Цин, но и существовавшую на протяжении двух тысячелетий императорскую власть. Китай стал республикой в феврале 1912 года, когда суд склонился перед напором революционных сил и провозгласил отречение от престола ребенка-императора, пятилетнего Пу И. Это стало хорошей иллюстрацией суждения Де Токвилля о том, что самый опасный момент для авторитарного режима наступает тогда, когда он начинает реформироваться. В течение первого десятилетия двадцатого века был предпринят ряд важных реформ. В 1905 году вдовствующая императрица Цыси направила китайскую делегацию в Японию, Соединенные Штаты и пять европейских стран для изучения их опыта государственного управления. Были внесены конституционные изменения и проведена реформа образования, однако первые не привели к сколько-нибудь заметному ослаблению власти существующей элиты, а вторые не уравновешивали преимуществ, существовавших для выходцев из богатых семей. Кроме того, в судебной власти и правительственных учреждениях по-прежнему доминировали создавшие Цинскую династию маньчжуры, а представители абсолютного большинства населения страны, ханьцы, в них почти не допускались. Самой значительной реформой стало создание в 1909 году провинциальных ассамблей и неожиданно терпимое отношение к массовым собраниям[636]. Призывы к более масштабным реформам исходили от наиболее высокообразованных членов этих ассамблей.
В конце 1911 года произошел ряд восстаний под руководством местных армейских командиров. Эти бунты отражали их возмущение степенью отставания Китая от Японии в военном и экономическом отношении. Кроме того, они недвусмысленно давали понять о наличии в среде этих провинциальных военачальников выраженных анти-Цинских националистических настроений. Еще в большей степени были убеждены в срочной необходимости модернизации страны многие представители образованного среднего класса, особенно из числа получивших образование за границей. Бунты происходили то в одном, то в другом регионе, и в конце года была провозглашена республика с правительством в старой столице — Нанкине, пока имперская власть кое-как удерживалась в Пекине. Ближайшим китайским аналогом «лидера оппозиции» был Сунь Ятсен, который в течение уже многих лет, проведенных по большей части в эмиграции, призывал покончить с маньчжурским правлением и создать в стране современную республиканскую власть. Сунь узнал о восстаниях на своей родине из газеты, прочитанной им в Денвере, поскольку на момент начала китайской революции находился в Соединенных Штатах. Он не стал стремглав возвращаться в Китай, а направился вместо этого в Париж и Лондон. Его целью было убедить европейские правительства сохранять нейтралитет по мере разрастания внутрикитайского конфликта и прекратить финансовую поддержку императорской власти. Сунь вернулся в Китай в Рождество 1911 года, и его статус политического и интеллектуального лидера революционного движения получил свое подтверждение в виде избрания на пост «временного президента» страны участниками совещания представителей шестнадцати провинциальных ассамблей в Нанкине[637].
В ноябре 1911 года Цинский двор вызвал в Пекин талантливого и амбициозного военачальника Юань Шикая. Ранее он конфликтовал с отцом Пу И, регентом князем Чуном, и был отставлен от придворной службы. Теперь же династия поверила в то, что Юань — та сильная фигура, которая лучше остальных сможет договориться с бунтующими по всей стране военными, а при отсутствии договоренности — подавить мятежников. В ноябре 1911 года Юаня назначили премьер-министром, и он сформировал кабинет, состоявший в основном из его собственных сподвижников. Двор разделился на тех, кто считал, что дни маньчжурской династии сочтены, и тех, кто рассчитывал, что Юань Шикай сможет ее сохранить. Сам Юань проявлял все большее нежелание делить власть с императорской династией — и, как выяснилось несколько позже, с кем бы то ни было вообще. Чашу весов на сторону противников сохранения императорского трона склонила серия убийств в стане роялистов, в организации которых подозревали Юаня, и численное преимущество ханьских войск над маньчжурскими, достигнутое в Пекине. Об отречении императора-ребенка, а следовательно, и конце династии, было объявлено 12 февраля 1912 года[638].
В 1921 году остатки недолговечного пекинского парламента пожаловали Суню титул «президента», но это было далеко не всенародное признание.
Хотя временным президентом уже был избран Сунь Ятсен, в его распоряжении не было вооруженных сил, каким-либо образом сопоставимых с теми, которыми командовал Юань Шикай. Сунь не стал затягивать период «двоевластия» и, пробыв в «президентском» статусе всего шесть недель, убедил собравшихся в Нанкине делегатов Национального совета избрать временным президентом страны Юаня. Однако приставка «временный» имела для Суня большое значение. Он выступал и за послереволюционное конституционное правительство, и за частичную демократизацию в Китае. К марту 1912 года был создан проект Конституции страны и начата подготовка к парламентским выборам как в сенат, который избирался провинциальными ассамблеями, так и в палату представителей, избираемую прямым голосованием из расчета один депутат на 800 000 жителей. Влияние политического устройства Соединенных Штатов было очевидным: численность сената, члены которого избирались на шестилетний срок, — невелика, а палата представителей, срок полномочий депутатов которой до переизбрания был наполовину короче, — значительно больше. Избирательное право было далеко не демократичным — женщины по-прежнему не имели права голоса, а имущественный ценз был достаточно высок. По расчетам, в выборах могли принять участие около сорока миллионов мужчин, что составляло примерно 10 % тогдашнего населения Китая[639].
Тем не менее выборы могли стать важным первым шагом на пути к демократии. Они были как минимум не столь же недемократическими, как любые последующие выборы на материковой части Китая (в отличие от Тайваня нескольких последних десятилетий). Свой Революционный альянс Сунь Ятсен превратил в политическую партию Гоминьдан. На выборы эта националистическая партия пошла под руководством талантливого молодого политика Сун Цзяожэня. Он работал под руководством Сунь Ятсена в Революционном альянсе, когда оба они находились в эмиграции. Будучи союзником Суня, Сун не относился к числу его безоговорочных приверженцев. По вопросам конституционного устройства их мнения расходились. Сун был сторонником парламентского строя, в котором парламент и премьер-министр обладают значительно бóльшими властными полномочиями, чем президент, чисто формально возглавляющий государство. В то же время Сунь хотел вернуться на президентский пост, который уже занимал недолго и временно, но на сей раз уже полностью легитимно. Он не имел ни малейшего желания оставаться лишь номинальным руководителем своей партии в случае ее успеха на выборах[640].
В январе 1913 года были объявлены результаты выборов, и этот расчет Сунь Ятсена оказался вполне обоснованным. Из четырех партий, участвовавших в выборах, Гоминьдан получила значительное, хотя и не абсолютное большинство в обеих палатах. Было очевидно, что она будет играть ведущую роль в формировании нового правительства и назначении премьер-министра. Ожидалось, что в последнем случае выбор падет на Сун Цзяожэня как на главу самой успешной из партий. Но в марте 1913 года на платформе шанхайского железнодорожного вокзала, где он ожидал поезда на Пекин, чтобы отправиться на переговоры с Юанем о составе правительства, на Суна было совершено покушение. Двумя днями позже он скончался в больнице. По общему мнению, за этим убийством стоял Юань, не желавший делиться недавно обретенной властью[641].
Как бы то ни было, но с установлением авторитарной власти Юань не медлил. На протяжении всего 1913 года полиция по его указанию преследовала членов парламента от Гоминьдана и их сторонников, а в январе 1914 года он официально распустил парламент, дополнив это роспуском провинциальных ассамблей в феврале того же года. В 1915 году он даже предпринял попытку провозгласить себя императором и стать основателем новой династии. Специально подобранный состав «Ассамблеи депутатов» единогласно умолял его принять императорские полномочия. Однако это восстановило против него часть его бывших сторонников в столице, а в провинциях вспыхнули крупномасштабные протесты, которые во многих случаях заканчивались провозглашением независимости от Пекина. В следующем году Юань умер естественной смертью, после чего последовали несколько лет хаоса, в котором правили бал региональные «военные правители» (часть которых ранее была лояльна по отношению к Юаню). Центральная власть расколовшегося Китая была слаба и в административном, и в военном плане. Версальская мирная конференция 1919 года по итогам Первой мировой войны только усугубила положение дел. Победоносные союзники, на словах выступавшие за соблюдение интересов Китая, на деле обошлись с ним некрасиво. Существовавшие до войны германские экономические концессии отошли к японцам, которые также получили право держать войска в двух китайских провинциях[642].
Протесты против слабости правительства перед лицом высокомерно-пренебрежительного отношения версальских победителей к суверенитету Китая начались 4 мая 1919 года с демонстрации примерно 3000 студентов Пекинского университета. Эту акцию увенчали захват и поджог частью студентов дома одного из министров правительства, которого они обвиняли в унизительных уступках японцам. Другого известного политика студенты жестоко избили, а их самих не менее жестоко избивала полиция (один из них впоследствии скончался от полученных увечий). Студенческий протест дал имя значительно более массовому направлению критической мысли, которое уже было заметно в китайском обществе. Оно стало называться Движением 4 мая[643]. Многие из его ведущих идеологов были связаны с Пекинским университетом.
После смерти Юаня страна скатилась к засилью региональных военных клик, и главным руководителем стал военный Дуань Цижуй, назначенный премьером в 1916 году. Несмотря на то что Дуань был выдвиженцем и преданным сторонником Юань Шикая, он не поддерживал намерение последнего сделаться императором[644]. В 1913 году жестокие преследования со стороны Юань Шикая (Дуань Цижуй на тот момент был исполняющим обязанности премьера) вынудили Сунь Ятсена эмигрировать вновь. За время, проведенное за пределами страны, он превратил Гоминьдан в иерархически организованную дисциплинированную партию, в которой превыше всего ценилась личная преданность ее лидеру. По его мнению, следующая революция должна была быть прежде всего военной, после чего последует период «обучения» китайского народа. Лишь по завершении этого процесса население в целом будет готово к самоуправлению в рамках республиканского государственного строя[645]. Хотя Сунь не был коммунистом, на него, как и на других китайских революционеров, оказала влияние большевистская революция в России. После унизительного обращения с Китаем в Версале и в свете того, что европейские державы были больше всего обеспокоены защитой своих экономических интересов в стране, Сунь был готов к сотрудничеству с новым советским руководством. Оно, в свою очередь, хоть и не считало Китай созревшим для социализма советского образца, охотно помогало наладить сотрудничество между китайскими националистами и вновь созданной Китайской коммунистической партией. Желание большевиков помогать антиимпериалистическим революционным силам в Китае находилось в полном соответствии с «реальной политикой», поскольку дружественный Китай мог стать полезным союзником в противостоянии с Японией. В русско-японской войне 1904–1905 годов победителями оказались японцы, и хотя вину можно было возлагать на слабость дореволюционного российского режима, это поражение оставило отпечаток и в сознании большевиков.
Начиная с 1920 года Сунь Ятсен формулировал свои основные идеи под названием «Три народных принципа», которые были призваны расширить популярность его политической партии в массах. Это были национализм, демократия и «народное благосостояние». Все три принципа были достаточно сомнительными или противоречивыми. Самым очевидным был первый, поскольку Сунь был главой партии националистов. С момента своего возвращения в Китай в 1916 году он старался содействовать объединению страны и покончить с военными диктатурами. Проблема состояла в том, что помимо преобладающего ханьского большинства в Китае присутствовали и другие нации, которые, как признавал Сунь, также обладали правами. Кроме того, было не очень понятно, что он подразумевал под демократией (которой внутри самого Гоминьдана было не слишком много). Более того, говорилось, что Китай не готов к полноценной демократии, и мнение Суня о необходимости ограничений избирательного права и периода «обучения» китайского народа является отражением такой точки зрения. Третий принцип иногда переводят как «социализм», но в более буквальном переводе это именно «народное благосостояние». Он отражал намерения Суня не только поднять уровень жизни, но и несколько выровнять его, в том числе в отношении размеров земельных владений[646]. В 1921 году остатки недолговечного пекинского парламента пожаловали Суню титул «президента», но это было далеко не всенародное признание. В последние годы жизни, которые он провел в основном в родной провинции Гуандун, Сунь оставался бесспорным лидером партии националистов, но почти не пользовался поддержкой у военных, поделивших между собой страну. Вскоре после «конференции национального возрождения», состоявшейся в Пекине в ноябре 1924 года, Сунь узнал, что у него рак в неизлечимой стадии. В марте 1925 года он скончался в возрасте пятидесяти девяти лет[647].
Выходец из бедной крестьянской семьи, Сунь Ятсен обладал сильными лидерскими качествами и располагающим к себе характером. Хотя он не участвовал лично в революционном взрыве 1911 года и никогда не возглавлял объединенное китайское государство, его тем не менее справедливо считают одним из отцов и революции, и Китайской республики. Именно он настаивал на целесообразности революционного способа изменения ситуации, в то время как многие другие предпочитали оставаться в рамках курса на конституционное реформирование. Высшее образование и знание английского языка позволили ему успешно представлять на международной арене китайские силы, желавшие покончить с Цинской династией и создать современную республику. Он был главным основателем Гоминьдана — националистической политической партии, которая под руководством преемника Суня Чан Кайши доминировала в Китае до прихода к власти коммунистов в 1949 году[648]. Сунь был лидером реформ и модернизации, но, даже с учетом приверженности демократии, в принципе его вряд ли можно считать демократическим лидером, хотя он и не был столь же авторитарен, как его преемник. Он оставался несколько в стороне от политического и идеологического Движения 4 мая. По результатам недавнего исследования истории современного Китая, «как правило, он не одобрял движений, которые не мог контролировать сам»[649]. Уважение, которым Сунь продолжает пользоваться на своей родине в качестве лидера первой из двух великих китайских революций, лишний раз подчеркивает тот факт, что революционное руководство не обязательно означает возглавлять прорыв через баррикады, а может принимать самые разнообразные формы.
Ататюрк и турецкая революция
Родившийся в 1881 году Мустафа Кемаль, более известный как Ататюрк («Отец всех турок», титул, официально принятый им в 1934 году), принимал участие в «Младотурецкой» революции 1908 года, направленной против антиконституционного режима султана Абдулхамида II. В то время он еще не был лидером оппозиции, но уже лелеял амбиции о своей подобной роли в будущем и о том, как он возглавит свою страну. Молодой и отнюдь не малопьющий армейский офицер как-то раз сказал своему собутыльнику, что сделает его премьер-министром. «А сам-то ты кем будешь?», — спросил тот. «А я буду тем, кто назначает премьер-министров»[650], — ответил Кемаль. В 1918 году он писал приятельнице: «Если мне когда-нибудь удастся приобрести соответствующее положение и власть, то я рассчитываю разом провести необходимые в нашей общественной жизни преобразования… Разве я должен опускаться до уровня простых людей после стольких лет, потраченных на приобретение высшего образования, изучение цивилизованной общественной жизни и обретение вкуса к свободе? Скорее, я должен поднять их до своего уровня. Это они должны становиться такими, как я, а не я таким, как они»[651]. В свете подобных умонастроений нет ничего удивительного в том, что при Ататюрке Турция стала не демократией, а скорее страной относительно просвещенного авторитаризма.
Ататюрк отличился в боевых действиях Первой мировой войны, в которой Турция была союзницей Германии, а непосредственно после ее окончания возглавлял кампанию против контроля союзных держав над Турцией и оккупации части страны греческими войсками. В течение 1919 года ему удалось собрать единое движение национального сопротивления из армейских офицеров-националистов и разрозненных групп населения, протестовавших против союзнической оккупации[652]. В 1920 году созванное Ататюрком Великое Национальное Собрание избрало его главой правительства, а в январе 1921 года после организованного им фактического похищения министров старого оттоманского правительства было объявлено о создании нового турецкого государства. Несмотря на стремление Ататюрка установить дружественные отношения с руководителями Советов, к турецким коммунистам он относился так же, как и к старым властям, — без каких-либо симпатий. В 1921–1922 годах с санкции Ататюрка было расстреляно большое число коммунистов[653].
Революцией это было не только потому, что существовавшая ранее власть была свергнута насильственным путем, но в равной степени и потому, что были изменены идеологические устои государства. С институтами, господствовавшими в Турции со времен, когда она была центром Оттоманской империи, было покончено. Традиционные политические и религиозные власти — султанат и халифат — были упразднены. (Тем не менее соблюдался некий элемент преемственности. При том, что турецкие националисты считали попытки сохранения империи ошибкой, а султанов — помехой на пути прогресса, ключевыми элементами их нового государственного строя были оттоманская бюрократия и, главное, армия[654].) Султанат был отменен не сразу, но к осени 1922 года Ататюрк, чьи позиции усилила победа в войне с Грецией, был готов избавиться от последних внутренних помех. Его поддерживало правительство, которое располагало реальными возможностями Великого Национального Собрания в Анкаре, тогда как султан по-прежнему руководил остатками оттоманского правительства из Стамбула. Ататюрк заявил: «Вопросы королевской власти и суверенности никогда не решаются учеными дебатами. Их берут силой. Оттоманская династия силой захватила власть над турками и правила ими в течение шести веков. Теперь же турецкий народ на самом деле обрел свою суверенность». Он надеялся, что с ним согласятся, а если нет, то на деле ничего не изменится, но «некоторые головы могут покатиться»[655]. Еще до конца 1922 года султанат был официально упразднен, а сам султан эмигрировал. В следующем году была провозглашена Турецкая республика, первым президентом которой стал Ататюрк.
Религиозной власти — халифату — было позволено просуществовать несколько дольше. Однако в 1924 году Ататюрк счел, что религиозный лидер, халиф, занимается тем же, что ранее делал султан, то есть прислушивается к критикам власти и контактирует с представителями иностранных государств. В начале марта дворец халифа Абдулмажида окружила полиция, а телефоны в здании были отключены. Халиф счел благоразумным объявить об отречении, хотя и отозвал свое заявление сразу же после того, как переехал из Турции в Болгарию. Это не принесло ему пользы. Он больше не смог появляться в Турции, а когда после его смерти в 1944 году потомки попросили разрешения захоронить его прах на родине, им было отказано[656]. Однако упразднение халифата внесло лепту в ухудшение отношений между турецкой и курдской общинами нового государства. Курды составляли 20 % населения страны, и с концом халифата исчез важный религиозный символ, общий для обеих этнических групп[657].
Ататюрк был и интеллектуальным, и военным лидером турецкой революции. Взгляды вообще играли в ней важную роль, а мнение Ататюрка было превыше всего. Он был в большой степени западником, хотя иногда между его идеалами и реальными действиями пролегала пропасть. Подъем курдского национализма (совершенно нового явления) в первой четверти двадцатого века представлял собой серьезную проблему для турецкого национального государства. Курды не получили автономию, обещанную им Ататюрком и другими турецкими националистами во время борьбы за независимость, а их восстания середины 1920-х годов были жестоко подавлены[658]. Кроме того, общее уважение Ататюрка к демократическим принципам привело лишь к нескольким половинчатым мерам по установлению демократии. Они были отменены, как только стало понятно, что существование каких-либо других партий, кроме его собственной Народной (позднее ставшей Народно-республиканской партией), затруднит реализацию его идей и реформ. Однако в остальных отношениях поворот к Западу был действительно налицо. Главный биограф Ататюрка Эндрю Манго пишет о целой серии решений «уровня культурной революции»[659]. На смену засилью религиозных норм пришло светское государство, и особенно важным шагом стала секуляризация образования. Были закрыты религиозные суды, решавшие вопросы семьи и брака. Было покончено с запретом на алкоголь, который Ататюрк открыто игнорировал и тогда, когда он был в силе.
Сильно продвинулась эмансипация женщин, хотя сам Ататюрк развелся с женой вполне традиционно — в одностороннем порядке. В межвоенный период турецкие женщины были уравнены в правах на наследование и получили новые возможности для образования и работы. При Ататюрке не поощрялось, хотя и не запрещалось, ношение женщинами чадры[660]. Во внешней политике Ататюрка национализм и антиимпериализм сочетались с разумно прагматичным нейтралитетом. Возглавлявшаяся им революция и введенные светские нормы пережили самого Ататюрка. После его смерти в 1938 году президентом стал бывший министр иностранных дел и премьер правительства Исмет Инёню, который продолжил модернизацию. В одном важнейшем аспекте он пошел много дальше Ататюрка, встав во главе процесса демократизации страны. Первые свободные выборы в истории республики состоялись в 1950 году, и Инёню вполне благосклонно отнесся к их результату, которым стало поражение Народно-республиканской партии[661].
Коммунистические революции в Европе
Российские революции 1917 года
Мало кто усомнится в том, что одним из центральных исторических событий двадцатого века была российская революция 1917 года. После того как коммунисты захватили власть в самой обширной стране мира, образовалось Советское государство, которому было суждено играть огромную роль в мировой политике на протяжении последующих семи десятков лет, особенно по окончании Второй мировой войны. Однако в 1917 году в России случились две очень разные революции, которые нельзя смешивать. Их называют Февральской и Октябрьской революциями, что может вызывать некоторую путаницу, поскольку по западному календарю они происходили в марте и ноябре соответственно[662]. Забастовки и демонстрации, которыми отмечается начало первой из российских революций 1917 года, разразились в Международный женский день 8 марта[663]. Эта не просто совпадение — акции протеста начались со стачки работниц петербургских ткацких фабрик, решивших публично выразить свое возмущение войной и лишениями именно в эту дату. Последующие события разворачивались стремительно, и спустя всего лишь неделю царское самодержавие рухнуло.
Революция стала полной неожиданностью для Владимира Ленина, которому тем не менее было суждено стать самым главным пропагандистом следующей революции и человеком, обеспечившим приход к власти именно коммунистов (а не коалиции либералов и социалистов или даже социалистов различных течений). Ленин, которого справедливо считают главным создателем Советского государства, был вполне ортодоксальным марксистом, убежденным в неизбежности социалистической революции, и обладал темпераментом революционера и упорством, достаточными для того, чтобы посвятить ускорению этого процесса всю свою сознательную жизнь. Однако в начале 1917 года Ленин был далек от оптимизма относительно возможностей успеха в ближайшем будущем. Он находился в эмиграции в Швейцарии и, обращаясь к собранию рабочей молодежи в Цюрихе в январе 1917 года, говорил: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции»[664]. Самому Ленину тогда было всего сорок шесть лет.
В Первой мировой войне, вызывавшей все большее недовольство народа, Россия несла огромные людские потери, особенно среди тех, кто принимал на себя главный удар сражений — «крестьян в военной форме», как называл их Ленин. Большевики (переименовавшие себя в Коммунистическую партию в 1918 году) под руководством Ленина были одной из частей российского революционного движения. Их роль в Февральской революции была невелика, поскольку бóльшая часть их руководителей находилась либо в заключении, либо в эмиграции[665]. Количество сторонников оппозиции царскому правительству увеличивалось как со стороны либералов, так и со стороны целого ряда социалистических партий и фракций. Несмотря на то что большевики пользовались поддержкой значительной части рабочих Петрограда (как назывался в то время столичный Санкт-Петербург), в масштабах страны они были далеко не самой известной партией. Наиболее многочисленной и популярной (как показали первые российские свободные выборы ноября 1917 года, ставшие и последними на следующие более чем семьдесят лет) партией были социалисты-революционеры (эсеры), опиравшиеся преимущественно на поддержку крестьянства[666].
Тем не менее и в марте, и в ноябре решающие революционные события происходили в Петрограде. Узнавая о том, что произошло в столице, крестьяне тоже начинали заявлять о своих правах и перераспределяли землю среди тех, кто на ней работает. Сочетание усталости от войны и дефицита хлеба усугубляло общее недовольство царским режимом. Оно накапливалось уже на протяжении нескольких десятилетий и в первом квартале 1917 года стало необратимым. Массовые забастовки на отдельных промышленных предприятиях переросли во всеобщую стачку, парализовавшую Петроград. Государственная дума (орган законодательной власти с урезанными полномочиями, избиравшийся ограниченным числом голосующих, который был создан после предыдущей революции 1905 года) попыталась выступить посредником между демонстрантами и властями, но царь Николай II не отреагировал на призыв сформировать правительство, которое смогло бы получить в ней вотум доверия[667].
Февральская революция стала кратким эпизодом сотрудничества между либеральными и радикальными противниками самодержавия. Существовавший во время революционных волнений 1905 года Совет рабочих депутатов возродился в Петрограде в 1917 году. Понимая, что этот орган может рассчитывать и на поддержку в армии, депутаты переименовали его в Совет рабочих и солдатских депутатов. На четвертый день забастовок и демонстраций против старого режима полиция произвела массовые аресты, а расстрел толпы военными привел к сотням убитых и раненых. Однако на следующий день в нескольких полках произошли бунты, и в одном лишь Петрограде к восстанию присоединилось шестьдесят пять тысяч солдат[668]. Без поддержки армии старый режим оказался совершенно беспомощным. Большинство министров царского правительства было арестовано, и 15 марта 1917 года царь Николай II отрекся от престола. Его вместе с женой, четырьмя дочерями и больным гемофилией сыном поместили под домашний арест; в июле 1918 года в Екатеринбурге всех их расстреляют большевики.
Было сформировано Временное правительство, в состав которого вошли в основном либералы, критиковавшие старый режим за некомпетентность и авторитаризм. Оно собиралось ввести конституционный строй и подготовить демократические выборы в Учредительное собрание. Одним из министров этого правительства стал социалист антикоммунистического толка Александр Керенский, который, как ни странно, был одновременно членом Думы и Петроградского совета. В мае состав коалиционного правительства был расширен, и к нему присоединились другие социалисты в лице меньшевиков и эсеров[669]. За короткий промежуток времени между маем и ноябрем великолепный оратор Керенский последовательно занимал должности министра юстиции (освободив в этом качестве всех политзаключенных), военного министра и (с июля) премьер-министра. Главным из его недостатков в этот период потрясений была убежденность в необходимости продолжать войну вместе с союзниками России. Ленин и большевики с самого начала выступали против войны и ради выхода из нее были готовы на сепаратный мир с Германией. Стремление Ленина покончить с участием России в войне действительно привело к тому, что германское Главное командование помогло ему вернуться из Швейцарии в Россию. В опломбированном вагоне он с несколькими товарищами проехал через территорию Германии и прибыл на Финляндский вокзал Петрограда. Ленин сразу же обрушился на Временное правительство и призвал толпу встречавших к отказу от сотрудничества с ним. Период между двумя российскими революциями 1917 года принято называть «двоевластием», поскольку на верховную власть претендовали и Советы (в первую очередь петроградский), и Временное правительство.
На пути в Россию Ленин сформулировал один из лозунгов, вошедших в его «Апрельские тезисы» — «мира, земли, хлеба». Это увеличило привлекательность большевиков, а призыв к одностороннему выходу из войны и принудительному перераспределению земельной собственности четко разграничил их позицию с позицией Временного правительства. Чтобы вырвать власть из его рук, Ленин включил в свои «Апрельские тезисы» лозунг «Вся власть — Советам!». Вместе с тем он проявлял осторожность в отношении результатов этого призыва. В частности, он не хотел, чтобы подобный переход власти случился до того, как большевики получат большинство в Петроградском совете. В первые месяцы после Февральской революции в его исполкоме преобладали меньшевики и эсеры[670]. Большевики получили большинство и в Петроградском, и в Московском совете только осенью, и с этого момента Ленин был готов немедленно осуществить государственный переворот. Однако в 1917 году в его партии существовала намного бóльшая свобода дискуссий, чем это было на протяжении почти всего последующего периода советской истории, и ее Центральный комитет первоначально отклонил аргументацию Ленина о том, что большевикам пора брать власть в свои руки, поскольку они пользуются твердой поддержкой рабочего класса[671].
Февральская революция была результатом сочетания стихийных беспорядков с отказом в поддержке самодержавию со стороны значительной части элит, и возложить основную ответственность за происшедшее на отдельную личность или общественное объединение невозможно. Нельзя сказать того же об Октябрьской революции. Решающую роль в ней сыграл Ленин как наиболее авторитетный из большевиков, но большое значение имело и участие Льва Троцкого. Ранее Троцкий дистанцировался и от большевиков, и от меньшевиков, но в 1917 году присоединился к Ленину. Он решил, что тот отошел от научно-теоретического марксистского положения о продолжительном периоде «буржуазной демократии», следующем за буржуазной революцией (которой считалась Февральская), и сблизился с его собственной концепцией «перманентной революции»[672]. Троцкий был под стать Ленину и по остроте мышления, и по революционной смекалке. Их обоих отличала огромная уверенность в себе. (Тем не менее во внутрипартийных интригах 1920-х годов его переиграл менее подкованный интеллектуально, но более коварный и еще более жестокий член большевистской верхушки Иосиф Сталин.) Так же, как и для Ленина, внезапный крах царизма стал для Троцкого полной неожиданностью. В марте 1917 года Ленин был в Швейцарии, а Троцкий в Нью-Йорке, вместе с двумя другими видными большевиками — Николаем Бухариным и Александрой Коллонтай, единственной женщиной, вошедшей в состав первого большевистского правительства. Большевики, не уехавшие в эмиграцию, подвергались полицейским преследованиям, поскольку не просто выступали против войны, но и желали победы Германии. Они считали, что поражение в войне ускорит революцию в России[673].
В июле 1917 года проблемой для большевиков стали газетные публикации, утверждавшие, что Ленин — немецкий шпион. Поскольку для приезда в Россию он воспользовался помощью Германии, это обвинение было болезненным, хотя и абсурдным по существу. Кроме того, оно совпало по времени с попыткой некоторых большевиков захватить власть, которую сам Ленин считал преждевременной. В этой попытке к рабочим присоединились двадцать тысяч матросов с военно-морской базы в Кронштадте. В вооруженных столкновениях погибло около четырехсот человек, но в этом случае победа осталась за Временным правительством. Наряду с предположениями о связях с Германией это событие поставило Ленина в опасное положение, и он вновь покинул страну, на этот раз уехав в Финляндию. Троцкий был посажен под арест, а фигура Сталина приобрела дополнительную значимость — на тот момент он был самым высокопоставленным из большевиков, находившихся в России и на свободе[674].
К осени 1917 года большевики получили большинство в Петроградском совете, и их лидером был избран Троцкий. Он рассматривал Совет как наиболее подходящий инструмент революции, способный привести большевиков (в партию которых он официально вступил лишь в августе 1917 года) к власти. Ленинский лозунг «Вся власть Советам!» был придуман им в первую очередь для подрыва доверия к Временному правительству, а не потому, что он разделял твердую убежденность Троцкого в том, что захватом власти должен заниматься именно Совет, а не партия большевиков. Главнейшей заботой Ленина было обеспечить получение большевиками безраздельной власти. На Первом съезде Советов в июне 1917 года, когда большевики еще не имели большинства в этом органе и не побеждали ни на каких выборах, он недвусмысленно дал это понять, неожиданно ответив на чисто риторический вопрос. Один из выступавших спросил, есть ли в существующих условиях хоть одна партия в России, способная взять власть
Орудием переворота большевики избрали Военно-революционный комитет Петроградского совета, который был создан в августе для организации сопротивления военному мятежу генерала Лавра Корнилова. Ленин вышел из подполья только в ночь на 7 ноября (24–25 октября по российскому календарю) 1917 года. Шестого числа силы Военно-революционного комитета установили контроль над стратегическими точками столицы, а 7 ноября (эту дату торжественно отмечали в течение всего советского периода) они захватили Зимний дворец, где проходило заседание Временного правительства. Керенский бежал и прожил остаток жизни за границей. (Он умер в Нью-Йорке в 1970 году в возрасте девяноста одного года. Сталин же позаботился о том, чтобы многие из победивших в революции его соратников-большевиков, участвовавших в захвате власти, не прожили столь же долго, как насильственно изгнанный ими в ноябре 1917 года премьер.)
Троцкий сыграл огромную роль в организации и проведении большевистской революции, но Ленин сделал больше, чем кто-либо другой, для создания режима и укрепления идеологии новой власти. Несмотря на то что эти события иногда считают не более чем путчем, это была настоящая революция, соответствующая критериям, приведенным в начале главы. Она привела к смене политического и экономического строя, была проведена насильственным путем и при поддержке существенной части (хотя и не большинства) населения. Благодаря ей был создан режим, основой легитимности которого стала новая идеология. В течение 1917 года Советы распространились по всей России, и общенациональный съезд избрал их представительный орган в виде Центрального исполнительного комитета. Рядовые члены Советов считали этот орган естественной заменой Временному правительству на период до создания нового правительства, которое должно было образоваться после выборов в Учредительное собрание, назначенных на ноябрь 1917 года. (Их дата была определена до захвата власти большевиками.) Этого, однако, не произошло. У руководителей большевиков был другой взгляд на вещи. Когда было объявлено о новом правительстве, то оказалось, что оно называется Совет народных комиссаров (что звучало более революционно, чем обычный Совет министров, к которому вернулись в 1946 году) и состоит исключительно из большевиков. Во главе правительства стоял Ленин, Троцкий был народным комиссаром по иностранным делам, а Сталин — народным комиссаром по делам национальностей.
На выборах в Учредительное собрание социалисты некоммунистического толка выступили значительно лучше партии под руководством Ленина. По словам одного из ведущих историков Коммунистической партии Советского Союза, «половина страны проголосовала за социализм, но против большевизма»[677]. Подобные демократические штучки не сильно беспокоили Ленина или Троцкого. Когда на первом заседании Учредительного собрания большевики потерпели поражение в голосовании по одному из вопросов, их делегаты и левые эсеры покинули собрание. На следующий день Красная гвардия большевиков преградила вход в здание оставшейся части делегатов, то есть их большинству, и это стало концом Учредительного собрания. Ленин выбрал однопартийную авторитарную власть. Некоторые из большевиков высказывались в пользу более широкой коалиции и более важной роли Советов, но даже несмотря на то, что Советы остались частью конституционного строя и названия государства (которое с 1922 года стало называться Союз Советских Социалистических Республик, или СССР), впредь они уже никогда не обладали такой же властью, как в краткий период в течение 1917 года.
До 1921 года большевики вели гражданскую войну с противниками революции, в которой в конечном итоге победили. Обе стороны действовали безжалостно, и уже в декабре 1917 года большевики создали Всероссийскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем, ставшей более известной как ЧК. В своих позднейших воплощениях она называлась разнообразными русскими аббревиатурами, в том числе ОГПУ, НКВД и КГБ. Победой в гражданской войне большевики были в большой степени обязаны превосходству своих руководителей — Троцкого, ставшего в марте 1918 года наркомом по военным делам, и Ленина — главы правительства и главного идеолога.
И экономическая, и политическая система претерпела молниеносные изменения. Были национализированы промышленные предприятия и банки, а несколько анархическую демократию 1917 года сменили политические репрессии, причем не только в отношении тех, кто хотел бы возврата к царскому режиму, но и социалистов небольшевистского толка. Перед лицом угрозы народного восстания Ленин был готов идти на тактические уступки в экономической области, как это было с новой экономической политикой 1921 года, узаконившей мелкое частное производство и частную торговлю. Однако он ясно дал понять, что это не означает политической терпимости по отношению к меньшевикам или другим критикам режима. В 1922 году Ленин перенес инсульт и после долгого периода нарастания недееспособности скончался в январе 1924 года. В последние два года его жизни основные рычаги власти перешли от правительства (Совета народных комиссаров) к Центральному комитету партии и возглавлявшему его Секретариату. С апреля 1922 года его генеральным секретарем был Сталин, чья кандидатура получила полное одобрение Ленина. К концу 1920-х годов Сталин покончил с частичной экономической либерализацией в виде смешанной экономики и занялся принудительной коллективизацией сельского хозяйства, которая причинила народу огромные страдания, включая массовый голод. К началу 1930-х годов установилась не только полная диктатура Коммунистической партии, но и личная диктатура Сталина над партией и всеми без исключения институтами общества. Если Ленин не раздумывая использовал террор или казни в отношении противников большевизма, то Сталин без малейших угрызений совести применял те же методы в отношении своих реальных и предполагаемых противников в рядах большевиков. Помимо этого, он хотел для себя роли верховного руководителя международного коммунистического движения и постепенно достиг этого положения.
Коммунистические революции на юго-западе Европы
Большинство коммунистических государств Европы были либо фактически созданы Советским Союзом (как и в случае Монголии — первой азиатской страны, принявшей коммунистический режим), либо формировались при непосредственном советском участии. Подъем коммунизма в Восточной Европе был во многом одним из последствий Второй мировой войны и успехов Советской армии, сыгравшей намного более важную роль, чем вооруженные силы всех остальных стран в разгроме гитлеровской Германии на суше. Двумя странами, в которых захват власти коммунистами наиболее очевидным образом стал результатом местных революций, а не советским назначением, были расположенные на юго-западе Европы Югославия и Албания (при этом югославские коммунисты оказывали значительную помощь Албанской коммунистической партии, и одно время серьезно рассматривался вопрос объединения двух стран в рамках конфедеративного или даже федеративного государства). Коммунистические партии обеих стран использовали в качестве средства достижения своих революционных целей важную роль, сыгранную ими в движении сопротивления во время войны. То же самое в некоторой степени верно и в отношении других восточно- и центрально-европейских стран, где коммунисты были активны в движениях сопротивления (только после нападения нацистов на СССР в июне 1941 года), но нигде на континенте коммунисты не играли в военное время столь же огромную роль, как в Югославии.
Во время Первой мировой войны Иосип Броз, в дальнейшем более известный под взятым им в 1934 году псевдонимом Тито, сражался в рядах австро-венгерской армии, в 1915 году был тяжело ранен, попал в плен и следующие пять лет находился в качестве военнопленного в России, где и застал большевистскую революцию[678]. В тогдашнее Королевство Югославия Тито вернулся сочувствующим большевикам. Он стал одним из первых членов Югославской коммунистической партии, основанной вскоре после окончания Первой мировой войны. В 1920-х годах Тито несколько раз арестовывали, а с 1928 по 1934 год он находился в тюремном заключении. После освобождения он был введен в состав политбюро Югославской коммунистической партии. На следующий год его вызвали в Москву для работы в Коминтерне — организации международного коммунистического движения. На самом деле Коминтерн был орудием Советской коммунистической партии и ее вождя-диктатора — один из бывших американских коммунистов называл эту организацию «Сталинтерном»[679]. Тем не менее возглавлявший Коминтерн с 1935 года и вплоть до роспуска в 1943 году болгарский коммунист Георгий Димитров пользовался определенным авторитетом и влиянием[680]. Для иностранного коммуниста вызов на работу в Коминтерн мог открывать путь в высшие эшелоны, но мог означать и скорую гибель. Многие европейские коммунисты, эмигрировавшие в Советский Союз из стран с фашистскими или крайне правыми тоталитарными режимами, пали жертвами сталинских репрессий конца 1930-х годов. Выбор лидера любой подпольной коммунистической партии происходил, по сути дела, в Москве, и в 1937 году эту должность получил Тито, официально закрепив за собой место генерального секретаря в 1939 году[681].
В устранении всех элементов гражданского общества Ходжа зашел дальше, чем подавляющее большинство коммунистических вождей.
Таким образом, человек, позднее ставший источником постоянного раздражения советского руководства, был обязан своим руководящим положением среди югославских коммунистов покровительству Москвы. Однако впоследствии Тито создал себе в Югославии авторитет, не зависевший от советской поддержки, который, разумеется, только вырос после того, как он навлек на себя гнев советского руководства. Его лидерские качества в полной мере проявились в военное время, а затем и после разлада в отношениях между Югославией и СССР в 1948 году. Британский офицер Билл Дикин (ставший затем ректором колледжа Св. Антония Оксфордского университета сэр Уильям Дикин), десантировавшийся в 1943 году в Черногорию для осуществления связи с югославскими партизанами, отмечал, что для осуществления своей власти Тито было достаточно «нескольких слов или жестов» и что он завоевывал «инстинктивное и полное уважение всех окружавших его людей». Дикин увидел его «уверенным в своих оценках и в высшей степени сдержанным». Он рассчитывал обнаружить перед собой несгибаемого доктринера, невосприимчивого к откровенным спорам, но вместо этого оказалось, что перед ним человек, «готовый проявлять гибкость в дискуссиях, остроумный и очень любознательный»[682].
Бывший в свое время одним из близких соратников Тито Милован Джилас позднее относился к Тито более критично, чем консервативный британский ученый и солдат Дикин[683]. Джилас принадлежал к руководству югославского партизанского движения, а после войны занимал видное место в правительстве страны до тех пор, пока не начал критиковать систему. Его исключили из партии в 1954 году, после того как он призвал к ее демократизации. Впоследствии Джилас провел в югославских тюрьмах девять лет после написания им книги «Новый класс» — первой из целой серии значительных работ о коммунизме. В ней он отмечал, что «так называемая социалистическая собственность» стала «фактическим укрытием для собственности политической бюрократии»[684]. В одной из своих более поздних книг — критической, но взвешенной биографии Тито — Джилас писал об интеллектуальной ограниченности Тито, его тщеславии и все возрастающей тяге к роскоши. Невзирая на все это, он подчеркивал, что и во время войны, и после нее Тито продемонстрировал «блистательный политический талант». Он обладал отличным чувством момента, позволявшим ему выбирать правильное время для осуществления «критически важных действий». Кроме того, у него было «сильное чувство опасности, в равной степени инстинктивное и рациональное; непобедимое желание жить, выжить и выстоять; сильная и ненасытная жажда власти»[685]. В следующей главе будут затронуты годы, проведенные Тито во главе Югославии вплоть до его смерти в 1980 году. В данном контексте прежде всего важно то, как он и коммунисты пришли к власти.
Во время войны Тито не только возглавлял партизанское движение Сопротивления немецким и итальянским оккупантам, но еще и вел вместе со своими товарищами гражданскую войну. Партизаны разбили и хорватских фашистов, и сербских националистов, и в 1944 году Тито стал руководителем Временного правительства Югославии. Под нажимом союзников он нехотя включил в его состав трех роялистов, от которых, впрочем, избавился уже в следующем году, одновременно с монархией как таковой. Расчлененная во время войны Югославия была возрождена в виде Федеративной Народной Республики. К концу 1945 года коммунисты Югославии обладали такой монополией на власть, какую их коллеги из стран Восточной Европы смогли получить лишь несколько лет спустя. Сначала они обрели ее на поле боя, а затем — безжалостно разобравшись с известными пособниками оккупантов. Свою власть они узаконили в ноябре 1945 года на выборах, где единственным вариантом голосования было «за» или «против» кандидатов от Коммунистической партии. Поскольку власть была уже в их руках, а благодаря своей роли в освобождении страны от оккупантов они пользовались реальным авторитетом у значительной части населения, коммунисты, возможно, победили бы и на свободных выборах. Тем не менее у их противников не было никакой уверенности в том, что они могут безнаказанно проголосовать против коммунистов, и движение Тито получило на выборах результат в 96 %[686]. Приход коммунистов к власти был обусловлен сочетанием освободительной войны и революционной борьбы, после чего они уже не оставляли возможностей для каких бы то ни было случайностей.
Однако военные успехи и запугивание были не единственными причинами успеха югославских коммунистов. Наряду с красивыми обещаниями социальной справедливости они выглядели лучше с точки зрения перспективы достижения гармонии в межнациональных отношениях, которые были ареной острых конфликтов. Преимущество коммунистов заключалось в том, что они были самой югославской из всех партий, единственной объединявшей людей разных национальностей, до войны (как и еще раньше, и много позже) вовлеченных в ожесточенные раздоры. Примером преодоления национальных различий был и сам Тито. Его отец был хорватом, мать — словенкой, а его детство прошло в хорватской деревне. При этом в его партизанском движении были представлены и сербы, и черногорцы. (Само сербское население раскололось на сторонников националистов-четников и сторонников партизан во главе с коммунистами.) Различные национальности были представлены и в самом узком внутреннем круге партийного руководства[687].
Сочетание национально-освободительной борьбы против оккупантов и революционной гражданской войны было характерно и для прихода к власти албанских коммунистов. Они занимали ведущее положение внутри албанского движения сопротивления странам Оси (нацистскому блоку). С самого начала агрессии Муссолини против Албании 1939 года активную роль в сопротивлении играл Энвер Ходжа — сын землевладельца, заинтересовавшийся коммунистическими идеями во время учебы во Франции. Он стал лидером Албанской коммунистической партии при ее основании в 1941 году и оставался им вплоть до своей смерти в 1985 году. К тому времени он был не только самым долголетним лидером восточноевропейской партии, но и самым долголетним из ненаследственных правителей государств двадцатого века. Так произошло в основном благодаря его коварству и жестокости, а также заложенным коммунистами основам государственной власти.
Во время Второй мировой войны албанские коммунисты получали больше помощи от своих югославских коллег, чем от советских, но даже в годы войны Ходжа относился к дружбе с Югославией с большей опаской, чем некоторые другие политики. В 1944 году коммунисты свергли прогерманское правительство в Тиране. Как и в Югославии, им удалось перевести национально-освободительную борьбу в революционное русло. Сыгравший главную роль в этом перевороте Ходжа был и хорошо образован, и умен (а позднее, кстати, стал автором интересных мемуаров)[688]. Кроме того, это был злопамятный и догматичный сталинист, восхищавшийся Сталиным до конца своих дней, даже после того, как Хрущев сообщил о хотя бы некоторых массовых репрессиях советского вождя. До войны в Албании правил авторитарный король Зогу. При Ходже Албания перешла не просто от одного авторитарного режима к другому, а к тоталитаризму. В устранении всех элементов гражданского общества Ходжа зашел дальше, чем подавляющее большинство коммунистических вождей — так, он полностью запретил все религиозные организации и религиозные практики как таковые.
Коммунистические революции в Азии
Захват власти китайскими коммунистами
Не считая советского марионеточного режима в Монголии, первым коммунистическим государством в Азии был Китай. Кроме того, это был первый пример успешной национальной коммунистической революции на Азиатском континенте. Приход коммунистов к власти в Китае оказал намного большее влияние на мировую политику, чем события на Балканах, но между ними усматриваются некоторые параллели. Как и в Албании, и в еще большей степени в Югославии, национально-освободительная война в Китае сопровождалась революционной борьбой коммунистов за власть в стране. Когда во время Второй мировой войны японская армия вошла в Китай, сопротивление ей оказывали силы коммунистов и националистов по отдельности. Основной удар приняли на себя националисты во главе с Чан Кайши, которые несли огромные людские потери. Коммунисты сосредоточились в основном на партизанских методах борьбы с оккупантами и теряли меньше живой силы. Главным приоритетом Мао Цзэдуна была подготовка к предстоящей схватке с националистами за контроль над всем Китаем. К началу войны с японскими агрессорами китайские коммунисты контролировали территорию, на которой проживало всего четыре миллиона человек. К моменту ее окончания под их контролем уже были территории с общим числом населения в девяносто пять миллионов человек. За этот же период численность китайской Красной армии возросла со ста тысяч до примерно девятисот тысяч бойцов[689].
С 1930-х годов признанным лидером китайских коммунистов был Мао. И он, и лидер Гоминьдана Чан Кайши без малейшего энтузиазма отнеслись к американским попыткам посредничать в достижении их взаимной договоренности после капитуляции Японии. Незначительное сближение, наблюдавшееся в конце 1945-го — начале 1946 года, просуществовало очень недолго[690]. Гражданская война продолжалась и закончилась в 1949 году победой коммунистов. Советское правительство, как и американское, выступало за компромиссное решение. Сталин советовал Китайской компартии не стараться захватить всю страну. Признаваясь (правда, не публично) в собственной неправоте, что случалось крайне редко, он впоследствии говорил, что «по окончании войны с Японией мы предлагали китайским товарищам согласиться поискать способы достижения договоренностей о сосуществовании с Чан Кайши». В тот момент они были согласны, но, «вернувшись домой, поступили по-своему: собрали все свои силы в кулак и ударили. Оказалось, что правы были они, а не мы»[691]. В борьбе за поддержку крестьянства, составлявшего тогда подавляющее большинство населения Китая, у коммунистов был целый ряд преимуществ. В частности, они апеллировали к беднейшим крестьянам и безземельным сельскохозяйственным рабочим[692]. Коммунисты обещали им собственную землю, чего не могли позволить себе националисты, чересчур зависимые от крупных землевладельцев и региональных воротил. Кроме того, Гоминьдану серьезно вредили повсеместная коррупция и галопирующая инфляция, которую власти безуспешно пытались контролировать. Лавочникам приходилось менять ценники по несколько раз в день. И это в стране, пребывавшей в полной нищете на протяжении всей первой половины двадцатого столетия.
Некоторые из воевавших с японцами в рядах Гоминьдана теперь хотели воевать за коммунистов и получать их паек. Коммунисты не стеснялись нанимать и китайцев-пособников, воевавших на стороне японцев. Советские союзники передали коммунистам артиллерию, в основном трофейную японскую. Во главе Народно-освободительной армии коммунистов стоял талантливый военачальник Чжу Дэ, в то время как Мао возглавлял Военно-революционный комитет и сохранял за собой высшую политическую власть. Его искусное руководство и неумолимая решимость распространить контроль коммунистов на всю территорию Китая сыграли одну из главных ролей в успешном захвате власти.
В первый год боевых действий начавшейся в 1946 году гражданской войны националисты Чан Кайши, поначалу обладавшие огромным преимуществом в живой силе и технике, добились множества военных успехов. Однако затем и вплоть до разгрома Гоминьдана в 1949 году руководству коммунистов лучше удавалось воодушевлять свои войска и получать более широкую поддержку общества. Коммунисты одержали и военную, и политическую победу. Мао удалось успешно продемонстрировать, что националистов можно побеждать их же оружием — развивая национальное самосознание. Хотя приход к власти коммунистов во многом означал разрыв с китайской традицией, они постоянно говорили о патриотических чувствах и о стремлении порвать с унижениями предыдущих полутора столетий. Провозглашая создание Китайской Народной Республики в октябре 1949 года, Мао сказал, что китайский народ «поднялся с колен»[693].
Хо Ши Мин и приход к власти вьетнамских коммунистов
Во многих странах влияние коммунистов существенно опережало их численность по причинам идейной убежденности, дисциплинированности и иерархической организованности. Тем не менее у революционных движений Азии было два преимущества по сравнению с европейскими, где лишь очень немногие коммунисты приходили к власти собственными усилиями. Азиатские коммунисты имели возможность увеличивать свою привлекательность, сочетая стремление к новому социально-экономическому строю с национально-освободительной борьбой против колониального владычества. Другой сильной стороной являлась притягательность их идей для необразованных большей частью крестьян, представлявших собой крупнейшую социальную группу населения. Нацеленность на нужды и чаяния крестьянства означала почти полный отказ от классического марксистского представления о том, что движущей силой революционных перемен в обществе является промышленный рабочий класс. Революционный потенциал крестьянства выделяли и Мао Цзэдун, и его почти полный ровесник Хо Ши Мин (Хо родился в 1890-м, а Мао — в 1893 году), пришедшие к коммунизму в начале 1920-х годов. Имя Хо Ши Мин, означающее Просветитель, которое Хо носил со времен Второй мировой войны, было последним из целого ряда (минимум пяти десятков) использовавшихся им псевдонимов[694][695].
В молодости Хо провел довольно много времени за пределами Индокитая, сменив множество разнообразных занятий. Непосредственно перед началом Первой мировой войны он был в Соединенных Штатах и впоследствии рассказывал, что работал кондитером в Бостоне. Он был матросом, рабочим кухни в лондонском отеле «Карлтон» и фотографом-ретушером в Париже. В Лондоне он находился с 1915 по 1917 год, а коммунистом его сделали шесть лет, проведенных во Франции с конца 1917-го по 1923 год. Вдохновленный большевистской революцией, а кроме того, раздраженный Версальским миром, который он осуждал за то, что доктрина президента Вудро Вильсона о национальном самоопределении не была применена к народам Индокитая, тридцатилетний Хо вступил во Французскую коммунистическую партию в 1920 году. В 1920-х и 1930-х годах Хо жил некоторое время в Советском Союзе и в Китае и стал одним из азиатских агентов Коминтерна. Он придерживался противоречащей классическому марксизму точки зрения о том, что коммунизм «лучше приживется в Азии, чем в Европе», поскольку в Азии традиционно сочувствуют «идеям общности и социального равенства»[696]. Еще одним человеком, считавшим, что у коммунизма больше шансов закрепиться на Востоке и что азиатские революции откроют путь к свержению капиталистического господства во всем мире, был индийский коммунист М. Н. Рой, самый видный из азиатских участников учредительного собрания Коминтерна, состоявшегося в Москве в 1919 году. Однако эти двое не ладили между собой. Обычно Хо нравился и участникам международного коммунистического движения, и даже антикоммунистам, с которыми он вел переговоры, но Рой, знавший его по Москве 1920-х годов, с пренебрежением отзывался о его интеллектуальных и физических качествах[697]. Последующий жизненный опыт Хо, в котором было много изнурительных переходов с одной партизанской базы на другую, опровергает эти оценки Роя. Хо стал главным организатором и лидером Вьетнамской коммунистической партии, созданной в 1930 году. В октябре того же года по указанию Коминтерна она была переименована в Индокитайскую коммунистическую партию, поскольку ее деятельность должна была в ближайшие годы охватить не только Вьетнам, но и Лаос и Камбоджу.
Во время Второй мировой войны вьетнамские коммунисты создали Вьетминь — национально-освободительное движение против сотрудничавших с японскими оккупантами вишистов. Благодаря своей роли в сопротивлении времен войны они приобрели известность и влияние в стране. Несмотря на то что Вьетминем руководили Хо и его товарищи по партии, упор делался на создание широкой коалиции и достижение Вьетнамом независимости[698]. Вьетминь сумел самостоятельно взять в свои руки власть в Ханое, хотя саму эту возможность предоставили американцы в виде атомных бомб, сброшенных ими на Хиросиму и Нагасаки в августе 1945 года, после чего японцы стремительно капитулировали. В том же месяце вьетминевцы захватили правительственные здания в Ханое и создали Демократическую Республику Вьетнам во главе с президентом Хо Ши Мином. В то время Хо намеревался заручиться поддержкой союзников не только внутри страны, но и на международной арене. Выступая перед аудиторией из полумиллиона человек в начале сентября 1945 года в Ханое, он цитировал американскую декларацию независимости, в очевидной надежде на то, что после Второй мировой войны американцы поддержат самоопределение Вьетнама в большей степени, чем после Первой[699].
Однако президент Трумэн придавал более важное значение союзническим отношениям с Францией, а не независимости вьетнамского народа. Хотя позднее генерал де Голль пришел к выводу о том, что Франция не могла выиграть войну в Индокитае и что та же участь ожидает и Соединенные Штаты в их вьетнамской войне, в 1945 году он предъявил Вашингтону главный козырь. Он предупредил, что американские возражения против попыток Франции вернуть свои индокитайские колонии приведут ее «в орбиту России»[700]. Изначально равнодушное отношение американского правительства к французским попыткам восстановить колониальный режим во Вьетнаме изменилось сразу же после прихода к власти китайских коммунистов в 1949 году. С этого момента в Вашингтоне стали считать прекращение распространения коммунизма на Азиатском континенте одной из своих важнейших задач.
Несмотря на то что Вьетминю удалось измотать французов, мирный договор 1954 года, официально положивший конец войне, предусматривал, к огромному огорчению Хо, разделение страны. Этот компромисс одобрило и китайское, и советское руководство (тянувшие с признанием Демократической Республики Вьетнам до 1950 года, когда это сделал сначала Китай, а вслед за ним и Советский Союз). Хо чувствовал себя обманутым, но тем не менее нуждался в политической поддержке и рассчитывал на поставки советского оружия. Однако Вьетнам никогда не был просто советским сателлитом, поскольку Хо умудрялся время от времени стравливать китайцев с русским в собственных интересах и при этом поддерживать добрые отношения с лидерами обеих стран даже в период самых острых китайско-советских разногласий. Поскольку Северный Вьетнам, в свою очередь, поставлял вооружение своим вьетконговским товарищам на Юге, у американского правительства были достаточные основания полагать, что коммунистическим может стать весь Вьетнам. Американские военные советники были посланы в Южный Вьетнам для оказания помощи войскам под командованием антикоммунистически настроенного авторитарного президента Нго Динь Зьема еще при президенте Кеннеди. Американские боевые части стали во все возрастающих количествах отправлять во Вьетнам только в период президентства Джонсона. Хо не дожил до ухода американцев из Вьетнама и спасающего их лицо Парижского договора, который предоставил политически удобную двухлетнюю паузу перед объединением Вьетнама под руководством коммунистов в 1975 году. К моменту окончания войны на ней бессмысленно погибли пятьдесят восемь тысяч американцев, но потери среди вьетнамцев были неизмеримо больше. Погибло около трех миллионов военных и гражданских лиц, а страна была опустошена, не в последнюю очередь из-за использования американцами ядовитого вещества Agent Orange в качестве дефолианта лесных массивов, в которых скрывались вьетконговцы. Оно стало причиной множества случаев врожденных дефектов и онкологических заболеваний во Вьетнаме, наблюдавшихся еще долгое время после окончания войны[701]. Победа досталась вьетнамским революционерам очень дорогой ценой[702].
В отличие от стихийных волнений, таких, как Февральская революция в России, в коммунистических революциях неизменно большое значение имеют лидеры, идеология и организация. В отдельных случаях роль одного человека оказывается намного значительнее, чем любого другого из числа его соратников. Будет справедливо отнести это на счет Хо Ши Мина, если рассматривать его деятельность на протяжении длительного периода времени — создание и развитие вьетнамского революционного движения, основание республики в 1945 году, партизанская война против французов, безуспешно пытавшихся восстановить контроль над своей бывшей колонией. К моменту появления во Вьетнаме американских войск в середине 1960-х Хо Ши Мина вряд ли можно было считать самым влиятельным лицом верхушки вьетнамских коммунистов, хотя в Северном Вьетнаме он пользовался огромным уважением. Его репутация за пределами страны и понимание происходящего во внешнем мире были одним из важных ресурсов Вьетнамской компартии. За первую четверть века существования партии Хо испытал и взлеты, и падения, но к началу 1940-х годов несомненно обладал в ней самой большой властью. При этом он исповедовал стиль руководства, основанный на общем согласии высших партийных эшелонов. Он не старался доминировать так, как это делали Сталин, Мао Цзэдун или северокорейский Ким Ир Сен, и действовал в основном в рамках коллективного руководства, полагаясь в большей степени на свое умение убеждать, чем на диктат или запугивание[703]. Хо всеми силами культивировал свой образ праведника, и в 1940-х и 1950-х годах под вымышленными именами написал две самовосхваляющие «биографии»[704]. Тем не менее по своему характеру он был в большей степени примирителем, чем властным диктатором, и в целом более успешным коммунистическим лидером, чем те, кто относится к последней категории.
Пол Пот и камбоджийские поля смерти
В 1970 году, после смещения правителя Камбоджи принца Сианука, в стране началась жестокая гражданская война между коммунистами — Красными кхмерами — и антикоммунистическими силами, главными жертвами которой были представители вьетнамского меньшинства. Американские бомбардировки Камбоджи, осуществленные в начале 1970-х годов по приказу президента Никсона, были направлены против Красных кхмеров, поставляющих оружие во Вьетнам, но последствия оказались беспорядочными и контрпродуктивными. Бомбардировки «обеспечили [Красным кхмерам] неограниченный приток новобранцев из сельской местности, где американцев теперь ненавидели»[705]. Сыграл свою роль и принц Сианук. Будучи в ярости после своего смещения генералом Лон Нолом, в марте 1970 года он выступил по пекинскому радио с призывом к камбоджийцам «уходить в джунгли к партизанам», чем сильно помог нарастить силы крайне малочисленной в те времена Коммунистической партии[706]. Еще не придя к власти, Красные кхмеры продемонстрировали свою крайнюю жестокость в ходе гражданской войны. Захватив город Удонг, который был некогда столицей королевства, они истребили в нем десятки тысяч человек[707]. После взятия столицы страны Пномпеня в 1975 году они приступили к построению коммунистического строя, не имеющего себе подобных — с опустевшими городами, отмененными деньгами и упраздненными школами, судами и рынками. Коллективизация сельского хозяйства была закончена быстрее, чем в любой другой стране, и практически все население страны было принуждено заниматься земледелием. Считается, что в период между 1975 и 1979 годами, когда вьетнамская оккупация покончила с диктатурой Красных кхмеров и установила более «адекватную» коммунистическую власть, безвременной смертью погибла как минимум пятая часть, а возможно, даже четверть населения страны.
Главным вождем Красных кхмеров был Пол Пот (настоящее имя — Салот Сар). В юности он учился во Франции, где стал членом Французской коммунистической партии. По возвращении в Камбоджу он работал школьным учителем. Позднее его вдохновили Мао и китайская «Культурная революция». Однако по утопизму и кровожадности в классовой войне Пот намного превзошел даже его самого. Во время своего, к счастью непродолжительного, пребывания в роли человека номер один в правительстве Красных кхмеров он старался держаться в тени и, в отличие от Мао, отнюдь не поощрял культ своей личности. Похоже, что Пол Пот (как он называл себя с 1976 года) действительно верил в построение своего рода коммунизма на костях. Его пособники и приспешники перерезали людям горло (эта участь постигла десятки тысяч), насмерть забивали их лопатами, расстреливали или морили голодом, спровоцированным политическим курсом Красных кхмеров. Среди арестованных были близкие соратники, считавшие себя друзьями вождя. Перед смертью их пытали. К 1979 году 42 % камбоджийских детей лишились минимум одного из родителей. На фоне всего этого Пол Пот, судя по всему, сохранял непоколебимую веру в собственную гениальность[708]. Он считал, что «возвысится над своими славными предшественниками — Марксом, Лениным, Сталиным, Мао Цзэдуном»[709]. После того как вьетнамцы установили в Пномпене свою власть, Пол Пот и его войска отошли в партизанские лагеря в джунглях на границе с Таиландом, откуда продолжали делать вылазки в течение следующих восемнадцати лет. Поразительно, но в ООН их продолжали считать законным правительством Камбоджи. Это происходило благодаря постоянной поддержке Китая и готовности западных стран рассматривать Камбоджу через искажающую призму «холодной войны», в которой главным противником был Советский Союз, а не Китай. В 1998 году Пол Пот умер естественной смертью, не дожив месяца до своего семьдесят третьего дня рождения.
Воцарение Ким Ир Сена в Северной Корее
Несмотря на все легенды, сотворенные по его заказу придворными пропагандистами, и собственное плодовитое мифотворчество, Ким Ир Сен был назначен руководителем Северной Кореи советскими покровителями. Однако его первыми учителями были китайцы. С конца 1929-го до середины 1930 года он сидел в тюрьме по подозрению в принадлежности к левацкой группировке. Бóльшую часть своего отрочества он провел в Китае (а именно в Маньчжурии) и в 1931 году вступил именно в Китайскую коммунистическую партию. В то время отдельной Корейской компартии не существовало[710]. В 1930-е годы, когда Кореей правили японцы, Ким участвовал в партизанских действиях против оккупантов. Как свойственно многим другим коммунистам-революционерам, Ким не пользовался именем, полученным при рождении. Ким Ир Сен — его псевдоним, а настоящее имя — Ким Сон Чжу. В период между 1940 и 1945 годами он жил в Советском Союзе и впоследствии скрывал этот факт, приукрашивая образ великого освободителя своей страны. Когда советские войска установили контроль над северной частью Корейского полуострова (при американском контроле над южной), руководить ею был поставлен Ким, производивший впечатление человека острого ума. Тем не менее это был не первый выбор советских военных в качестве главного руководителя оккупированной ими части Кореи. Сначала их кандидатом на эту роль был руководитель невоенной реформаторской группировки Чо Ман Сик,
Следующим кандидатом был Ким, который в декабре 1945 года уже стал председателем северокорейского отделения Корейской коммунистической партии. В феврале следующего года благодаря советской поддержке он был поставлен на должность председателя Временного народного комитета. Это был зародыш государственной власти, который в течение 1946 года поставил под свой контроль 90 % промышленных предприятий и запустил масштабную земельную реформу[712]. В сентябре 1948 года, менее через месяц после официального провозглашения Республики Корея в Сеуле, на севере было объявлено о создании нового государства — Корейской Народно-Демократической Республики с Ким Ир Сеном во главе. Это была не столько революция, сколько предписание Советов, хотя Ким, с его обещанием освободить Корею от иностранного диктата (за исключением, на тот момент, советского), судя по всему, пользовался большей народной поддержкой, чем некоторые из советских назначенцев — руководителей восточноевропейских стран. Он установил режим, который после смерти Сталина начал значительно отклоняться от советского образца. Не копируя частичные послабления и культурную «оттепель» последнего, Северная Корея Кима продолжала развиваться в своеобразный коммунистический гибрид султаната и тоталитарного государства. Культ личности «Великого Руководителя», как называли Кима, как это ни удивительно, превзошел даже культы Сталина, Мао Цзэдуна и руководителя румынских коммунистов Николае Чаушеску.
Кубинская революция
Хотя спустя несколько лет после прихода к власти Фиделя Кастро Куба превратилась в коммунистическое государство, революция 1959 года коммунистической не была. Кубинская коммунистическая партия пренебрежительно относилась к революционерам — представителям среднего класса, которые под руководством Фиделя и Рауля Кастро и Че Гевары в течение нескольких лет вели партизанскую войну с коррумпированной диктатурой в густых лесах и на горах Сьерра-Маэстра. Президентом страны был Фульхенсио Батиста, захвативший власть в 1952 году путем военного переворота, который он называл революцией. В отличие от путча Батисты борьба Кастро и его товарищей, начавшаяся в 1953 году с неудачной попытки захвата казарм Монкада в Сантьяго-де-Куба, но в итоге увенчавшаяся успехом, была подлинной революцией. Кастро и его товарищи по оружию призывали к социальным переменам и независимости страны, рассматривая Соединенные Штаты как эксплуататорскую империалистическую державу. То, что Батиста был закадычным другом жуликоватых американских бизнесменов, самым заметным из которых был ставший его «официальным советником по реформе казино» босс мафии Мейер Лански, помогало подогревать широко распространившиеся в народе антиамериканские настроения[713]. В 1950-е годы главным вдохновителем Кастро был не Маркс, а герой борьбы острова за независимость от испанского колониального владычества Хосе Марти, погибший в 1895 году, не дожив до ее обретения. Не будучи марксистом, Марти тем не менее был поборником социально справедливой демократии наряду с национальным самоопределением. Кастро всегда восхищался Марти. Как он сказал позже: «Прежде всего я был мартистом и лишь затем — мартистом, марксистом и ленинистом»[714].
Кастро родился в августе 1927 года от внебрачной связи своего отца-землевладельца с кухаркой-домработницей, на которой он, впрочем, впоследствии женился. Мальчиком он написал письмо Франклину Рузвельту с поздравлениями по случаю победы на выборах 1940 года и просьбой прислать десять долларов, потому что «никогда в жизни не видел десятидолларовых купюр» и ему «очень хотелось бы иметь одну из них»[715]. В ответ он получил благодарственное письмо из Госдепартамента, однако доллары к нему не прилагались. Впоследствии Кастро заметил: «Кое-кто говорил мне, что если бы Рузвельт прислал мне тогда десять долларов, то я бы, наверное, не доставил Штатам столько головной боли впоследствии!»[716]. Кастро учился в известной иезуитской школе, а в 1945 году поступил на юридический факультет Гаванского университета. Много позже он говорил, что не знает, почему решил изучать право — «наверное, это как-то связано с тем, что мне говорили: „Он столько болтает, ему надо учиться на адвоката“»[717]. В студенческие годы Кастро увлекся политическим радикализмом, но, что довольно необычно, умудрялся сочетать это занятие с заметными успехами в спорте. Спустя девять лет после своего письма Рузвельту Кастро отказался от предложенных 5000 долларов за подписание контракта с американским бейсбольным клубом «New York Giants», чьи скауты посчитали, что у него есть большой потенциал[718].
Занявшись серьезной революционной деятельностью, Кастро неоднократно оказывался на краю гибели. После неудачной попытки захвата казарм Монкада в 1953 году многие участники штурма были расстреляны после страшных пыток и мучений. Кастро удалось ускользнуть, но спустя пять дней он был пойман. Его уже собрались расстрелять на месте, когда чернокожий начальник армейского патруля лейтенант Педро Мануэль Саррия скомандовал своим людям отставить. После чего он, по словам Кастро, добавил: «Не стрелять. Идеи не убьешь, идеи не убьешь…»[719]. На суде, проходившем в октябре 1953 года, Кастро выступил с зажигательной многочасовой речью. Он закончил ее словами: «Приговорите меня, это не имеет значения. История меня оправдает!»[720]. Его приговорили к пятнадцати годам тюрьмы, из которых он отсидел только год и семь месяцев. Благодаря давлению общественности и заступничеству архиепископа Переса Сервантеса, утверждавшего, что Кастро и его товарищи больше не опасны, его выпустили в рамках широкой амнистии[721]. Менее чем через два месяца после выхода из тюрьмы Кастро уехал в Мексику к своему брату Раулю, который, в отличие от него самого, уже увлекался коммунистическими идеями. Там же он познакомился с молодым аргентинским врачом и революционером-марксистом Эрнесто Геварой (более известным как Че), который был на два года моложе. В 1956 году эту группу революционеров выдворили из Мексики. Они купили старую шхуну под названием «Гранма» (позднее так стала именоваться главная газета Кубинской компартии), до отказа загрузили ее оружием и боеприпасами и отплыли в направлении Кубы. На судне, рассчитанном на двадцать пять человек, было восемьдесят два пассажира. Разыгравшийся в Мексиканском заливе шторм едва не потопил корабль, и путь до Кубы занял на два дня больше, но в конце концов их выбросило на мель примерно в миле от места, где планировалась высадка.
Уйдя в горы Сьерра Маэстра, революционеры постепенно приобрели поддержку среди местного сельского населения. Их главной опорой были не крестьяне, а сельскохозяйственные рабочие, практически не имевшие других источников существования, кроме сезонных заработков на сахарных заводах. В то время их называли «поденщиками-полупролетариями». Со временем в революционное движение вовлеклись и другие социальные группы (в том числе городские рабочие), поскольку Куба, по меркам Латинской Америки, была относительно урбанизированным и грамотным обществом с несколькими влиятельными профсоюзами. Таким образом, это восстание следует считать не чисто крестьянским, а начатым в сельской местности под руководством революционеров — выходцев из среднего класса.
Кастро и его партизаны конфисковывали скот крупных землевладельцев и раздавали его малоимущим и безземельным крестьянам. В самом начале 1957 года группа Фиделя, считавшегося признанным лидером, насчитывала всего восемнадцать человек. Уже тогда Кастро понимал, насколько важны публичность и правильно выстроенные отношения со СМИ, и поэтому согласился дать интервью корреспонденту «The New York Times» Герберту Л. Мэтьюзу. С трудом добравшись до горного лагеря партизан, так чтобы не привлечь внимания солдат Батисты, Мэтьюз встретился с Кастро и побеседовал с ним. Разговор проходил на фоне организованной Раулем бурной деятельности, призванной создать впечатление, что численность партизан намного больше, чем это было в действительности. Например, к Кастро явился запыхавшийся вестовой со срочным донесением из несуществующей в действительности «Второй колонны»[722]. Это интервью сослужило Кастро хорошую службу, и численность его отряда вскоре возросла до примерно трех сотен человек. В своем материале Мэтьюз писал о Фиделе: «Это могучая личность. Нетрудно понять, почему люди в восторге от него и почему он захватывает умы кубинской молодежи по всему острову. Передо мной был образованный, убежденный фанатик, идеалист, наделенный отвагой и выдающимися лидерскими качествами»[723]. В «Times» была опубликована фотография Кастро с ружьем с оптическим прицелом.
Фидель Кастро был единственным, кого в отряде называли «команданте», но он присвоил это звание и Геваре — не только полевому врачу, но и активному участнику вооруженной борьбы. Гевара лично застрелил одного из их разведчиков, получившего от военных Батисты 10 000 долларов за то, чтобы привести отряд в засаду[724]. После многочисленных стычек отряд Кастро к середине 1958 года контролировал значительную часть территории на востоке Кубы и организовал с нее радиовещание. В июле того же года проходившее в столице Венесуэлы Каракасе совещание восьми кубинских оппозиционных партий и антибатистовских групп выпустило «Манифест народно-революционного оппозиционного фронта» и признало Фиделя в качестве своего лидера. Кубинская коммунистическая партия не принимала участия в этом совещании, но вскоре после него ее руководитель Карлос Рафаэль Родригес, с опозданием осознав большой потенциал этого движения, направился на встречу с Кастро в Сьерра-Маэстра. Между ними установились хорошие отношения, и впоследствии Родригес работал в правительстве под руководством Кастро.
К концу 1958 года вооруженный отряд разросся до примерно трех тысяч человек и пользовался значительно более широкой поддержкой. Постепенно разлагающаяся армия оказывала партизанам все меньшее сопротивление. Когда партизаны направились к Гаване, Батиста решил, что в качестве президента его дни сочтены. 1 января 1959 года он с родственниками и несколькими друзьями вылетел в Доминиканскую Республику. За его самолетом последовали еще два, в которых находилось не только его ближайшее окружение, но и почти весь кубинский золотой и валютный запас. С 3 января Кастро шел по острову победным маршем, и 8 января он во главе своей колонны въехал в Гавану под звон церковных колоколов, заводских гудков и судовых сирен. На площади перед президентским дворцом собралась толпа из нескольких сот тысяч человек, к которой с балкона здания обратился Кастро с характерной для себя многочасовой речью. Британскому послу на Кубе Фидель показался «сочетанием Хосе Марти, Робин Гуда, Гарибальди и Иисуса Христа в одном лице»[725]. В то время Кастро и его сторонников считали скорее радикальными демократами, а не марксистами-революционерами, и это было не совсем неверно, хотя Рауль Кастро и Че Гевара при всех их слабых знаниях о Советском Союзе в значительно большей степени симпатизировали коммунистическим идеям, чем Фидель. Встраивание в международное коммунистическое движение (и альянс с Советским Союзом) произошли уже позже.
Поделиться книгой: