Помоги проекту - поделись книгой:
– Что тебе больше всего понравилось?
– Ну, пока не знаю. Дядьки со змеями.
– Лаокоон с сыновьями? – уточнил Макс.
– Наверно. Я не запомнил, как их зовут. Они победили змей?
– Гм. – Вести светскую беседу по всем правилам с этим взъерошенным мальчишкой оказалось затруднительно. Может быть, именно это и имела в виду Инга, когда говорила об ассортименте и коммуникациях. Скорее всего. – Мне печально тебе это рассказывать, но такова история. По одной из версий, змеи уничтожили их всех, либо задушив, либо проглотив, по другой – только сыновей, а Лаокоон должен был вечно оплакивать погибших детей.
– А… а почему? Ну, чего они такого сделали? Убили кого-нибудь? Они террористы?
– Гм, – снова сказал Макс. Внезапно это стало его забавлять. – Ты слышал про Троянского коня?
– Про вирус, что ли?
– Нет, про деревянную скульптуру, которую хитроумные ахейцы соорудили, чтобы покорить неприступную Трою.
– А-а. Нам на истории рассказывали, и я кино смотрел. Такая большая деревянная лошадь. – Кирилл руками изобразил, какая именно.
– Вот именно, большая деревянная лошадь… на колесиках. Ахейцы отчаялись взять город штурмом и решили взять его хитростью. Для этого они построили Троянского коня, где укрылись лучшие воины, затем оставили его на берегу и сделали вид, будто уплывают. Троянцы, гм, любили чужое добро и решили, что конь не должен пропадать. А Лаокоон был жрецом, жившим в Трое. Он предостерегал сограждан, чтобы они не поддавались на хитрость и не привозили скульптуру в город, но троянцы его не послушались. И ночью ахейские воины выбрались из тайника и открыли ворота в город. Троя пала.
– А змеи?
– Ахейцам покровительствовали греческие боги. Они разгневались на Лаокоона за то, что он пытался предупредить троянцев, и отправили волшебных змей… причинить ущерб.
– Но он же не сделал ничего плохого и пытался всех защитить!
– Вот именно. Чужие боги бывают очень мстительными.
Кирилл подумал немного и заявил:
– Это несправедливо.
– В мире мало справедливости. В основном – выгода.
– Макс, ты преувеличиваешь, – сказала Инга, которая, оказывается, стояла рядом и слушала. – Справедливость есть, и она часто побеждает. Не слушай его, Кирилл.
– Скажи это Лаокоону, – посоветовал Макс.
– Перестань читать «Илиаду» на ночь. Греческие сочинители безбожно привирали.
– Не скажи…
– Это всего лишь легенда, Кирилл, – сказала Инга мальчишке.
– А, ну хорошо. Но все равно грустно. Если бы боги этих змей прислали к террористам, вот было бы круто!
– Самое время спросить у богов, почему они так не делают, – усмехнулась Инга.
– Нынче боги другие, – проговорил Макс. – У них есть ядерная кнопка и секретные службы. Змеи никуда не делись. Идем.
Кирилл ускакал носиться кругами вокруг матери, неведомым образом сохранявшей спокойствие, а Инга взяла Макса под руку. Ему было приятно, когда она так делала, и он не стал сопротивляться, хотя личное пространство – это святое. Впрочем, Инга давно находилась в этом личном пространстве. Не опасно.
– Тебе нравится? – спросила она.
– Угу. Слишком много людей, но искусство это искупает. Только я не вижу пока, каким образом мы с тобой выполним наше дело.
– Проблемы нужно решать по мере их поступления. Привыкни для начала к людям, Макс.
– Я от них и не отвыкал.
– Это тебе так кажется.
– Мне кажется, – сказал он спокойно, – что у тебя сложилось превратное мнение. Это довольно странно, учитывая продолжительность и близость нашего знакомства.
– Какое у меня любимое блюдо? – вдруг спросила Инга.
– Что, извини?
– Какую еду я люблю больше всего на свете? Мы с тобой неоднократно обедали, ужинали и перекусывали вместе. Что я заказываю чаще всего?
– Ну… мясо.
– Нет, Макс. Я люблю рыбу и морепродукты и делаю именно такой заказ в девяноста процентах случаев. Я люблю средиземноморскую кухню и мамины пирожки. Я люблю клубнику прямо с грядки, это самая вкусная клубника на свете. Ты привык ко мне?
– Инга, мы коллеги и не обязаны знать такие вещи. И мне все равно, что любит есть хотя бы этот мальчик. У нас другие задачи.
– Ты хочешь сделать так, чтобы в недвижимости, которую мы предлагаем покупателю, можно было жить именно тем людям, которым ты ее предлагаешь. Это работало все годы, пока ты продавал своим. С такими людьми, – она указала на туристическую группу, потихоньку шествовавшую к Сикстинской капелле, – твои знания человеческой природы бесполезны. И мы об этом уже говорили. Что ты предложишь Кириллу, чтобы ему было не скучно?
– Зависит от платежеспособности его матери.
– И от того, как она относится к сыну.
– Если ты такой толковый маркетолог, может, я отдам этот проект тебе?
– Ты сам хочешь им заниматься. Поздно, коготок уже увяз.
Макс усмехнулся.
Инга была очень ценным сотрудником: его рабочее настроение она чуяла, как гончая – дичь. Вопрос был в том, чтобы не переступить черту. Изучение потенциального покупателя – вот задача, а не болтовня о Лаокооне. Хотя разговор с ребенком внезапно доставил Максу смутное удовольствие.
Нельзя, сказал кто-то темный, холодный внутри него. Ты потеряешь достоинство, если черта будет перейдена. Ты нарушишь границы, которые никогда нельзя нарушать. Все равно этих людей в твоем мире не будет, они живут так, как хотят, и не помешают жить тебе. Сделай то, что необходимо, но не смей позволять себе… расклеиваться, слюнтяй. Это стыдно, это недопустимо. Гипертрофированными чувствами обладают те, у кого нет ничего другого, – а у тебя есть и всегда было, тебе не нужны искусственные заменители.
– Идем, – сказал Макс, – я хочу посмотреть капеллу.
5
Можно, думается мне, полагать истинным, что судьба распоряжается половиной наших поступков, но управлять другой половиной или около того она предоставляет нам самим.
В Сикстинской капелле было сумрачно, свет еле пробивался через узкие окна, но народу было – не протолкнуться. Стоял ровный гул (громко общаться здесь запрещалось), и, несмотря на то, что здесь также возбранялось снимать, многие расхаживали с телефонами и фотоаппаратами. Кто-то наглел до такой степени, что использовал вспышку. Турист – зверь неукротимый, мрачно подумала Инга. Хорошо хоть, в капелле находилось достаточно много служителей, которые вежливо, но непреклонно выпроваживали нарушителей.
Однако вся земная суета отступала, стоило поднять взгляд…
Сикстинская капелла. Ее знают все – но даже самые красочные изображения не передают того, чем она является на самом деле. И смысл не в том, что она замолена до предела, что в печальные дни после смерти Папы здесь собираются кардиналы, а народ на площади Святого Петра ждет белого дыма из трубы, – а в том, в какое чудо можно превратить обычную домовую церковь.
Инга была тут в третий раз. Она забыла обо всем: о Максе, которого нужно правильно выгуливать, о голосе Анны в наушнике, продолжавшей негромко рассказывать, о туристах с их фотоаппаратами и телефонами. Она запрокинула голову и смотрела, как Господь с Адамом тянут друг к другу руки, и остальные фрески, как бы ни были они хороши, отодвигаются в тень. И изгнание из рая, и толстощекие ангелы меркнут рядом с этим движением: Бог создал Адама, только-только отвел свою руку от его руки, и Адам лежит, еще не понимающий, еще глядящий светло и прямо на своего Господа, еще не знающий, что его ждет впереди.
Неизвестно, все ли было так (а скорее всего и не было). Но Микеланджело вписал это движение во фреску – и она осталась здесь, изумительная, словно перенесенная из неизведанных времен, и даже немного потускневшие краски не могли умалить ее величия. Инга представила, как Микеланджело писал ее: один, в темной капелле, выгнав всех отсюда, чтоб не мешали; он водил кистью по потолку, и иногда краска капала в глаза. Микеланджело останавливался, ругался, тер веки, долго моргал. Чадило и плясало от сквозняков пламя в масляных плошках. Рука Адама, только-только обретающая плоть, тянулась к пустому месту, где позже окажется Бог.
Микеланджело стоял на изобретенных им же «летящих» лесах, которые не мешали проведению служб в капелле; дерево скрипело, помосты немного дрожали, завораживала пустота под ногами: грохнешься – костей не соберешь. Фигуры танцевали перед глазами, но он видел, видел уже, что и как у него получится, несмотря на злопыхателей, несмотря на плесень, которая сожрала первый вариант фресок, и их пришлось сбить. Микеланджело стоял, краска капала на него, плошки шипели, как змеи, и это было то, ради чего стоило жить.
После Сикстинской капеллы собор Святого Петра ошеломлял, наваливался своей гулкой громадностью, оглушал. Группу провели в него, осталось за спиной приглушенное бормотание, вечные сумерки капеллы – и вот уже раскинулись многие метры мрамора, воздвиглись колонны, ворвался свет. Инга даже зажмурилась в первый момент.
Тут было где развернуться группе и побольше. Анна вывела туристов в центральный неф и остановила; никто и не думал разбегаться.
– Высота фасада собора – сорок пять метров, ширина – сто пятнадцать, базилика в длину двести одиннадцать метров, – сказала гид. – Эти цифры представляются не такими уж и большими, пока не зайдешь в собор и не поймешь, что речь идет о величайшем христианском храме мира. Высота этого купола – сто девятнадцать метров, диаметр – сорок два, и человеческий глаз не может до конца оценить его величину. Скажите, как вам кажется, какой ширины золотая лента, опоясывающая купол у основания?
– Ну-у, метра два, три… – послышались ответы.
– Более восьми, – улыбнулась Анна. – Там спокойно разъедутся два грузовика, а раньше говорили – две повозки, запряженные лошадьми. Надпись на латыни и греческом – это слова Христа: «Ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и не одолеют ее врата адовы; и дам тебе ключи Царствия Небесного; и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах; и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах». На сем камне создана эта церковь, равных которой нет во всем мире. Ее строил Микеланджело, ее строил Бернини и многие другие великие мастера. Пройдемте, я покажу вам шедевры собора.
Группа надолго задержалась перед «Пьетой» Микеланджело, а Инга прошла дальше, за колонну, где было поменьше людей, чтобы в полной мере насладиться величием собора. Правда, наряду с мыслями возвышенными приходили и другие: Инге внезапно вспомнилось, как Эван МакГрегор в чрезвычайно идущей ему сутане ходил по этим плитам в фильме «Ангелы и демоны». Киноискусство – страшная сила. Инга сосредоточенно думала о МакГрегоре и не заметила, как подошел Макс.
– В такой церкви страшновато молиться, – заметил он. – Не знаю, как христиане это выдерживают. Вот где грозная мощь Бога ощущается во всей красе.
– Ты ведь неверующий.
– Именно. Однако меня восхищает человеческий гений. Эти колонны Бернини, на которых стоит купол, киворий, выделение главного пространства. – Он обозначал показываемое легкими взмахами руки, словно делал презентацию. Только лазерной указки не хватало. – И если бы Павел V не стремился к расширению жилплощади, то купол смотрелся бы лучше – а так портик его «съедает».
– Это очень прагматично, Макс.
– Я прагматик и льщу себе тем, что и логик тоже. Согласно христианской теории, человек сотворен по образу и подобию Бога. Если мы можем творить такое, а христианский Бог сотворил весь мир, то созидание должно стремиться к идеалу, а не к улучшательству. И если человек сотворен так и собор производит грозное и величественное впечатление, насколько грозен Бог?.. Купол жалко, – заключил он неожиданно.
– Посмотри на него изнутри.
– А я смотрю. Это великолепно.
– Только здесь всегда слишком много людей. Я хотела бы увидеть собор и Сикстинскую капеллу так, как видят ее священнослужители – пустыми, когда тут нет никого. Мне кажется, что впечатление совсем другое.
– Определенно.
Он снова что-то фиксировал, отмечал про себя, и Инга дорого бы отдала, чтобы знать – что именно.
Она была знакома с Максимом шесть лет, но далеко не всегда угадывала.
Даже несмотря на то…
Ладно, в соборе Святого Петра об этом можно подумать. Где, как не здесь.
Даже несмотря на то, что все эти шесть лет Инга любила Максима Амлинского.
Она всегда бредила архитектурой, четкими и нечеткими формами, светом из-за причудливо изогнутых стекол и фразой о человеке – мере всех вещей. Иные девочки рисовали в детском саду лошадок и принцесс, а она рисовала домики. Сначала они были убогие, кривые, со временем становились стройнее и причудливее. Но важнее, чем архитектура сама по себе, для Инги было другое: как человека с этой архитектурой воссоединить. У каждого должен быть дом. Поэтому при всяком кривом домике с детского рисунка имелся человечек, напоминавший насекомое палочника, а вопрос о работе даже не стоял: Инга собиралась в торговлю недвижимостью.
Она с отличием закончила институт и принялась рассылать резюме. Конечно, уже во время практики наметились кое-какие связи, и наконец Ингу взяли в риелторскую контору, где она проработала с полгода. Потом начальник решил, что Инга вполне может совместить обязанности риелтора и его любовницы, и пришлось уходить. Дальше было печально: она сменила несколько мест, однако торговля недвижимостью в России – бизнес непростой, и далеко не все справлялись с ним по-честному. Где искать надежных товарищей или хотя бы с солидной репутацией, если ты – одна из многих выпускников, которые хотят свой кусочек сладкого пирога? Требовался опыт, требовались связи, а как это нарастить без приличной работы? Задача не из легких.
Но Инга не отступала. За спиной у нее всегда имелась семья, которая в случае чего не даст ей умереть с голоду, погладит по голове, скажет «не сдавайся» и вытолкнет из уютного гнезда навстречу новым свершениям. Семья была не та, в которой принято долго себя жалеть. Ну, день, два, в крайнем случае – неделю. Но терять время дальше? Как можно терять его, когда жизнь так прекрасна, а мечта еще не сбылась?
Именно семья подсказала решение.
– Почему бы тебе не целиться выше? – сказал отец, когда сидели на веранде, залитой умопомрачительным июльским солнцем, и пили холодный морс. – Если не попадешь, то хотя бы не отстрелишь собственные ноги. – Он вопросительно посмотрел на Ингу: сказанное им было цитатой, а она должна угадать, такая игра, – но в тот день играть не хотелось.
– Пап, для крутых фирм я не подхожу пока. Я очень хочу, но у меня нет соответствующих строчек в резюме.
– У тебя есть желание работать, это дорогого стоит. Что ты потеряешь, если попытаешься? Ничего. А что приобретешь? Опыт и, возможно, удачу. Вперед.
Он никогда не сомневался в ней, ее отец.
Инга глубоко вздохнула, купила на последние деньги очень, очень приличный деловой костюм, о котором грезила давно, и принялась обивать пороги.
Обычно ей отвечали вежливым отказом сразу. Некоторые вызывали на собеседования, слушали и изрекали учтивое: «Вы нам не подходите». Некоторые слушали дольше, вызывали повторно, однако позже отдавали предпочтение более опытным. Вечерами Инга сидела на убогом диванчике, подобрав под себя ноги в теплых носках, изучала списки компаний, над которыми словно нимбы сияли – так ей хотелось туда попасть. Одной из них, сияющей звездой в конце пути просвещения, являлась известная в определенных кругах «Мэзон» – фирма Максима Амлинского.
Про Амлинского Инга прочитала достаточно, чтобы понять, что ей там ловить особо нечего. Сын богатых родителей (его отец занимался сталью, а в России это о многом говорило), он имел достаточно средств, чтобы дать старт с приличной позиции, но предпочел начинать с нуля, как все. Почти с нуля, все-таки в подвалах он не ютился… «Мэзон» специализировался на элитной недвижимости, заключая договора между продавцами и покупателями, подбирая состоятельным людям те дома и квартиры, которые подходили им по статусу. Инге нравился элегантный блеск и политика фирмы, девизом которой было: «Каждый заслуживает дом».
Этот лозунг ее подкупал, в нем чувствовалось доброе отношение, как будто обращаются не абстрактно, ко всем, а напрямую к тебе. Разве не это она рисовала в детском саду, закусив от усердия кончик языка? Когда Инга увидела девиз впервые, сразу поняла: она должна работать в «Мэзоне»!
Но как? Амлинский сделал себя сам и тщательно отбирал персонал, даже собеседования проводил лично. Провалишься один раз – можешь больше не приходить, второго шанса тебе не дадут. По фотографиям нельзя было определить, каков Максим на самом деле. Интервью он давал мало и скупо, в основном отдувались заместители – Илья Коршунов, Дима Рязанов. Со снимков глядел холодный человек с упрямым подбородком и тщательно уложенными, модно подстриженными волосами. В его чертах не было ничего снисходительного, доброго, многообещающего – и все же он притягивал взгляд, незнамо чем, незнамо как. Он был на своем месте, видимо. Человек из того мира, куда Инга хотела попасть.
Она долго решалась, но в начале осени все-таки понесла резюме в «Мэзон». Через неделю ей позвонили и попросили приехать.
Несмотря на костюм, новые туфли и очень, очень подходящий вид, Инга страшно нервничала. Она приехала заранее и минут пятнадцать сидела в громадной приемной, переживая. Когда дверь кабинета Амлинского распахнулась и оттуда вылетел потный, красный, взъерошенный человек, а за ним ухнуло:
– Чтоб я тебя больше не видел, пока не переделаешь, это ясно?! – Инга поняла, что чуда не случится. Вежливая секретарша, нимало не смущенная разыгравшимся только что представлением, пригласила ее войти, и Инга пошла на прямых ногах, боясь их сгибать: вдруг коленки подогнутся.
Максим Амлинский, выглядевший моложе, чем на фотографиях, и гораздо элегантнее, как раз занимался тем, что кипел как суп в котелке.
– Присаживайтесь, – буркнул он, – и давайте побыстрее. Что у вас?
– Я хотела бы работать в вашей компании, – сказала Инга, садясь, как английская королева: спина прямая, ноги скрещены в щиколотках. Амлинский посмотрел на нее, видимо оценил, но настроения его это не улучшило.
– И зачем вам сдалась наша компания, где работают люди небольшого ума?
Высказывание это явно относилось не к Инге и не к самому Максиму, а к позорно бежавшему краснолицему.
– Вы не просто одна из самых крупных компаний на рынке, у вас есть определенная репутация… – начала Инга, однако Амлинский ее прервал.
Поделиться книгой: