Ветер и меч

Нас было немного, и это хорошо. Мне никогда не хотелось командовать большой армией, а она все росла, против моей воли.

Годы спустя один прибившийся к нам человек из бродячих хабири объяснял, что их племенной бог запрещает им идти на войну большим числом, дабы в случае победы люди не возгордились, приписав себе ее честь. Честь должна принадлежать богу. И, хотя мне нет дела до мужских богов, истина в том запрете есть.

Нас было немного, и все умели передвигаться быстро, укрываться в засаде и нападать неожиданно. Исключение составлял Сокар, но за ним присматривали, чтобы не путался под ногами.

Я хотела нападать только в крайности. Поэтому, перейдя незаметно полосу леса, приказала сперва окружить деревню.

Странно, они не строили вокруг своего селения ловушек, и даже часовых не выставили. Или они, привыкнув нападать на других, никогда не ждали, что нападут на них? А ведь это оказалась большая деревня — несколько сот жителей, поля, пастбища. Им было что терять.

А может, этот, с позволения сказать, наследник — попросту никудышный вождь? Похоже, так оно и оказалось.

Мы спокойно обложили их, а потом я в сопровождении небольшой свиты открыто въехала в деревню. И когда они попытались кинуться на нас, я лишь повела вокруг рукой — поздно, мол, друзья.

У них были дома на сваях, с них так удобно стрелять… Но они даже и там не позаботились выставить охрану, представляете?

Короче, наверху уже стояли наши лучники. Но этот Шиллуки, с копьецом в руке, все еще медлил. Соображал, затевать драку или нет.

Сразу он мне не понравился. Коленки оттопырены, пузцо, несмотря на молодые годы, дрябловато… В общем, не зря старый вождь беспокоился за свое место.

Я не стала вынимать оружия (правда, на этот раз со мной был щит, и я постаралась, чтобы змею на нем все видели) и, логично предположив, что тайный воинский язык известен не одному вождю, сделала знак: «Брось оружие, и я не причиню тебе вреда».

Однако он попытался что-то возразить. От Сокара я уже выучила несколько обиходных выражений, и догадалась, что он ссылается на Богиню, которая велела убивать дерзких пришельцев.

— Богиня? Тебе приказало Змеиное Болото… вождь… — я произнесла это так, чтобы он понял — мне известно его имя. — Богиня больше не говорит со Змеиным Болотом.

— Но служанки Богини…

— Я — служанка Богини! — выкрикнула я на языке горгон и указала на свой щит. — А на Болоте нет, не только Богини — там скоро не окажется ни одной змеи!

Я увидела, что они перепугались. Крепко перепугались. Видно, здорово им вдолбили, что змеи священны. То есть, они, конечно, священны…

Дальнейшие переговоры все же пришлось продолжить через переводчика. Я заявила, что прежний вождь ослушался Богини, напал на ее слуг, оттого был разбит и потерял лицо. Неужели он, Шиллуки, хочет, чтобы его постигла та же участь? Ну и так далее. Жаль, всего не видел Келей. Он бы повеселился от души.

К концу дня Шиллуки уже был готов не то что есть у меня с рук — пыль передо мной жезлом вождя подметать, настолько судьба Некри (имя дядюшки, он его, известное дело, от меня не скрыл) ему не улыбалась.

Все это не нравилось мне все больше и больше. Мы задержались в деревне еще пару суток. Мне хотелось посмотреть, как они живут.

Странно они жили. Там, где есть вождь, обычно есть и жрец, или жрица, или шаманы… Ничего подобного у этого племени горгон не оказалось. Почитания предков тоже не было. Еще бы — «нет прошлого»… Они молились лишь Змеиному Болоту и верили, что только оно посылает им благосостояние.

Благосостояние у них было, поля давали урожай, а работали в полях исключительно женщины. Это их священная обязанность. Женщины привычны вынашивать и рожать детей, как и земля, объяснили мне. Если на земле будут работать мужчины, то земля станет бесплодной.

Короче, знакомая уловка. Все, что угодно можно выдумать, чтобы заставить женщин пахать, а самим любым путем увильнуть от работы.

Вообще положение женщин было самое униженное. У них в языке не существовало даже слова, обозначавшего военное или религиозное сообщество женщин. Лишь «братство». А это — вернейший признак, что страна свернула с Пути. И слово «предки» тоже существовало только в мужском роде. Женщинам не разрешалось даже прикасаться к оружию. Разрази, Богиня, не давать женщинам оружие — да это же прямое оскорбление естества! Но это еще что…

С самого начала меня удивило, что в деревне более-менее свободно живут лишь маленькие девочки и зрелые женщины.

— А девушки где? — спросила я, и после долгих запирательств получила ответ.

Нет, их попрятали не от возможных насильников в образах моих людей и моем. Оказывается, всех девочек, которые, по здешним понятиям, начинают созревать, то есть лет в восемь-девять, заточали в хижины, поднятые высоко над землей и находящиеся далеко от деревни. За ними присматривали старухи, неспособные уже к деторождению. Присматривали, чтоб те ненароком не ступили на землю и не высунулись наружу днем. А поскольку девочки сидели в заточении по четыре года, такой соблазн у них наверняка был.

Землю и солнце охраняли от них, их же самих никто не охранял. Ни один враг не напал бы на хижины с девушками, настолько они считались нечисты.

Держали их впроголодь, ели и пили они из свернутых древесных листьев, потому что вся посуда, к которой они прикасались, также считалась оскверненной, а деревенские были не так богаты, чтобы каждый раз сжигать или разбивать миски и горшки. В своих клетушках несчастные создания жили до того времени, пока сородичи не выдавали их замуж.

Только тогда их выпускали на волю — если это можно было считать волей. Мало того, что они трудились с утра до ночи. Женщины, у которых были месячные, а также роженицы тоже считались нечистыми, и подвергались такому же заточению, как и девочки. За нарушение его, их отправляли на Змеиное Болото.

Но наихудшей преступницей считалась женщина, у которой случался выкидыш. А это при тяжкой работе происходит не так уж редко. Но они, как предполагалось, оскорбляли этим Богиню, и тоже отправлялись на Змеиное Болото. Что с ними там делали, я видела…

Еще на Змеиное Болото регулярно сносили малых детей, непременно первенцев, причем делали это сами матери.

И такие обычаи были у всех племен, подвластных Горгонам. Немудрено, что у них там, в храме, накопилось столько горшков с детскими костями.

Когда я попыталась говорить, что жертвоприношения детей не только не угодны Богине, но и отвратительны ей, они приходили в ужас. И упорно отказывались верить, что, если не убивать младенцев, земля не перестанет родить, и не настанет всемирная засуха, которой не будет конца. Они тут очень боялись засухи — близость пустыни, знаете…

Если бы я попала в деревню раньше, чем на Змеиное Болото, то сильно бы недоумевала. Но теперь я понимала, что они, в своем храме, не желали, чтобы хоть одна женщина в стране, кроме них, обладала властью. Они рождались на болоте, и жили там, и правили оттуда. И все это мне казалось таким чудовищным искажением, извращением идеи Темискиры, что я обязана была все это исправить. Не уничтожить — исправить.

В те дни мысли мои на сей счет еще не приняли четких очертаний. Передо мной стояли более насущные задачи. Шиллуки вертелся рядом, как запуганный пес, дрожащий и одновременно ожидающий подачки. Он не знал, чего от нас — от меня, главным образом — ждать, и чем меня задобрить.

Среди прочих жителей деревни ощущалось напряжение. Если бы Шиллуки повел себя как-то иначе, мне бы, без всякого сомнения, попытались перерезать горло. Но — нет. И никаких указаний со стороны Змеиного Болота. А они привыкли к таким указаниям, это видно невооруженным глазом.

Они ничего не понимали. Я заявляю, что теперь я говорю от имени Богини, и никакие ужасные кары не валятся на мою голову. Так вдруг и в самом деле?…

Но злость-то, злость, она оставалась! Только направлена была уже не на меня.

От Шиллуки я потребовала самых страшных клятв на верность, какие нашлись в лексиконе горгон. И. в присутствии всех воинов деревни. После чего они тоже принесли присягу. Мне, а не Шиллуки. Я тщательно проследила за этим.

А затем мы покинули деревню. Я никого не оставила там из своих людей. Никого.

На обратном пути Сокар спросил меня:

— Госпожа, а ты веришь клятвам этого шакала?

— Ни на полмизинца — отвечала я.

— Тогда зачем же?…

Хтония, ехавшая рядом, ни о чем меня не спросила. Она давно уже обо всем догадалась, так же, как Менипп все уяснил про канал, прежде чем я упомянула о нем. Одни люди понимают пути воды в глубине земли, другие — глубинные причины человеческих действий.

По возвращении в Элле я велела доставить к себе Некри. Одного, без его соплеменников. И обратилась к нему с таковой речью, стара тельно выговаривая затверженные с помощью Сокара слова:

— Я побывала в твоей деревне, Некри. И вождь Шиллуки принес мне присягу на верность… Его дважды передернуло: когда я назвала его имя, и когда я назвала Шиллуки вождем.

— Он распростерся на брюхе — продолжала я, — и поцеловал передо мною пыль.

Некри разразился самыми страшными ругательствами в адрес своего подлого племянника, не способного защитить ни род, ни землю.

Я позволила ему пошуметь, а потом заметила, что, так или иначе, и род, и земля полностью в моей власти. И также в моей власти отобрать имя и почет вождя у недостойного и вернуть их достойному. Или не вернуть.

Некри насторожился. Сделал стойку, сказала бы я, точно охотничий пес. Только у них тут не было собак.

— Ты, Некри, потерял лицо, но кто это видел, кроме нас, чужаков? А племянник твой Шиллуки унизился перед всем племенем. Кто из вас мертв? А если мертвы вы оба, кто способен воскреснуть?

Некри улыбнулся впервые за все время, что мне приходилось его видеть. Крепкие, хотя уже пожелтевшие зубы, широкий оскал, черная с проседью лохматая борода. Он смекнул, к чему я клоню, несмотря на свою дикость. И власть, убей меня Богиня, была ему дороже, чем обычаи племени, вера и это самое лицо.

Я еще немного порассуждала, как плохо придется племени под властью такого вождя, как Шиллуки, и Некри созрел окончательно. Мне даже не понадобилось требовать клятв союзничества, отказа от подчинения Змеиному Болоту, присяги на крови и тому подобное. Он сам все это предложил. Лишь бы я посадила его обратно на его петушиный шесток. И потом, я ведь владела его именем, верно?

Кстати, беседа наша происходила отнюдь не наедине. Присутствовали советницы и Сока р. Но их он не принимал в расчет. Сокар Был для него лишь слугой, а других женщин Некри игнорировал, принужденный считаться только со мной.

Когда его увели, ушли и Сокар и прочие советницы, Митилена спросила меня:

— Зачем тебе это понадобилось?

— Ты помнишь, как некогда я строила для наглядности крепость из гальки? Здесь — то же. Деревня — образ, пособие…

— Зачем тебе эти игры, эти интриги, эта возня?…

— О, Богиня! Я уже говорила — я хочу покончить с этой войной быстро. А при обычных условиях она растянется на годы. Я упоминала — воевать с кочевниками…

— Ты никогда не замечала, как часто ты повторяешь: «Как уже было сказано», «Я уже говорила…»?

Замечала. Но ведь на свете очень много сходного. И поэтому часто приходится попадать в одинаковые положения. Только не все замечают, что они одинаковые. Оттого в речах моих столько повторов.

— Что-то ты не добавила: «Ничего не поделаешь». И вообще я давно не слышала от тебя этой фразы.

Прежде, чем я успела что-либо ответить, она вышла.

После чего я, не тратя времени, препроводила Некри в его владения, и там он тоже принес мне присягу. Ему внушили, что он мой союзник. Он и сам в это поверил. Если бы не поверил, присяги бы мне не принес. Такие уж это люди.

Шиллуки он, между прочим, не казнил. Он подарил его мне. Не желал, видите ли, проливать кровь сына сестры, пусть уж лучше я ее пролью.

Но и я не казнила Шиллуки. Хоть он мне и, не нравился, я решила попридержать его в запасе. На случай, если Некри, несмотря на все свои клятвы и прочее, взбрыкнет.

Но у меня уже скопилось несколько вождей после рейда по побережью. В течение последующих недель я разыграла с ними такую же комбинацию, как с Некри, или схожую с ней.

Я была права. Все похоже, и все повторяется. И иногда с чудовищными искажениями. Темискира и Змеиное Болото. Митилена и я.

Но как бы то ни было, я обзавелась союзниками на побережье, и племенам, которые еще оставались верны Змеиному Болоту, пришлось с этим считаться. Вскоре они в, этом убедились. Не стоило большого труда предвидеть, где они нападут и на кого.

С их точки зрения, самым слабым из наших лагерей казался лагерь на канале. И они были правы. Там находились по преимуществу рабочие, а не воины. Вдобавок, занятые кощунственным делом. Нарушали покой заповедного леса (глаза б на него не глядели!), оскорбляли священных змей. Работали, одним словом.

И горгоны напали на строителей канала и перебили бы всех, если бы я не ожидала этого. Но я ждала и успела предупредить Мениппа, и прислать своих людей, которые до времени растворились среди рабочих (это самофракийцы) либо укрылись в лесу (это амазонки). Вспомнили прежние походы, Фракию лесистую. Аргира и Энно, прибывшая с Керне, там были за главных.

Горгоны питали непонятное мне пренебрежение к стрельбе из лука (положим, лук и стрелы у многих племен почитаются оружием Солнца. Ну и что?). Да и настроены они были на ближний бой, на изничтожение землекопов.

Но Менипп, человек с опытом, вывел этих землекопов с места сражения, чтобы не мешали, а самофракийцы, вооруженные секирами, которыми они экипировались в атлантских арсеналах, его заняли. И подготовленные Энно команды с боевыми псами. И стрелки, занявшие позицию на деревьях, откуда достать их снизу дротиками горгон было затруднительно.

И все-таки горгоны могли победить. Слишком уж неравным оказалось соотношение сил. Их воинов было примерно в пять раз больше наших — до четырех тысяч, по моим подсчетам, или немного больше. Этакое войско приличному царству впору выставлять, а не такому пестрому и невнятному образованию, как здешний союз племен.

Но тут и сыграла на руку та предварительная подготовка, что я недавно провела. Мои новоявленные союзники в «битве за канал» не только не присоединились к племенам, нет, они даже ударили им в спину.

Особенно усердствовал Некри. Подозреваю, что ему было глубоко наплевать, против кого сражаться и за что, лишь бы с его племенем все оказалось в порядке. И фанатизм его, совершенно, впрочем, искренний, ему отнюдь не мешал. Таких людей всегда будет в достатке в любом государстве и при любом устройстве. Они не хуже многих прочих.

Итак, ударили горгоны Мирины по Горгонам болота, покрошили сродников. Ну, не всех. Большинство, едва смекнули что к чему бросилось врассыпную. И вовсе не по трусости. Просто отыскав единственный выход из положения. Тем паче, что союзники правильно взять их в клещи не могли…

Ох, и свистопляска была в той жуткой роще! Вытоптали и цветы непристойные, и кусты омерзительные, и в лианах порядком путались, и в пруды валились… Неразбериха боя — против смертного покоя. И покой не устоял, бежал вместе с Горгонами.

А союзники выметнулись на самофракийцев, и те, не различив племенных знаков (а откуда?), могли бы, в запале боя ударить по ним. Но я, предвидя это, и учитывая, какое значение придавали в племенах безмолвному языку обучила Некри и прочих вождей придуманному Келеем «знаку Мирины». И они отмахивались от самофракийцев поднятыми гремя пальцами, сложенными в щепоть, и союзники опускали оружие. А воины горгон, уверившись в чудодейственности этого знака, повторяли его вновь и вновь.

Так завершилась «битва за канал», как напыщенно поименовал ее Сокар, сам участия в ней не принимавший, чего нельзя сказать об Ихи. Он славно потрудился вместе с самофракийцами. Однако, когда мы возвращались в Элле, он казался недовольным. Я спросила, в чем дело. Мы ведь победили, нет?

— Истинно великий полководец, — назидательно произнес он, — не начинает сразу с победы.

— Какой дурак тебя этому учил?

Мой вопрос не имел под собой никакой личной обиды. Я никогда не считала себя великим полководцем и не предполагала им стать. В отличие, надо думать, от Ихи, который себя иначе, как великим полководцем, и не представлял.

Отвечал же он мне в том смысле, что это мои, общеизвестно, заблуждения. Еще одна глупость. Но — пусть. И пусть Менипп строит канал. А потом — верфь.

— Чем быстрее ты ее построишь, тем быстрее уйдешь, — сказана Митилена.

Я не стала с ней спорить, и она продолжала:

— Во имя Богини, наделившей женщин способностью мыслить, и лишившей этой способности мужчин! Мало того, что ты всегда побеждаешь, словно по принуждению. Но когда победа одержана, ты всегда стремишься от нее убежать! С Самофракии, из Элле, с Керне. Довольно странно для такой воинственной женщины, как ты.

— Я не понимаю, что значит «воинственной». Война — это жизнь. Жизнью ведь просто живут, не так ли? Если ты понимаешь под этим желание войны, то — нет, я совсем не воинственна. Что же до прочего… Мне казалось, тебя больше беспокоит, что в данном случае я могу не убежать.

— А ты на это способна?

Я молчала. Она сверлила меня взглядом. Не так уж много времени прошло, как она пообещала убить меня. Я не верила, что она на это решится, и все же…

— Я хочу все устроить по справедливости, Митилена.

— Что ты понимаешь под справедливостью?

— Здесь — приемлемую жизнь. Чтобы никто никого не обижал и не угнетал.

— Это невозможно.

— На Самофракии ведь удалось!

— Самофракия — маленький остров. И мы пробыли там недолго. Кроме того, Самофракия — не государство. А когда тебе попадалось государство, ты все равно от него бежала.

Что- то такое было в ее словах, за что стоило зацепиться мыслью, запомнить. Но сейчас я, не останавливаясь, ответила.

— От государства. А не от справедливости.

— А она существует — вне тебя — эта справедливость?