Подвиг капитана Сабурова

 Он прополз ещё несколько шагов и увидел появившуюся из-за обломков лодки согнувшуюся фигуру. Человек пошёл сначала как будто мимо, потом, огибая наваленные брёвна, двинулся прямо к нему.

 Сабуров ждал. У него не было никаких мыслей, было только ожидание: вот сейчас тот ступит ещё раз, потом ещё раз, и потом можно будет до него дотянуться. Когда человек сделал ещё шаг, Сабуров протянул вперёд руку, схватил его за ногу и дёрнул к себе.

 Человек упал, страшно закричал, и в ту же секунду что-то ударило Сабурова по голове и холодная вода окатила его всего. Человек закричал не по-русски и не по-немецки, а просто отчаянно: «А-а-а...» Сабуров изо всей силы ударил его кулаком по лицу. Тогда, крикнув что-то по-немецки, человек схватил его за руку и вцепился в неё зубами. Сабуров, чувствуя, что теперь уже всё равно, тихо или нет, вытащил свободной рукой парабеллум и несколько раз подряд выстрелил, прямо упирая дуло револьвера в тело немца. Тот дёрнулся и затих.

 Сверху раздались автоматные очереди, и пули осыпали землю кругом. Несколько пуль с грохотом ударилось в ведро. Сабуров ощупал это лежавшее рядом с ним ведро, к которому была привязана верёвка, и понял, что немец, очевидно, ходил к Волге за водой.

 Сверху стреляли всё чаще.

 «Спустятся или нет? — подумал Сабуров. — Нет, не спустятся, побоятся». Он решил так, потому что стреляли сразу отовсюду, беспорядочно и наугад.

 Он лёг, подперев плечом труп, который таким образом полулежал на нём и закрывал его от пуль.

 «Когда же кончится?» — подумал Сабуров. Он чувствовал, что коченеет, потому что немец, падая, вылил на него воду из ведра. Было невероятно холодно. Сверху продолжали стрелять, и так они могли стрелять всю ночь. Сабуров решительно сбросил с себя мертвеца и пополз. Пули ударялись в землю то впереди, то позади него, и, когда он прополз шагов тридцать, а стрелять продолжали чуть ли не вдоль всего берега, к нему, — именно потому, что стреляли так много, — вернулось ощущение, что в него не попадут.

 Он прополз пятьдесят, сто шагов. По берегу всё ещё стреляли. Ещё пятьдесят шагов...

 Руки его так окоченели, что уже не чувствовали земли. Были хорошо видны огоньки выстрелов там, на обрыве, откуда стреляли. Теперь и сзади, откуда он шёл, и спереди, от Ремизова, виднелись трассы пуль, шедшие по направлению к стрелявшим немцам. Перестрелка разгоралась всё сильнее, немцы стали всё реже стрелять вниз и чаще отвечать влево и вправо. Тогда Сабуров вскочил и побежал, — он больше не мог ползти. Он бежал, спотыкаясь, перепрыгивая через брёвна. У него мелькнула мысль: там, у Ремизова, должны понять, что немцы стреляют по какому-то из наших. Несмотря на грязь и темноту, он бежал отчаянно-быстро. Он остановился, вернее упал, только тогда, когда кто-то подставил ему ногу. Он упал лицом в грязь, ушиб плечо; кто-то в это время сел ему на спину и стал крутить руки.

 

 — Кто? — спросил хриплый голос.

 — Свои, — почему-то всё ещё топотом сказал Сабуров и, чувствуя, как ему выкручивают пальцы, толкнул свободной рукой одного из навалившихся на него так, что тот покатился.

 — Чего пихаешься? — послышался голос.

 — Говорю, свои. Ведите меня к Ремизову.

 Немцы, должно быть, услышали возню и пустили сюда несколько очередей. Кто-то всхлипнул.

 — Что, ранило? — спросил голос.

 — В ногу, больно.

 — Сюда, — сказал кто-то и, схватив Сабурова за руку, потащил его вперёд.

 Они пробежали несколько шагов и спрятались за остатками фундамента.

 — Откуда? — спросил тот же голос.

 — От генерала.

 — Кто это? В темноте не вижу.

 — Капитан Сабуров.

 — А, Сабуров... Ну, а это Григорович, — и голос сразу стал знакомым Сабурову. — Это ты мне плюху заехал? Ну, ничего, от старого друга.

 Григорович был одним из командиров штаба, которого Проценко месяц назад, по его просьбе, отправил командовать ротой.

 — Пойдём к Ремизову, — сказал Григорович.

 — Ремизов жив?

 — Жив, только лежит.

 — Что, тяжело ранили?

 — Да не так, чтобы очень тяжело, — сказал Григорович с коротким смешком, — а неудобно ранили. Он сегодня весь день ругается, без всякой передышки. Ему, по-научному говоря, в ягодицы из автомата всадили, так он или лежит на животе, или ходит, а сидеть не в состоянии.

 Сабуров невольно рассмеялся.

 — Чего ты смеёшься? — спросил Григорович.

 — Да так, смешно.

 — Тебе смешно, — сказал Григорович, — а нам он тут на почве дурного настроения весь день такую баню задаёт. Нам не до смеха.

 Сабуров нашёл Ремизова в тесном блиндажике, лежащим на койке плашмя, с подушками, подложенными под голову и грудь.

 — От генерала, что ли? — нетерпеливо спросил Ремизов.

 — От генерала, — сказал Сабуров. — Здравствуйте, товарищ полковник!

 — Здравствуйте, Сабуров! Я так и думал, что кто-нибудь от генерала, и велел стрельбу не открывать. Ну, как там у вас?

 — Всё в порядке, — сказал Сабуров, — за исключением того, что от генерала Проценко до полковника Ремизова приходится ползать на животе.

 — Хуже, когда приходится лежать на животе, — сказал Ремизов. Потом, хитро прищурившись, посмотрел из-под густых седых бровей на Сабурова и спросил: — Вам уже, наверное, говорили о моём ранении?

 — Говорили, — сказал Сабуров.

 — Ну, конечно, рады позлословить. «Командир полка ранен в интересное место...» Погодите, погодите, — вдруг перебил он самого себя, — да что вы весь в крови? Ранены, что ли?

 — Нет, — сказал Сабуров. — Немца убил.

 — Ну, снимите хоть этот ватник, что ли. Эй, Шарапов, дай капитану умыться и ватник мой дай! Снимайте.

 Сабуров стал расстёгиваться.

 — Ну, что вам генерал приказал?

 — Уточнить положение и сообщить, — сказал Сабуров, умалчивая о том, что Проценко предполагал худшее и приказал ему возглавить полк.

 — Ну, что же, положение, — сказал Ремизов, — положение не столько плохое, сколько постыдное. Отдали кусок берега. Комиссар полка убит. Два командира батальонов убиты. Я, как видите, жив. Надо восстанавливать положение. Как генерал настроен восстанавливать положение?

 — Думаю, в предвидении этого он меня и по-, слал, — сказал Сабуров.

 — Я тоже так предполагаю. Ну, с двух сторон восстанавливать надо, разумеется, — сказал Ремизов. — Значит, обогреетесь, придётся вам двигаться обратно.

 — Придётся, — сказал Сабуров.

 — А можете остаться у меня, командира туда пошлю. Как вам приказано?

 — Нет, я вернусь, — сказал Сабуров.

 — Семён Семёнович! — крикнул Ремизов.

 Вошёл майор, начальник штаба.

 — Схемочка нашего расположения сделана?

 — Сейчас кончим, — сказал начальник штаба. — Уточняем.

 — Ну, давайте скорее, скорее, батенька. Шевелитесь! Вы меня опередили, — обратился Ремизов к Сабурову, — я сам хотел командира посылать. Вот схемочку готовили, чтобы точно всё было, из-за этого задержался. Сейчас подготовят, я с вами командира пошлю. Филипчука знаете?

 — Нет, не знаю, — сказал Сабуров.

 — Из моего полка. Хороший, смелый командир. Пойдёт с вами. Вот схемку подготовят, и пойдёте.

 Ремизов попробовал приподняться.

 — Представляете, куда угодил? У меня такой характер скверный, что я бегать всё время должен: и думать не могу, не бегая, и командовать не могу, — ничего не могу. Не знаю, откуда это у меня. Всё-таки шестой десяток, пора бы уже отвыкнуть... Шарапов! — снова крикнул он.

 Появился ординарец.

 — Шарапов, помоги мне с койки слезть.

 Шарапов взял его за плечи и помог встать.

 Ремизов кряхтел, стонал и ругался и всё это успевал делать как-то сразу. Поднявшись, он, морщась от боли, пробежал несколько раз взад-вперёд по блиндажу.

 — Схемочка готова?

 — Готова, — сказал майор, подавая бумагу.

 — Вот тут при схемочке всё записано, — взяв, скорее вырвав, у майора бумагу и продолжая бегать, сказал Ремизов. — Всё написано, что у меня где стоит и что можно сделать с моей стороны. Знаете, как-то сразу вышло: обоих командиров батальонов убили, комиссара убили и меня ранили, — в течение получаса всех. Как раз в этот момент и вышла вся история.

 — Потерь много? — спросил Сабуров.

 — Одного батальона почти нет. Того, который берег занимал. А два почти так, как были. В общем, сражаться ещё можно, вполне можно.

 — Как, Филипчук, собрался? — крикнул Ремизов.

 — Собрался, — ответили из другой половины землянки.

 — Ну, сейчас пойдёте. Боже ты мой, да как же я вам ничего выпить не предложил! Шарапов!

 Шарапов подскочил к полковнику.

 — Выпить. Я не вспомнил, старый осёл, а ты что же?

 — Есть, — сказал Шарапов и тут же, не сходя с места, отцепил от пояса немецкую флягу, отстегнул от неё стаканчик, налил и подал Сабурову.

 Сабуров залпом выпил, у него перехватило горло, и он закашлялся, — это был спирт.

 — Ах, я забыл вас предупредить. А ты сообщить должен, — сказал Ремизов Шарапову: — «Разрешите доложить, товарищ командир, это есть спирт». Понял?

 — Понял, — сказал Шарапов.

 — Помоги мне.

 Шарапов подошёл к Ремизову, и снова с кряхтеньем и стонами повторилась та же операция в обратном порядке.

 — Не могу всё-таки ходить, — сказал Ремизов, улёгшись и отдышавшись. — А характер не позволяет лежать. Несколько раз был ранен, но такого идиотского, с позволения сказать, ранения. .. Честное слово, если бы я того немца-автоматчика поймал, который мне это сделал, то против всех воинских законов просто взял бы его и выпорол. Эдакое свинство. Ну, кому же приказ передать — вам или Филипчуку? Филипчук!

 — Здесь.

 В блиндаж вошёл рослый человек в ватнике, с автоматом.

 — Мне дайте, — сказал Сабуров. — Я сюда шёл, авось, и обратно дойду.

 — Ну, берите. Доложите генералу, что полковник Ремизов сделает всё, чтобы вернуть берег, искупит свою вину сам. И других заставит искупить, — добавил он сердито, кивнув на своих командиров штаба. — Доложите: настроение бодрое, к бою готовы. Про ранение моё сказал бы вам, чтобы не докладывали, но знаю, всё равно не удержитесь. К вам, Филипчук, — сказал Ремизов, обращаясь к ожидавшему командиру, — единственная просьба и приказание: добраться до штаба и вернуться сюда живым и здоровым.

 — Есть, — сказал Филипчук.

 — Ну, вот и всё. Да, вот ещё что. ..

 Но, прервав себя на полуслове, Ремизов зажмурил глаза и стиснул зубы. Так он пролежал несколько секунд, и Сабуров понял, что старик говорит через силу, превозмогая боль.

 — Так вот ещё что, — открыв глаза, прежним тоном сказал Ремизов. — Мне кажется, что сегодня на рассвете и днём возвращаться не надо. Немцы будут ждать контратаки. Сегодня надо удержаться там, где находимся, подготовиться, а завтра ночью, когда они уже будут считать, что мы примирились с положением, надо будет как раз и ударить. Доложите это моё мнение генералу. Готовы, Филипчук?

 — Так точно, готов.

 — Ну, пойдите сюда.

 Филипчук подошёл к его койке. Ремизов крепко стиснул руку сначала ему, потом Сабурову и одновременно окинул их обоих быстрым взглядом своих голубых, окружённых сетью старческих морщинок, глаз. В этом взгляде были и тревога, и молчаливое пожелание доброго пути; и Сабуров почувствовал, что этот шренький свирепый полковник, несмотря на свою сердитую манеру разговаривать, был, наверное, человеком хорошей и весёлой души.

 — Идите, идите, — сказал им вдогонку Ремизов. — Буду ждать с нетерпением.

 Они дошли до обломков дома, около которого Сабурова схватили полчаса назад. Там попрежнему сидел Григорович.

 — Сабуров? — спросил он тихо.

 - Да.