Орлиный услышишь там крик...

Итак, заканчиваются третьи сутки нашей дороги. Уже недалеко останец скалы. По нему ориентировались пилоты вертолета, когда сбрасывали продукты. Почти рядом голубеет пик Победы. Ледник Звездочка скатывается с вершины и вливается в Иныльчек. Но до темноты мы все равно не сможем преодолеть какие-нибудь три-четыре километра.

— Останавливаемся здесь, — решает Николай Васильевич.

Устраиваемся, но вместо ужина занимаемся воспоминаниями.

Сережа Айрапетьянц говорит:

— Хорошо бы сейчас сосисочек с горчицей, с перчиком…

— Или пельменей, поджаренных в масле. И легонького вина.

— Можно яичницу с колбасой, — вмешивается Володя Зябкин.

Но Юра Баранов, наш завхоз, более практичный человек:

— Сахару бы сейчас и хлеба…

И тут Николай Васильевич вдруг принимает решение:

— Кто пойдет за продуктами? Володя?

— Иду, — отвечает Зябкин.

— И я, — поднимается Сережа.

Третьим вызываюсь я. Быстро освобождаем один из рюкзаков, берем реп-шнур.

— А мы пока устроим лагерь, — говорит Николай Васильевич. — Только осторожнее, ради бога! — Кажется, он уже жалеет о том, что так опрометчиво вызвал добровольцев. Ведь неизвестно, найдем ли мы продукты в темноте, как доберемся обратно. Неизвестен в конце концов и тот первый шаг, который сейчас мы сделаем.

Торопливо спускаемся мы по ледяной круче и перебираемся через ручей, шумящий в полынье. Карабкаемся наверх, идем по ледяному мосту шириной сантиметров двадцать. Справа и слева огромные трещины. Вниз смотреть нельзя — может закружиться голова, дрогнут руки от страха. Смотрим только вперед. Лишь бы он нигде не обрывался.

— И какие-то люди в смешном катафалке, — запевает вдруг Володя Зябкин.

Он ползет впереди на четвереньках и триконями проверяет крепость карниза.

Мне хочется сказать ему что-нибудь теплое и значительное в благодарность за эту так вовремя подоспевшую шутку. Но я, разумеется, молчу. Так уж принято: не произносить громких слов.

Небольшое плато, запорошенное снегом. Выскакиваем — откуда и силы взялись, бежим чуть ли не бегом. И вдруг моя нога попадает в трещину. Хорошо, что успел зацепиться другой. Сосульки со звоном летят вниз. Трудно все время помнить, что леднику лет тысяча и дно его покоится на глубине семисот метров.

Теперь идем медленнее, прощупывая ногами каждый шаг.

А день стремительно скатывается в ночь. Сгущаются сумерки, сереет лед, и только вершины отсвечивают багровым огнем. Руки трясутся, дышу открытым ртом, и сердце колотится отчаянно — вот-вот выпрыгнет. Володя садится прямо на снег.

— Закурим.

Курить нельзя. Мы находимся на высоте около пяти тысяч метров. Летчики, например, уже на такой высоте надевают кислородные маски. Но все же мы скручиваем одну папироску и молча курим. У самых ног течет ручей. Он проделал себе желобок и где-то недалеко проваливается вниз, шумит, как Ниагарский водопад. Даже здесь, в верховьях, Иныльчек не сплошная масса льда. Он порист, как губка. Сотни пещер, гротов, трещин, воронок наделала в нем вода, а вьюги прикрыли их сверху предательским снегом.

— С рюкзаками, пожалуй, не дошли бы до скалы, — говорит Володя, рассматривая крутой темно-коричневый останец, примыкающий к вершине.

— Правильно решил Макс, — отвечает Сережа.

За глаза ребята зовут своего начальника Максом. Так и проще, и здорово подходит к его фигуре — низенькой, полной — и к характеру — беспокойному, торопливому, неунывающему.

Я думаю о своих спутниках.

Володе Зябкину двадцать шесть лет. Сероглазый, светлорусый, с курчавой бородкой клином. Володя — москвич, с Беговой. В Москве провел детство, закончил школу. Потом поступил в гидрометеорологический техникум. Сейчас работает старшим техником в снегомерно-гидрологической партии и учится заочно в институте.

До экспедиции он провел несколько лет на высокогорной станции. И то, что на станции мало людей, и жить одиноко, и рядом опасность, сделало его не угрюмым, а, наоборот, общительным и веселым человеком.

Сережа Айрапетьянц закончил Ленинградский университет.

Готовил дипломную работу по ледникам Тянь-Шаня. Мальчишкой пережил блокаду, лишался речи и даже сейчас, когда волнуется, говорит заикаясь. Сережа — друг Юры Баранова: Юра закончил тоже Ленинградский университет, но на год раньше.

Перед экспедицией Сережа получил известие о том, что у него родилась дочь. И наверное, сейчас ему очень хочется быть дома.

Однако нужно идти дальше. Теперь мы растягиваемся цепочкой. Ощупываем каблуками крепость льда.

Справа чернеет скала. В стороне остался пик Победы. А впереди, за широким плато, километрах в семи от нас, высится беловатый от инея скалистый склон вершины Хан-Тенгри. Слева тянется горная гряда, отделившая северный Иныльчек от нашего, южного.

Наконец Володя замечает темнеющие вдали точки. Забыв об осторожности, бежим к этим точкам.

Горные духи, вероятно, оставили нас в покое: решили посмотреть, что мы собираемся делать в их царстве.

Тюки и части от осадкомера разбросаны, как после взрыва. Консервные банки впаялись в лед. Дрова по полешку рассыпались чуть ли не на километр. Летчики ведь сбрасывали груз на большой скорости.

Находим палатку — в нее мы упаковали хлеб, картошку, лук и концентраты. Палатка развернута, но хлеб сохранился. Берем две смерзшиеся булки, несколько банок консервов. В темноте мы не заметили той беды, которую обнаружим завтра днем.

Глубокой ночью добираемся до своих. Ребята уже беспокоятся и жгут факелы, указывая нам дорогу.

ЗЕМЛЯ ПРИ ЛУННОМ СВЕТЕ

Прошел еще один день. Ноги потеряли чувствительность. Потрескались губы. Сквозь бинты на руках просачивается кровь. Голова тяжелая, шапка давит виски. А сердце то сожмется, перехватив дыхание, то отпустит. Должно быть, так чувствуют себя очень старые люди.

Ребята сидят у костра, держат горячие кружки в замерзших ладонях. Я подтягиваю ботинок к себе на колени и начинаю расшнуровывать его. Днем снег таял, и в ботинках хлюпала вода. Сейчас она застыла. Отдираю еле-еле носки. Хорошо, что днем догадался перебинтовать все мозоли.

— А Женя где? — вдруг спохватывается Николай Васильевич.

— Здесь. — отвечаю.

— Чай пей!

— Спасибо.

— У тебя есть теплые носки? — спрашивает Сережа.

— Не надо…

Сережа поднимается с камня, подает шерстяные носки.

Стряхиваю с носков снег, надеваю, прячусь под тент. Одна палатка у нас есть, но на семерых в ней не хватает места. Другую не успели поставить. Николай Васильевич, Володя Зябкин и я спим под тентом.

По брезенту шуршит снег. Шерстяные фуфайки, телогрейка, шапка — на мне. Втроем мы прижимаемся друг к другу все теснее.

Костер гаснет. Ребята засыпают, ворочаются во сне — холодно.

Над вершинами поднимается голубая, прозрачная луна. Сейчас ближе всех к ней мы. И кажется она крупнее. Четко просматриваются лиловые пятна материков, застывшие моря. Горы — это, наверное, Гималаи или Тянь-Шань. А там Африка — континент, похожий на раненое человеческое сердце. Дальше, у самого края диска, — океан. Может, Индийский или Атлантический.

А мы — на Луне, и Земля — над нами, в небе, полном горячих звезд. И наши белые вершины — это пейзаж Луны, где днем от жары дымятся горы, а ночью свирепеют морозы.

Губы трогает улыбка. Чудак-человек! Мало ли что примерещится, когда спишь под открытым небом и знаешь, что вокруг, кроме нас семерых, километров на двести нет ни одного живого человека!

Камни постукивают, да изредка, будто кто бьет колотушкой, прокатывается треск: подает «голос» ледник. К шороху камней я уже привык. И все же меня не покидает ощущение, будто кто-то бродит рядом. Скорее всего барс. Сегодня Володя Зябкин недалеко от лагеря видел свежие следы.

Луна перемещается в небе, катится по самым вершинам. Перемещаются и черные тени скал. А там, где освещено, блестит снег. Он, как дымчатое покрывало, тихо колеблется под вздохами ветра и вспыхивает ярче и ослепительнее. Нет, все-таки мы на Луне, первые лунные жители.

Пожалуйста, не смейтесь! Если уж говорить по правде, наверное, так же будут чувствовать себя космонавты, которые скоро полетят осваивать безмолвную лунную планету.

НЕУДАЧНОЕ ДЕЖУРСТВО

Высота вызывает бессонницу. Я не могу уснуть. Слышу торопливый стук часов, чиркаю спичкой — стрелки примерзли к циферблату. Снова закрываю глаза, считаю секунды. Один бок онемел. Делаю титаническое усилие, чтобы перевернуться вместе с мешком на другой бок. Во рту солоно от крови, лопнули ссохшиеся губы. Болят ссадины на руках. А ногам жарко — мозоли нарывают. Как я надену завтра ботинки?

…Слышу, кто-то стучит по камням, ходит, строгает ножом лучины для растопки. Все-таки наступило утро, и встал дежурный. Сегодня это Володя Царенко.

Володя высок ростом, чуть сутуловат, добродушен. Как и я, он в горах новичок. После педагогического училища работал в школе, учился заочно на географическом факультете, недавно пришел к Максимову. Эта экспедиция — его крещение.

Дежурным я уже был и знаю, что это такое. Вот он вылез из спального мешка, потуже затянул сбившиеся бинты на руках, лязгая зубами от холода, стал натягивать ботинки. В ботинках-колодах бредет дежурный к очагу. А ты лежишь в тепле и встанешь к горящему костру. Ты сегодня блаженствуешь.

Потрескивает огонь. Володя уходит к ручью, долбит наледь и кружкой набирает воду. Потом чистит картошку для супа. Клубни заиндевели, стучат по дну кастрюли.

На сегодня будет суп — вода, картошка и две банки тушенки. Когда дежурил я, то в суп решил добавить сухарей и мороженого луку. Ржаные сухари сделали суп кислым. Ребята есть не стали. Сережа прожевал комочек и горько проронил:

— Ледниковый кулеш.

Юра Баранов нерешительно опускает ложку в кастрюлю:

— Сюда бы еще свечку покрошить, — это был уже приговор.

Ребята выплеснули суп из кастрюли и принялись за чай.

По идее сегодня мне бы надо дежурить вторично, но Юра Баранов назначил Володю…

Рассеивается утренний сумрак. Я вылезаю из мешка и, прыгая но скользким от инея камням, разогреваю на огне ботинки.

— Что рано? — спрашивает Володя.

— Не спится.

Володя улыбаться не может. Губы у него потрескались. С носа облезает кожа. Он похудел за последние дни.

— Что ж ты к Максимову пошел? Оставался бы в школе — спокойнее, — говорю Володе.

— Да ведь не везде хорошо, где покой, — отвечает он.

После экспедиции Володя поедет на высокогорную станцию. Там он пробудет целый год среди гор и безлюдья.

Розовеет Хан-Тенгри. Уже видно солнце. Внизу плывут облака, скрытые тенью. Там, в долине, они первые освещаются лучами. Сейчас же солнце придет сначала к нам, а потом уже опустится до облаков.

Сегодня мы пойдем к Хан-Тенгри устанавливать первый осадкомер. Где-то там, среди снегов, он сброшен летчиками. Николай Васильевич торопится. На этот раз его торопливость понятна. Если задержимся хоть на день, не хватит продуктов. Когда продукты сбрасывали с вертолета, все концентраты, упакованные в бумажные пакеты, рассыпались по полю. И их склевали высокогорные галки… Этого мы и не рассмотрели тогда в потемках.

Второй осадкомер нам нужно установить в районе пика Победы. Вот с ним-то придется повозиться. Все его детали покалечились при ударе об лед, погнулись даже стальные стойки.

ВНИМАНИЕ — ЛАВИНА!

…Растянувшись по тропам, медленно, с большой осторожностью двигалось через Альпы стотысячное карфагенское войско.

Шла весна. По склонам гор текли ручьи. Жидкой кашицей чавкал под ногами снег. Пар поднимался от нагретых камней, и туманы часто скрывали от глаз узкие тропы. Били барабаны, звенело оружие: воины предупреждали об опасности позади идущих товарищей.

Ганнибал, сын Гамилькара Барки, героя 1-й Пунической войны, задумал нанести удар в спину своим давним врагам — римлянам. Он провел войска через ущелья Пиренеев, через неспокойную Галлию и очутился в том месте, откуда римляне меньше всего ожидали нападения. Знаменитый полководец хорошо понимал, что этот поход через снежные, холодные горы очень рискован. Но он знал и другое. В войне с многочисленным противником риск может оказаться единственным залогом успеха.

По ночам воины Ганнибала мерзли от сильных ветров, днем их обжигало беспощадное горное солнце. Но они не роптали. Впереди их ждало золото, хлеб и вино богатой Этрурии, виноградной Цизальпийской Галлии, распутной Калабрии.

Вдруг воины услышали грохот, похожий на грозовой гром. Они подняли головы. Небо было ясным и солнечным, а далеко на вершине большой горы клубился снежный ком. Он рос на глазах, все стремительнее наращивая бег. Через минуту огромный снежный водопад обрушился на головы несчастных. Ганнибал потерял сразу множество воинов.

Эта описанная Ливием лавина стала первой известной в истории военной катастрофой, которая едва не повлияла на весь исход 2-й Пунической войны.

Много солдат погибло от лавин и во время знаменитого альпийского похода Суворова. А в годы первой мировой войны, когда по Альпам проходил итало-австрийский фронт, потери той и другой стороны исчислялись уже десятками тысяч. В «черный четверг» 12 и в пятницу 13 декабря 1916 года только на австрийской стороне фронта снег похоронил более шести тысяч солдат.

Матиас Здарский, один из крупнейших в мире знатоков лавин, организовал спасательные работы, но сам едва не погиб. С кошками на ногах он пошел к месту катастрофы, чтобы ознакомиться с условиями спасательных работ. Вдруг услышал характерный грохот обвала. Он бросился к спасительной скале, но не успел сделать и трех прыжков, как снежная пыль закрыла солнце и на него опустилось черно-белое чудовище.

«Меня потащило в бездну, — писал он. — Мертвые тела, выброшенные лавиной из засыпанного убежища, оказались рядом со мной в снежной массе, катящейся и прыгающей с уступа на уступ. Мне казалось, что я лишен рук и ног, словно мифическая русалка; наконец, я почувствовал сильный удар в поясницу. Снег давил на меня все сильнее и сильнее, рот был забит льдом, глаза, казалось, выходили из орбит, кровь грозила брызнуть из пор. Было такое ощущение, что из меня вытягивают внутренности… Только одно желание испытывал я: скорее отправиться в лучший мир. Но лавина замедлила свой бег, давление продолжало увеличиваться, мои ребра трещали, шею свернуло набок, и я уже подумал: «Все кончено!» Но на мою лавину упала вдруг другая и разбила ее на части. С отчетливым «Черт с тобой!» лавина выплюнула меня…»

У Здарского было восемьдесят переломов костей. Только благодаря огромной силе воли он снова встал на ноги через одиннадцать лет, поклявшись всю жизнь посвятить борьбе с лавинами.

Неспроста в эпоху мрачного средневековья люди приписывали лавины колдовству ведьм. В середине XVII века на известном Аверском процессе над ведьмами со всей серьезностью утверждалось, что снежные обвалы вызываются колдуньями. Когда возникала опасность, жители закапывали в снег освященные яйца, надеясь этими подарками избавиться от лавин. Они служили мессы, складывали поговорки и загадки, например: «Что летает без крыльев, бьет без рук и видит без глаз? — Лавина!»

И по сию пору снежные обвалы причиняют много вреда. Они хоронят людей, скот, уничтожают леса на склонах гор, разрушают поселки, дороги, телеграфные и электрические линии.

В 1908 году в Швейцарии французские инженеры построили горный отель недалеко от деревни Гоппенштейн. Они не знали местных условий и не придали значения предупреждениям жителей о том, что в этом районе часто бывают снежные обвалы. 29 февраля 1908 года лавина уничтожила отель. Двенадцать человек погибли. 14 февраля 1932 года была погребена под снегом деревня Арашенд в Южной Осетии.

Лавины производят на человека необыкновенно сильное впечатление. Срываясь с горных склонов и клубясь, они подобно гигантскому взрыву разносятся многоголосым эхом.

Размеры обвалов бывают от десяти тысяч до полутора-двух миллиардов кубометров. Сравнительно малая лавина (сто тысяч кубометров, то есть объемом в пятьдесят шестиэтажных домов) весит до восьмидесяти тысяч тонн, столько же, сколько две тысячи груженых товарных вагонов. Медленно двинувшись на вершине горы, такая лавина в конце пути достигает скорости курьерского поезда — восемьдесят — девяносто километров в час.

Она разрушает препятствия не только непосредственным ударом, но и гигантской по силе воздушной волной, которая опустошает большую площадь даже тогда, когда сама снежная масса уже остановилась.

Часто лавины возникают от снегопадов. Большое количество рыхлого снега скапливается на крутых склонах, метели переносят сугробы с места на место, на гребнях хребтов повисают козырьки. Постепенно эти снежные карнизы растут. Во время метели или оттепели, когда снег пропитывается влагой и в нем образуются скользкие плоскости, карнизы обрушиваются и вызывают обвал.

Но кроме метели и оттепели лавину может вызвать так называемая перекристаллизация снежной толщи. В снеге почти всегда происходит движение водяного пара. Поднимаясь от более теплой подстилающей поверхности, пар в верхних слоях соприкасается с холодным воздухом, сгущается, вызывает изменение снежных кристаллов. Обычно снежинки сцепляются друг с другом. Но в результате перекристаллизации снег превращается в рассыпчатую массу, и она может прийти в движение даже от крика человека или падения крохотного камня…