Том 4. Стихотворения и поэмы 1941-1963

Славься, великая, многоязыкая, братских советских народов семья. Стой, окруженная, вооруженная древней твердыней седого Кремля! Сила несметная, правда бессмертная Ленинской партии пламенных лет. Здравствуй, любимое, неколебимое знамя, струящее разума свет! Славная дедами, грозная внуками, дружных советских народов семья. Крепни победами, ширься науками, вечно нетленная славы земля!

1945

Раздумья

1955

На страже мира

Как жизни яростна игра! Рассветы, полдни, вечера сменяют завтра – на вчера. То резкий холод, то жара, и вот – зеленая, сыра – грубеет дерева кора. Глядишь – играет детвора в колодце узкого двора, а вот и в школу ей пора. И юность мчится, как стрела, ведь вот же – только что была, а не поймешь, куда ушла. То тень зеленого шатра, то жар осеннего костра, и вот уж – молодость стара! То детский смех, то быстрый бег, то полный мужества успех, то прямо на голову снег. Давай немедленно решать: какой нам подвиг совершать, чтоб вражьей злобе помешать? Следи за далью громовой, за шевелящейся травой, крепи свой подвиг боевой на страже мира, часовой!

1954

Наша профессия

Если бы люди собрали и взвесили, словно громадные капли росы, чистую пользу от нашей профессии, в чашу одну поместив на весы, а на другую бы – все меднорожие статуи графов, князей, королей, – чудом бы чаша взвилась, как порожняя, нашу бы – вниз потянуло, к земле! И оправдалось бы выражение: «лица высокого положения»; и оценили бы подлинно вес нас, повелителей светлых словес! Что это значит – остаться в истории? Слава как мел: губку смочишь и стер ее; но не сотрется из памяти прочь «Страшная месть» и «Майская ночь»! Те, кто бичом и мечами прославились, в реку забвенья купаться отправились; тот же, кто нашей мечтой овладел, в памяти мира не охладел. Кто был в Испании – помните, что ли, – в веке семнадцатом на престоле? Жившего в эти же сроки на свете помнят и любят Сервантеса дети! А почему же ребятам охота помнить про рыцаря, про Дон Кихота? Добр, справедлив он и великодушен – именно этот товарищ нам нужен! Что для поэта времени мера? Были бы строки правдивы и веселы! Помнят же люди слепого Гомера… Польза большая от нашей профессии!

1954

Стихи мира

Ты – в стране молодой советской ты – в семье трудовой большой, с силой-удалью молодецкой, с неподкупно смелой душой, Человек из костей и мяса, ты, чья дышит глубоко грудь, – хорошо тебе, встав, размяться, свежей влагой в лицо плеснуть, Край ковриги посыпать солью, хрустнуть луковицей золотой, кинуть взор вокруг на раздолье, по равнине в синь залитой, Пробежаться лугом и лесом, сбить с репья росу на пути, наслаждаясь собственным весом, колесом по траве пройти, Хорошо при работе ловкой душу вкладывать в ремесло, стену вывести со сноровкой, обтесать топором весло! Миру мир ты несешь повсюду!.. Но, безумием ослеплены, превратить его в горя груду замышляют творцы войны. Так раздуты бюджеты военные по свистку вашингтонских дельцов – непомерно необыкновенные, что от пороха воздух свинцов. Обезвредь душегубов матерых! Голосами всей мирной земли – слесарей, полеводов, шахтеров – запрети войну! Повели, Чтобы бомба не взвывала, чтоб, навеки побеждена, по музеям лишь оставалась панорамным видом война!

1954

Весенний квартал

Спасибо тебе, весна, что ты светла и ясна без всяческих объяснений! Спасибо тебе, весна, что ты чиста и честна, полна надежд и стремлений! Март: весна вступает в азарт, мчаться куда-то хочется; школьники в окна глядят из-за парт – не могут сосредоточиться. Апрель: в воздухе ласка и хмель, сколько слов надо добрых и нежных; в небе гудит самолет, словно шмель, в долах умытый подснежник. Вот так Маяковский шел по весне, по мартам и по апрелям, навстречу солнцу с народом тесней по лужам и по капелям. Зачем я вспомнил сегодня о нем средь шумного майского люда? Затем, что, горевший предмайским огнем, он сам был весеннее чудо! В марте – весна воды, в апреле – весна травы, а май – всем людям на радость: птицы на все лады, в цветах поля и сады, и дела наши крепнут, наладясь. Спасибо тебе, весна, что ты светла и ясна без всяческих разъяснений! Спасибо тебе, страна, что ты сильна и стройна, полна надежд и стремлений!

1954

Метро «Маяковская»

В наших жилах – кровь, а не водица. Мы идем сквозь револьверный лай, чтобы, умирая, воплотиться в пароходы, в строчки и в другие долгие дела. Маяковский, «Товарищу Нетте» Вот оно – одно из долгих дел, дело высшей доблести и чести, выходящее далеко за предел человеческих обычных происшествий. Думаю, что Маяковский сам, доведись дожить ему досюда, – никаким не доверявший чудесам, – это бы признал за чудо! Говорят, что нет ему потомков, нету творчеству его детей… Нынче, дескать, строчку сжав и скомкав, пишут безо всяческих затей. Ну, а эти, выведшие своды, пробивавшиеся через плывуны, укротившие подпочвенные воды, – разве не его повадки дочки и сыны? Разве не для них писал он: «…Город будет!» Разве не о них заботился: «…Кем быть?» Разве не воспетые им люди полчища врага смогли разбить? Крепкий телом, неуклонный волей, не боящийся земных невзгод, бодрый, многошумный, комсомолий, закаленный в доблестях народ! Это – не просто бряцанье слов, не похвала им плоская, – след их годов, плод их трудов – станция «Маяковская». Сменяется ласковый матовый блеск в просторах дуга за дугою… Но те, кто под землю впервые влез, видали ее другою. Дорога для этих была узковата, работа подземная не легка; их не поднимал – опускал эскалатор, как на ладони своей великан. Они прорывались, врезались, вгрызались в земную косную толщь; их плечи скелетов столетий касались, подземный кропил дождь. Солнце светило где-то высоко, цветы колыхались под ветром в лугах, а они пробивались сквозь землю в спецовках, в глиной измазанных сапогах. Когда же встречалась бригада с бригадой и рушился грунт – лишь плечом приналечь, – какою безмерно была богатой радость их встреч! Не так ли под стенами Сталинграда, выиграв в мире неслыханный бой, армия с армией встретиться рады, лица друзей увидав пред собой? Они усилий своих не ослабили: опробован проверочный рейс, и стены обвили подземные кабели ток отдавать на контактный рельс. Они, подземных путей строители, с настойчивостью большевиков, плоды своих дел неоглядных провидели упроченными на веки веков. И станция глубокого заложения, воздвигнутая под Москвой, стала примером вечного движения, пульсирующего день-деньской. Они проводили сквозь толщу темени, сквозь толщу земной стены свою великую машину времени, машину времени своей страны. И стала Москва жить быстрее впятеро, за год пятилетие проходя, под руководством Ленинской партии – мирных советских народов вождя!

1948–1954

Друзьям

Хочу я жизнь понять всерьез: наклон колосьев и берез, хочу почувствовать их вес и что их тянет в синь небес, чтобы строка была верна, как возрождение зерна. Хочу я жизнь понять всерьез: разливы рек, раскаты гроз, биение живых сердец – необъясненный мир чудес, где, словно корпус корабля, безбрежно движется земля. Гляжу на перелеты птиц, на перемены ближних лиц, когда их время жжет резцом, когда невзгоды жмут кольцом… Но в мире нет таких невзгод, чтоб солнца задержать восход. Не только зимних мыслей лед меня остудит и затрет, и, нет, не только чувства зной повелевает в жизни мной, – я вижу каждодневный ход людских усилий и забот. Кружат бесшумные станки, звенят контрольные звонки, и, ставши очередью в строй, шахтеры движутся в забой, под низким небом черных шахт они не замедляют шаг. Пойми их мысль, вступи в их быт, стань их бессмертья следопыт! Чтоб не как облако прошли над ликом мчащейся земли, – чтоб были вбиты их дела медалью в дерево ствола. Безмерен человечий рост, а труд наш – меж столетий мост… Вступить в пролеты! Где слова, чтоб не кружилась голова? Склонись к орнаменту ковров, склонись к доению коров, чтоб каждая твоя строка дала хоть каплю молока! Как из станка выходит ткань, как на алмаз ложится грань, вложи, вложи в созвучья строк бессмертный времени росток! Тогда ничто, и даже смерть, не помешает нам посметь!

1954

Молодежи

Наша юность тем хороша, что как вешняя зорька зардела, что от ленинского шалаша ей открылись пути без предела; наша юность тем хороша, что с костров пионерских сумела резким ветром глубоко дыша, воспитать свою волю и тело; наша юность тем хороша, что мечтой в занебесье взлетела и ничья молодая душа от заботы не очерствела; наша юность тем хороша, что глядит неподкупно и смело, не ища для себя барыша, за великое борется дело; наша юность тем хороша, что страна ее в славу одела, плавя руды, покос вороша, сотней знаний она овладела; все препятствия сокруша, пред грозой и бедой не робела, наша юность тем хороша, что густою стеной камыша песню радости прошумела!

1954

Марш молодости

Вдаль, вдаль отмеривай шажищи, нам печаль не свойственна, дружище! Ты влюблен? Шепни своей подруге: «Труд суров, но – веселы досуги!» Вдаль, вдаль отмеривай шажищи, нам печаль не надобна, дружище! Ты влюблен? Гляди в глаза подруге в Курске, в Брянске, в Туле и в Калуге. Вдаль, вдаль отмеривай шажищи, нам печаль не по нутру, дружище! Не успели вы еще влюбиться? Не беда, не стоит торопиться! Лыжный бег, скольженье на байдарках лучше всех приветов и подарков.

1954

Марк Твен

Я очень люблю Марка Твена. Он одним движеньем руки переносит меня мгновенно на берег величественной реки. И видится мне в серебряной зыби жизнь на Миссисипи… За ширью вод едва-едва виднеется плот… Там рубят дрова. Когда топор поднимается вверх, то искоркой солнца на лезвии сверк, а звук не слыхать: лишь со взмахом новым его с того берега донесло вам. Вот так показать ширину наших рек, чтоб стали они всем сродны навек; вот так измерять глубину наших чувств в разливе народного моря учусь, чтоб, отсверком солнца рассыпясь от Волги до Миссисипи, блистанием мыслей, веселых и добрых, весь мир пересверкивался как гелиограф!.. Но Твена теперь – в военной истерике – не признают в современной Америке: его прибило от мрака и темени к нашему берегу, – к нашему времени!

1949

Украине

Ты знаешь край, где все обильем дышит…

А. К. Толстой Века борьбы то с дикой ордой, то с наглым нахрапом панства грозили тебе – беда за бедой – пропасть, в курган закопаться. Казалось – все города твои выгорят: и Киев, овеянный славой, и Белая Церковь, и Нежин, и Миргород, и древний Чернигов с Полтавой. Казалось – в тяжких томясь цепях, в глухой турецкой неволе, зачахнет казацкая песня в степях и высохнет колос в поле. Зачахнет песня пустынной зари, истлеет истории свиток, и головы сложат свои кобзари, слепые от лютых пыток. Лишь вспомнят люди, как натиск врага ты отражала грудью, как дико кричала в полях пустельга, какое было безлюдье. Как редкий пахарь, ведя волов, следя за угрюмой тучей, с плеча не снимал ружейных стволов и сабли – на всякий случай. Века борьбы за право дышать, за волю твою и правду, – и враг не смог тебе помешать собрать в Переяславе Раду. Но те времена отошли навсегда, и вновь бандуристы сивы поют твои вольные города, твои величавые нивы. Враги тебя сжечь хотели дотла, чтоб всюду чернела ручна, но ты из пепла восстала, светла, и вновь зацвела, Украина. И в том тебе русский народ помог оружьем, хлебом, солью, помог врагов изгнать за порог, цвести твоему раздолью… И вот теперь, через триста лет, народной памяти близкий, привет тебе, к правде нашедший след, сын славы, Богдан Хмельницкий! Привет и поклон тебе, братский народ, кто силе ничьей не покорен, который далече почуял вперед великого времени зори! Сродненные общностью мыслей и дел, одной окрыленные целью, мы общим стремленьям не знаем предел – довольству, обилью, веселью… Дожди животворные землю кропят, подсолнухом солнце зреет, а выси Урала и синих Карпат великая дружба греет. Греми же, великой дружбы салют, как луч, пронизавший призму, и братские чувства знамена совьют на прочном пути к коммунизму!

1954

Концовка

Как заглавные буквы в фолианте древнего города, временам в назидание поднимаются гордо высотные здания. Это – не заокеанские небоскребы, которыми небо закрыто, вместилища долларовой утробы мирового Вор-стрита. Это – новая «Повесть временных лет», повесть доблести и правоты, наш наглядный ответ морю злобы, интриг, клеветы. Это – повесть спокойной героики человечьего нового знания, – коммунизма грядущего стройки скоростные высотные здания. А вокруг них – не только зрители, любопытствующие от скуки, а вершители их, строители, приложившие к делу руки. Ими взвито парящее здание нового университета, – вот он – подлинный Храм Знания, Дворец Света. Здесь не будут наукой кичиться маменькины сынки, – здесь станут учиться те, кто в деле умны и ловки, чьи отцы могут строить дворцы, – наших дел настоящих творцы: столяры, сталевары и плотники, землекопы и электромонтеры, до любого труда смельчаки и охотники с места сдвинуть смогшие горы!.. Смотрят здания тысячью глаз, многоярусными этажами, словно будущее на нас смотрит пристальными глазами.

1953

Наш Октябрь

Наш Октябрь – изумительный праздник, всенародной души торжество: в сотнях обликов разнообразных проявляется сила его!.. Вот он дышит глубоко и жарко на селения и города – и шахтер, и пастух, и доярка вырастают в Героев Труда. Он ученому светит за полночь, он у школьника правит тетрадь, он повсюду приходит на помощь, – как же всю его мощь описать? Как припомнить, что было сначала? Взявши руку большевиков, вся страна его в песнях встречала и в мерцанье солдатских штыков. Это были могучие годы, человечности взвившийся вал, всей земли запевали народы эхом грянувший «Интернационал». От позднее назревших событий, от геройством насыщенных дней не становится он позабытей, а все ярче, звончее, ясней!.. И в сердцах: «…Это есть наш последний…» – от волнения дух захватив, по-иному, сильней и победней, разрастается тот же мотив. В небе тучи осенние реют, иней травы пушит, серебря… Но вовеки не постареет величавый рассвет Октября!

1951–1954

Жарко городу

Жарко городу этим летом, душно городу этим годом. Так набродишься перегретым, что ведешь себя теплоходом! Тротуары будто из воска… Остановишься у киоска. «Без сиропа или с сиропом?» «Без сиропа», – налить торопим. Но в секунду – хоть пей стократно – все выпаривается обратно, губы сохнут, и сердце вянет, начинает мутиться разум. Хорошо теперь в океане быть дельфином иль водолазом! От великой от этой суши усыхают тела и души. Даже ждешь холодного взгляда – хоть какая-нибудь да прохлада! Словно в лавовую влит оправу, словно в выплавке Бессемера, плавит солнце людскую лаву, зной слоист и тяжел без меры. Мне б хотелось стихов прохладой остудить этот зной заклятый: для людей ведь, как и для растений, нужен свет, но нужны ж и тени!

1952

Глядя в небеса

Как лед облака, как лед облака, как битый лед облака, и синь далека, и синь высока, за ними – синь глубока; Летят облака, как битый лед, весенний колотый лед, и синь сквозит, высока, далека, сквозь медленный их полет; Летят облака, летят облака, как в мелких осколках лед, и синь холодна, и синь далека сквозит и холодом льнет; И вот облака превращаются в лен, и лед истончается в лен, и лед и лен уже отдален, и снова синь небосклон!

1949

Зелень, вода, солнце

Деревья растут убежденно и утро, и вечер, и ночь, деревья растут каждоденно – стоишь ли, уходишь ли прочь; Их свежие сильные токи стволов утвержденных ряды доносят до крон до высоких – насосами – струи воды; Чтоб волны ее протекали не только по ложу ручья, а кверху, по вертикалям, воздушную сухость мягча; И, листья с ветвей не роняя, ловя дуновенье прохлад, растут, у корней охраняя потока серебряный клад. Меж зеленью и водою великий союз заключен. Давай же мы будем с тобою: я – зеленью, ты – ключом!

1953

Грозы и ливни

Над лесами ходят грозы, сосны гнутся, проливные с неба слезы ливнем льются. Слон небес трубит свирепо – блещут бивни, целый месяц тмится небо, хлещут ливни. Что с тобой мы делать будем в вихре молний? Сядем, жизнь свою обсудим поспокойней. Что нам грозы, что нам ливни, дождь стеною? Пусть гремит все непрерывней: ты ж – со мною!

1953

Взморье

1

Утренняя песня дрозда, вылетевшего из гнезда; в небе – сверкающая, переливающаяся утренняя звезда… О, если бы всюду, везде думать об этой звезде, помнить об этом дрозде!

2

Над морем наклонилась туча, синя, сурова и сверкуча; но я ее дыханьем сдую, сырую, серую, седую. На сердце навалилась злоба, тупа, угрюма, низколоба; но я ее глухую ношу биеньем сердца с сердца сброшу

3

Мы здесь жили в сообществе ласточек, муравьев и пчел; их, трепещущих, блещущих, пляшущих, я числа не счел… И «павлиньего глаза» пыланье, изумрудных стрекоз слюда пробуждают в нас вновь желанье возвратиться сюда.

1954

Чернобривцы

Ведь есть же такие счастливцы, что ранней осенней порой следят, как горят чернобривцы, склонившись над грядкой сырой! Их жарким дыханьем согрето и пахнет, как в пробке вино, осеннее позднее лето, дождями на нет сведено. Давай же копаться и рыться в подмерзнувших комьях земли, чтоб в будущий год чернобривцы как жар, в холода расцвели!

1954

День не отцвел

Как переменчива погода: то резкий холод, то тепло; то праздник птичьего народа, то песня прячется в дупло… Казалось бы, пора к отлету: уже сентябрь в седой росе, – так нет, не отобьешь охоту к рябин раскинутой красе! Срывает ветер сучья сосен, скрипит о лете тонкий ствол. Тех жалоб звук непереносен! – О чем? Что жаркий день отцвел? Но мы поэтому не станем печалиться прохладным днем, слезой лица не затуманим, а вспыхнем пламенем багряным – рябин пылающим огнем.

1953

Весенняя песнь

Пел торжественно петух, пар курился на задворье, звездный жар почти потух, пел петух весны предзорье. Шли часы такой поры: голоса примолкли раций, столяры за топоры не подумывали браться. Всех сморило по весне… Птицы, звери, ребятишки – все тонули в сладком сне, головы уткнув под мышки. Пел петух зарю не зря мглистым утром до рассвета, и пришла к нему заря ярко-огненного цвета; Вся закутана в туман, словно в призрачной косынке, – от нее весь лес румян, искорки в любой росинке!.. Пел торжественно петух, эхом лес перекликался, ранний мир сиял вокруг – весь в лучах переливался.

1952

Снегири

Тихо-тихо сидят снегири на снегу меж стеблей прошлогодней крапивы; я тебе до конца описать не смогу, как они и бедны и красивы! Тихо-тихо клюют на крапиве зерно, – без кормежки прожить не шутки! – пусть крапивы зерно, хоть не сытно оно, да хоть что-нибудь будет в желудке. Тихо-тихо сидят на снегу снегири – на головках бобровые шапочки; у самца на груди отраженье зари, скромно-серые перья на самочке. Поскакали вприпрыжку один за другой по своей подкрапивенской улице; небо взмыло над ними высокой дугой, снег последний поземкою курится. И такая вокруг снегирей тишина, так они никого не пугаются, и так явен их поиск скупого зерна, что понятно: весна надвигается!

1953

А потом зима…

Долой слова недвижные: «стоять», «сидеть», «лежать»! Идем на базы лыжные – лететь, кружить, бежать! Снега у нас просторные, пространства – без конца, отважные, упорные, горячие сердца. Через леса сосновые, где дух вина хмельней, лыжни проложим новые по свежей целине. Через отроги горные с обрыва – птицей вниз – бесстрашные, проворные, метелью пронеслись! Не нам бояться-ежиться бурана и пурги, пускай от них корежатся угрюмые враги. А мы семьею дружною, кто к холоду привык, сквозь снежную, сквозь вьюжную погоду – напрямик! А мы вперед со славою на приз времен вдали за наше дело правое, за счастье всей земли!

1948

Тёх-Тёшка

1

В зимний вечер из потемок появляется котенок: сверху сер, а снизу бел, очень горд и очень смел. Называется он Тёшка, ясноглаз, и шерсть густа, хоть его мамаша, кошка, совершенно без хвоста.

2

Принесли его в квартиру. Был он робок – дрожь и страх! Путешествовать по миру начал он, уйдя под шкаф. Просидевши там день целый, к ночи вышел оробелый, весь в пыли, глаза круглы, стал обнюхивать углы. Кто б сказал об этой крошке, чем окажется она? Кто б тогда увидел в Тёшке игруна и прыгуна?

3

Непоседа и задира – чашки, миски кверху дном! От его затей квартира прямо ходит ходуном. Все, что двигается, вьется, что качается, дрожит, перепархивает, льется, – Тёшке голову кружит. Маятник часы качают – надо их остановить. Мухи в комнате летают – надо их переловить.

4

На столы с размаху прыгал, не удерживая пыл. Все, что можно двигать, – двигал что сумел свалить, – валил. На боку лежит кастрюля, дребезжит, кружась, стакан, а котенок, словно пуля, через стулья – на диван. Он по-всякому проказил, непоседлив и лукав; он по шубам ловко лазил и выглядывал в рукав. Он таскал зубные щетки, он очки носил в зубах, норовил куснуть подметки, вис на вороте рубах.

5

Лишь с утра он просыпался, выгнув спину, как верблюд, он за дело принимался, за котячий мелкий труд: Потолкать хозяйку в локти, сунуть голову в пакет, поточить о мебель когти, пошуршать среди газет.

6

Наконец поймал он мышь… Что с ней делать? Неизвестно. Он ведь сам еще малыш. Съесть ее? Неинтересно! И, наежив уши, стал думать думу наш красавец, а мышонок убежал, от когтей его спасаясь.

7

Как-то ранним вечерком, лишь зажглись в квартире лампы, смотрим – по полу ползком он вытягивает лапы: То одной вперед шагнет, то другою – и замрет… Видя тени от ушей, он их ловит, как мышей. Он вперед – и тень вперед передвинется немножко; он замрет – и тень замрет… В чем же дело тут, Тёх-Тёшка?

8

Но не думайте, что он глуповат и простодушен, – он достаточно умен и достаточно послушен. Он во всем весьма опрятен, лижет шерсть со всех сторон: на себе малейших пятен выносить не может он. Просто он еще дитя, просто он еще котенок; погодите: год спустя превзойдет котов ученых. Станет сказки говорить, песни станет петь на крыше; сможет столько натворить, что и в книгу не упишешь. Будет знать – ты мне поверь – книги, музыку и пляску… Он мне в уши и теперь намурлыкал эту сказку.

1947

Лад

1961

Зерно слов

От скольких людей я завишу: от тех, кто посеял зерно, от тех, кто чинил мою крышу, кто вставил мне стекла в окно; Кто сшил и скроил мне одежду, кто прочно стачал сапоги, кто в сердце вселил мне надежду, что нас не осилят враги; Кто ввел ко мне в комнату провод, снабдил меня свежей водой, кто молвил мне доброе слово, когда еще был молодой. О, как я от множеств зависим призывов, сигналов, звонков, доставки газеты и писем, рабочих у сотен станков; От слесаря, от монтера, их силы, их речи родной, от лучшего в мире мотора, что движется в клетке грудной. А что я собой представляю? Не сею, не жну, не пашу – по улицам праздно гуляю да разве стихи напишу… Но доброе зреет зерно в них тяжелою красотой – не чертополох, не терновник, не дикий осот густой. Нагреется калорифер, осветится кабинет, и жаром наполнятся рифмы, и звуком становится свет. А ты средь обычного шума большой суеты мировой к стихам присмотрись и подумай, реши: «Это стоит того!»

1960

Самое лучшее