Повести о Бочелене и Корбале Броче. Часть вторая

- Я не изображаю, меня повесили. Ты сам видел. Повесили до смерти. Но я вернулся, может, чтобы досаждать тебе.

- Мне?

- Как думаешь, Шпилгит, сколько на тебе повисло проклятий? Сколько демонов ждут твоей смерти? Сколько уготовано тебе адских миров и ванн с кислотой? Мучения, причиненные смертным, отольются тысячекратно в день у Худовых врат.

- Чушь. Мы продаем вам это дерьмо и уходим наслаждаться. "Ох, как я боюсь последнего дня!" Полное кошачье дерьмо, Якль. Как думал, кто изобрел религию? Сборщики налогов!

- А я думал, религию придумала деспотичная иерархия, одержимая жаждой власти и контроля, дабы оправдать доминирование элиты над порабощенным народом.

- Те же самые люди, Якль.

- Не замечал, чтобы ты властвовал над кем-то из нас.

- Потому что противишься моему авторитету. И в этом виноват лорд Клыгрызуб Когт.

- Феловиль говорит, хозяева того лакея пошли его убивать.

Шпилгит подался вперед. - Неужели? Дай дрова, чтоб тебя. Согреемся. Рассказывай!

Подлянка и Биск Вит трудились на веслах, Червячник же сидел на носу, прищуренными глазами изучая пляж. - Чистильщик, скажу я вам, - хрипло пробурчал он. - Не опасен. А вон их лодка на берегу.

Будет разговор. Будет ответ, даже если Червячнику придется распороть им брюха и вытянуть кишки. И, всего важнее, будет расплата. Он яростно подергал густую бороду, потрогал кончиками пальцев красные круги на щеках. Пришлось снова их срезать (как всегда, неприятная работенка, и от всех сразу не избавишься). Проклятые червяки знали, когда на них нападут, и панически откладывали яйца; вскоре на лице и шее появятся новые круги. Они стали частью жизни, как стрижка волос и стирка подштанников. Раз в месяц, каждый месяц, насколько он себя помнит.

Но вернув похищенную добычу, он сможет купить целителя. Мастера Денала, который заберет деньги и вытравит червяков. Можно будет имя сменить. Деньги могут оплатить все, однажды он снова станет красавцем.

- Почти! - крикнул он через плечо. Чистильщик подтащил большой камень и оставил среди плещущихся волн. Теперь он поспешно вернулся, поджидая их, овчинный плащ развевался по ветру. - Старикан. Раньше был здоровяком, но уже десяток лет не опасен. Хотя глаз с него не сводите. Мы слишком близко, чтоб все пошло наперекосяк.

Они преследовали "Солнечный Локон" с гавани Толля. Тонули в броске веревки от кормы и видели приятелей, Птичу Крап, Дыха Губба и Хека Урса. А те пялились с борта и ничего не делали, только смотрели на тонущих.

"Но мы ведь не утонули? Нет, нас так легко не утопишь. Вместе мы крали сокровища Певунов, Сатер составила план - но нас предали и сейчас мы хотим свою долю и черт меня дери, но мы ее получим".

Он глянул влево, рассматривая остатки "Локона". Не только их компания преследовала обреченное, проклятое судно. Случилась стычка с Певунами, но буря разогнала их; если улыбнутся боги, все Певуны пойдут в черный мир ила и костей, на тысячу саженей вниз. Так или нет, но никто не видел поганых ублюдков с начала бури.

Шлюпка грузно врезалась в песок, заставив их подпрыгнуть.

Подлянка встала, откинув льняные волосы, выгнулась. Поглядела на чистильщика. И фыркнула: - Милая шапка. Хочу такую шапку.

- Позже, - сказал Биск Вит, уже шагавший по колено в воде.

Червячник побрел следом.

Биск шагал к чистильщику, вытягивая двуручный меч.

- Мужчина попятился. - Умоляю! Я ничего не сделал!

- Дело простое, - пояснил Биск. - Такое простое, что ты можешь и уцелеть. Птича Крап, Дых Губб и Хек Урс. Где они?

- А. - Чистильщик указал на тропу, пропадавшую за хижиной среди обрывов берега. - Думаю, уже в селении. Спендругль, что в устье Блеклы, под Гаддовой крепостью. Греются, наверно, в "Королевской Пяте" или где-то на Верхней улице.

Биск вложил меч, обернулся к товарищам. - Мы снова на суше, теперь я снова капрал. Отдаю приказы, понятно?

Червячник оглядел спутников. Биск ростом был не выше клинка, однако сложением походил на скальную обезьяну. И лицом тоже. Эти глазки в глубоких, опухших орбитах напоминали цветом стертые ногти похороненного заживо. Улыбаясь (к счастью, редко), он показывал прочные, острые, ставшие синими от листьев урлита зубы. За жизнь он убил тридцать одного мужика, семь баб и ребенка. Ребенок плюнул ему на башмак, засмеялся и сказал: "Не тронешь! Это закон!"

Биск не по своей охоте пошел на службу... как и все они. Тогда Толль и большая часть Стратема ждали вторжения. Но Багряная Гвардия высадилась, только чтобы убраться назад. Вот тогда Певуны решили заграбастать всю власть, и жизнь пошла невеселая.

Но всё это позади.

- Ладно, сир. - Подлянка пожала плечами с той легкой грацией, с которой готовилась ударить кого-нибудь ножом в спину. Удивительно, как они еще не порезали друг дружку. Но дело ведь понятное. Сначала вернуть добычу, потом пусть блещут клинки. Но не раньше.

- Идем. - Биск ткнул пальцем в чистильщика. - Хороший ответ. Живи.

- Спасибо, люди добрые! Всех вам благ!

Трое бывших стражников из города Толль двинулись по тропе.

Вуффайн Гэгс увидел, что троица миновала хижину, не разграбив ее. И вздохнул. - Могло обернуться куда хуже, это верно. - Оглядел длинную шлюпку в прибое и поспешил схватить носовой линь. Шторм возвращался, как шлюха, обнаружившая деревянный грош, и ему хотелось решить дела и засесть в лачуге, в тепле и неге, пока бушуют фурии. Лодка немалого стоит, а трое глупцов вряд ли вернутся.

Однако позаботиться следовало не только о лодке. Нет, до ночи у него еще много дел.

Тихо насвистывая, он обвязался линем и налег грудью. Шлюпка на дюжину человек - тяжелая бестия, а эта еще и слажена на совесть. В лучшие годы ему не составило бы труда вытянуть ее на пляж. Сейчас же пришлось глубоко зарыться ногами в песок и тащить изо всех сил.

Возраст, словно демон, проник в самые кости, нашептал слабость и хрупкость. Украл мышцы, силу, быстроту разума. Жалкая награда за выживание, если подумать. Вот доказательство, что жизнь - игра для дураков.

Может, был где-то бог, решивший, что жизнь - штука стоящая, и сделавший ее реальной. Дул на искры, пока не остались одни угольки, сел и подумал: "Стоящая штука, верно? Сделаем - ка еще, побольше!" Но ведь искра мужчины или женщины не должна быть лишь искоркой в темноте.

Он шагал, шлюпка за спиной рывок за рывком покидала волны.

Мышцы помнят лучшие, молодые дни, а если кости жалуются - пусть, и если поутру его охватит ломота... ну, он проклянет наступивший день.

Трудясь спиной к морю, Вуффайн не увидел показавшегося на южном горизонте алого как кровь паруса.

- Управление бросает вызовы, - произнес Бочелен, поднося к свечам вино в хрустальном бокале, - и налагает на нас великие труды, кои мало кто из простецов способен уразуметь. Вы согласны, сир?

- Сам так говорил множество раз, - ответил Клыгрызуб, оглядываясь на Грошвода. - Как ты отметил в "Томе Тирании", писец. Видели, Бочелен, как он записывает каждое мое слово? Я составляю книгу, понимаете ли, сочинение из множества частей, и нынче, этой ночью, вы самолично вошли в историю моего возвышения.

- Как остроумно, сир. - Бочелен поднял кубок в тосте.

- Если ваш компаньон соблаговолит заговорить, тоже достигнет бессмертия на пергаменте моих подвигов... Грошвод, отметь! "Пергамент подвигов!" Мой дар - броские фразы, видите ли, и я неуклонно предоставляю их потомкам. "Предоставляю их потомкам!" Запиши, писец!

- Увы, - вздохнул Бочелен, - таланты Корбала Броча из иной области, за столом он славится лишь скромностью и явным расположением к изысканным блюдам. Не так ли, друг мой?

Корбал Броч поднял взгляд над тарелкой. Облизал сальные губы. - Тела, что я оставил снаружи, должны уже были замерзнуть. Как думаешь, Бочелен?

- Думаю, должны.

Корбал хмыкнул и вернулся к еде.

Клыгрызуб махнул рукой и слуга наполнил его бокал. - Всегда удивлялся, - заявил он, - почему простой народ смотрит на труп с ужасом и отвращением. Признаюсь, лично я нахожу в безжизненной позе некую выразительность.

- Необычайное воззрение, да.

- Точно. Плоть в самых своих безыскусных выражениях.

- Превосходя мирское, она сама становится искусством. Стоит лишь верно оценить потенциал...

- Потенциал, верно. - Клыгрызуб нахмурился. - О каком это вы потенциале, Бочелен?

- Ну, возьмем тела, что вы повесили на крепостной стене. Разве они не символичны? Иначе зачем их выставлять? Трупы - лучший символ авторитета, уверяю вас. Доказательство власти над жизнью и смертью, когда любой вызов лишен смысла, а сопротивление становится бесполезным прыжком в яму для сожжения неудачников.

Пока длилась речь, Клыгрызуб махал руками перед лицом писца, так что Грошводу приходилось отстраняться изо всех сил.

- Труп, друг мой, - вещал Бочелен, - есть откровенная истина власти. Никакой маскировки, все покровы сорваны. Да, труп существует при всех формах правления. Он может лежать под мягким бархатом или сидеть в золотой оправе, или висеть на усыпанных алмазами мечах - оставаясь весьма острым, хотя молчаливым, ответом на все нелепые крики о равенстве, столь свойственные нарушителям спокойствия. - Бочелен прервался, чтобы отпить вина. - Труп может быть другом лишь для властителя. Словно сожитель, холодный любовник, костяное знамя, престол из плотской глины. - Он воздел бокал. - Тост за трупы, друзья?

С дальнего конца стола донеслось рыганье Эмансипора. - Да, хозяин, за это стоит выпить. Отлично.

Клыгрызуб замер, едва поднеся бокал к устам, и воззрился на Эмансипора. - Благой Бочелен, вы дозволяете лакею столь грубо прерывать господ?

- Я его разбаловал, сознаюсь. Но должен сказать, что мастер Риз своего рода эксперт. В среде моряков известен как Манси Неудачник за беды, постигавшие его в морских приключениях. Не так ли, мастер Риз?

- Точно так, хозяин. Я и море, мы плохие любовники. Хотелось бы еще этого винца, если позволите.

- Но, - продолжал Бочелен, - вы кажетесь вышедшим за рамки, мастер Риз. Продрогли на холоде?

- Продрог? Да, хозяин, до белых корней грубой моей души, но чего не исцелит добрый глоток? Лорд Клыгрызуб, благодарю вас за эскорт. Сомневаюсь, что иначе сумел бы выжить.

- Проблемы в селении? - заинтересовался Бочелен.

- Кое-какие, хозяин, но я уже не там и все дела.

- Дорогой мастер Риз, - сказал Клыгрызуб, - извиняюсь, если вас некоторым образом негостеприимно встретили в Спендругле.

- Милорд, иных вещей мужчине видеть не следует, а если увидел... ну, словно потерял целые десятилетия будущей жизни. От такого дрожь прохватывает до костей, как в тени самого Худа, и человек бредет как придавленный. Итак, благодарю вас за горячее пламя и полное брюхо, и за это вино.

- Отлично сказано, - кивнул Бочелен.

Клыгрызуб, явно ублаженный, улыбнулся.

Эмансипор расслабился, ибо разговор за той стороной стола снова свернул к тирании и так далее. Против воли вспомнил - содрогнувшись - о виденном в спальне Феловили. Эти рты и губы... они, должно быть, от других людей. Срезаны и пришиты. Но ведь он видел зубы и языки. Нет, что-то тут не так.

Он вытащил трубку и набил ржавым листом. И принялся сквозь клубы дыма изучать писца Грошвода. Скребет и пишет, одна восковая табличка за другой - содержание, должно быть, превращается в пергамент подвигов хозяина. Жизнь, запертая в письменах... это пугает, а жизнь во власти маньяка, наверное, вовсе лишена великих свершений. Ну, Эмансипор рад, что не оказался на месте Грошвода.

Нет, его жизнь явно лучше. Служит маньяку и его столь же безумному компаньону. Хмурый Эмансипор ухватился за ближайший графин. "Вот отчего все не так. Безумцы правят. Кто решил, что это отличная идея? Боги, думаю, но тогда они безумнее всех. Мы живем под жилистой пятой сумасшествия, вот так. Удивляться ли, что пьем и еще хуже?"

За тем концом стола улыбались безумцы. Даже Корбал Броч.

"Думаю, мне хочется убить хоть кого".

- ... необыкновеннейший принцип, - разглагольствовал его хозяин. - Вы непременно вешаете любого странника, сир, посетившего ваши владения?

- По большей части, - отвечал Клыгрызуб. - Но, разумеется, делаю исключения. Вот вы присутствуете у меня как гости.

- Ну, сир, - чуть склонил голову Бочелен, - вы лукавите.

- Извините, что?

Не прекращая улыбаться, Корбал Броч сказал: - Ты отравил пищу.

- Желтый паральт, - кивнул Бочелен. - К счастью, мы с Корбалом давно привыкли именно к этому яду.

Эмансипор поперхнулся вином. Вскочил, хватаясь за голову. - Я отравлен?

- Спокойнее, - сказал Бочелен. - Уже несколько месяцев я добавляю в ваш лист разнообразные яды, мастер Риз. Вы вполне здоровы, насколько свойственно человеку, ежедневно выкуривающему всякую отраву.

Эмансипор плюхнулся на стул. - Ох. Ладно, все хорошо. - Он налег на трубку, сверкая глазами на Клыгрызуба.

Лорд сидел совершенно прямо. Он осторожно опустил бокал. - Уверяю вас, я ничего не ведал. Нужно поговорить с поварами...

- Совершенно верно, - поднялся Бочелен. - Но, надеюсь, прежде мне будет позволено посетить вашу чудесную кухню. Все еще желаю заняться выпечкой, как вы обещали. Уверяю, сыпать яд в дело рук своих не стану и готов буду доказать это при первой возможности, отведав любой кусочек изысканных печений по вашему выбору. - Он потер руки, широко улыбаясь. - Ах, хочу снова стать ребенком!

- Увы. - На лице Клыгрызуба повисли капли пота. - Сожалею, что между нами пролегла трещина недоверия.

- Да ладно, сир. Все забыто, уверяю. Верно, Корбал?

- Что?

- Яд.

- Что яд? Хочу посмотреть на тела. - Он помедлил и понюхал воздух. - Здесь жила ведьма.

Клыгрызуб моргнул. - Да, верно, некое время назад. Звали ее Ведьма Хурл. Как удивительно, Корбал: вы способны унюхать некую эссенцию давних аур.

- Чего?

- Ну, вы ее чуете.

- Кого? Бочелен, на печеньях будет глазурь?

- Конечно, друг мой.

- Хорошо. Люблю глазурь.

Вскоре неуверенный в себе лорд Клыгрызуб уже вел Бочелена на кухню, а Корбал Броч натянул толстый плащ и двинулся к воротам, так же улыбаясь.