Разорванная цепь

Влад Тарханов

Разорванная цепь

(авантюрный роман)

Преамбула

Иногда я задумываюсь, что такое реальность. Мир, который приходит нам в наших ощущениях так же порою реален, как и мир наших фантазий, особенно тех, которые не противоречат так называемым «общественным нормам». Воображая очередную реальность мы отвергаем реальность того мира, в котором живем. Это если рассуждать общими фразами. На самом деле мы живем во множестве миров одновременно. Этот парадокс еще предстоит описать математическими формулами, поэтому я не о нем. История, которая описана тут, основана на реальных фактах. Моих домыслов и фантазий в ней некая, совершенно незначительная доля, которая нужна только лишь для того, чтобы повествование не теряло определенную плавность и имело профессиональный литературный вид. Конечно, фамилии, имена и прочая, прочая, прочая изменены, дабы главные герои истории не смогли себя в этой истории обнаружить.

Вступление

У верблюда два горба, потому что жизнь – борьба

(народная мудрость)

Мы живем во время несбывшихся надежд. Еще каких-то пару лет назад казалось, что все в порядке, все под контролем, что нет предела совершенству. Человечество достигло такого уровня развития, что, казалось, человеку остается почивать на лаврах и наслаждаться миром, который он выстраивал половину прошлого, самого черного столетия из всех возможных.

Но борьба продолжалась. Против человека выступили сразу два непримиримых врага: человеческая алчность и гнев матушки-природы. Люди перестали договариваться. Нет, по-прежнему собирались конференции, велись сложные переговоры, принимались решения и резолюции, которые никто не спешил выполнять. После тяжелой войны, которая имела мировой характер, воевать меньше не стали. Войны стали локальными, но кроме локальных войн продолжалась никому не заметная война секретных организаций и различных элитарных группировок. Раньше воевали правительства. Были масоны. Иллюминаты подкапывались под могущество Рима. Нов начале двадцать первого века все пошло по другому: на арену мировых событий стали выходить многочисленные группы влияния, каждая из которых имела свою программу, свой взгляд на развитие мира, и стремилась к одному – безусловному мировому господству. Это был сложный клубок противоречий, противостояний, многие из которых заканчивались кровью. Противостояние проходило по всему миру: не только в мегаполисах и сверхдержавах, отнюдь. Даже в маленьких странах случались события, оказавшие влияние на развитие мировой истории. И наш рассказ об одном из них.

Эта история началась не в Москве, не в Киеве, тем более не в Вашингтоне. Эта история началась в небольшом провинциальном городке на Украине, городке, в котором жили люди с непомерными, как я сейчас понимаю, амбициями.

Но если бы не было такого города, как Москва, не было бы и всей этой истории – это уже исторический факт.

Вместо предисловия

Эта машина, которая неспешно лавировала по Кольцевой, стремясь выйти на известный только одному водителю маршрут, серый Opel Astra, не относилась к сверхдорогим иномаркам. Это была достаточно престижная машинка в средней (для иномарки) ценовой категории. Но это было только первое мнение, основанное на поверхностном взгляде. При довольно простом внешнем виде внутри Опель был оборудована самыми новейшими достижениями современной науки. Несколько дублирующих систем безопасности, самые современные системы связи, самый удобный салон из всех возможных, но главной «фишкой» этого не самого современного средства передвижения была система бронирования, составленная на основе современных секретных материалов, легких и эффективных одновременно. Эффективность защиты была усилена особым методом наложения и комбинации материалов – еще одному достижению оборонной науки. Вот только никому из видных государственных деятелей эта машина не принадлежала. Человек, который находился в этой машине, принадлежал скорее к альтернативным властным структурам, хотя и числился советником президента по вопросам развития и научно-технического прогресса. Он руководил научно-производственным объединением, который использовал базу нескольких отраслевых НИИ, закрывшихся в период распада СССР вместе с отраслями, которым НИИ принадлежали.

В руках человека находилась черная папка с документами, часть из которых были оригиналами достаточно выцветших рукописей, а так же нескольких чертежей. Человек был доволен, более чем доволен, уловом за последние две недели.

Тут раздался звонок. Звонил один из помощников советника президента, человек, который курировал закупки интеллектуальной собственности в России и считался одним из главных экспертов по перспективным научным разработкам, некто Руслан Аликперов. Человек, получивший образование в Гарварде и в Москве не потерялся.

– Слушаю…

– Последнее предложение клиента. Он хочет не пять, просит десятку.

– Дайте ему. Это будет правильно. Сбросьте, посмотрю, если это его рука, можно дать и десятку. Значения не имеет. Потом надо проследить за клиентом и потрясти его как следует. Если в закромах что-то еще осталось, нам надо забрать все, что он может предложить.

– Понял. Принимайте.

Щелкнула кнопка на факсе. Человек несколько вальяжным движением руки нажал кнопку приема. Тонкая лента выбежала из приемника, щелкнул механизм, лист отвалился и оказался прямиком на коленях принимающего. Тот посмотрел на лист и лицо его мгновенно изменилось. Он мгновение поколебался, потом набрал номер только что звонившего ему человека.

– Когда должна состояться передача?

– Примерно через час. Я туда послал надежного человека. Для подстраховки.

– Хорошо. Держи меня в курсе ситуации. И еще… документ должен у меня оказаться. Обязательно. Это не оговаривается.

Он понимал, что послать своих людей уже не успеет. Слишком далеко от его базы. Времени оставалось в обрез. А объяснять партнеру, почему эта последняя бумага так важна, человек не хотел. Понимал, что тот запросит за нее по полной программе. И так ему все это обойдется недешево. А если еще тот скушает, ЧТО ему прет в руки… Как бы не стал играть сам за себя. Слишком уж куш сладкий. Нет, пусть все идет так, как идет.

Книга первая

Часть первая

Московская западня

Глава первая

Полный отстой

Москва. Станция метро «ВДНХ». 28 марта 2010 года.

Меня зовут Павел Полянский. Сейчас я иду вдоль перрона и нервно оглядываюсь. И у меня на это есть все причины. Я уже третий день в бегах. Почему ВДНХ? Да никакого значения не имеет, где и на какой станции меня найдут. Но если найдут, мне крышка. Извините, что я так нервно разговариваю, вот вклинился в авторский текст, не дожидаясь его комментариев, а что делать? Он бы точно начал описывать станцию, проходящие мимо вагоны, роспись на стенах, ну, хотя бы те граффити, которые не успели стереть станционные смотрители. А я хочу успеть рассказать вам свою историю. Успеть, потому что мне кажется, что хоть кто-то должен ее узнать прежде, чем меня найдут и убьют. Черт меня подери! Я хочу рассказать вам простую историю человеческой жадности и глупости. Нет, не в назидание, а просто так. Чтобы оставить после себя хоть что-то. И пусть этим что-то будет как раз моя история.

Павел закурил, потом посмотрел на табличку, на которой сигарета была перечеркнута красной полосой, с сожалением вздохнул и откинул курительный агрегат подальше. Рассказать как-то связанно не получалось. Он хотел начать рассказ с самого детства, чтобы вместить в него как можно больше, но понимал, что на такой рассказ его времени может и не хватить. А надо бы ухватить суть, рассказать самое важное, то, что будет отличать его историю от миллионов историй людей, которых убивают – ежесекундно в этом слишком перенаселенном людьми мире.

Он уже собирался начать рассказ, как подошел состав. Людей было много. Но давка еще не ощущалась. Все-таки не час пик. Павел подождал, пока все зайдут, и, когда двери вагона уже начали закрываться, рванулся, протиснулся, придержал дверь плечами, заработал еще один синяк, но влез в вагон. Дверь захлопнулась с явным облегчением, а Павел остался смотреть на станцию, которая убегала из-под его взгляда – поезд набирал скорость. Кажется, никто на станции так и не обратил на бросок Павла никакого внимания, никто не бросился за ним, никто не прореагировал на необычный поступок молодого человека. И это было хорошо. Паша не знал, сколько он еще будет петлять так по городу, сбивая с толку преследователей, не знал, сколько он сможет продержаться в этом стремительном и шумном людском потоке, который люди называют Москвой.

Всего третий день. Но оба моих убежища, случайных, но, тем не менее, убежища, уже накрылись. Как они узнали о них? Теперь я не знаю, к кому мне податься. Вокзалы? Уверен, что они перекрыты. А из города, поймав такси или частника? Рискованно. Наверняка, они держат и выезды под контролем. Не просить же таксиста запихнуть себя в багажник? Глупо. Попробую что-то рассказать, пока есть время на рассказы. Все равно занять себя в вагоне больше нечем.

Я родился в маленьком провинциальном городке. Ну вот, обещал не заходить издалека, а все равно, придется, ведь надо хотя бы пару моментов объяснить. Мне с детства хорошо давались два предмета – химия и математика. По математике я был в районе первым, а по химии то первым, то вторым. Ежегодно у меня были две поездки: одна на областную математическую олимпиаду, вторая – на олимпиаду по химии. Однажды я занял на областной олимпиаде второе место по химии и первое – по математике. Я должен был ехать на республику, но накануне заболел – воспаление легких, пролежал в больнице, и ехать куда-то далеко мне врачи запретили. Да я бы и не поехал. Болезнь забрала столько сил, что участвовать в каких-то соревнованиях не было никакого смысла. Больше всех из-за моей болезни переживала бабушка, ей так хотелось, чтобы внук блеснул на очередной олимпиаде и доказал, что Полянские – настоящие интеллигенты. Вообще, в моем роду были, в основном, учителя. Мой прадед был директором гимназии, бабушка – учительницей биологии, дед – учителем математики, вот только мама выбилась из этой династии и пошла в инженеры. И мужа она себе выбрала из инженеров, потому что утверждала, что больших зануд, чем учителя она никогда не знала. Наверное, отец-инженер был еще более занудистым, чем мамины знакомые учителя. Когда мне было три года, они разбежались. Отец уехал куда-то на Север, и больше они никогда не пересекались. Мама тут же вернула себе девичью фамилию, и мне вручила фамилию Полянский, подчеркивая независимость от человека, который даже алиментов платить не хотел. Она так его и называет до сих пор: Неплательщик.

В семье я получил энциклопедическое образование. В прямом смысле этого слова. Детская энциклопедия была мною зачитана до дыр, а в Большой Советской энциклопедии торчало столько закладок, что мама только вздыхала, когда ей надо было посмотреть какую-то справку для очередного кроссворда. Извините, забыл сказать. Мама подрабатывала тем, что составляла кроссворды для республиканских газет. И платили ей за это вполне сносно – зарплата на работе часто была меньше, чем гонорары от кроссвордов. В общем, я много читал, хорошо знал литературу, а научно-популярные издания были зачитаны до дыр. У бабушки была полная подписка на журнал «Квант» – с самого первого номера. Вы знаете, что такое в советские времена было получить подписку на что-то интересное? Нет? Очередь занималась заранее, за сутки вперед. Номерки выписывались на руках. В очередь становились всей семьей. В день подписки (чаще всего это было летом) отчим брал раскладушку и шел с мамой на точку – они втроем проводили ночь в очереди, потому что там главенствовал принцип – ушел на час, очередь пропала, тебя вычеркивали из списка, а твой номер переходил следующему. И даже после этих мучений подписка на Роман-газету или Новый мир в семью не попадала. Тогда в ход шли связи. И какую-то подписку нам оформляли «по блату». Все мое детство прошло в мире дефицита и блата. Блат в маленьком городе, где все друг друга знают – дело особенное: пол-города знакомых, куча родственников, всего две базы – продуктовая и промтоварная, базар, универмаги, продуктовые магазины. А без хороших отношений с мясником лучше за мясом не соваться: ни на базар, ни в магазин. Сколько раз мама сокрушалась, обнаружив в вырезке кусок хорошо законспирированной кости! Зато бабушке никто никогда не давал ничего плохого. Ее все любили. Она была настолько бесконфликтным человеком, что обидеть ее просто не представлялось возможным. Одежду тоже брали по блату. Примерочной была картонная коробка на полу в очередном складе, а что делать, если импорта на всех не хватало? А очереди за сливочным маслом и колбасой? Я это помню, потому что меня прямо из садика тянули в эти очереди. И я стоял, упираясь носом в чье-то пальто, от которого воняло весной и псиной, а вокруг были люди, и разговоры, и грязь, и все это вместе можно было назвать одним словом – детство.

Глава вторая

Я никогда не знакомлюсь в метро

Москва. Метро. Где-то между станциями. ВДНХ – Беляево. 28 марта 2010 года.

Павел продолжал бы рассуждать о детстве, но внезапно натолкнулся на чьи-то глаза. Нет, даже не так: он натолкнулся на серость ее глаз, на тот интерес, который возник на мгновение в ее взгляде и тут же потух. Это не был взгляд преследователя. Он уже мог это отличить. Это было нечто вроде брошенной мимолетно фразы «интересный мужчина», и только. Но его восприятие окружающего мира, и так обостренное до невозможного, сейчас было еще более обостренным. Он учуял этот взгляд, почувствовал интерес к себе, и стал рассматривать человека, такой интерес проявившего. Павлу было тридцать девять лет. Густая копна черных, как вороново крыло, волос, аккуратная бородка, усы-ниточки, лицо обычного интеллигента, сотрудника одного из бесчисленных НИИ, которыми так богата была столица. Его немного полнила мешковатая спортивная одежда неопределенно-серого цвета, которую он взял в дорогу, но так бежать удобнее. В действительности, за последние пару лет он немного былую физическую форму подрастерял, в его теле было лишних шесть-семь кило, но пока они ему не мешали. Даже сейчас, когда надо было передвигаться и мыслить БЫСТРО, Павел не мог пожаловаться на то, что тело его подводит. Все-таки до рокового сорокового рубежа оставалось еще семь с половиной месяцев.

Вот вагон стартовал, медленно «Калужская» уходила из виду. Вот мелькнула последняя колонна из розового байкальского мрамора, темнота на мгновение переключила внимание… Он рассматривал возможную угрозу, ничего подходящего не нашел и остановил свой взгляд на НЕЙ. Остановил всего на мгновение, но тут же задержался… на все семнадцать мгновений этой весны две тысячи десятого года.

Девушка показалась Паше интересной. Высокая, видная, ладная. Она была гибкой, с хорошей фигурой, и короткой стрижкой, модной в этом сезоне. Одета неброско, но со вкусом. Ее тонкие губы то складывались в мимолетную улыбку, то что-то шептали, в такт ее мыслям. Прямой изящный носик, почти идеальный овал лица. Она была чем-то похожа на Изабель Аджани, так, отдаленно, чуть более обрусевший вариант, наверное…Он еще подумал о том, что разрез ее глаз нельзя назвать идеальным, но ей идет необычайно.

Наверное, это глупость. Паша вдруг вспомнил рассказ Кортасара, в котором люди, встретившись в метро, потом искали друг друга, пока не столкнулись снова. Что-то вроде игры на фатум, Судьбу… Интересно, зачем испытывать судьбу столь многократно и столь изощренным способом? Есть куда как интереснее занятия. Павел еще полюбовался изгибами ее фигуры, но представить себе ничего не успел: они подъезжали к очередной станции. Свет мигнул, вагон начал торможение.

Она точно выходит здесь. – Мелькнуло в его голове…

Нет, я подумал, почему бы мне не выйти, все равно выйти где-нибудь надо. Так почему бы не здесь? В рассказе Кортасара те двое, которые повстречали друг друга в метро, не сговариваясь, начали Игру. Игры бывают всякими. Но у всех игр есть одна общая черта: обязательное требование наличия у играющих свободного времени. Знаете, я давным-давно не отвлекаюсь на игры, точнее, игры в общепринятом смысле этого слова, слишком много времени занимают игры разума. Но у меня на такие игры времени не было. Я вообще не знаю, есть ли у меня время. Единственное, я знаю, что мне надо делать какие-то нестандартные ходы. Если за мной идут профессионалы, а за мной идут профессионалы, следовательно, мне надо действовать, как Бог на душу положит.

И что-то внутри кольнуло его «Иди!». И он решил, что это знак, потому что знаки иногда передаются и таким образом. И он вышел из вагона метро, сразу же догнал ее, поравнялся с девушкой, и, когда она подняла на него свои большие, серые с поволокой глаза, заговорил:

– Извините, я не знакомлюсь в метро, но вы меня настолько зацепили…

– Чем же? Кстати, я тоже не знакомлюсь в метр’о.

Она сказала даже не «метро», а что-то среднее между «метро» и «метр’о», легко, точнее, легонько грассируя букву р. Получалось у нее это достаточно мило, иногда р прорывалось, иногда грассировка получалась более выраженной, но очень скоро Паша привык к этому щебету настолько, что перестал эту легкую грассировку замечать.

– Скажите, у вас есть немного времени? А то мне не хотелось бы именно сегодня пройти мимо своей судьбы.

Паша откровенно импровизировал. Наглость, обаяние, изящество, правильно поставленная речь – все работало на него, он импровизировал так же легко и изящно, как импровизирует канатоходец самыми кончиками пальцев, когда идет выполнять самый-самый сложный трюк.

– Интер’есный вы молодой человек. – девушка задумалась.

– Меня зовут Павел, – тут же вставил Паша, сознательно разрывая цепь раздумий. И улыбнулся.

– А меня Людмила. Да. Немного вр’емени у меня есть.

– Тогда есть предложение, пойдем куда-то перекусим, заодно и поговорим в более удобном месте, чем станция метрополитена.

– Вот как?

– Ну да, мы люди не местные, не московские, может, подскажите приезжему гостю более-менее сносное помещение для приема пищи?

– Ладно, только нам пр’идется пр’оехать еще одну станцию, сделать пер’есадку, а там немного пешком. Хор’ошо?

– Согласен…

– Ну и замечательно… Пр’одолжай в том же духе.

Глава третья

Еще несколько слов о себе

Москва. Метро. Где-то между станциями Беляево-Белорусская. 28 марта 2010 года.

Красивая девушка. Одна из самых красивых, которые у меня когда-то были. Не Эйнштейн в юбке. И это тоже замечательно, но до чего же приятно ощущать, что тебя кто-то поддерживает за руку. Но пока мы едем, у меня есть время что-то рассказать о себе, уже не столь отвлекаясь, как раньше.

А потом была школа, поступление в институт. Я получил весьма приличное образование. Сначала родители меня определили в педагогический на физико-математическое отделение. Но я так ненавидел это жуткое учительское занудство, мне всю жизнь казалось, что мужчина-учитель это законченный неудачник. После блестяще сданной сессии в конце третьего курса я совершил шаг, который перевернул всю мою жизнь: забрал документы из института. Я еще не знал, что будет со мною, какой дорогой пойду. Но одно я знал точно – учителем в школе я не буду ни за какие коврижки.

Насколько благородно звучит: УЧИТЕЛЬ.

И сколько за этим словом стоит тупой писанины, гавна, склок, интриг, борьбы самомнений – нет. Я слишком хорошо знаю эти крысиные норы, которые мы называем школами, чтобы идти туда по здравому размышлению!

Тогда я решил, что так будет лучше. Я поступил в химико-технологический. Это поступление, нет, этот поступок сразу же вызвал массу неожиданных проблем. Родители, когда узнали о таком решении, сразу же вспылили. Мы наговорили друг другу много неприятного, по-родственному не стесняясь в выражениях. Все, что я думал о том, как мои родители руководят моим будущим, было выложено из глубины души и легло на стол переговоров тяжелым камнем, настолько тяжелым, что мне стало казаться: разрыв неизбежен. Я понимал, что без помощи родителей институт не закончу. Это было мало реальным. Я понимал, что вообще не смогу остаться в институте: второй проблемой стала армия. Меня могли спокойно из института выпереть на передовую армейской жизни. Поменяв учебные заведения я, каким-то образом, лишился и льгот. Оставалось только одно: попытаться найти компромисс. Как ни странно, но родители первыми проложили дорожку примирения. Я даже не надеялся на это: у отца железный характер, он всегда казался мне самым упрямым и настойчивым человеком в мире. Вот, маму сумел добиться, настоял на своем, а тут не стал даже слова поперек говорить, предоставил маме самой говорить со мной. За весь вечер не проронил ни слова!

Я так хорошо почему-то запомнил: это было конец лета, цвели чернобрывцы, предвещая раннюю осень. Отец стоял у окна и смотрел вдаль, казалось, он хочет увидеть, где тонет его мечта об знаменитой учительской династии. Мама вытирала глаза платочком, она переплакала столько, что хватило бы на пару лет авансом. В конце концов мы договорились. Родители, скрепя сердцем, поддержали мое решение, а я пообещал, что продолжу обучение в педагогическом заочно. Это была моя идея, козырь, который я выложил на стол переговоров в самый последний, критический, момент, когда родители готовы были вновь уйти в бескомпромиссное противостояние. Я так и сделал. После окончания химико-технологического я потратил еще три года на то, чтобы получить диплом учителя, в котором, кстати, не было никакого упоминания о заочности образования.

Проблема с армией решилась сама собой. От треволнений, ссор, родительских истерик, первой большой любви, ослепительной и неразделенной, у меня открылась язва двенадцатиперстной кишки. И вместо свиданий с Сашенькой, которая проявляла ко мне холодный интерес, не забывая одаривать своим вниманием других парней, я очутился в армейском госпитале, где я еще раз пять глотал кишку фиброгастроскопа и дважды проходил рентген, под уверения рентгенологов, закрытых свинцовой броней, в безвредности их исследований. Как бы там ни было, диагноз подтвердили, а мне выписали освобождение от армии. До поры – до времени. Моя условная пригодность полностью меня же и устраивала. Служить я не рвался – это точно. А вот поддерживать тело в более-менее сносной физической форме считал необходимостью. И занятия спортом мне в жизни очень пригодились. Особенно бегом.

Извините, я отвлекся, а у меня совсем мало времени.

Из института меня направили в Винницу, на химзавод. Там как раз открывали новую линию по изготовлению бытовой химии – стиральные порошки, которые всегда были в дефиците. Как химик-технолог, я был там как раз кстати. Там же я учился в педагогическом заочно, но в том же городе, что помогало учиться практически без отрыва от производства. На сессии я использовал свой отпуск – у нас вредное производство и поэтому отпуск больше. Но Винница мне не понравилась.

У каждого из нас есть свои страхи. Знаете какой был у меня? У меня было какое-то предубеждение против всей этой ерунды, которую вы называете этим городом Винница. Потому что мой лучший друг детства служил в ракетных войсках стратегического назначения, и я знал, сколько раз мы были готовы нажать на кнопки. А в Виннице располагался штаб ракетной армии, так что на этот город пару боеголовок было припасено. Пара – как минимум, скорее всего, намного больше.

Да, это было такое время. И я боялся призрака атомной войны больше, чем прихода участкового или вызова в КГБ.

Поэтому при первой же возможности я перевелся в Сумы, на их химкомбинат. Проработал там недолго. Вы слышали что-то об аварии на сумском химкомбинате? Да, про этот факт не говорят до сих пор. Но мне повезло. Я выжил, получил инвалидность. И передо мной стала проблема выбора: что делать дальше? Тут пригодился второй диплом. Я перебрался в Чернигов, у меня там была тетка, стал преподавать химию в Черниговском политехническом. У меня за время работы было несколько рацпредложений (в Виннице), одно изобретение (уже в Сумах), а на кафедре мне предложили сделать научную работу. Так что мне светило из должности лаборанта перебраться в должность преподавателя, а после защиты стать кандидатом, получить, если получиться, доцентство. Жизнь, казалось, полна хороших перспектив.

За этими событиями я как-то даже пропустил, что СССР уже распалась, что мы живем в независимом ни от кого, кроме нашей нищеты, государстве. Я был так увлечен наукой, что совершенно не заметил, что мир изменился. Выборы? Да я на них не ходил. В советские времена за меня голосовали родственники или соседи. Выборы были просто обычным выходным днем, который можно было потратить на что-то очень важное.

А потом эта чехарда. Купоны, инфляция, меня просто все это настолько запутало, запугало, что я растерялся. Впервые я не знал, на что мне жить и чем мне заниматься. Тему мою прикрыли. Зарплата была настолько нищенская, да и платили с задержками. Тогда я начал заниматься репетиторством.

Я продержался почти восемь лет на репетиторстве, написал за это время за деньги три диссертации, которые мои более денежные коллеги благополучно защитили, плюс небольшая зарплата лаборанта, благо, эта работа давала достаточно много времени на халтуры. И однажды я почувствовал, что смертельно устал. Наверное, можно какое-то время работать в таком режиме, но чтобы заработать хоть что-то приходилось работать по десять-двенадцать часов в сутки, семь дней в неделю. И я почти сдох. Снова открылась язва. Врачи залечили бы меня, но я пошел к травнику на местный базар. Он дал мне крестовой травы. Моя язва затянулась, но через какое-то время дала о себе знать снова. И тогда произошла встреча, которая резко изменила всю мою судьбу.

Людмила чуть легонько тронула меня за локоть, что же, нам тут выходить. Продолжу рассказ как-то в другое время. Как только получиться. Интересно, что это за станция? Не узнаю. Ах, нет, вот оно – решение проблемы, это скульптуры белорусских партизан, следовательно и станция, нет, не Партизанская, а Белорусская, классическая архитектура сталинского времени, когда на украшение станций метро не жалели средств и каждая из них была маленьким архитектурным шедевром. Белый свет мрамора с различным орнаментом самых различных геометрических форм и тонких оттенков светлых тонов делал эту станцию достаточно светлой, а свод потолка значительно увеличивал станцию в объеме. Павел понял, что его уверенно ведут к выходу на Тверскую Заставу.

Глава четвертая

И ни о чем наш разговор

Москва. Улица Красина. Кафе. 28 марта 2010 года.

Они вышли из станции метро и сразу же пошли к Тверской-Ямской улице. Эта улица шла к Триумфальной площади, куда Люда и потащила Павла. Вскорости они пошли по Первой Тверской-Ямской, Люда говорила не очень много, давая мужчине выговориться. В основном про то, кто он, чем занимается, откуда в столицу приехал, почему тут оказался.

– Знаешь, меня удивило, что ты не из Москвы. У тебя такой…

– Наглый вид, что меня легко принять за москвича?

– Ну, если не кор’енного, то жителя столицы, несомненно.

– Знаешь, наглый вид помогает избегать проверок документов.

– Всегда?

– Почти всегда.

– А вообще-то люди твоей нар’ужности в столице так откр’овенно себя не ведут.

– В смысле?

– Ну… у тебя южный тип лица, что ли… Такие себя в столице так не ведут…

– Да, у нас бьют по лицу а не по паспорту. Я в курсе. Только ты не права. По документам я стопроцентный хохол. Хохлистее не бывает.

– Это по документам, а по сути?

– А по сути, во мне столько кровей намешано…

– Сколько?

– Много, есть и греческая, и армянская, еврейская, русская, но больше всего украинской.

– Коктейль.

– Да, смесь получилась покрепче коктейля Молотова.

– Ой, остор’ожно, нам вот сюда.

Они повернули на улицу Юлиуса Фучика, Павел вспомнил про репортаж, который с петлей на шее, подумал, что это символично, потому как у них получается прогулка с петлей на шее, прошли мимо посольства Чехии, потом вышли на улицу Красина, которая и была конечной целью девушки. Тут Павел вспомнил, что раньше эту улицу называли Староживодерный переулок, настроения это как-то не прибавляло. Все надежды были на то, что живодерством в этом переулке заниматься перестали. Вечерело… Унылые березки еще не собирались идти в весну, стояли все такие же худенькие, прозрачные, беззащитные, вызывая всем своим видом жалость. И вот они шли в кафе. Это было неплохо. Провести остаток дня в небольшом кафе за приятным знакомством, да еще и разговором – это тоже какой-то выход. Где залечь на ночлег – это уже проблема, но Павел привык решать проблемы по мере их поступления. А пока что с поступлением проблем получился небольшой перебойчик. Так почему бы и нет?

Эта девушка, Люда, в ней что-то определенно есть. Нет, точно что-то есть, впрочем, почему бы и нет? Или это чувство опасности настолько обостряет чувства, что любая женщина кажется прелестной? Павел не мог разобраться в своих чувствах: слишком много произошло в такое короткое время. Он и жив-то остался только благодаря счастливой случайности. И что теперь? Бежать по городу с высунутым языком? Уже было. Дважды. Первый раз он бежал потому что убедился, что его все-таки ищут. Он долго старался не спешить, не сбиваться на бег, но сердце колотилось в груди, колотилось так сильно, что Павел не выдержал и побежал. Он бежал, пока не добежал до остановки маршрутного такси. И только там, усевшись в маршрутное такси, которое подошло и сразу же отъехало, Павел начал немного успокаиваться. Второй раз… второй раз его заметили. Он уходил от погони, пользуясь неразберихой проходных дворов, каким-то чудом уцелевших от лужковских градостроительных планов, почти в самом центре Москвы. Странно, что это место еще никому не приглянулось. А то возводили бы тут новомодный комплекс со всеми самыми современными наворотами. Павел уходил от погони. Один мчался за ним на машине, двое преследовали бегом. Все были вооружены. Павел чувствовал это спинным мозгом, а потому бежал. Да, он просто быстро бегал. Но он точно знал, что эти дворы проходные. Он знал почти каждую подворотню – ведь именно в этом месте он провел полтора года своей московской жизни. И у него было время бегать. И он часто бегал по утрам по окрестностям своего московского пристанища. Его везение было простым: в первый раз он вышел из квартиры ровно за пять минут до того, как за ним пришли, во второй – его преследователи промахнулись и побежали не в ту сторону. Преследователи не собирались его оставлять в живых. Сдаваться не было смысла. И Павел бежал. Он действительно научился неплохо бегать. Тем более тогда, когда бежишь не на разряд, а на право жить.

А сейчас в нем возникло ощущение, что он сейчас просто мог отдохнуть от бега. Бега почти в сутки протяженностью. Бега длинной на всю его жизнь. Потому как прекратиться бег, прекратиться и жизнь. А что сейчас? Сейчас было время перекусить и поправить шнурки на кроссовках.