Минский дневник осени 2020 г.

Борис Пастернак

Минский дневник осени 2020 г.

19 ноября

«Куда только Путин смотрит!» — этот возглас в последние месяцы я слышал не раз. Поскольку самому Владимиру Владимировичу этот вопрос не задашь, решил поинтересоваться мнением «коллективного Путина» о ситуации в Беларуси. В курсе этого мнения, на мой взгляд, должен быть главный редактор журнала «Россия в глобальной политике» Федор Лукьянов. Тем более что он еще и директор по научной работе международного дискуссионного клуба «Валдай», на заседаниях которого Путин регулярно бывает и выступает. Вот мы с Федором Лукьяновым и поговорили.

Как я всегда оговариваюсь в таких случаях, это не интервью для СМИ, а выдержки из беседы давних коллег и товарищей. Для ФБ текст, конечно, великоват, ну так и тема стоит того, чтобы внести в нее хоть некоторую ясность.

— Куда смотрит Путин? Есть сегодня у белорусов основания апеллировать к Путину?

— Наверное, есть. Во-первых, у нас на протяжении многих лет существует не вполне ясно очерченное, но тем не менее устойчивое образование под названием Союзное государство. Спроси широкую общественность, никто точно не скажет, что это такое, но к нему все привыкли. И когда в одной из частей этого Союзного государства возникает кризис, основания обращаться ко второй части Союзного государства имеются. Этим, кстати, активно пользуется президент Белоруссии. После выборов он обратился ко второй части Союзного государства и получил отклик. Но в принципе, почему бы то же самое не сделать и другому участнику белорусской политической и общественной ситуации?

— По-твоему, это что-то может дать?

— Да, поскольку Москве вообще-то важно понимать, что происходит, понимать во всем многообразии. В Белоруссии на протяжении четверти века ситуация была стабильна, поскольку была заморожена наличием несменяемого и вполне эффективно управлявшего всеми процессами политического режима. То, что произошло в этом году, для российского руководства, как мне представляется, было сюрпризом. Конечно, проблемы между Россией и Белоруссией нарастали, и последние года полтора перед выборами переговоры шли весьма сложно. Белоруссия не шла на те предложения, которые сделала Россия насчет экономической интеграции, что создало довольно негативный фон. А уж когда Лукашенко свою избирательную кампанию провел фактически на антироссийских лозунгах, это тем более разочаровало многих в Москве.

— И даже после такого разочарования его продолжили поддерживать?

— Я бы не сказал, что Лукашенко поддерживали. Все ожидали, что выборы пройдут как обычно. Всплеск недовольства, потом его купирование. А дальше придется опять начинать вязкий переговорный процесс. И вдруг случилось иное. Перед Москвой встала дилемма. Всегда антисистемные силы на постсоветском пространстве в поисках своего вдохновения глядят на Запад. И любые протесты автоматически списывались на некое внешнее влияние, как, к примеру, в том же Киеве. Здесь же возникла не вполне обычная конфигурация. Лукашенко как бы монополизировал пророссийскость в Белоруссии. При этом политика, которую он проводил в отношении России, в самой России пророссийской уже довольно давно не считалась. Однако его оппоненты воспринимались и продолжают восприниматься как еще менее приятные для Москвы партнеры. Ситуация не линейная. Раньше все разыгрывалось в рамках «прозападное–антизападное», а сейчас все поплыло.

— Но налицо ведь все равно попытка удержать Белоруссию при себе. Может, лучше бы баба с возу, и ладно?

— Логика «баба с возу» применительно к соседям пробивается, это правда. Не как доминирующий подход, но как возможность. Точнее, «воз» начинает формулировать, какие «бабы» ему жизненно необходимы, а какие не совсем. На протяжении как минимум лет двадцати пяти все пространство вокруг России, при всех огромных переменах, которые произошли, существовало в контурах Советского Союза. Россия как главный наследник СССР воспринимала всю эту огромную территорию как естественную сферу своего влияния и присутствия. Сейчас наступает момент, когда и перед российским руководством, и перед всем мыслящим сообществом возникает вопрос: а каковы на самом деле первоочередные жизненные интересы России на этом большом пространстве? Россия по своей сути, как государственное образование, все равно остается империей. Но империя может быть в фазе экспансии, когда она стремится к расширению. А может и просто держать в поле зрения какую-то территорию, оценивая, насколько ей нужно/выгодно туда вовлекаться именно сейчас.

Мир сейчас (очень мягко говоря) непростой. Сегодня ни России, ни Европе, ни Соединенным Штатам, строго говоря, не до Белоруссии, не до Киргизии, и даже, прости Господи, не до Украины. Своих проблем очень много. А когда происходит системный слом всего миропорядка, периферийные конфликты утрачивают прежнее значение. Настал момент, когда великие мира сего не то чтобы перестали бороться за «лакомые куски», но страсти поубавилось. А вот насколько эти «куски» смогут доказать сами себе свою состоятельность — это большой вопрос. Не все это смогут сделать. А империя-сфинкс сидит и смотрит. В какой-то момент к ней могут обращаться с призывами: ну вот, мы ж здесь, мы ж всегда, мы ж ваши… А она решает сама — наши или не наши.

— И как же сфинкс смотрит на Белоруссию?

— Ну, сфинкс может более-менее спокойно глядеть на падающих с «воза» «баб», которые были приобретениями в те или иные исторические эпохи. И гораздо сложнее глядеть на то, что культурно, исторически, языково, экономически и проч. глубоко интегрировано в общее пространство. Белоруссия этой самой «бабой с возу» совсем не воспринимается. Если вспомнить работу А. Солженицына «Как нам обустроить Россию», там как раз об этом говорилось: отбросить все приобретения и сосредоточиться на триединой славянской нации — Россия, Украина, Белоруссия.

— Триединая славянская нация виделась мечтой всех трех наций. А получилось так, что мечтает о единстве только русская ее часть. Украина отбрыкивается изо всех сил, а сейчас и Белоруссия начнет, того и гляди… И придется России опять их к себе подгребать всеми силами.

— Да, пока получается, но вопрос в том, что будет дальше. Все в динамике пребывает, да такой интенсивной, что даже недавно еще трудно было себе представить. Я не думаю, что можно ожидать триединства. Но и прежний сугубо центробежный тренд уже не столь очевиден, как казалось. У России изрядно инструментов воздействия, которые она не особенно эффективно использовала.

— Это что за инструменты?

— В случае Белоруссии – прежде всего экономические. Мы наблюдали, конечно, что некоторые страны были готовы идти на любой экономический обвал, лишь бы вырваться (я Прибалтику прежде всего имею в виду). Но то была другая эпоха, и им было куда бежать. А сейчас бежать стало некуда. Сейчас Европейский Союз не только никого не примет, а как бы кого-нибудь в обозримой перспективе еще и не отторгнет…

Недавний пример Армении (там совершенно другая ситуация, разумеется) показывает, что страна может в одночасье оказаться в отчаянном положении. То, что там сейчас происходит, помимо травмы от проигранной войны и потери территории, которую они привыкли считать своей, — дисфункция политической системы. Россию теперь упрекают: где же вы были? То говорили «не лезьте», а теперь говорят, «чего же вы не лезете?» Не сравниваю, конечно, но такое не представлялось сколько-нибудь вероятным даже год назад.

— А существует ли среди российских политиков более-менее консолидированная точка зрения на ситуацию в Белоруссии?

— На мой взгляд, нет. Раньше мнение большинства формулировалось как «не отдадим, не позволим». Мнение меньшинства было фрондирующе-либеральным, что, в общем-то, оборотная сторона одного и того же – восприятие ситуации как чёрно-белой борьбы «добра» и «зла» (в меру понимания каждого, что есть что). Сейчас бинарность сломалась. И потому, о чем я выше говорил, и по причине амбивалентного поведения Минска перед выборами. А самое главное: процесс переосмысления приоритетов, задач и инструментов — он охватывает всё. В том числе и целесообразность поддержки властей. Насколько поддерживать? Насколько это перспективно? Можем ли мы доверять? До какой степени? Договороспособна ли белорусская элита? Есть ли она вообще — или это только один человек?

— А оппозиция при этом принимается в расчет? Или в Москве есть опасения, что она ненадежна как партнер? Что с ней каши не сваришь?

— Я бы не назвал это опасением — это просто уверенность. Дело даже не в качестве конкретной оппозиции и конкретных людей, а в том, что так сложилось структурно. Как Советский Союз разваливался под лозунгом «прочь от России», так он и продолжает разлетаться — только в одну сторону. Есть чудовищное американское название: «государства между». Белоруссия — классическое «государство между». Сложилось так, что была Россия как символ отсталости, а Европа — как символ прогресса. К реальности это с самого начала не имело полного отношения, а сейчас и подавно. Но иной парадигмы так и не возникло. И когда сейчас представители белорусской оппозиции говорят, что они вовсе не против России, и что в наших интересах, чтобы Россия осталась с нами, — это звучит логично. Но, что называется, «не верю!» Не было пока такого прецедента. Если власть, которая делала ставку на Россию, меняется, и не путем передачи этой власти преемнику — автоматически страна отваливается в другую сторону или начинает активно пытаться это сделать с последствиями разной степени тяжести.

В Белоруссии теоретически может сложиться ситуация, когда сменится верхний эшелон, а та реальность, прежде всего экономическая, которая прежде сложилась, останется. И более того, связи с Россией начнут укрепляться и развиваться. Теоретически такой вариант существует, но практически… Нет в нем уверенности.

— Мы же составляем единое государство. У нас общая граница с «геополитическим противником», у нас очень похожие и близкие армии. Почему, спрашивает озабоченный белорус, президенты, министры обороны и иностранных дел не могут собраться и обсудить белорусский кризис? Или даже результаты выборов? Или возможную смену власти? Многим кажется, что поступи из Москвы команда, половина белорусских силовиков подчинилась бы ей.

— Это не так. Александр Григорьевич весьма эффективно «зачистил» в своем окружении все российское влияние, что, в общем, объяснимо. В Москве полагают, что как раз силовые структуры союзной Белоруссии твердо стоят на страже интересов президента. И никакие иные воздействия они не воспринимают. Но если брать шире – это иллюзия относительно того, что Москва, мол, настолько могуча, что делает все, что хочет, на своем «заднем дворе». Это не подтверждается эмпирически. Ни раньше, ни тем более теперь. И не надо недооценивать де-факто суверенность Белоруссии.

— Есть ли в белорусском обществе убежденность, что без российской поддержки, без разницы цен на нефть и нефтепродукты, которую всегда использовал Лукашенко, без кредитов и попросту обманов на таможне, этому режиму не выжить? В российском политическом классе такое же представление? Или там действительно считают, что молодец, чарку и шкварку обеспечил — и все нормально?

— Нет, если и было, то давно прошло. В политическом классе России есть несколько даже преувеличенное представление о том, до какой степени мы содержим соседнее государство. Собственно, Лукашенко под этими лозунгами и приходил когда-то к власти: мы сделаем так, что Россия нам будет помогать. Но что нам от этого понимания? Мы закрутим какой-нибудь вентиль, и что — придут к власти люди, готовые к сотрудничеству? В принципе, пробовали уже точечно, не работает. Ну и, конечно, та логика, о которой я говорил выше, – соперничество с Западом, она определяла очень многое. Лукашенко многие в Москве инкриминировали «многовекторность» за наши деньги, но Минск же никогда не делал чего-то откровенно антироссийского, того, что вызывало бы опасения насчёт российской безопасности. Лукашенко от многого уклонялся, много требовал себе, но он не вступал ни в какие антироссийские договоренности, даже по-настоящему не заигрывал на эту тему, в отличие от практически всех участников «Восточного партнёрства». Поэтому, конечно, есть риски, что «сменщик» будет хуже.

Идеи, что Москва могла бы ткнуть в кого-то пальцем и сказать: «вот ты теперь будешь президентом», — это вот точно из области фантастики. Если посмотреть на все постсоветское развитие, не найти примеров, когда Россия приводила бы к власти в соседних странах своего ставленника. Это Запад умеет делать, Россия – нет. Были случаи, когда власть приходила более лояльная и устраивавшая Москву, естественно, и России таких политиков, как могла, приветствовала. Но это всегда был продукт внутреннего развития, а не инспирированная Кремлем операция. Потом это развитие могло поворачиваться иначе. Оно вообще циклическое. Россия вмешивается тогда, когда видит прямую и явную угрозу своим жизненным интересам, но уже так, что это не политическая игра, а прямое и резкое геополитическое действие, как в 2014 году. Причем оно было реакцией как раз на смену режима в Киеве: не было бы майдана, и другого бы не было бы.

— Виктор Бабарико в политических кругах совсем не обсуждался? Его ведь у нас многие называют ставленником Москвы.

— Во-первых, я сомневаюсь, что Бабарико был ставленником России. Во-вторых, я сомневаюсь, что в России вообще была какая-то целостная политика, представление о том, чего мы хотим или не хотим в Белоруссии. У меня ощущение, что к этим выборам в Москве относились весьма отстраненно. Все происшедшее стало сюрпризом, застало врасплох.

Вообще, повторюсь, иллюзия соседних с Россией стран состоит в очень сильном преувеличении российских возможностей. И Украина это показала, и другие страны. В критических ситуациях, когда уже деваться некуда и России приходится действовать, она действует так, что возникает неизбежный отрицательный побочный эффект. Никаких доказательств того, что Россия настолько уж могущественна в отношениях с соседними странами, нет. В случае с Белоруссией мне тоже всегда казалось, что там у нас должно быть «все схвачено». Но то, что мы наблюдаем начиная с лета, показывает, что это не так. Сейчас ею, конечно, занимаются, но рецепта готового нет. Есть те, кто возмущен действиями Лукашенко. Есть те, кто считает, что лучше уж он, чем кто-нибудь другой. Есть, хотя уже немного, фанаты Лукашенко. Есть и промежуточные мнения.

— А общей позиции нет?

— Нет стратегической ясности. Мое личное убеждение, что битва за Украину и Белоруссию, которую мы продолжаем вести, пусть и с меньшей страстью, отвлекает внимание от того, что в ХХI веке будет намного важнее — как будет обустраиваться Азия, как изменит мир китайско-американская конфронтация, как развить азиатскую часть России. Это десятикратно важнее, чем вся возня, которая идет вдоль наших западных границ. Хотя исторически мы привыкли к тому, что это самое главное. И вряд ли Россия махнет рукой и повернет свой лик сфинкса на Азию. Будем бороться, но с меньшей страстью, с большим подсчетом издержек и выгод. И очень сильно это будет зависеть от поведения противоположной стороны, конечно. Сейчас в Евросоюзе есть две-три страны, которые ситуацию в Белоруссии принимают близко к сердцу, но как раз эти страны ведущей роли в Евросоюзе не играют. А тем странам, которые играют, сейчас настолько не до того…

— Шансов на то, что придет Путин и наведет порядок, ты не видишь.

— Нет. Если уж совсем обобщать: Россия, как и всякая классическая империя, никогда ничьих проблем не решает. Она решает свои. А чьи-то – только тогда, когда это совпадает с ее непосредственным интересом. Сейчас идет формулирование этих интересов в новых условиях. Пока сочли, что целесообразно сохранение Александра Григорьевича Лукашенко президентом, Путин этому четко и ясно содействовал. На сей момент принята точка зрения, что статус-кво лучше возможных альтернатив – на ближайший период.

— А на последующий?

— А на последующий в современном мире планировать довольно бессмысленно. Как сейчас говорят, гвоздями ничего не прибито. Но можно одно сказать: Россия своих давних партнеров «не сдает», как это легко делают, например, ведущие западные демократии (привет шаху Ирана от Джимми Картера, Хосни Мубараку и Муаммару Каддафи от Барака Обамы и Николя Саркози). Но что возможно – это помочь партнеру сделать правильный выбор с точки зрения перспектив его безопасности. Евгений Примаков, например, отправленный Путиным в Багдад незадолго до войны 2003 года, настоятельно рекомендовал Саддаму Хусейну задуматься о своем будущем и, возможно, пойти на уступки под гарантии безопасности. Тот не послушался. А зря. Я, Боже упаси, параллелей не провожу, просто пример того, что в России умеют адекватно оценивать уровень рисков. Правда, практика показывает, что на Ближнем Востоке это у нас лучше получается, чем в непосредственном соседстве.

15 ноября

Несколько кадров, которые, возможно, и послужили причиной моего задержания ОМОНом у станции метро «Пушкинская».

Я вышел из подземного перехода и сразу же подошел к стихийному мемориалу Александру Тарайковскому, который на этом месте погиб 10 августа. Эти цветы и лампады «неравнодушные граждане» (так теперь именуют минских титушек) регулярно разбрасывают и растаптывают. Но сегодня цветы лежали. Вот они на снимке. Но остановился возле них не я один, а еще и два милицейских микроавтобуса, которые у нас ласково именуют бусиками. И вокруг них сразу же начались потасовки — омоновцы начали выхватывать стоящих возле мемориала людей и заталкивать их в автобусы.

Сзади ко мне подскочил один из бойцов, толкнул меня на землю, потом они вдвоем с другим омоновцем закинули меня в бусик. Сверху на меня положили еще троих. Надо сказать, что люди, окружившие автобус, пытались нас вызволить, они даже, как потом выяснилось, повредили дверь. Но так с этой незакрытой дверью мы довольно стремительно отчалили.

Меня не били. Но тем, кто лежал сверху, досталось и кулаками, и дубинками. За что конкретно меня задержали, быстро выяснилось по дороге. Один из омоновцев, молодой совсем пацан, сидя на переднем сиденье, показывал на меня дубинкой и кричал: «Вот этот дед! Подошел и пнул бусик! Там вмятина!» Ну, что тут сказать… Автобус я не пинал. Не он виноват. И в диалог вступать мне было как-то не слишком комфортно. Очень тихо попросил мужика, который лежал на мне, слегка подвинуть ногу – он придавил мне колено. Сразу же поднялся ор: «Молчать! Голову на пол!» Ну, и разные еще слова.

Нас повозили по городу, но нигде нас не хотели принимать, что ли… На какой-то из стоянок один омоновец вытащил из-под сиденья бело-красно-белый флаг и начал вытирать им берцы, потом швырнул его под ноги, на ступеньку, комментируя при этом свои действия. Вообще вели они себя как-то слишком демонстративно: постоянно кричали, размахивали дубинками, обещали, что будем мы гнить в тюрьме до конца дней. И даже проводили политинформацию: «Интернета начитались! Бараны! Куда лезете! Хрен вам!» Все время казалось, что они себя подзаводят для бодрости и храбрости.

Наконец нас подвезли к какому-то РУВД (потом выяснилось, что к Фрунзенскому) и передали милиции. Там нас развели уже по разным кабинетам, и больше со своими соседями по бусику я не встречался. Хочется надеяться, что с ними все более-менее благополучно. А я пошел из кабинета в кабинет, с этажа на этаж, исполняя всякие милицейские процедуры.

Самая неприятная для меня новость состояла в том, что «шьют» мне на основании показаний омоновцев уголовную статью – повреждение милицейского транспортного средства. Четыре или пять раз я давал показания – и устно, и под видеозапись, у меня изъяли все личные вещи и долго, очень тщательно составляли их опись. Сложили все в мешок. Вообще, к милиции у меня нет никаких претензий, все, кто со мной общался, вели себя вполне корректно и следовали законным процедурам. Вызвали адвоката, дали с ним поговорить. Ну, задавали иногда смешные вопросы. А что делает издательство? Что, одни книги пишут, а другие их печатают? А почему у вас с собой так много денег? Что, такая большая пенсия? Ах, за два месяца! А почему получаете в Минске, а не в Москве? Я даже рассказал, что у нас Союзное государство, в котором отсутствует двойное налогообложение.

Но дело мое тем временем двигалось. Наконец следователь объявил мне, что он задерживает меня на 72 часа до предъявления обвинения. Милиционер, который водил меня по кабинетам, пояснил, что содержать меня будут на Окрестина. Дальше я начал подписывать разные протоколы, в каждый, естественно, добавляя, что автобус я не бил, обвинение ошибочно.

В какой-то момент выяснилось, что не хватает еще двух адвокатов, кинулись им куда-то звонить. Но тут вернулся в кабинет мой хмурый следователь и все остановил: «Подождите звонить. Одно обвинение не подтверждается». Это было мое обвинение. Следователь сказал: «Вы свободны. Только сейчас вас допросят как свидетеля этого происшествия». На что мой адвокат тут же сказал: «Вы имеете полное право не давать показаний». Этим право я с удовольствием и воспользовался.

Почему обвинение не подтвердилось, я не знаю. То ли посмотрели мои снимки, смартфон ведь у меня сразу же изъяли. Там видно, что я стоял от этого бусика достаточно далеко. То ли посмотрели милицейскую видеозапись – там ходил человек с камерой. То ли просто пожалели (или не захотели связываться) по причине почтенного возраста. Но есть у меня еще тайная надежда, что тот омоновец, который тыкал в мою сторону дубинкой, отказался от ложных показаний. Вдруг совесть заела, а?

13 ноября

Я не знаю, как будут складываться теперь дела в Минске — после убийства Романа Бондаренко на «Площади Перемен». После зачистки в квартале «Каскад», взломов квартир и обысков у гражданских активистов. После ареста тысячи человек за один день 8 ноября. Понятно, что ставка сделана на жестокость и полное игнорирование закона. Допускаю, что протест может внешне затихнуть. Хотя совершенно в этом не уверен — может даже внешне рвануть сильнее, чем прежде. Вот в чем совершенно убежден, так это в том, что ненависти к режиму и готовности противостоять ему любым способом станет больше. А уж в каких формах эта готовность себя проявит, люди будут сами решать. И, уверен, неплохо придумают. Вовсе не обязательно это будет агрессия, не каждому она свойственна, в конце концов.

26 октября

Случайно встретил Александра Козулина во дворе его дома. Вид у него был встревоженный, говорил по мобильнику с дочерью.

— Что-то случилось?

— Ты понимаешь, внука замели. Сейчас он на Окрестина. Не знаем, был ли уже суд. Штраф дадут или на сутки. Списки еще не вывесили. Ждем.

— Ну, пока ждем, давай поговорим.

Кому-то нужно напомнить, а кому-то и рассказать впервые. Александр Владиславович Козулин, в прошлом ректор Белорусского университета, был кандидатом в президенты Республики Беларусь на выборах 2006 года. По официальным данным, набрал меньше трех процентов голосов. С результатами выборов не согласился, призвал избирателей к протесту против фальсификаций. Был арестован и осужден на 5,5 лет «за хулиганство и организацию массовых беспорядков».

20 октября 2006 объявил в тюрьме голодовку, требуя рассмотрения ситуации в Белоруссии в Совете Безопасности ООН. 13 декабря 2006 года представитель США поднял в Совбезе вопрос «нарушении прав человека» в Белоруссии. В тот же день Сенат США поддержал законопроект, в котором призвал президента США ввести дополнительные санкции против Белоруссии.

— Ты сам прошел через тюрьму. Она тебя сильно изменила?

— Колоссальные изменения. Я почувствовал связь можно сказать – со Всевышним, можно – с мирозданием. Особенно в последние недели голодовки… Я уже был и здесь, и там. Мало кто это понимает.

— Обретение такого опыта стоит того, чтобы расплатиться за него жизнью?

— Я же голодал не ради обретения опыта. Задача была в том, чтобы ситуация в Беларуси стала известна всему миру. Про Беларусь просто не знали, ее не замечали. Нужно было, чтобы заметили. И поняли, что это страна, которая бьется за само понятие человеческого существования.

— Но ты отдавал себе отчет, что Россия не допустит рассмотрения этого вопроса в ООН?

— Вопрос был вынесен. Его поддержали Великобритания и Франция. Китай воздержался. Но представитель России Виталий Чуркин его заблокировал.

— И при всем при этом ты считаешь, что твой тюремный протест дал результат?

— Вопрос перед собой я тогда поставил так: либо я нужен еще, чтобы коптить это небо, либо нет. Если я на что-то еще пригожусь в этой жизни, значит случится чудо. И оно случилось, шанс был мне дан.

— Есть соблазн принять участие в сегодняшней политике? Под запись.

— Вопрос провокационный, про соблазн и все такое прочее говорить не буду.

— Но в протестных акциях участие принимаешь?

— Конечно. Я хочу быть с людьми, с народом. Чувствовать ритм жизни.

— Узнаю́т на маршах?

— Узнаю́т.

— Спасибо говорят?

— Говорят. Руку жмут.

— Упреков не было?

— Ни разу. Все понимают, что даже если что-то тогда не удалось, то потому, что мы же лбами стенку пробивали. Лбы расшибли, это да. Но стеночку-то мы слегка расшатали. Как ни крути, но в 2006 году на три недели господин президент был вынужден отложить инаугурацию. И сейчас все прошлое ему аукается.

— Могу я рассказать про предложения, которые тебе делались, пока ты сидел в тюрьме?

— Да, конечно. Были предложения покинуть страну на хороших условиях. Посол Германии посетил меня и сообщил, что есть согласованное предложение канцлера Меркель и белорусских властей покинуть страну и переехать в Германию. Я отказался. Жене и детям объяснил свои мотивы, они меня поняли.

— Не пожалел?

— Ни разу. Никогда.

— Чем занимается внук?

— Студент второго курса факультета прикладной математики БГУ.

— Тот самый айтишник, которыми так славна Беларусь?

— Да.

— Свалить не собирается?

— Нет.

— Интересно, как сегодняшнее приключение на него повлияет. Сейчас, я смотрю, выходят из Жодино и с Окрестина такие боевые ребята…

— Я думаю, власти сделали великое дело. Уже тысяч пятнадцать отсидело? Вот. Выросли люди, не сломленные духом. Это же самое главное.

— Все ли вышли не сломленными?

— Может, кто-то и сломался. Но я ведь не только о тех, кто прошел через аресты и избиения. На улицы выходят сотни тысяч людей, которые сознают, что могут попасть под дубинки, под репрессии. И это их не останавливает.

— Где взяли внука?

— Мы не знаем. Пошел на марш. Потом позвонил друг и сказал, что Влада замели.