— Те штуки, в которых живут здесь люди, — ответил человек.
— А. Это? Корабли? Ты называешь их кораблями… — старик усмехнулся, схватился рукою за полу своего халата из лошадиной шкуры и ткнул пальцем в место на ней. Человек увидел, что там рисунки, примитивные, словно наскальные. — Мир когда–то был больше, странник. Особенно здесь, на этой земле.
Человек молчал, давая старику продолжать. Тот же, довольный этим, рассказывал дальше.
— Здесь жили люди обычные… такие как я.
В свете костра старик поднял лицо от полы халата, и оно словно бы появилось: очень морщинистое, с тонкими губами, узкими глазами и кожей, отличной от того оттенка, который был у его собеседника.
— Хорошие люди. Они любили лошадей, потому что по миру надо бежать и мир надо сотрясать. Эти люди водили стада и иногда воевали… хорошие люди, ведь даже такие иногда воюют. То, что ты видел, то, что ты назвал «кораблями» — это такие же лошади. Только водные. Они когда–то были здесь и ходили по морю. Я же уже говорил, что здесь раньше было море?
— Говорил.
— Они ходили прямо по морю. Но потом люди выпили всю воду отсюда.
— Ты же сказал, что они стали брать воду из двух рек и взяли её слишком много?
— Вот–вот. Они её выпили. Людей стало очень много, они приходили сюда, становились на колени и пили–пили–пили… Вот море и опустело. Лошади умерли, люди, съев их мясо, стали жить в этих оставшихся скелетах. Они окаменели, понимаешь? Стали твёрдыми, похожими на дома. В них вполне можно жить.
И они замолчали, продолжая жевать мясо. Старик, наевшись до разбухшего живота, откинулся и рыгнул. Человек тоже ел до тех пор, пока не понял, что больше в себя не впихнет, как раз в этот момент мясо и кончилось.
Старик вздохнул и внезапно заговорил:
— Хорошая была земля… Жалко, что она умерла.
— Наверное, жалко.
— Это ещё не самое плохое место, уж поверь мне! Тут где–то, в десяти днях пути бегом… ну… там тоже мёртвая земля. Раньше на ней росли огромные грибы. А теперь там совсем жить нельзя.
Человек промолчал, покачав головой.
Старик тоже замолк, но ненадолго. Видимо, он не наговорился.
— Так откуда ты?
— Мимо иду, сказал же.
— Я спросил ОТКУДА! — старик усмехнулся. — Хотя, чего я кричу? Я слабый. Ты, если разозлишься, легко меня побьёшь. Ведь побьёшь?
— Да зачем мне тебя бить?
— Все били. Я когда молодой был — сильный был. А потом… — старик развёл руки в стороны и свёл ладони близко–близко друг к другу. — А потом слабый стал. И все начали бить меня. Я ещё и из–за этого уйти хотел.
Человек покачал головой, потому что не знал, как тут можно ответить. Старик кивнул, понимая, что человек хочет что–то сказать, но не знает, как это выразить, а потом откинулся назад, перевернулся на бок и сразу же уснул. Человек посмотрел на него: лежащего в старом халате из лошадиной шкуры, старого и слабого, идущего по дну высохшего моря, где стоят корабли, в некоторых из которых ещё есть люди, не хотящие ни выходить, ни пускать к себе кого–нибудь. Человек понял, что старик один, и так и останется один. Он коснулся халата старика пальцами, словно оставив памятку о себе, и ушёл.
В голове человека поселилась твёрдая уверенность в том, что так и должно быть, поэтому он встал, отряхнулся от соли с гнилой землёй пополам, и вернулся на рельсы.
Он двинулся вперёд, и…
— …где это я?
Человек шёл теперь гораздо медленнее. Путь пролегал через небольшую лощину, расщелину даже, почти по колено в воде, но рельсы всё равно были видны даже небрежно кинутому взгляду. Дома, стоящие над расщелиной, по обе её стороны, человеку ни о чём не напоминали: слишком незнакомая архитектура, слишком непонятная местность.
Человек сошёл с рельс, чтобы рассмотреть её получше, и удивился, как устал, потому что сделал, казалось бы, всего пару шагов, но впору ложиться и спять прямо тут. Может быть, ещё не прошла прошлая усталость? На это трудно было ответить. Человек шёл вперёд.
Воздух был непривычно влажный, тяжёлый, попахивающий болотом. В домах, стоявших выше, не чувствовалось совершенно никакого присутствия, и защиты никакой, подобной той, что была в домах в деревне человека, тоже ощутить не получалось.
— Может, потому что это чужие дома? Хм… чужие дома. Может, я не чувствую чужие дома? Хотя нет, чувствовал же их в посёлке… может это наоборот — ничьи дома? Похоже, что так. Зайти, что ли?
Но нет, он не стал. Дома не вызывали никаких чувств — вот в этом–то и была проблема, что они ничего не вызывали. Слишком пустое место всегда вызывает подозрение.
Поэтому человек шёл, просто шёл по колено в воде, чувствуя рельсы под ногами.
И снова не садилось солнце.
И снова никуда не бежали облака, небо оставалось недвижимым.
Человек уже начал догадываться, почему, и поэтому он совершенно не удивился, когда услышал из окна одного дома:
— Эй, ты! Ты живой!
— Конечно я живой! — закричал он в ответ
— Ну так давай, лезь сюда! Вечереет уже, куда ты на ночь глядя пойдёшь? — голос был женский.
Человек улыбнулся и сошёл с рельсов. Осмотрелся вокруг, увидел узкие ступеньки, врезанные в крутой склон: очевидно, кто–то живший здесь раньше озаботился этим, чтобы спускаться к реке. Поднявшись наверх, человек снова повертел головой туда и сюда.
— Чего смотришь, вот она я, ты!
Домик, в дверях которого стояла женщина, смотрелся совсем маленьким на фоне остальных: одноэтажный, краска на его досках облупилась, заборчик его был низкий и тоже видавший лучшие времена. Приближаясь к дому, человек всё лучше и лучше видел женщину сквозь стремительно сгущающиеся сумерки. Пожилая, в цветастом платье, чёрная. Не измождённая, но худая. Груди её почти не проглядывались через ткань. Пара чёрных, жёстких волосинок выбилась из — под платка.
Человек прошёл через калитку и подошёл к крыльцу.
— Красиво у вас тут.
— Да. Местечко отличное, чужак, хотя живу я тут совсем немного — всю жизнь, но уже успела это понять! — женщина хлопнула себя по бокам и хохотнула. — Болота, сосны и орхидеи… Откуда ты идёшь? — она покачала головой и тут же сказала дальше, сама себе, не человеку. — Хотя, какая, чёрт возьми, разница… Откуда–то издалека. Видел бы ты себя! Тебя же плевком переломить можно!
Человек неуверенно улыбнулся.
— Заходи в дом. Выспишься, поешь, а дальше будем решать что с тобой делать.
И спорить с ней не хотелось.
Она прошла внутрь, скрывшись в темноте помещения. Человек тоже прошёл за ней и не успел нагнуться, задев головой висящий прямо над дверью пышный лисий хвост. Как раз в этот момент и наступила ночь. Спустя пару часов человек, лежащий в тёплой постели, обтеревшийся перед этим водой, заснул. Фиолетовая луна мягко светила на него через окно.
Рано утром человека разбудила женщина.
— Вставай и иди на задний двор, сполоснись хорошенько, ты же толком не отмылся вчера. А потом завтракать.
Действительно, запах по дому распространялся незнакомый, но аппетитный.
Человек вышел из дому прямо в трусах, а потом, увидев, что женщина из дома не выходит, снял и их. Покачал головой.
Тело раньше у него было слабым телом обычного мужчины его возраста, несмотря на работу в огороде и по дому. Живот, бока, бёдра — лишний жир, общая одутловатость, человек свыкся с этим, научился с этим жить. Теперь же он увидел, как отощал. Раньше он был полон, но не более того. Теперь же — нездорово худ.
Он зашёл в дом взбодрённый холодным обливанием, но понурый.
— Что такое? — женщина суетилась над кастрюлей, в которой что–то булькало
— Очень тяжело идти, куда я иду.
— Куда?
— В город, — человек сел за небольшой круглый столик. — Достать еды. Думал, что смогу дойти быстро, но всё оказалось… я вообще–то сюда пришёл из одной пустыни. Человек, которого я там встретил, сказал, что это дно высохшего моря.
— Как интересно! А что он ещё рассказал?
— Да в основном о себе, — человек задумался, вспоминая. — Про то, какой он был когда–то сильный, а потом постарел и стал слабый, что собрался куда–то идти, но его лошадь умерла…
— Поздно куда–то идти, если ты стар, — рассудительно сказала женщина, помешивая ложкой в кастрюле. — Идти надо когда ты молод. В том и суть молодости. Вот ты куда–то идёшь, и это правильно. Дорога тебя уже меняет.
Человек усмехнулся.
— Не сказал бы, что я молод.
— Тебе просто кажется. Готово. Давай есть.
Она достала тарелки из шкафчика и разлила по ним суп. Расставила тарелки, дала человеку ложку.
— Вкусно. А что это?
— Суп из требухи, ел такой когда–нибудь?
Человек покачал головой в отрицании.
— Ты ешь–ешь. Глянь на себя, худющий какой.
— Раньше я таким не был. До похода, в смысле. Не знаю, чего это со мной не так… — человек подумал, съел ещё пару ложек, его пауза неприлично затянулась. — А может быть, я слишком стар, чтобы куда–то идти?
— Я же уже сказала тебе, что ты не стар.
— Я так не считаю, — покачав головой, человек отодвинул пустую тарелку, показав жестом, что больше не хочет. — Никогда об этом раньше не думал, но в последнее время мне больше и больше кажется, что… хотя, что это я такое говорю? Я же вышел из дому только вчера!
— Уверен в этом?
— Нет… Может и не вчера. Столько времени прошло… и всё это время… вот всё оно, на всём его протяжении мне кажется, что я зря сделал то, что сделал.
Женщина молчала, хлопоча у плиты: она заваривала чай.
— Я пошёл в город, а где он, этот город? Я пошёл за едой, а где она, эта еда? Я ушёл из дому и потерял всю свою уверенность. Я знаю только то, что ничего не знаю и ничего не понимаю.
По кухне расплылся запах заваренного чая. Густой, горячий, нежный.
— Да, дома принимать решения легче, — сказала женщина. — Гораздо легче. Я решила остаться в своём, хотя мой сын тоже ушёл. И его жена ушла, забрав с собой детей.
— Они поели серой земли?
— Жена сына с детьми — нет. Он очень непростой человек, её можно понять. А сын… когда засияла фиолетовая луна, он вышел наружу, спустился к реке, напился из неё и наелся земли с её дна. Я думала, он окончательно сошёл с ума… — женщина улыбнулась и покачала головой. — Может быть он и сошёл. Теперь его здесь нет, и это главное. Я хотела поступить так же, чтобы пойти за ним, мне почему–то кажется, что если я поем серой земли, то сразу узнаю то, что мне нужно знать. А ведь я хочу знать, где мой сын? Значит, я это узнаю.
— Так почему же ты решила остаться здесь?
Женщина вздохнула и разлила чай по кружкам.
— Ты веришь в то, что у некоторых предметов есть душа? Они могут к тебе привязываться. Как можно бросить что–то, что к тебе привязалось? Я не могу уйти из этого дома. Он мой, он меня любит, а я люблю его. Но ты… ты ушёл из своего. Это можно считать подвигом.
— Никогда не чувствовал себя более неуверенным в себе, чем сейчас.
— Надейся, что это пройдёт.
Она больше не говорила, да и человеку нечего было сказать, они пили чай и смотрели кто куда, но не друг на друга. Разговор у них вышел сумбурный, ведь каждый говорил о своём, о том, что волновало его, слабо связывая это со словами собеседника.
— Так ты хочешь уйти, но не можешь?
Женщина кивнула.
— Я думаю, если тебе не хочется уходить, то уходить и не надо. Особенно сейчас, когда светит фиолетовая луна, — человек допил и поставил чашку на стол. — Я немногое понял о том, что случилось, но уж точно осознал то, что нужно доверять своему нутру. Если твоё нутро говорит тебе делать что–то, то это что–то нужно делать. Мир очень изменился, это всё, что я вижу. И хоть я очень не уверен в себе, но сейчас… — и человек понял, что говорит это не женщине, а себе, и что она смотрит на него с улыбкой, и что суп из требухи — вкусен, а местность вокруг не так уж и враждебна.
Поэтому человек остался. И когда он решил это, то снова его поглотила окружающая среда и он стал для неё своим.
Здесь было неплохо, хотя и непривычно для человека, жившего долгое время совсем в другом климате, но он быстро привык к тяжёлому, влажному воздуху, к жаркому солнцу, к реке у самого дома, к тяжёлой работе, к тягостному сну на кровати, к тому, что некоторые люди, появившиеся вокруг, его не очень–то и любят, но главное — женщина каждый вечер гладила его по голове и говорила:
— Ты в порядке, сынок?
А значит, всё действительно было в порядке и ничего не стоило сожалений. Человек жил, охотился, ел опоссумов, змей, лягушек, танцевал у костров с другими людьми, которые, хоть и не сразу, но приняли его, а значит это была хорошая жизнь. Но всё это — совсем другая история, совершенно здесь не нужная, и, значит, оставшаяся где–то там вдалеке.
Однажды ночью человек проснулся, и понял, что сквозь окно на него светит фиолетовая луна, такая же огромная, какую он видел над своим домом, до того, как отправиться в путешествие.
И человек ушёл, на прощанье поцеловав женщину в её сухую щёку, и, выйдя из дому, коснулся прибитого к косяку старого лисьего хвоста, словно оставив памятку о себе.
Он спустился вниз к реке, где всё ещё были рельсы, черпнул на прощанье, умыл лицо, хотел было прыгнуть на железную дорогу, но его окликнула проснувшаяся женщина.
— Посмотри на себя, чужак! Ты же такой худой!
В голосе её был задор, как при первой их встрече.
— А может, всё–таки останешься?! Отъешься хоть нормально! У меня еды полно!