Повести

— Хоть бы уж поскорее! Женим мы его, будет в доме молодая хозяйка, а то мне одной трудно со всем управляться, — сказала хозяйка и принялась накрывать на стол.

Выпив рюмку ракии, Илья встал и взял топор, но старый Гашков остановил его.

— Успеешь наработаться. Давай сначала поговорим. Расскажи, как там на фронте, как живется солдатам, поговаривают ли о мире…

Илья рассказал о том, что положение на фронте становится все тяжелее, солдаты голодают, ходят разутые и раздетые, что немцы не оказывают никакой помощи…

— Дела! — сокрушенно качал головой хозяин. — Вот бы услышал это Радославов! Разбойник!

Илья сообщил, что силы неприятеля растут, на фронт бросают все новые части, на одно наше орудие приходится самое меньшее десять вражеских, а на один пулемет — целых сто.

— Сейчас нашим самое время заключить мир, но разве тупоголовые либералы додумаются до этого! — нетерпеливо перебил его Гашков. В его голосе слышалось безграничное возмущение.

— Наши вроде бы собираются заключить какой-то мир с Россией, но не для того, чтобы остановить эту мясорубку, а наоборот, — заметил Илья.

— Да с кем там в России мир заключать? — старый Гашков повернулся к своему молодому гостю. — Не сегодня-завтра выметут оттуда этих большевиков, и наш мир полетит ко всем чертям. Эта власть там долго не продержится!

Последние слова Гашков произнес с уверенностью, исключающей всякие возражения. «Если тебя, молодой человек, коснулась на фронте большевистская зараза, — говорили и его тон, и вся поза, — если ты не идешь праведным путем христиан, я тебя разнесу в пух и прах. За такие вещи никто от меня пощады не жди!» Он слегка вздернул голову, и лицо его приняло вызывающее выражение. Гашков принимал такую позу и говорил таким тоном, только когда хотел показать, что в данном вопросе никому не уступит…

Илья пытливо взглянул на хозяина. На его губах заиграла снисходительно-презрительная усмешка. Он забыл, что находится в глубоком тылу, где кое-кто, живя в достатке, не отказался от своих довоенных взглядов. «Если дать этому человеку власть, он бы расстреливал «непокорных» солдат с большим остервенением, чем раскормленные и тупые царские генералы. Разговаривает так, словно приказывает! Ишь ты!.. Но ничего, я с него собью спесь!» — с ненавистью подумал Илья, а вслух спросил:

— Почему же?

Гашков пренебрежительно махнул рукой.

— Послали немцы вагон бандитов ловить рыбу в мутной воде! — Хозяин гневно засопел и вытащил табакерку. — Да их раздавят, как гнид!

Илья побагровел, потом побледнел и, взяв себя в руки, сказал, слегка заикаясь, но твердо чеканя каждый слог:

— Обманули тебя, дядя Добри! Обманули! Неправда это! Обманули тебя!

Тон молодого отпускника не понравился Гашкову. Этот тон обидел, огорчил, разозлил его.

— Ученые люди мне это сказали, парень, — сказал он назидательно.

— Радославов тоже ученый, — ответил Илья с уверенностью человека, лучше разбирающегося в тонкостях политики. — Он даже доктор.

— Ты мне про него не говори! — Гашков подскочил, как ужаленный. — Божкова знаешь, нашего Божкова из города, а? — Тут он снова с вызывающим видом вздернул голову. — Так вот он-то мне все и объяснил.

Гашков ожидал, что Илья прикусит язык при одном упоминании имени общепризнанного авторитета. Но не тут-то было.

— Раз Божков говорит такие вещи, значит, он сам не лучше Радославова!

Старый Лоев смотрел то на одного, то на другого, вздрагивал при резких ответах сына, огорчался, когда на лице его соседа появлялось обиженное выражение, боялся, что дело может кончиться ссорой, но в глубине души был доволен сыном, его прямотой, его умением разбираться в политике, замешательством самолюбивого сельского богача.

Гашков пожал плечами, развел руки.

— Ну что ж, тогда ты скажи, что произошло в России.

— Произошла революция, — без раздумья ответил Илья.

Гашков не ожидал такого прямого и дерзкого ответа.

— Произошел разбой! — крикнул он. — Вот так, да будет тебе известно!

— Да ты не сердись, дядя Добри! — Молодой гость удивленно посмотрел на хозяина.

— Как же мне не сердиться, если ты всякую чушь тут несешь?

— Ты, дядя Добри, меня спрашиваешь, я и отвечаю, — с достоинством сказал Илья. — Газеты пишут, что в России произошла революция, весь мир говорит об этом, только ты ничего не хочешь слушать. Правда, кое-кому она пришлась не по вкусу, но революция есть революция. Солдаты ждут, что она принесет им мир. Они верят в это. И я тоже верю и знаю, что так оно и будет, а что думаешь ты — твое дело.

— Мое дело должно быть и твоим делом! — Старый Гашков поднял руку, ткнул пальцем в сторону Ильи и повелительно произнес: — Не ступай на гнилую доску, послушай меня, старика, а то пожалеешь!

— Кто на какую доску ступил, покажет время. — Илья усмехнулся.

— Не все ешь, что дают, — с важным видом изрек Гашков.

— А это зависит от того, насколько человек проголодался, — отпарировал Илья.

— Всякое чудо — на три дня. Запомни это, может, понадобится.

— Бывают и долговечные чудеса!

— Слушай того, кто многое повидал.

— Если уж говорить об этом, то мы, дядя Добри, такого понасмотрелись в окопах, что тебе и не снилось.

3

Лоев долго думал над этим разговором. Хотя сын и старый сельский богач не сказали друг другу обидного слова, расстались они как после тяжелой ссоры. И это было вызвано не случайным словом. Лоев понимал, что причины здесь более глубокие и серьезные. Он видел — порвалась невидимая ниточка, прежде связывавшая его с другом, соседом и побратимом.

Илья прав. Сто, тысячу раз прав! Добри Гашков не видит дальше своего носа. До сих пор Лоев считал его знатоком в политических вопросах. А на поверку вышло, что он отсталый и недалекий человек. Мир идет вперед, а он топчется на одном месте. И даже пятится назад. «Хочет вернуть старое. Реакционер», — сказал про него Илья. Лоев долго думал над словами сына. И здесь он прав. Реакционер. Правильно — реакционер! Трудно думать такое о старом друге и недавнем единомышленнике, но ничего не попишешь, что правда, то правда.

После разговора у Гашковых Лоев часто подолгу беседовал с сыном. И ему казалось, что на старости лет он окончил своего рода высшую школу.

— Большевики в России забрали у богачей землю и отдали ее бедным крестьянам, — объяснил отцу Илья. — Ленин сказал, что земля должна принадлежать тем, кто ее обрабатывает.

Теперь у русских крестьян есть своя земля. Вот в чем сила большевиков. С ними народ, и они с народом… И пусть себе Добри Гашков рассказывает про вагон евреев, посеявших смуту в России… А Ленин… Каким же необыкновенным человеком он должен быть!

Да, вот в чем дело, вот почему болит душа у Добри Гашкова. За землю свою трясется. И недаром. Правду говорят: коли медведь у соседей пляшет, и ты его жди. А это не простой медведь — сибирский медведище. Оттого-то Божков и называет новое русское правительство правительством антихристов.

Лоев передал жене разговор Гашкова с Ильей. Он не сказал, что дело дошло почти до ссоры. Только намекнул, что Гашков стоял на своем, а Илья — на своем, что они так и не договорились и, кажется, побратим теперь дуется. Лоевиха, однако, поняла, почему муж говорит ей об этом и что может за этим последовать.

— А ты что же смотрел! — с укором сказала она ему. — Одернул бы Илью.

— Зачем одергивать? Они говорили о политике и поспорили из-за России…

— Из-за России! — оборвала его она. — Не надо было Илье перечить ему. О чем бы он ни говорил, нашему лучше было молчать… Ведь знаете, Тинку им отдавать собираемся. Вот вернется Русин, сыграем свадьбу…

— Не то чтобы уж очень поспорили, — попытался смягчить удар Лоев. — Побратим говорил, что новая власть в России плохая, а Илья защищал ее.

— Ну и пусть бы себе говорил, незачем было Илье встревать, что ему за дело до того, какая она в России, власть-то! — злилась на сына Лоевиха. — А ты что говорил? — накинулась она на мужа.

— А что мне говорить? Ничего не говорил! — оправдывался тот. Видно, что-то они с Ильей сделали не так, навредили Тинке, но не мог же Илья сидеть как оплеванный, не мог поджать хвост, точно дворняжка. И хотя слова жены расстроили Лоева, он не жалел, что Илья противоречил самолюбивому богачу.

— А ты не догадался сказать, что Илья ошибается, что он еще молод, многого не понимает? Не догадался? — Старуха была похожа на встревоженную наседку, готовую броситься на каждого, кто посягнет на ее любимое дитя.

— Нет, — тихо, но твердо ответил Лоев.

— А почему? — не оставляла в покое мужа рассерженная мать.

— Потому, что Илья прав. Понимаешь? — вскипел Лоев.

— Понимаю! — Она скрестила руки на груди и закачалась взад-вперед, охваченная отчаянием и негодованием. — Понимаю, что ты выжил из ума и все дело можешь испортить… Вот что я понимаю.

«Не навредили ли мы в самом дело дочери, а?» — подумал старик и виновато присмирел.

— Не могу я кривить душой! — выкрикнул он, но в его голосе сквозила неуверенность. — Хватит того, что я молчал. А надо бы в глаза сказать ему, что Илья прав.

— И кому ты вредишь? — недоумевала старуха. — Кому вредишь, муженек? Своей же дочери!

— Если я им не нравлюсь такой, какой есть, это их дело. Для моей дочери муж найдется! — резко ответил он.

— Да ну?! — жена смерила его презрительным взглядом. — Найдется такой хороший парень, и такое хозяйство, и такой дом без невесток?.. С одной золовкой, да и та за тридевять земель… Голова у тебя на плечах или тыква! — ругала она мужа.

Он снова чуть было не вскипел, но сдержался, не ответил ей. Партия и в самом деле была очень хорошей, лучшего жениха для дочери не найти. Илья сказал умные, правильные слова, но так ли уж он прав? Взмутился мир, что там на дне — пока не видать. А если Илью обманули, если завтра окажется, что новая власть в России действительно губит страну?..

Неспокойно, смутно было на душе у старого Лоева. Беспокоили его не только гнев своенравного соседа и судьба дочери. Была причина поважнее. В его жизни произошла какая-то еще не осознанная им самим перемена. Он понимал, что эта перемена вызвана сменой власти в России, разговорами с Ильей, всеми тяготами, выпавшими на долю народа. Иногда он по привычке заходил к Гашковым, но больше для приличия, чем из потребности. Да и Добри Гашков, несмотря на то, что они мало говорили о политике, выглядел недовольным, задумчивым, хмурым. Он опять занемог, временами охал от боли, и лицо его принимало землистый оттенок. Жаловался, что люди стали нечестными, лгут и воруют. Испольщики тайком обмолотили рожь и спрятали ее и от него, и от реквизиционной комиссии; от урожая табака ему досталась только треть, хотя договаривались делить его пополам; батрак, которого он взял из соседнего села, упрямый, молчаливый и несговорчивый парень, связался с какими-то непутевыми ребятами, водит домой своих дружков, угощает их. Гашков не решается его выгнать, не решается даже отругать, потому что тот копал ямы, в которых зарыли зерно. Посмей ему только слово сказать — он тут же выдаст, а проклятые либералы из общины только и ждут случая свести счеты со старым русофилом.

А Добри Гашков не привык церемониться с батраками, он гнал их за малейшую провинность, отказывался платить заработанные деньги. Делать милые глаза какому-то сопляку, бояться собственной тени, каждую минуту дрожать, ожидая возмездия либералов, ему, не привыкшему терпеть и покоряться, было тяжело и обидно. Он утешал себя только надеждой на то, что когда к власти придет его партия, он со всеми расквитается за свои страхи и унижения.

Кончилась тяжелая долгая зима. Людей измучили нужда, своеволие властей, плохие вести с фронта. Наступала голодная весна. Дождей не было, озимые дали реденькие всходы. Нивы поросли бурьяном, превращались в пустыри. Суеверные старушки усердно посещали церковь, ходили к старому попу, беспробудному пьянице, от которого за версту несло водкой. Они рассказывали ему свои сны, просили отслужить молебен на сельской площади. Поп не отказывался, но быстро забывал о своем обещании, а когда ему напоминали, обещал снова.

И Гашковы, и Лоевы с нетерпением ждали Русина, расспрашивали о нем отпускников. А Русин все не приезжал. Каждую неделю Тинка получала от него длинные горячие письма, читала их украдкой и тосковала. Мать зорко следила за ней, и по волнению и блеску глаз девушки видела, что все идет хорошо. И старая Лоевиха начала с тревогой думать не только о своих сыновьях, но и о соседском сыне, который вскоре должен был стать ее зятем.

Беспокоилась она и о приданом. Вещей у девушки было мало, да и сватам нечего было дарить. Однажды в разговоре с Гашковихой она пожаловалась, что не из чего ткать, нет пряжи, а готового приданого тоже не купишь.

— Не беспокойся ты об этом, Мара, — успокоила ее Гашковиха. — У меня сундуки полны всякой одежды, пусть себе носит на здоровье… Только бы Русин вернулся целым и невредимым, сыграли бы тогда свадьбу, а о приданом и не думай… Мне не приданое, а сноха нужна. — И, утомленная домашними хлопотами, одиночеством, страхом за единственного сына, она расчувствовалась: — Да я буду на нее, как на икону, молиться, на руках ее носить буду…

Старой Гашковихе казалось, что женитьба каким-то образом отведет от ее сына опасность, а сноха принесет в дом новые утехи, новые надежды…

Наступил великий пост. В первое воскресенье после масленицы приехал Русин.

Его приезд обрадовал старых родителей, снял у них камень с души, но свадьбу в такое время сыграть было нельзя.

— Не везет нам, да и только! — сокрушался старый Гашков. И мягко упрекал сына: — Что же ты не сказал, что женишься, не попросил отпустить тебя пораньше?

Больше всех огорчался сам Русин.

— Солдат себе не хозяин, — объяснял он, проклиная свою службу. — Едим по команде, спим по команде, умираем по команде… Я говорил и с фельдфебелем, и со взводным, и с ротным, но они не верят… Их тоже винить нельзя — врать стали солдаты, от службы отлынивать… Ты, говорят, пока посватайся, заручись согласием, привези из села водочки, а после пасхи все устроим, отпустим тебя на несколько дней, вот и обвенчаешься…

— Хоть бы отпустили, — вздохнул утешенный отец. — Ты попроси опять, тебя от этого не убудет…

— Если дело дойдет до высшего начальства, наверно, не отпустят, — озабоченно сказал Русин. — Все зависит от обстоятельств… Очень трудно дают отпуска, не хватает людей…

— Людей не хватает? — спросил отец и задрожал от гнева. — В тылу полно либеральских харь… Зачем они здесь, а? Только народ грабят и травят…

— Одна надежда — на взводного. Он адвокат, из запасников… Душа человек. Последнее солдатам отдаст…

— Ладно, сынок, нет худа без добра, — смирился отец. — Сделаем так, как посоветовало начальство, посватаемся сейчас, а после пасхи, когда приедешь, сыграем свадьбу…

Устроили помолвку. По этому случаю старый Гашков пригласил в гости всех своих родственников и друзей. Послали телеграмму дочери в Бургас. К радости родителей, она неожиданно приехала с двумя малышами. Дочь располнела, была разряжена и накрашена, на голове у нее красовалась шляпа. По виду женщины было видно, что ее муж находится в тылу, умеет воровать и складывать деньги в кубышку.

Невеста целыми днями бегала, хлопотала, пела. Всю неделю будущие сваты потчевали друг друга за здоровье и счастье своих детей. Быстро бежали считанные дни солдатского отпуска. Каждый вечер Русин через заднюю калитку пробирался в маленькую комнатку за кухней, где, млея от счастья, его ждала Тинка. Она жадно и ненасытно, с каким-то ожесточением целовала его смуглые щеки, гладила черные, заботливо подстриженные и аккуратно причесанные волосы, долго и загадочно смотрела в его круглые темно-карие глаза. Он до боли сжимал ее в объятиях, клялся в верности, обещал все время думать о ней, писать два раза в неделю, во что бы то ни стало добиться отпуска, чтобы отпраздновать свадьбу. Тинка была на восемь лет моложе его и, хотя уже стала его невестой и вскоре должна была стать женой, оставалась для него ребенком, он относился к ней как старший брат, обязанный ее любить и опекать. В один из вечеров они по обыкновению сидели на лавке, тесно прижавшись друг к другу, освещенные дрожащим светом лампы. Русин вдруг улыбнулся, мечтательно глядя в противоположный угол.

— О чем ты думаешь? — спросила Тинка, уверенная, что он может думать только о предстоящем неизбежном возвращении на фронт.

Но он еще шире улыбнулся, погладил ее по волосам и ответил:

— Вспомнилось что-то. Мне тогда было лет шестнадцать-семнадцать, я уже в женихах ходил. И как-то встретил тебя на улице. Ты была в новом платье. Возвращалась из школы. Я дернул тебя за косичку, ты рассердилась. Какой ты тогда была красивой!

— Лучше, чем сейчас? — лукаво спросила Тинка.

— Нет, — Русин смутился. — Просто я хотел сказать тебе, о чем тогда подумал. Господи, думаю, если бы она была постарше и я мог на ней жениться! Мне стало очень грустно из-за того, что ты такая маленькая, а я такой большой…

— А теперь?

— А теперь война нам помогла.

— Хоть бы до конца войны ничего не случилось, — сказала Тинка, и в ее глазах мелькнула тень скрытой тревоги, непреодолимого страха.

На другой день после ужина они опять сидели обнявшись на лавке в маленькой комнатке, прислушиваясь к веселому треску затопленной печи. Русин принялся рассказывать ей о фронте. Начал с того, как отопляются землянки, заговорил о товарищах, о начальстве, потом увлекся и стал рассказывать о тяжелых боях, кровавых атаках, об убитых…

У Тинки глаза расширились от ужаса. Приподнявшись, она закрыла Русину рот своей маленькой твердой ладонью.

— Не хочу слушать об этом. Не хочу! — крикнула она.

Он крепко прижал к себе девушку, поцеловал и виновато сказал:

— Не буду, не буду… Да это не так страшно… Только выглядит так издалека…

После помолвки Тинка часто заходила к Гашковым, помогала им по хозяйству. Гашковиха смотрела на ее проворные загорелые ручки, ловкие, уверенные движения и молила бога: «Господи, сохрани мне сына, пусть он приведет мне в дом эту девушку!»

— Ну, мама, нравится тебе моя невеста? — спросил ее как-то Русин.

— Что спрашивать, сынок, — ответила умиленная мать. — Я ее сызмальства знаю, она мне почти как родная дочь. И станет совсем родной, если на то воля божья… Только бы эта проклятая война кончилась…

— Все кончается, кончится и война, — успокоил ее сын.