Помоги проекту - поделись книгой:
Я промолчал. Пусть считает меня дезертиром из элитной части.
— Почему сбежал? — поинтересовался он.
— Не сошелся с командиром во мнении, как надо разделить захваченную мной добычу. Он захотел слишком много, — на ходу придумал я.
— А где твой конь? — задал он еще один вопрос.
— По ту сторону ярмарки, — ответил я и добавил: — А оружие и доспехи были по эту. Пришлось делать выбор.
— Я бы тоже выбрал оружие, — согласился он и предложил: — Нам нужны хорошие воины. Вступай в мой отряд. Будешь получать, как катафракт. Деньги на коня получишь.
Я подумал, почему бы и нет?! На границе всегда есть возможность поиметь что-нибудь сверх жалованья. Заодно осмотрюсь в этой эпохе, решу, чем дальше заниматься.
4
Офицер, который предложил мне поступить на службу, оказался командиром городского гарнизона, готом по имени Гунтерих. Его предки жили восточнее Днепра в стране Ойум, но были разбиты гуннами и бежали на правый берег Дуная, где разгромили под Адрианополем римскую армию. Кто-то пошел дальше, в Галлию и даже Испанию, кто-то осел в приграничных районах, благо свободной земли здесь много. Как мне рассказали, налоговое бремя на крестьян сейчас такое, что многие предпочитают бросить свой надел и податься в батраки к крупному землевладельцу, иначе сдохли бы с голоду. Некоторые идут в разбойники или в армию, причем второй вариант считается хуже. Гунтерих родился в готской деревне, которая неподалеку от Марга, и пошел в армию, в пограничные войска, где, благодаря уму и отваге, выслужился в офицеры. Сейчас он совмещает свои обязанности с «крышеванием» своей и соседних готских деревень, разбираясь по понятиям с налоговиками. Все, включая чиновников, счастливы.
Гунны ушли на следующее утро, подпалив то, что не смогли увезти и угнать. Первыми пришли на разгромленную ярмарку городские стражники и забрали все ценное, что не понадобилось кочевникам. Гунтерих предупредил, что треть придется отдать епископу и десятую долю ему. Я так и сделал: из трех рулонов материи два шелковых, синий и зеленый, оставил себе, а льняной белый отдал епископу вместе с большим бронзовым блюдом и такое же блюдо вместе с кинжалом получил командир гарнизона, а мне остался набор из шести чаш, кувшин и двусторонний топор, похожий на критский лабрис. Поскольку мой конь, скорее всего, стал добычей гуннов, я купил у городского барышника другого, тоже гнедого, но старше десяти лет и более крупного. Местный шорник изготовил седло под моим чутким руководством, а кузнец выковал стремена. За все это расплатился захваченными бронзовой посудой и топором, добавив за коня золотые монеты времен Юлия Цезаря, которые, оказывается, ценятся дороже, чем нынешние, поскольку золото в них чище. Как мне рассказали, в последние время в монетах все меньше драгоценных металлов и те с примесями, а еще их обрезают, иногда уменьшая вес наполовину. К тому же, развелось много фальшивомонетчиков. Обе части Римской империи усиленно загнивали.
Вскоре выяснилось, что нападение кочевников было не простым грабежом, а местью за разорение находившихся неподалеку от Марга могил их вождей. Якобы осквернили их, забрав драгоценности и оружие, по приказу епископа Андоха. Не знаю, правда это или нет, но не удивлюсь, если подтвердится. Я видел епископа издали и кое-что слышал о нем от городских стражников. Богато наряженный, округлый во всех отношениях и льстиво-улыбчивый Андох ассоциировался у меня с мокрым обмылком, который выскользнет даже из двух рук. Он поехал в Константинополь, чтобы заверить императора Феодосия Второго, что могилы не разорял. Я нисколько не сомневался, что ему поверят.
За годы моего отсутствия римская армия была переформирована. Теперь на границе стояли не легионы, а несли службу пограничные гарнизоны в городах или крепостях. Если границы проходила по реке, то отряды назывались рипенсами, если по суше, то лимитаниями. Последнее название напомнило мне Москву советских времен. Основные подразделения, носившие название комитатенсы, которыми командовали трибуны при помощи викариев, располагались в центре провинции, чтобы быстро прийти на помощь пограничникам в любом месте. Были еще элитные подразделения, палатины, составлявшие основу императорской армии. В случае войны все подразделения объединялись в одну или несколько армий, и тогда пограничники носили название псевдокомитатенсы. В отличие от легионов, в комитатенсах было всего тысячи полторы воинов, из которых примерно треть составляли вспомогательные части, которые теперь назывались ауксилии. При императоре Антонине Каракалле все свободные жители империи были признаны ее гражданами, так что и в боевых частях, и во вспомогательных служили только римляне. Если на службу поступал иностранец, он тут же превращался в римлянина. Почти вся армия была сформирована из новоиспеченных римлян, потому что аборигены служить не хотели. Поступивший на службу первый месяц числился новобранцем (тироном) и получал две трети жалованья и довольствия, а потом становился полноправным пешим воином (педом). Как мне сказали, лучше было бы начать в комитатенсе, подняться там до дуценария (командира отряда в двести воинов), а потом перевестись в командиры пограничного гарнизона, где продвижение по службе было намного медленнее. Впрочем, при наличии денег везде можно было быстро получить повышение. Взяточничество процветало. В среднем каждая следующая должность обходилась в годовое жалованье на предыдущей. При том количестве денег, что имел, я мог бы запросто сделать головокружительную карьеру за несколько месяцев. Решил пока посмотреть, стоит ли вообще служить в такой продажной армии?
Меня сочли опытным воином, зачислили сразу катафрактом и через неделю выдали подъемные в двадцать солидов, на которые должен был купить коня, оружие и доспехи. У меня все это уже было, поэтому деньги отложил в кубышку. При нынешних ценах на продукты на двадцать солидов в провинции можно было вполне сносно питаться лет семь-восемь. В мои обязанности входило в составе конного дозора из десяти человек следить за порядком на дороге, ведущей от города до переправы через Дунай. Мы выезжали утром и неспешно, с частыми остановками, добирались до реки. Там отдыхали, перекусывали, а я еще и купался, и отправлялись обратно. Иногда с гуннского берега перевозили рабов, которых мы отводили Гунтериху. Командир гарнизона еще и подрабатывал посредником между гуннами и римскими работорговцами. К вечеру возвращались в город. Разбойники знали наш график, поэтому неприятных встреч не было.
Первую ночь я провел в маленькой крепости Констанция, расположенной на противоположном берегу реки возле брода. Спал в казарме — длинной узкой комнате — вповалку с заступившим нарядом на деревянных нарах, устланных соломой, а утром меня распределили на постой к пожилому портному, длиннорукому и сутулому, который жил в довольно таки большом каменном доме неподалеку от центра. Каждый день мне выдавали два фунта мяса или рыбы в пост, три фунта хлеба, пол-литра вина и грамм пятьдесят оливкового масла. Большую часть продуктов я вручал жене портного, веселой толстушке, немного доплачивал и имел довольно обильные и вкусные завтрак и ужин и сухой паек на обед. Я отдал хозяину дома добытую шелковую ткань, и он сшил мне несколько рубах и то ли коротких штанов, то ли длинных трусов, взяв в оплату лишь по нуммии за каждую вещь и лоскуты материи. Детей у них не было, поэтому ко мне относились почти, как к сыну.
Епископ Андох вернулся через два месяца. Как я и предполагал, вины за ним не нашли и написали предводителю гуннов Атилле, чтобы прислал перечень украденных предметов и подал на епископа в суд. Как принято в цивилизованном мире, будет проведено следствие, честное, неподкупное, и, если вину епископа докажут, то его осудят по римским законам. Мне показалось, что что-то подобное я слышал в Западной Европе в двадцать первом веке и почти в каждом предыдущем.
Через два дня мы выехали из Марга и на полпути встретили конного вестового с пограничного поста у переправы, которые сообщил, что гунны переправляются через Дунай, причем не отряд в несколько сотен, как во время предыдущего налета, а целая армия, включая пеших — германцев из разных племен. Наш декурион не стал рисковать, проверяя информацию, приказал возвращаться в город.
5
Я столько раз осаждал города и сам сидел в осаде, что уже по тому, как приступает к ней армия, могу определить, насколько будет успешной и как долго продлится. Конечно, никто не застрахован от случайности, но, по моему глубокому убеждению, случайность — это непознанная закономерность. Гунны и пришедшая с ними пехота из германцев явно не тянули на своих далеких родичей монголов, взявших на вооружение опыт и осадные орудия китайцев. Если бы город защищали отважные жители вместе с не менее отважным гарнизоном, то я бы с уверенностью заявил, что осада закончится пшиком. Только вот горожане не собирались защищаться, и среди стражников я не заметил патриотов. Вторым плюсом для кочевников было то, что их количество в разы превосходило гарнизон Марга и всех его жителей, включая крестьян из ближних деревень, спрятавшихся за городскими стенами. Значит, на осаду уйдет ровно столько времени, сколько потребуется, чтобы изготовить большое количество лестниц и прислонить их к городским стенам с внешней стороны. Судя по стуку топоров, процесс начался. О чем я и сказал Гунтериху, который стоял рядом со мной на привратной башне.
— Приходилось сидеть в осаде? — поинтересовался он.
— В Испании. Отбивался от твоих сородичей, — соврал я.
— Что предлагаешь делать? — спросил командир.
— Есть два варианта: погибнуть, защищая неблагодарных трусов, или собрать возле тех ворот, что выходят к броду, всех конных и, когда гунны попрут на штурм, открыть их и пробиться. Уверен, что преследовать нас не будут, кинутся грабить город, — предложил я на выбор.
Гунтерих промолчал. Видимо, ни помирать, ни становиться предателем и дезертиром ему не хотелось, поэтому решил подождать, не появится ли третий вариант.
И он таки появился. Епископ Андох со свитой священнослужителей, все в простых черных рясах, и один нес на плече большой деревянный Т-образный крест, уменьшенную копию тех, на которых распинают преступников, направился к тому месту, где летом была ярмарка, а теперь ставили шатры гуннских командиров. Как человек неглупый, он понял, что нет надежды ни на далекий Константинополь, ни на стражу и горожан, поэтому решил сдаться на милость врагу.
Вернулся через пару часов очень довольный собой и вместе с Атиллой, который ехал на вороном коне в сопровождении полусотни всадников. Под задницей предводителя гуннов было довольно таки солидное седло, не сравнить с теми, на которых разъезжали его соплеменники, а ступни вставлены в позолоченные стремена, которые, как и короткий меч в золотых ножнах, красиво смотрелись на фоне черной шерсти породистого коня, рослого и крепкого. Стремена были закрытыми спереди. Наверное, для того, чтобы ноги в сапогах без каблуков не проваливались вперед. Я часто видел такие в будущем, сперва в Китае, где их обожали неумелые знатные наездники, а потом в Европе, где их использовали для обучения новичков. Атилла был невысок, сантиметров на пятнадцать ниже меня, плотен, кривоног. Голова непропорционально длинная с худощавым скуластым треугольным лицом вершиной вниз, без шрамов и почти без волос, только на подбородке жиденькая и короткая, козлиная бородка, выкрашенная в рыжий цвет, из-за которой напомнил мне виденного когда-то в будущем деревенского дьячка. Как мне сказали, знатные гунны накладывают своим маленьким детям на головы тугие повязки с деревянными дощечками, чтобы череп деформировался, стал выше, и все сразу понимали, что имеют дело не с простолюдином. Ниже узких черных бровей, почти горизонтальных, глубокие глазные впадины, и в них прятались живые и, я бы даже сказал, смешливые, темно-карие глаза. Нос великоват для гунна и приплюснут на конце. Говорят, его мать была гречанкой. Несмотря на застывшее лицо, которое, как догадываюсь, должно было выражать суровость и неприступность, предводитель кочевников не выглядел тупым и беспощадным отморозком, каким войдет в историю.
Как тут же разболтали вернувшиеся священники, город Марг теперь переходит под руку гуннов, но правителем остается епископ Андох. Жители буквально визжали от восторга, словно кочевники сдались им на милость, а не наоборот. Меня их радостные всхлипы не взволновали. В мои планы не входило служить гуннам, которым я изрядно надавал и в этой эпохе, и в одной из предыдущих-будущих, поэтому отправился в свое жилье, чтобы по-быстрому собрать вещички и отправиться искать счастье в Константинополь.
Четыре стражника, посланные Гунтерихом, застали меня, когда вынес свои вещи во двор, собираясь оседлать коня и погрузить их на него.
— Епископ хочет видеть тебя, — сказал старший, тот самый, который постоянно жевал непонятно что.
— Зачем понадобился?! — удивился я, почуяв неладное.
— Мы не знаем, — ответил он и смачно сплюнул, как делают жующие кат.
Их было всего четверо. Если напасть неожиданно…
— Не дури! — угадав мои мысли, предупредил старший, и остальные трое перехватили поудобнее свои короткие, с метр восемьдесят, копья с листовидными наконечниками. — Нам приказано доставить тебя живым или мертвым. Не хотелось бы в такую жару тащить твой труп.
Вот собирался же уехать сразу после нападения на ярмарку! И вообще надо было грести на лодке вдоль берега до ближайшего порта, а там пересесть на купеческое судно. Нет, решил поискать счастья на суше. И вот нашел…
Атилла со своей свитой был на центральной площади, по одну сторону которой находился христианский храм, довольно примитивный, языческие в Риме покруче были, и слева от него — б
— Он? — не оборачиваясь, задал вопрос Атилла на гуннском языке.
Из свиты выехал на невзрачной караковой лошаденке худой и сравнительно длинный всадник, сразу опознал меня и подтвердил:
— Да.
— Вяжите его, — приказал предводитель кочевников.
Длинный слез с лошади, подождал, когда подойдет еще один и накинет мне на шею и плотно затянет волосяной аркан, после чего связал сзади мои руки в локтях.
Вот и всё. Как через несколько веков напишет французский поэт, скоро моя шея узнает, сколько весит мой зад. Хотя могут и распять на кресте. Я видел несколько таких инсталляций на противоположном берегу Дуная, причем среди казненных были и гунны. Еще могут разорвать на четыре части четырьмя лошадьми. В общем, выбор у них богатый, но мне в любом случае не позавидуешь…
За этими невеселыми мыслями я не сразу обратил внимание на пожилого гунна с лицом, густо покрытым морщинами и шрамами, причем иногда трудно было понять, где что. Он на невзрачном буланом коньке располагался слева от предводителя и пристально смотрел на меня. Точнее, не смотрел, а, я бы сказал, сверил пустотой, исходящей из глубоких узких глазниц, напоминавших направленные на тебя и разнесенные слишком далеко стволы охотничьего ружья, потому что ни глаз, ни даже век в них не было. При этом он вел себя, как зрячий. Старший брат моего отца ослеп в Бухенвальде, поэтому я знал, как движутся незрячие, было, с кем сравнивать. Они уж точно не смотрят тебе в глаза, потому что не знают, где они. Слепой наклонился к Атилле и сказал что-то тихо и коротко, а потом добавил еще несколько слов, произнося их по одному, с паузами, как бестолковому ребенку.
Атилла посмотрел на меня, как на диковинного зверя, и приказал на гуннском:
— Подведите его, — а затем обратился ко мне на латыни, довольно правильной, на которой говорит высшее сословие, и с почти незаметным акцентом: — Я сохраню тебе жизнь, если станешь моим воином.
Я ответил ему насмешливо на древне-монгольском языке:
— Ты делаешь такие щедрые предложения, что от них невозможно отказаться!
Он улыбнулся, гмыкнув самодовольно, после чего приказал своим людям:
— Развяжите его.
Когда с меня сняли аркан и развязали руки, Атилла потребовал:
— Поклянись своими богами.
— Клянусь служить тебе до конца жизни, твоей или моей! — бодро и без смущения произнес я и перекрестился.
Я уже забыл, сколько подобных клятв давал, ссылаясь на самых разных богов. Во всех случаях цена им была одинакова.
После чего сказал на латыни:
— Мне надо забрать свое оружие и коня.
— Мои люди проводят тебя, — предложил он.
— Не бойся, не сбегу, — заверил я. — С этими подлыми предателями, — кивнул на епископа, — мне больше не по пути.
— От подлеца всегда можно ждать удар в спину, поэтому и проводят, — молвил Атилла банальность с тем важным видом, с каким это делают люди, которые где-то когда-то чему-то учились, но недолго, нахватав лишь вершков, поэтому из шкуры лезут, чтобы казаться умнее и образованнее.
Конвой, кстати, пригодился. К портному уже пришли те самые стражники, которые доставили меня к епископу, и начали делить мое имущество. Хозяин дома вертелся возле них, требовал свою долю, которую якобы я задолжал за питание. Увидев приехавших вслед за мной гуннов, все пятеро сразу стали удивительно милыми людьми, даже порывались отдать больше, чем забрали, но как-то не очень искренне.
— В оплату долга получишь мое жалованье, — при стражниках сказал я портному, который к моим предыдущим неприятностям отношения не имел, и жена его кормила меня хорошо. — Если не отдадут, сообщишь мне. Приеду с гуннами и вытряхну втройне.
— Хорошо, господин! — льстиво улыбаясь, молвил он.
Я оседал коня, прикрепил позади седла свое барахло, а потом с помощью портного облачился в броню и нацепил на себя оружие. Заметив, с каким интересом смотрят гунны на мой лук, достал его, дал посмотреть. Оба поцокали языками со смесью восхищения и удивления, что такой великолепной вещью владеет какой-то римлянин.
Чтобы сразить их наповал, сообщил на древне-монгольском, медленно произнося слова, чтобы быстрее угадали их смысл:
— На скаку попадаю из него в голову шагов со ста и даже больше.
Уверен, что к вечеру вся гуннская армия будет знать об этом, а слухам люди верят больше, чем увиденному.
После чего я спросил их, кто тот слепой, что был рядом с их предводителем.
— Это шаман-провидец. Атилла всегда делает то, что он скажет, — ответил один из гуннов.
Следовательно, обо мне опять знают больше, чем мне хотелось бы.
6
Гуннская армия осаждает Сирмий — столицу провинции Вторая Паннония. Есть еще Первая, Верхняя и Нижняя Паннонии. Как в будущем назовут этот город, расположенный на левом берегу реки Савы, правого притока Дуная, и останется ли он вообще — понятия не имею. В мою предыдущую эпоху я не слышал о таком. Как мне рассказали, в Сирмии были резиденции императоров Галерия и Валентиниана Первого, благодаря чему город обзавелся мощными укреплениями. Сейчас он обнесен толстыми каменными стенами пятиметровой высоты с мощными башнями метра на четыре выше. Но крепость сильна не стенами, а защитниками. Нынешний гарнизон защищаться не собирается. Они уже знают, что мы с налета захватили и разграбили Виминаций и Ратиару — два маленьких пограничных городка, и оставили нетронутым сдавшийся Сингидунум, поэтому решили не проявлять бессмысленную храбрость.
В сравнительно небольшом шатре Атиллы, сшитом из кожи, в данный момент идут переговоры. Я стою в оцеплении метрах в десяти от шатра, так что могу слушать льстивые речи командира гарнизона, который готов выпрыгнуть из алой туники, лишь бы угодить предводителю кочевников. Кстати, Атилла называет себя на римский манер императором гуннов, а подданные присвоили ему древний гуннский титул шаньюй, что значит величайший. Слева и справа от меня несут службу истинные гунны. Я единственный представитель другого народа, входящий в личную охрану Атиллы. Впрочем, многие из моих сослуживцев имеют матерей самых разных национальностей, поэтому похожи на истинных гуннов даже меньше, чем их предводитель. Самое интересное, что никто из кочевников не приревновал, не затаил зло на меня, потому что служба в данном подразделении считается не то, чтобы наказанием, но не самым, скажем так, интересным, то есть прибыльным местом, потому что в сражениях мы не участвуем и в захваченные города заходим последними, когда все ценное уже разграблено.
Атилла предложил гарнизону Сирмия почетную сдачу — покинуть город с оружием и личным имуществом, уйти в Первую Паннонию, которая сейчас принадлежит Западной Римской империи, или присоединится к его армии и продолжить поход на Константинополь. Оба варианта не нравятся командиру гарнизона. В обоих случаях он пожизненно лишится хлебной должности, потому что Рим, что западный, что восточный, предателям не платит. Командир гарнизона хочет остаться на своем месте, чтобы, если фортуна отвернется от Атиллы, сдаться еще раз, но уже восточно-римской армии, выторговав взамен прощение и эту же должность. Наверное, надеялся обхитрить невежественного, как он думал, кочевника. Атилла оказался умнее, хотя и любит прикидываться тупым отморозком. К тому же, в переговорах принимает участие Орест, который родился и вырос в богатой семье военачальника, выслужившегося германца, в Первой Паннонии, сделал неплохую карьеру в Западной Римской империи, а потом приехал с поручением к Атилле и остался служить ему, заняв пост, как бы сказали в будущем, начальника канцелярии. Паннонийцы сейчас считаются на третьем месте по хитрожопости после римлян и константинопольцев, но с земляком совладать у командира гарнизона не получилось. Он согласился уйти в Первую Паннонию, чтобы остался хоть какой-то шанс вновь получить хорошую должность, а подчиненным разрешит самим сделать выбор. Командиру гарнизона и тем, кто за ним последует, дали время до захода солнца.
Я был уверен, что уйдет почти весь гарнизон. Оказалось с точностью до наоборот. Вместе с небольшой группой военных с семьями убралась еще и часть чиновников, скорее всего, сборщики налогов, у которых при гуннах работы не будет, потому что те сами собирают. Все остальные объявили себя подданными Атиллы, а военные и добровольцы из гражданских вступили в его армию. Дело было в том, что гарнизон состоял по большей части из германцев, в основном готов, осевших по разрешению римлян в этих краях после того, как гунны вытеснили их предков из причерноморских степей и левобережья Дуная. Слияние римского и германского этносов не случилось. Первые стали изнеженными, подлыми, развратными и трусливыми, а для вторых каждый из этих недостатков даже по отдельности был смертным грехом. К тому же, первые исповедовали «канонический» вариант христианства, а вторые по большей части были арианами. Выбор другой религии — это маркер нежелания сливаться в один народ. Все понимали это, и римляне время от времени устраивали погромы германцев, в том числе и в своих столицах, а германцы при каждом удобном случае без жалости уничтожали римлян. Как следствие, жители римских деревень разбегались кто куда при приближении гуннской армии, а готских — присылали делегатов, предлагая союз и присоединение своих добровольцев к нам. Бывших врагов теперь объединяла ненависть к римлянам, как восточным, так и западным. Атилла принимал всех и, как мне сказали, по совету своего «премьер-министра» грека Онегеза обещал отменить все налоги, кроме небольшого на недвижимость, в первую очередь на землю. Он мог себе позволить такое, потому что не нуждался в огромных средствах на содержание раздутого бюрократического аппарата и армии, как обе части Римской империи; бюрократов у него было раз-два и обчелся, а армия содержала себя сама.
В Сирмий зашел только Атилла со своей свитой и охраной. Все остальные расположились на полях и лугах вокруг города, иначе бы оставшиеся горожане позавидовали ушедшим. В большом каменном двухэтажном доме бывшего градоначальника устроили пир, на который пригласили избранных. Я был очень удивлен, когда позвали и меня, причем место предложили всего через два человека от шаньюя, рядом с одним из старших его командиров Эдеконом, сидевшим слева от Атиллы, гунном-монголоидом, который, как мне показалось, был почти одинаков в длину и ширину и, если бы не короткие кривые ноги, казался ожившим каменным истуканом, которых ставили скифы на могилах своих вождей. Предводитель гуннов и расположившиеся справа и слева от него Онегез и Орест на римский манер возлежали на клиниях перед столом, а все остальные сидели на пятках, и пищу перед ними ставили на ковры, которыми выстелили мраморный пол. У меня пока плохо получается сидеть так, хотя учусь старательно. С волками жить — по-волчьи сидеть. Когда становится невмоготу, сажусь боком, вытянув ноги назад. Повернуть их подошвами к сотрапезникам считается смертельным оскорблением. Сказать, что все присутствующие, включая грека и римлянина, удивились, увидев меня на пиру да еще посаженным так высоко — ничего не сказать. Если гунны тихо перешептывались, пытаясь узнать, кто я такой, то Онегез спросил у Атиллы. Наверное, решил, что я новый фаворит. Я не слышал, что ответил предводитель гуннов, но грек сразу успокоился. Орест тоже не услышал, переспросил. Ответ и ему понравился, так что мне можно не опасаться дворцовых интриг.
Пили вино, красное и белое, и медовуху, которую, как мне сказали, делают оседлые подданные шаньюя. Напитки разносили в больших глиняных корчагах и разливали деревянными черпаками бывшие рабы градоначальника, а теперь Атиллы. Еду приносили на больших бронзовых подносах, которые ставили по одному на несколько пирующих. Ели мы конину, говядину, свинину, гусей, уток, кур и еще каких-то более мелких птиц, может быть, голубей. Никаких каш или супов, никакой зелени, никакого хлеба. Я сразу вспомнил монгольский обычай и обмакнул палец в первую чашу с вином и стряхнул капли на ковер в дар богам. Увидев это, соседи-гунны радостно загомонили и повторили за мной. После того, как я взял большой кусок говядины и начал есть, обрезая мясо ножом перед губами, Эдекон, делавший точно так же, довольно гмыкнул набитым ртом и по-дружески ткнул меня локтем в бок. Это, наверное, обозначало, что меня приняли в стаю. Хоть я и не похож на истинного гунна, но и среди них попадались разные, даже больше похожие на римлян, чем коренные жители империи. Веду себя по понятиям — значит, свой.
Пьянка продолжалась три дня, причем без перерывов. Кто-то обрубался и спал прямо в «банкетном» зале, кто-то успевал добраться до какой-нибудь другой комнаты большого дома и ложился там в лучшем случае на кровать, кто-то падал в коридоре или во дворе по пути в сортир, а потом просыпались и продолжали пить и есть. Подозреваю, что это самый верный способ сплочения коллектива. Когда видел коллег, опустившимися до скотского состояния, и они таким же — тебя, начинаете чувствовать себя одним стадом. Не помню уже, в какой из дней мы сидели с Эдеконом в обнимку, и он, похлопывая меня по плечу, предложил перейти в его отряд. Я согласился, потому что надоело быть охранником.
— Атилла! Я забираю этого парня в свой отряд! — крикнул пьянющий Эдекон своему не менее пьянющему шаньюю.
— Забирай! — небрежно махнул рукой предводитель гуннов, а затем искренне проорал остальным пировавшим: — Можете брать всё, что хотите! Мне для вас ничего не жалко!
Они поняли правильно и взяли еще по куску мяса.
7
То, что Эдекон назвал отрядом, оказалось целой армией. Под его командованием (как ни странно, Атилла, который ехал вместе с нами, в армейские дела почти не вмешивался) было около четырех тысяч конных, две трети из которых составляли гунны, и около десяти тысяч пеших воинов, по большей части германцев из разных племен. Точное количество никто не знал. Пересчитать было трудно уже потому, что состав постоянно менялся: кто-то присоединялся к нам, кто-то отправлялся домой или переходил к другому командиру. В этом плане жесткой дисциплиной в армии Атиллы не было, служи, где хочешь, хотя за невыполнение приказа убивали сразу. Как обычно в таких случаях, желающие поживиться сбегались со всех сторон, в том числе и из внутренних областей Восточной Римской империи. Обычно приходили целыми отрядами под командованием своего вождя, но были и небольшие группы и даже одиночки, которых сводили в сотни и отдавали под командование гунна. Именно одну из «сборных солянок» в сто двадцать шесть человек и доверил мне Эдекон. Примерно половину отряда составляли готы, гепиды и, как ни странно, римляне, как западные, так и восточные, у которых имелся верховой конь, какие-никакие доспехи, по большей части кольчужные, длинное копье или три-пять дротиков и длинный меч-спата. Эти люди считали себя выше бедного пехотинца, но не тянули и на богатого всадника, способного сколотить свой отряд или хотя бы быть приглашенными к таковому. Остальные были кочевниками из разных племен: аланы, акациры, аорсы, савиры. Большая часть аланов лет тридцать назад ушла на запад в поисках лучшей доли, но кое-кто остался. Вожди других кочевых племен, не желая, видимо, ссориться с Константинополем, к гуннском походу не присоединились, а за отдельных соплеменников, решивших поискать военное счастье, никто не в ответе. У кочевников, за редким исключением, доспехи были из кожи, или войлока, или куртки из хлопка, или комбинация из двух-трех этих материалов с добавлением металлических блях, костяных пластин и кусков кольчуги, порой довольно диковинная. У двух аланов были чешуйчатые доспехи из костяных пластин, нарезанных из конских копыт и нашитых на тонкую кожу. Такой доспех я видел еще у скифов во времена Александра Македонского. Основным оружием кочевников являлся композитный лук. У кого-то получше, у кого-то похуже, но даже самые лучшие образцы не дотягивали до моего. Как мне рассказали, большую часть первых привозят тайно, потому что продажа оружия дикарям запрещена, купцы из Эраншахра и продают по цене от двадцати верховых лошадей. Вторые, а некоторые утверждают, что и часть первых, изготавливают местные мастера и продают раза в два дешевле. Такие мастера наперечет и изготовление лука занимает несколько месяцев, поэтому к каждому очередь. У кого нет лука, тот вооружен пикой длиной метра два-три с железным наконечником сантиметров двадцать-тридцать. У нескольких видел с трехгранным наконечником на одном конце и плоским лезвием длиной сантиметров сорок на другом, используемым, наверное, как рубящее оружие.
Пока воевать было не с кем. Армия Эдекона одной из двух колонн (второй командовал Онегез и двигалась она западнее, вдоль адриатического побережья), не встречая сопротивления, прошла по прекрасной римской дороге до города Наис, столицы провинции Дардания, который находился на холме возле слияния одноименной реки с Маргом. В этом городе родился Константин Великий, основатель Константинополя, сделавший христианство официальной религией Римской империи. Наверное, это он защитил город каменными стенами высотой метров восемь, благодаря которым горожане поверили, что выдержат осаду. Гуннская армия, к которой присоединилось большое количество саперов-римлян, соорудила через реку наплавной мост южнее города, переправилась в полном составе и стала готовиться к штурму — сколачивать лестницы нужной длины и щиты, изготавливать тараны и осадные башни на колесах. Этим занимались пехотинцы, а конница грабила окрестности. Вся армия была на самообеспечении, так что приходилось шустрить. Пойманных крестьян тут же продавали в рабство. За нашей армией следовала вторая, поменьше, из купцов и работорговцев и их охранников, которая за бесценок скупала всё. Пока что пленников мало, поэтому цены на рабов сравнительно высоки — по силикве за голову. Когда станет много, упадет до нуммии и даже ниже. На вырученные деньги мы покупали у купцов продукты, в основном вино. Половину захваченного скота и зерна отдавали в общак, который распределялся между теми, кто занимался приготовлениями к штурму.
Мой отряд расположился южнее города, на склоне одного из двух холмов, поросших деревьями, которые частично укрывали нас от холодных дождей, зарядивших в последнее время. Как обычно, разбились на две группы: в одной оседлые, во второй кочевники. Впрочем, коней пасли вместе и под охраной смешанного наряда. Я занял место посередине. Пока что к молодому командиру, назначенному гуннами, и те, и другие относились с недоверием. Я понимал, почему, и не пытался убедить, что имею достаточно опыта для руководства не только маленьким отрядом, но и целой армией. Такое можно доказать только в бою. И я решил ускорить появление доказательств. Поскольку предполагалось, что в штурме будут участвовать пехотинцы, мои подчиненные сильно удивились, когда я приказал не продавать двух захваченных крестьян, а припахать их на изготовление лестниц длиной метров десять.
— Если мы ворвемся в город первыми, то захватим богатую добычу, если последними, то будем подбирать остатки, — объяснил я.
Предполагалось, что пехота сделает проломы в стенах или откроет ворота, и тогда, на готовое, в дело вступят гунны. Они, как заметил, не спешили кидаться в бой, предоставляя союзникам возможность проявить доблесть и погибнуть, кроме случаев, когда первым доставалось больше добычи. Кстати, гунны отдавали главнокомандующему десятую долю награбленного, а союзники — треть. Мой отряд, благодаря моей дружбе с Эдеконом, относился к первым.
К моей идее подчиненные отнеслись с недоверием. Спорить никто не стал, видимо, не сочли нужным. Если будет не слишком опасно, поддержат, если нет, станут уклоняться, а начну гнать на погибель, получу стрелу в спину или кинжал в бок. Никто потом не будет разбираться, как погиб в бою командир, спишут на врагов.
Штурм начался на двенадцатый день осады. Те крестьяне, что изготовили по башне на каждую куртину с этой стороны города и два тарана, теперь толкали первые к стенам, а вторые к двум воротам. Сухой ров шириной метров десять и глубиной метра три был засыпан в нужных местах в первые дни осады. Башни или, как их называли римляне, туры изготовлены в лучших традициях военно-инженерного дела нынешнего времени: высотой метров десять — немного выше городских стен, снаружи обвешены свежесодранными, бычьими шкурами, чтобы враги не смогли поджечь горящими стрелами и дротиками или повредить камнями, на четырех сплошных деревянных колесах диаметром метра полтора. Внутри были две лестницы, соединяющие три яруса, на первом из которых подвешен таран — довольно длинное и толстое, дубовое бревно с мощным бронзовым наконечником, на втором находился перекидной мостик, на третьем — защищенные места для лучников. Тараны, подведенные к воротам, напоминали длинные дома с высокой крутой крышей, тоже выстеленной сырыми шкурами, только имели еще и шесть деревянных колес. Ударное бревно в них было длиннее и тяжелее, чем в башнях, но вес орудий был меньше, и людей толкать их могло больше, поэтому раньше добрались до цели и приступили к работе. Один таран был тут же выведен из строя, удачно скинутым с надвратной башни валуном, который угодил прямо на конёк крыши и буквально сложил всё сооружение, задавив несколько крестьян, которые должны были под присмотром наших копейщиков раскачивать бревно с бронзовым наконечником, помогая своим врагам захватывать город. На второй таран тоже скинули валун, но неудачно, срикошетил, лишь немного надломив крышу. Затем облили кипящим оливковым маслом, которое, как я понял, никого не забрызгало, и подожгли. Огонь, сильно коптя, разгорался с полчаса. За это время таран, может, и повредил ворота, но не вышиб. Скорее всего, их изнутри завалили камнями и землей. Когда огонь добрался до подсохшего дерева, все сооружение полыхнуло. Копейщики, а вслед за ними и крестьяне, раскачивавшие таран, ломанулись от ворот наперегонки. Вслед им с надвратной башни и городских стен полетели стрелы, убившие несколько человек.
Зато у тур дела шли лучше. Все подкатили к стенам, правда, пара встала кривовато, и тараны начали колотить, а лучники — обстреливать защитников. На верхних ярусах тур были гунны с мощными луками, которые на короткой дистанции пробивали любой щит и доспех. Если первое время горожане хоть как-то пытались повредить туры, то вскоре смелые погибли, а остальные попрятались.
Я подошел к ближней от реки туре, благо никто из защитников города не мешал, и с интересом понаблюдал, как на городской стене, сложенной из плохо обтесанных камней, облицованных цементным раствором, появляются трещины и, утолщаясь, ползут вверх и в стороны, как сперва обсыпается облицовка, потом отваливаются маленькие камушки, потом побольше, а за ними вываливаются корявые куски забутовки из булыжников и известкового раствора. Впрочем, мой интерес имел и практическую цель. Я хотел одним из первых узнать, когда в стенах сделают пролом, и не пропустить начало штурма. В большой семье клювом не щелкают.
Ждать пришлось долго, до второй половины дня. Мы успели пообедать и покемарить. Первой пробила стену насквозь средняя башня. Пролом был пока маленьким, человек не протиснется. Обычно внутри города напротив того места, где работает таран, быстро строят дополнительную стену или насыпают холм из земли и камней. Каким бы длинным ни был таран, обычно его едва хватает на всю толщину стены, дальше приходится расширять кирками, ломами и лопатами, что занимает больше времени. Наисцы никаких мер не предприняли. Такое впечатление, что им без разницы, что город вот-вот захватят. Видимо, уже смирились со своей судьбой, решили, что, вступив в бой, погибнут сразу, а если спрятаться, то проживут дольше на несколько часов, а везунчики даже на несколько лет, пусть и рабами. Наши пехотинцы, истомившиеся без дела, начали подтягиваться к городским стенам, чтобы после сигнала о начале штурма первыми ворваться в город. Подошли и гунны, косолапо ковыляя на коротких кривых ногах. Всем нужна была добыча.
Я решил, что пора и нам приступать к делу. Утром каждому воину своего отряда объяснил, кто и что должен делать. Четыре человека остались пасти наших лошадей, а остальные были разделены на две группы: в первую вошли «оседлые», которые сейчас несли пять лестниц, а во вторую — «кочевники», которые должны были стрельбой из луков обеспечивать прикрытие. Мы зашли со стороны реки, где, как я надеялся, горожане меньше всего ожидали нападения и где нас мало кто видел из осаждавших. Я не хотел, чтобы сразу вслед за нами проникли в город другие. Чем больше у нас будет времени, тем больше ценной добычи захватим.
Ночью был дождь. Земля еще не высохла, поэтому ноги скользили на пологом склоне, который шел от стен к берегу. Лестницы тоже соскальзывали, пришлось выбивать для них ямки кинжалами и топорами. Одну лестницу поставили возле дыры у подножия стены, через которую стекала, сильно воняя, городская канализация. Судя по мощности напора, наисцы, скажем так, испугались очень сильно. На этой куртине несли службу десятка два горожан, успевшие метнуть несколько камней и ранить несколько моих подчиненных, пока наши лучники не разогнали их.
Я, держа на всякий случай левой рукой щит над головой, первым поднимался по средней лестнице, которая была сочлененной, сильно гнулась, раскачиваясь. На качающемся трапе чувствую себя спокойно, а вот на лестнице сердце каждый раз ёкает. Я не был уверен, что длины ее хватит, поэтому через плечо был перекинут трехметровый толстый канат с мусингами и крюком, чтобы зацепить за верх стены. Не понадобился. Я перекинул щит на спину, оперся двумя руками на стену между трапециевидными зубцами, подтянулся и с трудом, полубоком, протиснулся между ними. Если бы на сторожевом ходе был хотя бы пяток защитников, они бы запросто убили меня и остальных моих подчиненных, но их там было всего два, и оба мертвые. Одному стрела попала прямо в глаз и влезла по самое оперение, придав мертвому лицу комичное выражение. Рядом со вторым покойником лежал обычный плотницкий топор. Наверное, взял для боя привычный инструмент.
Я показал двум готам, поднявшимся первыми по другим лестницам, чтобы перекрыли сторожевой ход со стороны угловой башни, где кто-то метался в проходе, не решаясь напасть на нас, а сам вместе в двумя другими пошел к следующей, огибая кучи увесистых булыжников, заготовленных для обороны. В этой башне было сухо и воняло горелым оливковым маслом. Возле внутренней стены сложены пучки стрел. На пути к противоположному выходу лежал на боку большой, закопченный, бронзовый котел. Я поддел его ногой. Ударившись о стену, котел гулко охнул. Где-то внизу торопливо протопали три пары ног и хлопнула дверь. По ту сторону башни на сторожевом ходе никого не было. Я приказал двум пришедшим со мной стать на проходе на всякий случай, а сам вернулся к деревянной лестнице, ведущей вниз, чтобы дождаться там, когда на стену поднимется весь мой отряд.
Спустились в город мы все вместе как раз в тот момент, когда, громко завопив на разных языках, наша армия пошла на штурм. Криков горожан я не услышал. Может быть, они не пробились сквозь рев нападавших, а может, и кричать было некому. Внутри улицы были вымощены по краям каменными плитами, образуя что-то типа привычных мне тротуаров, а в середине — булыжниками. Я построил готов посередине в колонну, а по краям пустил кочевников с луками. Так и пошли сперва к центру города, а потом повернули на улицу, идущую параллельно реке, на которой я увидел большие двухэтажные дома с дворами, обнесенными стенами. Там явно живут не самые бедные горожане. В противоположном конце улицы увидели отряд вооруженных наисцев, наверное, спешивших на помощь тем, кто отражал штурм. И мы, и они сразу остановились. Мои лучники начали осыпать врагов стрелами. В кого-то попали, потому что вражеский строй вдруг распался, и сперва задние, а потом и все остальные, развернулись и дали деру под громкий, издевательский гогот моих подчиненных.
Я выбрал самый на вид богатый дом, сказал, чтобы туда сносили все награбленное, после чего мои подчиненные, разделенные на десятки еще до штурма, разошлись по соседним. Одного воина из моего десятка подсадили на каменную стену, ограждавшую двор, после чего он изнутри открыл нам дверь в правой части двустворчатых деревянных ворот, недавно выкрашенных в красный цвет. Я оставил двух готов и двух аланов охранять их, отгонять воинов из гуннской армии, которые, судя по приближающимся крикам, уже преодолели крепостные стены, а с остальными пошел осматривать, что нам досталось.
Дом был греческого типа, с трех сторон обступал двор, вымощенный каменными плитами. Узкие окна закрыты деревянными жалюзи. Вдоль второго этажа шла деревянная галерея на каменных опорах. Посередине двора находился неработающий фонтан с наядой из желтоватого мрамора, у которой изо рта должна была течь вода. Видимо, подачу воды остановили недавно, потому что круглая чаша из обычного светло-коричневого песчаника была полна. В правом крыле располагалась маленькая конюшня с прекрасным серым жеребцом и двумя гнедыми мулами, верховыми, судя по седлам для них, висевшим на закрепленном горизонтально бревнышке. Рядом с ней была сарай, заполненный сеном, а затем кладовая с шестью пифосами двухметровой высоты, наполовину закопанными в землю: три были заполнены пшеницей доверху, а четвертый наполовину, и по одному неполному с бобами и горохом. В левом крыле находилась кухня с двумя очагами, тремя столами и большим количеством бронзовых котлов, повешенных на железные крюки, свисающие с потолочной балки, и мисок, тарелок, кувшинов на деревянных полках, в два яруса приделанных к боковым стенам. В помещении пахло так вкусно, что у меня рот наполнился слюной. Сплюнув ее, пошел в главный корпус.
Там сразу за дверью находилась большая гостиная с мраморными колоннами в два ряда, по три в каждом. Полумрак не помешал мне рассмотреть на стене напротив входа овальную фреску с батальной сценой: всадник на черном коне протыкал копьем пехотинца, скорее всего, перса, а остальные враги в страхе убегали от него. Даже при плохом освещении цвета были яркими. Не знаю, как сейчас, а в предыдущую эпоху штукатурку, замешанную на молоке, наносили в семь слоев и в верхний добавляли мраморную крошку. Чтобы не тускнела и не трескалась, высохшую роспись сверху покрывали смесью оливкового масла с воском, которую потом нагревали и промокали. Я сперва подумал, что изображен Георгий Победоносец, но убиенный явно не тянул на дракона. Потом догадался, что это Александр Македонский, хотя больше был похож на разожравшегося римлянина. Представляю, что прославленный полководец сделал бы с художником, если бы увидел эту фреску.
Из помещения справа тихо вышел мужчина лет сорока пяти с седой и плешивой головой и выбритым лицом, полноватый, одетый в белую римскую тунику с красной каймой по подолу. Я не услышал шаги, а боковым зрением уловил движение и резко повернулся в его сторону.
— Приветствую тебя, отважный воин! — дребезжащим от страха голосом произнес мужчина льстиво на латыни. — Не убивай меня! За меня заплатят выкуп!
— Кто такой? — спросил я.
— Хозяин этого дома, — ответил он.
Поделиться книгой: