Вечный воин

— Бывший хозяин, — уточнил я и поинтересовался: — И сколько за тебя заплатят?

— Сто солидов, — ответил мужчина.

— Двести, — потребовал я.

— Хорошо, пусть будет двести, — согласился он так быстро, что я пожалел, что не запросил больше.

— Где ценности, деньги? — спросил я.

— Там, — показал он на помещение, откуда вышел. — Всё там.

Допустим, не все, иначе не из чего будет возвращать выкуп. Наверное, много чего спрятано в тайниках, но займемся этим позже.

— Отведи эти двеста солидов в конюшню и проследи, чтобы никто ненароком не убил их, — приказал я одному из готов, зашедших со мной.

Помещение, откуда вышел хозяин дома, было без окон, освещалось масляным бронзовым светильником в виде утки, причем непропорционально длинный клюв служил рукояткой. Там стояли резные стол и стул с высокой спинкой, впервые такой видел в этой эпохе, и два сундука у стены, к которой был приколочен длинный Т-образный крест из черного дерева или покрашенного в черный цвет. В первом сундуке, меньшем, лежали свитки — договора и письма. Недавно их торопливо переворошили. Во втором — четыре мешочка с серебряными монетами и одни с медными. Маловато для владельца такого роскошного дома. Я показал сопровождавшему меня алану, чтобы забрал монеты, а сам пошел на второй этаж, куда вход был с галереи.

Хозяйская спальня была равна по площади половине гостиной. Кровать стояла посередине ее и была довольно скромных размеров. Балдахины то ли еще не вошли в моду, то ли не нравились хозяйке. В то, что именно она решает, что и как должно быть в доме, я понял сразу. Ей было лет двадцать пять, раза в два моложе мужа. Не красавица, но и уродкой не назовешь. Лицо холеное, властное, капризное. Нос тонкий, длинный и с горбинкой — «греческий», но кожа белая и волосы темно-русые. Голова покрыта белым льняным платком, расшитым желтыми нитками и придерживаемым золотым обручем с красновато-коричневой яшмой, известной мне под названием нильский кремень, которая в местах ее добычи считается лучшим противоядием и защитой от сглаза. В ушах длинные золотые сережки с лазуритами, тоже, наверное, египетскими. На белой шее золотое ожерелье с девятью круглыми оранжево-розовыми ониксами, нижний край которого был вровень с верхним краем овального выреза белой шелковой туники, украшенного вышивкой желтыми нитками в виде веток с листочками. Такая же вышивка была и по краям длинных рукавов, расклешающихся к запястьям, и расклешенному подолу, доходившему до середины голени. На пальцах пять золотых перстней: на левой руке на указательном и безымянном с оранжево-красными сердоликами и на среднем с красно-фиолетовым аметистом, а на правой — на указательном и среднем с розовыми топазами. На ногах черные туфельки с желтыми бантиками, удерживаемыми золотыми прутиками. Можно было подумать, что передо мной наряженная невеста, поджидающая жениха. Вот только светло-карие, медовые, глаза были наполнены не сладостью, а страхом, и подкрашенные алые губы, растянутые в льстивой улыбке, нервно подрагивали. Позади нее стояли с понуренными головами две рабыни, обе молодые и с синяками на щеках, видимо, следами от перстней.

— Снимите с хозяйки платок и сложите в него все ее драгоценности, — приказал я.

Она сама сняла обруч и платок, а потом сережки и перстни, одна из рабынь лишь помогла расстегнуть ожерелье.

Избавляясь от драгоценностей, женщина торопливо, дрожащим от страха голосом заладила, как «заевшая» пластинка:

— Мои родители заплатят за меня выкуп, они в Константинополе…

Я остановил ее вопросом после третьего раза:

— Сколько заплатят?

— Сто солидов, — не задумываясь, ответил хозяйка дома.

— Твой муж оценил свою свободу в двести, — сообщил я.

— И за меня заплатят двести, — сказала она.

— Триста, — потребовал я.

— Да, — после небольшой заминки молвила женщина.

Я передал ее драгоценности одному из готов, сопровождавших меня, и приказал:

— Забирайте рабынь и идите дальше, а я здесь задержусь.

Мои подчиненные осклабились понимающе, после чего вышли, причем один по пути шлепнул по заднице рабыню. Как догадываюсь, сейчас они сделают остановку в соседней комнате — последуют моему примеру.

— Раздевайся, — сказал я хозяйке дома и сам начал разоблачаться.

Женщина сразу перестала колотиться от страха, расслабилась. Пока ее хотят, не все потеряно. Раздевалась быстро, суетливо, словно боялась, что передумаю. Попробуй тут передумай после такого продолжительного, можно, наверное, сказать, многовекового воздержания!

У нее было белое, начавшее полнеть тело нерожавшей женщины. Сиськи маловаты, поэтому, наверное, прикрыла их рукой, когда сняла тунику и пошла к кровати, довольно таки сексуально шевеля пухлыми ягодицами. Легла навзничь и уставилась в потолок, будто решала, надо его белить или нет? На меня ноль внимания. Скорее всего, привыкла так исполнять супружеский долг — неприятную обязанность, за которую потом можно потребовать плату, как натуральную, так и влиянием.

У женщин, не въехавших в секс, появляется нездоровая уверенность, что любого мужчину можно взять за член и начать вертеть, как пропеллер. Вылечивается это первым же вагинальным оргазмом. После чего женщина сама начинает вертеться, как пропеллер, именно на том, за что раньше держала мужчин. К сожалению, любить может каждый, а вот отправить женщину в рай на земле не у всех получается. Впрочем, женщины разные, и что хорошо для одной, плохо для другой, и универсалов в этом деле нет. Так что надо искать своего или хотя бы достаточно опытного.

Не знаю, оказался ли я именно тем мужчиной, который был нужен хозяйке дома, или мне просто помог многовековой опыт, но я быстро нашел путь к ее сердцу, который у женщин пролегает через сами знаете что. Сперва завел ее так, что начала всхлипывать жалобно, а потом отымел с желанием, накопленным за несколько веков. Отдавалась она жадно, я бы даже сказал, требовательно, наверстывая, наверное, упущенное за предыдущие годы. Подозреваю, что муж даже в конюшне слышал ее протяжные, захлёбистые стоны.

Затем Ирина, как звали хозяйку дома, поревела от счастья и для приличия и начала допрос:

— Ты римлянин?

— Да. Из Иберии, — ответил я.

— А как оказался у скифов? — задала она следующий вопрос.

— Меня выдал им епископ Марга за то, что убил многих гуннов во время нападения на ярмарку. Мне предложили умереть или поступить к ним на служу, — рассказал я и спросил иронично: — Угадай, что я выбрал?

— Неужели умереть?! — весело произнесла Ирина, а потом сообщила: — Наш епископ тоже бросил нас, сбежал утром, перед самым вашим приходом. Пообещал, что скифы не смогут захватить город, что вернется с армией и снимет осаду. Из-за него мы и остались, хотя я говорила мужу, что надо уезжать в Константинополь.

— Тогда бы не узнала, что такое настоящий мужчина, — заявил я.

— Нет худа без добра, — согласилась она и подсказала: — Ты мог бы сбежать от них, устроиться на службу в Константинополе.

— Пока не с чем сбегать. Это первая хорошая добыча, которую мы захватили, — признался я. — Да и здесь командую отрядом, а в Константинополе придется начинать с рядового.

— Мой отец поможет тебе получить хорошую должность, — пообещала Ирина.

— С чего это он так озаботится судьбой человека, которому заплатит выкуп за свою дочь?! — насмешливо поинтересовался я.

— Я ему посоветую, — ответила она и дала понять, почему так сделает: — Если к тому времени стану вдовой.

— За твоего мужа мы получим двести солидов, — напомнил я.

— Двести за живого, — уточнила Ирина, — а за мертвого мой отец заплатит триста.

— Считай, что ты уже вдова! — как бы шутливо произнес я.

— И драгоценности мои выкупит, — продолжила она.

— Хорошо, придержу их, — пообещал я, потому что ее отец уж точно заплатит за драгоценности больше, чем купцы, следующие за армией.

Во дворе послышался шум — кто-то что-то не мог поделить.

— Мне пора, — сказал я, вставая.

— Пришли служанку, чтобы помогла мне одеться, — потребовала Ирина.

— Боюсь, что твои служанки сейчас очень заняты: помогают раздеться моим воинам! — ухмыльнувшись, произнес я и посоветовал: — Из этой комнаты не выходи, иначе составишь им компанию.

— Это я поняла! — игриво молвила она.

Весь двор уже был завален всяким барахлом, как завязанным в узлы или напиханным в мешки, так и просто сваленным в кучи, а на свободном пространстве стояли и сидели парни и заплаканные девушки и молодые женщины — самый ценный товар для рабовладельцев, и к коновязи возле конюшни были привязаны три верховые лошади, а к столбу у ворот — пара молодых волов. Во двор все еще заходили воины из моего отряда и скидывали награбленное.

Я приказал отвести пленниц наверх в комнаты. Пусть там развлекают моих подчиненных. Если местные мужчины не хотят служить в армии, защищать своих женщин, то найдутся другие, способные сделать это. От них и будут рожать женщины, которым, по большому счету, без разницы, кто отец ребенка, лишь бы дети были крепкими и сильными во всех отношениях.

Затем я подошел к тому воину, что охранял хозяина дома, и тихо сказал:

— Его жена заплатит нам на сто солидов больше, если станет вдовой.

— Сделаю! — оскалившись, пообещал он.

Часа через три, когда крики и плач в городе стихли, когда по улицам перестали шляться толпы воинов в поисках добычи, я с небольшой охраной повез десятину командующему армией. Ни его, ни Атиллу не увидел, потому что пировали в большом трехэтажном доме, с севера ограждавшего квадратную центральную площадь Наиса. Наверное, раньше дом принадлежал градоначальнику и правителю всей провинции. Вымощенная брусчаткой площадь сейчас была похожа на двор дома, захваченного моим отрядом — завалена узлами, мешками и просто сваленным в кучу, самым разным барахлом. Как догадываюсь, большинство отдавало самое ненужное или громоздкое из добычи, но возле входа в дом отдельными кучами свалены были золотые и серебряные предметы. Мы тоже вывалили свою долю, о чем я и доложил, перечислив, что именно привез, одному из помощников Эдекона, который, несмотря на то, что сидел боком на невзрачной буланой лошаденке, был больше похож на гота, чем многие германцы, разве что ноги были коротковаты и невообразимо кривы, как у большинства кочевников.

Он кивнул, после чего произнес:

— Говорят, ты первый ворвался в город.

— Так получилось, — скромно сказал я.

— Хорошо получилось, — согласился помощник Эдекона и прикрикнул на другую группу, которая собиралась кинуть бронзовый кувшин в кучу золотых предметов.

8

Гуннская армия осадила Филиппополь, названный так в честь себя любимого царем Филиппом Македонским. До захвата македонцами город назывался Одрис и был одной из столиц Одрисского царства. Я навещал его, в то время маленький и слабо защищенный, находясь в армии Александра Македонского. Попав под власть римлян, город получил название Тримонтий (Три холма), но после того, как стал частью Восточной Римской империи, к нему вернулось предыдущее название. Я побываю в нем, носящем имя Пловдив, в начале тринадцатого века, когда буду воевать на стороне болгарского царя Ивана Асеня, и в следующую эпоху по пути в Константинополь, после чего окажусь в Каталонской компании. В общем, знакомые места.

Сдаваться жители Филиппополя не собираются. В предыдущие годы они уже пересидели две осады гуннов. Тогда на них нападали намного меньшие армии, не имевшие осадных орудий и опыта осад. Кочевники в те разы просто окружили город и потребовали дань. Горожане отказывались. Гунны ждали несколько дней, разоряли окрестности и уходили дальше, не солоно хлебавши.

На этот раз все намного серьезнее. Филиппополь окружили со всех сторон. Рабы под руководством опытных командиров-римлян начали строить осадные башни и тараны, сколачивать щиты и лестницы. Город расположен на холмах. Всего в двух местах склоны пологие, есть возможность подкатить башни по дорогам, ведущим к воротам, поэтому их будет две. Зато таранов делают восемь. Работы еще на несколько дней, так что я решил отлучиться по личным делам, доставить Ирину к ее родителям.

Собирался потешиться с пленницей, пока не привезут выкуп, а потом забыть, но все пошло не так. В захваченном Наисе мы провели три дня: отдыхали после ненапряжного штурма, делили добычу, обмывали победу, благо вина нового урожая в погребах горожан было много. Все эти дни я много времени проводил с Ириной. Во-первых, соскучился по женской любви и ласке; во-вторых, она оказалась неглупой и образованной, хоть и по нынешним меркам (землю считала плоской), но на фоне моих предыдущих жен выглядела довольно продвинутой. В свою очередь и я оказался не только хорошим любовником, а еще и сыном богатого иберийского землевладельца, получившим блестящее, по нынешним меркам, образование, но из-за нашествия готов, захвативших имение, вынужденным податься на службу в армию, а потом оказаться у гуннов. В итоге Ирина подумала (или наоборот?!) и предложила мне руку и сердце. Поскольку предполагал, что это может быть уловкой, чтобы не платить выкуп, я согласился, не думая. Потеря трехсот солидов для меня не существенна. Поэтому, как только мы покинули Наис, в Константинополь поскакал гонец — один из священников, которых гунны не трогали — с письмом к отцу Ирины, чтобы прислал в Адрианополь, следующий крупный город на римской дороге между Филиппополем и столицей империи, три сотни солидов (доля отряда за убитого мужа) и охрану для сопровождения дочери. Гонец вернулся, когда мы подходили к Филиппополю, привез сообщение, что охрана с выкупом выехали вслед за ним, будут ждать нас в деревне под Адрианополем.

Взяв два десятка конников-готов, чтобы нас не принимали за отряд гуннской армии, я повез туда Ирину. Самое забавное, мои люди относились к ней с уважением, причем не только из-за того, что спит со мной. И у готов, и у аланов произошло расслоение на классы. Знатные и богатые были выше всех остальных, и к ним, даже попавшим в плен, относились с уважением. Ехали мы сравнительно быстро, делая километров по пятьдесят в день. Деревни возле Филлиппополя были пусты, километрах в тридцати от него крестьяне разбегались, завидев наш отряд, а в сотне — не обращали особого внимания, только обычное любопытство. Такое впечатление, будто не знают о нападении гуннов или уверены, что доблестная римская армия остановит кочевников. Этой армии мы так и не увидели, хотя ходили упорные слухи, что она вот-вот подойдет. Я еще думал, получится ли благополучно разойтись с ней, если встретим на своем пути? Зря беспокоился.

На четвертое утро миновали холмы, где лет шестьдесят назад готы разгромили армию восточных римлян, убив, в том числе, и императора Валента. Можно считать, что в этом месте был утвержден распад империи на две части и констатирована смертельная болезнь западной ее части. Больной еще жив, но я знаю, что протянет не долго.

После полудня поднялись на очередной холм и увидели у его подножия деревню, а вдалеке — Адрианополь. В деревне нас должны ждать. Пара мулов, запряженных в легкую кибитку, словно догадалась, что скоро будет привал, отдохнет, пошла не то, чтобы быстрее, а бодрее. Левое заднее колесо кибитки сильно и неприятно скрипело, хотя утром его смазывали по моей просьбе. Правит мулами рабыня Ирины, напялившая, чтобы не мерзнуть, мужской овчинный тулуп, великоватый, поэтому подкатила рукава. Хозяйка ее спряталась внутри. Наверное, лежит, закутавшись в бордовый плащ, подбитый лисьим мехом. Этот плащ я отобрал из добычи в счет своей десятины, как и Ирину с ее драгоценностями и одной из рабынь. Никто не возражал. Благодаря мне, добычу в Наисе отряд взял очень богатую, на зависть остальным, включая гуннов, так что больше никто не сомневается, что я имею право быть командиром.

Я подъехал сзади к кибитке, окликнул Ирину. Она подняла темно-серый войлочный полог в задней части, зябко поморщилась из-за сырого ветра и попробовала улыбнуться. Дорога давалась ей, изнеженной, избалованной, очень тяжело.

— Подъезжаем, — сообщил я

— Наконец-то! — радостно, с облегчением произнесла она. — Думала, умру по дороге!

— До Константинополя на несколько переходов больше, чем мы проехали, — напомнил я.

— Ничего, там переходы будут короче, и я отдохну несколько дней в Адрианополе, — сказала Ирина, после чего посмотрела не меня печально, будто знала, что видит в последний раз, и спросила без особой надежды, скорее, для проформы: — Ты приедешь ко мне?

— Если не погибну в бою! — беззаботно ответил я.

Мне бы самому знать, что буду хотеть через месяц, полгода, год или сколько там продлится поход гуннов? К тому же, привык, что жен у меня несколько, а Ирине такое не то, чтобы в диковинку, наложниц сейчас имеют многие богачи, но вряд ли понравится. И еще я могу переместиться в другую эпоху по своей воле или чужой. В то, что погибну, уже не верю, причем с детской, непрошибаемой убежденностью в собственное бессмертие.

— Я буду ждать тебя, — твердо, как клятву, произнесла Ирина.

С одной стороны, конечно, хорошо, когда есть место, где тебя ждут, а с другой, не люблю обязательств перед теми, кто пока не жена. Может быть, встречу другую, красивее, интереснее.

И врать таким женщинам не люблю, поэтому говорю:

— Если ничего не случится, приеду.

9

К нашему возвращению осада Филиппополя так и не началась. Точнее, за день до нашего прибытия была попытка подкатить башни к воротам. Одна завалилась сама по себе на полпути к цели, второй помогли защитники города, метнув в нужное место здоровую каменюку. Вторая башня так и лежит на боку неподалеку от городских ворот, перекрываю дорогу к ним. Горожане пытались поджечь ее, но не получилось, только слегка обгорела с одной стороны. Новую решили не строить, сосредоточившись на таранах. Подозреваю, что от них толка будет не больше. Верхний слой склонов холмов, на которых стоит город, из глины. Не знаю, были ли они такими с самого начала или глину навозили и утрамбовали. Если второй вариант, то старались не зря. В последнее время постоянно идут дожди, и склоны стали скользкими. Даже налегке подняться к крепостным стенам непросто, а уж закатить таран и вовсе потребует титанических усилий. Вот с лестницей взобраться есть хоть какие-то шансы, но жертв будет много. Это поняли даже самые тупые воины моего отряда, поэтому никто не намекает, что пора бы повторить то, что проделали в Наисе. Пусть штурмует пехота, а конные заняты грабежом деревень, теперь уже дальних, поэтому возвращаются из рейдов на второй или третий день, привозя все меньше добычи, в основном зерно и вино. Крестьяне прячутся в лесах, завидев отряд, но все зерно и вино с собой не унесешь и надежно спрятать их трудно. Половину захваченных продуктов забирают назначенные Эдеконом интенданты и распределяют между пехотинцами.

Я объехал Филиппополь, осмотрел стены и подходы к ним. Неприступных крепостей нет, есть только недогадливые осаждающие. Заинтересовал меня только один участок. В этом месте холм был срезан почти вертикально, наружу выступал ракушечник, из которого построены крепостные стены и, наверное, многие дома в городе. Это самый распространенный строительный материал не только в данной местности, потому что его легко добывать, обрабатывать, перевозить, а построенные из ракушечника дома долговечны и хорошо держат зимой тепло и летом прохладу. Видимо, раньше холм в этом месте был более покатым, но потом над ним поработали, сделав неприступным. На холме рядом со срезом, который был высотой метров пятнадцать и шириной не меньше ста, высилась стена без башен. Нападения с этой стороны не ждали. Я было подумал, не забраться ли здесь на стену ночью, но по сторожевому ходу даже днем бегали собаки, лохматые и довольно крупные, наверное, пастушьи. Некоторые запрыгивали на стену между зубцами и облаивали меня. Тогда у меня появилась другая мысль, с которой я и поехал к Атилле.

Шаньюй убыл куда-то после взятия Наиса и вернулся к армии за пару дней до моего приезда. Его довольно скромный войлочный шатер стоит рядом с большим и богато украшенным Онегеза, и те, кто этого не знает, сперва ломятся не в тот. Атиллу это забавляет. Не скажу, чтобы он чурался роскоши, но явно не понимает, как можно придавать огромное значение всякой мишуре. Наверное, это в нем говорит голос предков, которые обходились малым и в первую очередь почитали физическую силу и удаль в бою. Сейчас он, облаченный в заломленную на левый бок, замызганную, кожаную шапку, не намного более чистый, овчинный полутулуп и заеложенные до блеска, кожаные штаны, сидел на пятках на специально сделанном для него, выстеленном большим ковром и защищенном кожаным навесом, деревянном помосте такой высоты, чтобы стоявшим перед ним парламентерам из Филиппополя приходилось задирать голову, и изображал из себя тупого отморозка, грозного и беспощадного. При этом говорил Атилла на греческом языке, которым владел довольно прилично, даже лучше, чем латынью, потому что его мать была гречанкой. К тому же, как мне рассказали, он несколько лет провел гостем, так в мягкой форме называли заложников, при дворе императора в Равенне, которая сейчас является неформальной столицей Западной Римской империи, а греческий в обеих считается языком знати, образованных людей. Скорее всего, предводитель гуннов дурковал, вырядившись под грязного, дикого кочевника. Я заметил, что у него нездоровая тяга к розыгрышам. От скуки, наверное. Филиппопольцы предлагали за снятие осады выкуп в сто либр (фунтов) золота. Это без малого тридцать три килограмма. Атилла потребовал в пять раз больше. Мол, у него огромная армия, надо наградить всех. Сомневаюсь, что рядовым воинам достанется хотя бы по одной монете. Разве что вождям, командирам крупных отрядов подкинет на бедность. Видимо, это был обычный торг. Осажденные пока слишком верили в неприступность своего города, поэтому платить так много не захотели, распрощались и ушли.

Увидев, что я желаю с ним пообщаться, Атилла крикнул страже на гуннском языке, чтобы пропустили меня, и похлопал по помосту ладонью, предлагая место рядом с собой. Я ловко подтянулся и приземлил задницу на край помоста, свесив ноги.

— Что ты хочешь мне сообщить? — спросил он на латыни.

— Придумал, как захватить город, — ответил я на греческом языке, желая удивить предводителя гуннов.

Не тут-то было! Мое знание греческого, как и гуннского, аланского и германских диалектов, воспринимались Атиллой, как само собой разумеющееся.

— Рассказывай, — предложил он.

Я предложил вырубить в вертикальном склоне холма камеру, заполнить ее горючими материалами и поджечь, благодаря чему обрушить стену.

— Эй, позови командира саперов! — выслушав меня, приказал предводитель гуннов командиру стражи, а стоявшему сбоку от помоста унылому рабу, который, скорее всего, еще недавно был крестьянином: — Принеси вина.

— И фиников, — попросил я.

— И алтаку, — добавил Атилла.

Он был сладкоежкой, поэтому всегда возил с собой финики, миндаль в меде, рецепт которого римляне позаимстовали у этрусков, и алтаку (подобие зефира с орехами и медом), как греки называли это лакомство в честь растения, из которого брали сок для её изготовления. Первый раз я ел алтаку в Египте, когда служил в армии фараона. В то время она была лакомством богачей. Впрочем, и сейчас не каждому по карману.

— Ты бывал в Константинополе? — спросил меня Атилла.

— Приходилось, — ответил я.

— Как думаешь, сумеем захватить его? — задал он следующий вопрос.

— Нет, — уверенно ответил я.

Про гуннов я помнил не очень много, но точно знал, что ни Константинополь, ни Рим они не брали.

— Почему? — поинтересовался Атилла.