Народы моря

Везло призовое судно медь в слитках и выделанные кожи. Последние взяли, как предполагаю, чтобы заполнить пустое пространство в трюме и на палубе, потому что много на них не заработаешь. Кубрика для экипажа не было, только навес из просмоленной материи в носовой части, перед мачтой, а у капитана был не только навес на корме, но и каюта, которую правильнее было бы назвать норой. С главной палубы внутрь низкого полуюта вела маленькая дверь на кожаных петлях, которые находились на верхней ее стороне. То есть, открывалась дверь вверх, откидываясь на кормовую палубу. Крутой трап из пяти ступенек вел в темное низкое помещение, в котором стоял запах затхлой сырости, хотя там было сухо и душно. Большую часть помещения занимали глиняные кувшины в высоких подставках с сухарями, вяленым мясом и рыбой, чечевицей, финиками и маленький с медом. На меньшей — кровать, застеленная овчиной, и со второй овчиной, свернутой в рулон, которая, как догадываюсь, служила подушкой. Обе овчины были не сильно затерты. То ли их недавно начали использовать, то ли, что скорее, капитан редко спал здесь. Рядом с кроватью лежал на полу кожаный мешок с грязной туникой бардового цвета и кожаным плащом и стоял низкий и широкий сундук, в котором лежали два кожаных мешочка, большой и маленький. В первом были серебряные шекели в количестве четыреста двенадцать штук, во втором — семнадцать золотых колец весом в дебен каждое. Мне достанутся две трети добычи, а остальное будет поделено между членами экипажа. Исходя из цен на медь и «круглые» суда, каждый матрос получит примерно равное содержимому сундука.

Глава 30

Весть о захвате нами угаритского судна стала чуть ли не общегородским праздником. Каждый сознательный гражданин Тира счел своей обязанностью сходить в порт и посмотреть на трофей. Мне даже показалось, что некоторые сдерживали непреодолимое желание плюнуть в него. Уж больно угаритцы насолили тирским купцам, захватывая суда, которые пытались нарушить их монополию на торговлю с Саламисом. Правда, это не помешало содрать пятнадцатипроцентный налог с проданного судна, груза и рабов. Покупатели нашлись быстро, потому что цену я не заламывал, а шкуры отдал и вовсе дешево, потому что местный рынок был насыщен поставками от кочевников. Особым спросом пользовались рабы. У меня сложилось мнение, что иметь раба-угаритца является чем-то типа медали «Жизнь удалась!». Каждый матрос «Альбатроса», получив свою долю, стал, по его мнению, сказочно богат. Никто из них даже не заикнулся о зарплате, которую по договору я обязан был выплатить после возвращения в Тир.

— Получили даже больше, чем за купеческий караван! — высказал общее мнение ахейцев их предводитель Эйрас. — Мы готовы и дальше служить тебе!

— А вернуться к семьям не хотите? — спросил я.

Задал этот вопрос не просто так. Начиналась зима. В это время года местные судовладельцы ставили суда на прикол, то есть, вытягивали на берег, сушили, чистили от наросших водорослей и ракушек, чинили, чтобы по весне с новыми силами вернуться к зарабатыванию денег. В отличие от них я почти весь сезон просидел на берегу, поэтому не собирался пока отдыхать. Цены на многие товары местного производства упали, потому что вывозить морем некому, а по суше много не увезешь. Я решил купить их и попробовать продать на тех самых островах, на которые остались семьи ахейцев.

— Хотим, но не с пустыми руками, — ответил Эйрас.

Мне казалось, что руки у них уже не пустые, но мое представление о чужом богатстве тоже отличается с представлением о собственном.

В рейс снялись в середине декабря. Дул свежий северный ветер, поднимая волну высотой метра два. Для привыкших плавать на галерах вдоль берега ахейцев и тирцев это был жуткий шторм. Не возроптали только потому, что надеялись на богатую добычу. Несмотря на мои слова, что идем чисто по торговым делам, никто не сомневался, что обязательно захватим какое-нибудь судно. И это при том, что зимой в море не выходят ни только финикийцы, но и все жители Средиземноморья. Разве что рыбаки возле берега шустрят на лодках, но я сразу предупредил, что трогать их не будем.

Пошли в полветра на запад, поставив на фок-мачте брифок — съемный прямой парус. «Альбатрос» шел довольно резво для такого курса, узлов семь-восемь. По моему заказу изготовили лаг и песочные часы на полминуты, благодаря которым я мог измерить скорость. Наверное, способ не отличался высокой точностью, но мне хватало. Шли сутки напролет, без остановок. Это и такая высокая скорость, нехарактерная для «круглых» судов и даже для галер, казались аборигенам чудом. Они, как и шумеры в бытность мою лагашским лугалем, уже слагают мифы о далекой и прекрасной стране Гиперборее, где живут опытнейшие воины, моряки и кораблестроители. Впрочем, шумеры были уверены, что на самом деле страна эта находится в ином мире, где живут боги, что я, появившийся из моря и исчезнувший в нем — не обычный смертный.

Глава 31

Люди любят шаблоны. Жили когда-то на Сицилии крутые пацаны, потом вывелись, осталась только понтовитая шушера, эксплуатирующая байки о подвигах предков, но в двадцать первом веке все были уверены, что на острове продолжает орудовать мафия, что действует закон молчания, что свидетелей обязательно убивают, даже если это Свидетели Иеговы. Я тоже верил, пока не побывал на Сицилии. Один раз простоял там почти месяц из-за забастовки докеров. По тому, как тихо, почти празднично, проходила забастовка, я сделал вывод, что мафия, может, и бессмертна, но вырождается быстро. Дело было в конце девяностых двадцатого века, и в сравнение с той стрельбой и взрывами, с какими в России додербанивали советскую собственность, события на Сицилии казались ссорой малышей в песочнице. Местные бандиты быстро и без особых усилий подпрыгнули и на лету переобулись в чиновников, чтобы грабить и дальше, но без риска для жизни, своей и чужой.

В черт знает каком веке до нашей эры Сицилия — тихий остров, заселенный крестьянами, представителями трех этнических групп. Самыми многочисленными и, как ни странно, слабыми были поселившиеся здесь много веков назад сиканы. Раньше они занимали весь остров, а сейчас были вытеснены пришельцами в центр его, на самые плохие земли. На западе острова жили элимы — пришельцы откуда-то с запада, наверное, с Болеарских островов или Пиренейского полуострова. Они тоже здесь давненько, успев перемешаться с сиканами. На востоке живут самые свежие «понаехавшие» — сикулы. Это смесь сиканов с разными пришельцами с Апеннинского и Балканского полуостровов, самая активная часть населения острова. Именно они участвовали в нападении на Та-Кемет. Египтяне не разбирались в таких тонкостях и называли всех выходцев с Сицилии шекелешами.

Я привел «Альбатрос» к тому месту, где будет город Сиракузы, и не ошибся. Именно там и проживали семьи ахейцев, которые состояли у меня на службе. Был уверен, что там уже есть большой населенный пункт, хотя Эйрас уверял меня, что на всем острове нет ни одного города, соразмерного не только с Тиром, но даже с Саламисом. И действительно, нашел там лишь небольшое поселение на островке, который в будущем будет одним из районов города, соединенным с материком двумя мостами. Трехметровой высоты стены из камней защищали жителей от нападений пиратов — таких же выходцев с Апеннин и Балкан. Поля и пастбища находились на Сицилии, рядом с речушкой. То есть, народ постоянно переправлялся через узкий пролив, чтобы обеспечить себя хлебом насущным. Вода на острове была своя, из родника, очень вкусная. Как мне рассказал Эйрас, урожаи здесь маленькие из-за засушливого климата. Провести воду к полям ни сикулам, ни ахейцам не приходило в голову. Это тебе не шумеры. Поэтому и подались вместе с чихну за добычей в Та-Кемет, и оказались в плену.

Основной товар, который могли предложить аборигены, было железо в крицах. Добывали его где-то на Апеннинском полуострове и привозили сюда, чтобы обменять на вяленую рыбу, выделанные шкуры и глиняную расписную посуду. Поскольку меня рыба шкуры и посуда интересовали мало, обменял большую часть привезенного на железо. Тирцы и прочие финикийцы обрабатывать его не умеют, но я теоретически подкован в обработке металлов. По крайней мере, многократно, у разных народов, находящихся на разном уровне развития, наблюдал процесс и интересовался, почему делают так, а не иначе. Не уверен, что смогу сделать булатный клинок, но обычный стальной — запросто. Чтобы не тратить время на обучение какого-нибудь тирянина ковать железо, пока оно горячо (бронзу куют холодной), сосватал уже готового кузнеца-ахейца и двух его сыновей-помощников, погрузив их на судно вместе с семьями. Откликнулись они на мое предложение с радостью. Ахейцы из моего экипажа понарассказывали землякам много интересного про жизнь на восточном берегу Средиземного моря. В сравнение с жизнью на Сицилии, в Тире она била ключом. О том, что там жизнь частенько бьет ключом по голове, предпочли умолчать.

— Мы хотим остаться служить у тебя, — сказал мне Эйрас еще на пути к Сицилии. — Перевези наши семьи в Тир, а мы отработаем тебе верой и правдой.

Само собой, я согласился. Тем более, что перевозка их семей ничего мне не стоила. Весили они мало, а трюм был наполовину пуст. Разве что обрыгали его во время двух штормов, прихвативших нас на обратном пути, но сами же и убрали всё.

Глава 32

Финикийцы позаимствовали у шумеров и компас. Правда, довольно примитивный — деревянная лодочка с кусочком магнетита в глиняной или бронзовой чаше с водой. Магнетит привозят из страны хаттов (наверное, это хетты), где из него выплавляют железо, причем из-за примесей получается серое, нержавеющее железо (или сталь — не могу сказать точно), благодаря оружию из которого хетты до недавнего времени слыли непобедимыми воинами. Сейчас у них полный разлад: неурожаи из-за засухи плюс череда землетрясений поколебали веру народа в верховную власть, и начался распад империи и сопутствующие ему междоусобицы. Что почти не мешает поставкам магнетита и стали соседям. Мои матросы-тиряне поделились с земляками сведениями о моих компасах, более точных, надежных и удобных, после чего мне сразу поступили предложения от нескольких владельцев «круглых» судов изготовить и для них такие же. Цену, благодаря моему тестю Потифару, умелому торговцу, предложили интересную — втрое превышающую стоимость сырья — и я не устоял, нанял рабочих и принялся изготавливать столь необходимый каждому моряку инструмент, который вскоре забудут, а потом опять изобретут. Все равно шляться по штормовому зимнему морю перехотелось. Оскомину сбил — и подожду до весны. Да и надо было наладить переработку железа, привезенного из Сицилии. Оно было обычным, мягким, с малым содержанием углерода и других примесей.

Я купил дом с большим двором в пригороде, где и поселил привезенного кузнеца с семьей. Обеспечил его всем необходимым для достойной жизни и усердной работы, а также поделился секретами будущих поколений по обработке железа. Кузнец оказался толковым, усвоил и творчески улучшил мои инструкции. В итоге я начал получать необходимые железные детали для своего судна и доспехи: шлемы, бригандины, наручи и поножи. Вначале сделали два комплекта для меня, а потом на продажу. Реализацией занимался Потифар. Умел он продавать, был торговцем от бога.

В своей жизни я встречал всего одного человека, умеющего продавать так же успешно. И было это в России в изумительные девяностые, когда никто становился всем за несколько месяцев или даже дней и наоборот. У моего друга, выпускавшего рекламный журнальчик, работала женщина, приехавшая из маленького украинского городка в Москву на заработки. Было ей немного за тридцать, малообразованная, невзрачная, спокойная, домовитая — дальше кухни ее трудно представить — и при этом умудрялась добывать для журнала рекламы на сумму в три-четыре раза больше, чем остальные агенты, получая во столько же раз больше их. Она заходила к потенциальному рекламодателю, садилась и тихо и спокойно начинала разговор на темы, абсолютно далекие от денег, рекламы и вообще бизнеса. Жесткие, беспощадные, прожженные дельцы в большинстве своем ломались при столкновении с тихим омутом домашних забот и без сожаления жертвовали деньги его вестнице. Однажды она зашла в самую крупную московскую риэлтерскую компанию, сняла с них самую крупную сумму за все время существования журнала и получила от них предложение, от которого не смогла отказаться. Мой друг встретил ее года через полтора, когда после закрытия разорившегося журнала снял более дешевое жилье в другом районе. В соседнем новом доме в собственной квартире жила с перебравшейся из Украины семьей его бывшая сотрудница.

Моему тестю тоже повезло с жильем. Я купил дом по соседству, более просторный, потому что после убытия тещи всем стало вдруг тесно, а поскольку аренда за предыдущий не закончилась, предложил пожить там Потифару. Что он и сделал с удовольствием, тем более, что его жена к этому дому привыкла.

За этими хлопотами и дожили до весны, до праздника Хозяина Моря — так финикийцы называли бога, который помогал им в морских делах. Настоящее имя этого бога мне так никто и не сказал, даже мои матросы. Для них я все еще иностранец. После чего я начал готовить «Альбатроса» к походу. Заниматься торговлей мне перехотелось. За ушлыми финикийцами все равно не поспею, а наваривать меньше их не позволяет мне гонор. В Тире человек, не умеющий торговать хотя бы на среднем их уровне, считается ущербным. Поэтому решил вернуться к знакомому и очень прибыльному морскому разбою.

Глава 33

«Круглые» суда, которые я в дальнейшем буду называть парусниками, сейчас считаются исключительно торговыми. Военным может быть только галера с тараном. Это при том, что, как мне рассказали, у некоторых галер при столкновении с вражеским судном происходят непоправимые изменения, вплоть до потопления быстрее жертвы. Таран ставят на продолжение киля, но все равно при ударе на большой скорости, а галера может развить узлов семь на несколько минут, встряхивает так, что доски обшивки выскакивают из штевней. Зато на парусниках больше морских пехотинцев, лучников и копейщиков, особенно, если ждут нападение. А нас ждали. Угаритцы по себе знали, что ради богатой добычи пират вернется к Криту не раз и не два.

Мы их встретили на подходе к острову. Караван состоял из девяти парусников и трех галер, сбившихся в кучу, чтобы легче было поддерживать друг друга. Не знаю точно, какое расстояние между островом Крит и восточным берегом Средиземного моря, но значительное, больше сотни миль. За световой день его не одолеешь на галере, а ночевать в море вдали от берега на таких судах пока что не принято. Разве что из-за внезапно налетевшего шторма могли оказаться в открытом море. Да и при их компасах велика вероятность проскочить мимо острова. Видимо, на ночь швартовались к парусникам, только благодаря им и добрались сюда. Судя по малой осадке, торговые суда шли с легким грузом. Как мне сказали, угаритцы возят в Саламис зерно, муку, бобы, вяленую рыбу. Большинству островитян некогда пахать землю или ловить рыбу, заняты более прибыльным делом — добычей меди. На свободных землях пасется скот без охраны, служа шахтерам и переработчикам руды источником свежего мяса и шкур.

Заметив нас, караван перестроился, вперед выдвинулись галеры. Они сравнительно больше, тридцатидвухвесельные, с одной мачтой с прямым парусом. На скулах нарисованы большие черные глаза на белом фоне, из-за чего напоминают мне приплюснутые сверху мишени. Шли на нас строем линия, в такт работая веслами. Красивое зрелище. Мои матросы и солдаты смотрели на них, как завороженные, и пока без страха. Таранить на встречном курсе нет смысла, значит, собрались взять на абордаж.

— Гребцам на весла! «Дельфин» фок-мачты приготовить на левом борту, «дельфин» грот-мачты — на правом! — громкими командами вывел я свой экипаж из сомнамбулического состояния.

Прошло еще две-три секунды, пока мои подчиненные стряхнули наваждение, начав выполнять приказ. Каждый занял свое место по боевому расписанию, отработанному многократно. Несмотря на глухой ропот, я каждый день проводил пару утренних часов в тренировках экипажа, доводя каждое действие до автоматизма. Теперь предстояло проверить, так ли легко в бою, как было тяжело в ученье?

Галера, наступавшая в центре, начала моститься к нашему правому борту, а наступающая справа — к левому. Третья, как предполагаю, должна будет ошвартоваться к центральной и помочь ей. На всех трех на баках стояли лучники, но стрелять им по большому счету было не в кого, потому что мой экипаж прятался за фальшбортами. Это не насторожило наших врагов. Подошли красиво, вовремя погасив скорость и убрав весла с того борта, каким собирались прижаться к нам. Якорей-«кошек» у них пока что нет, пользуются баграми с длинными древками. Действуют сноровисто. Видимо, не раз захватывали парусники других городов-государств.

Я стою на корме в чем-то типа палатки из свободно висящих полотнищ войлока, которые не в силах пробить стрелы. Их уже валяется десятка три на палубе. Раздвигая полотнища впереди, оцениваю ситуацию и отдаю команды членам экипажа, которые спрятаны за высокими фальшбортами, не видят, что творится рядом с «Альбатросом».

— Оба «дельфина» за борт! — командую я и, когда тяжелые, каплевидные, обточенные куски гранита зависают над галерами, отдаю второй приказ: — Отпускай!

Гротмачтовый падает первым, с грохотом и треском пробив днище галеры. Фокмачтовый производит чуть меньше шума, но тоже наносит критический ущерб. Мне плохо видно, потому что галеры близко к борту «Альбатроса», но по крикам и суете угаритцев догадываюсь, что дело сделано.

— Поднимай! — отдаю я следующий приказ.

«Дельфинов» подклинило малость, но мои матросы, поняв это, начали по команде старших дергать тросы рывками, пока не высвободили оба. К счастью, враги не додумались перерубить канаты. На борту имеются запасные «дельфины», но на переоснащение уйдет время, которого в бою может не хватить.

Третья галера подойти к нашему борту побоялась. Даже заняться спасением своих товарищей не решилась, стремительно развернувшись и помчавшись к парусникам.

Как и заведено у моряков всех времен и народов, большая часть тех, кто был на галерах, плавать не умели. Они собрались на носовых и кормовых частях своих тонущих судов. Точнее, деревянное судно в балласте, а груза на галерах было мало, не тонет. Оно погружается в воду настолько, насколько разрешают законы физики, и в таком состоянии дрейфует, иногда годами, пока волны не пригонят к берегу и не выбросят на него. Путешествовать вместе с ним или погибать зазря угаритцы не собирались, поэтому, не выпендриваясь, поднялись по спущенным для них штормтрапам на борт «Альбатроса», где были обысканы и препровождены в трюм. По прибытию в Тир кого-то выкупят родственники, а кто-то опять будет грести на галере, только на тирской или сидонской и в статусе раба. Вторая часть моих матросов занималась вылавливанием всплывшего барахла и сниманием парусов с мачт галер. В хозяйстве всё пригодится! Третья часть — четыре человека — занимались двумя ранеными и двумя мертвыми сослуживцами. Когда их продырявили, я не заметил. Что ж, спишем на естественный отбор. Работали все не спеша, потому что убежать от нас парусникам не удастся. «Альбатрос» при любом ветре движется раза в полтора-два быстрее, чем они.

Мы нагнали караван где-то через час. Отважная галера к тому времени переместилась в флагманы и даже оторвалась от остальных судов на пару кабельтовых. Она ведь идет на веслах, а гребут ими испуганные люди. Я выбрал самое крупное судно, следовавшее среди отстающих. Парус на нем был в желтоватую и красную горизонтальную полосу и, наверное, раза в два с половиной шире корпуса, который по миделю был метров семь. Разваленные борта с низкими фальшбортами служили слабым укрытием для членов экипажа. Увидев, что пленных мы не убиваем, а загоняем в трюм, многие передумали славно умирать ради спасения чужого имущества. Капитан и, наверное, судовладелец — верзила в тунике пурпурного цвета — орал на них, призывая отразить наше нападение, пока не получил от меня стрелу в спину. Капитан продолжать стоять, а на пурпурном фоне кровь была не видна, и можно было бы подумать, что я промазал, если бы из спины не торчала задняя часть стрелы с серым гусиным оперением. Видимо, в горячке, раненый попробовал вытащить стрелу, потянув за ту часть, что вылезла спереди. Оперение медленно вошло в тело почти полностью — и тут капитан рухнул ниц. Члены экипажа сразу попрятались, не собираясь умирать так же быстро и глупо.

Никто нам не мешал, когда подошли к борту приза и перекинули на него переднюю часть «ворона». Я перешел, спрыгнул на палубу, из-за чего в пустом трюме загудело, и остановился справа от «ворона», чтобы прикрывать остальных членов абордажной группы. Следовавший за мной Эйрас занял позицию слева. Следующие два прошли вперед на пару шагов и стали спина к спине. Затем пошли остальные: один направо к корме, второй налево к баку… В общем, все действовали, как я учил. Только я предполагал, что будет активная защита, а на этом судне нам повезло. Захваченных в плен матросов обыскивали, забирая все ценное, после чего отправляли в трюм «Альбатроса».

Я прошел к корме, к лазу в помещение в полуюте. Назвать его каютой у меня язык не поворачивался. Высотой метра полтора, мне приходилось перемещаться там, согнувшись. Не каюта, а чулан с тяжелым запахом тухлой воды. В узкой части у ахтерштевня стояла статую из черного дерева. Из-за сильно выпирающего живота я подумал, что это баба, но потом заметил, что сисек нет совсем, даже соски не отмечены. У египтян и финикийцев принято выделять эту женскую особенность, как и лобок и срамные губы, чтобы сразу было видно, что это всего лишь баба. Так думаю, это какой-то бог. У финикийцев такого животастого не видел, иначе бы запомнил. Наверное, изготовлен на заказ для жителей Саламиса, которые имеют своих богов, не похожих ни на финикийских, ни на ахейских, ни на египетских, хотя последние прямо таки обожают коллекционировать чужих. Остальное пространство в каюте было завалено рулонами тончайшей и дорогущей льняной ткани, скорее всего, изготовленной в Та-Кемете и выкрашенной угаритцами в разные яркие цвета, включая пурпурный и синий. Ни сундука или вазы с казной, ни кожаного мешка с вещами капитана я так и не нашел. Может, их и не было, а может, кто-то из команды ныкнул так, что мы не смогли найти, или сам капитан выбросил за борт до того, как стал тяжелее на одну стрелу.

Глава 34

Самым ценным трофеем оказалось само судно. Рабы тоже неплохо разошлись. Груз пришлось отдать по дешевке. Не то, чтобы продукты питания были никому не нужны, но местные купцы не захотели покупать и обрушивать рынок. Пришлось отдать тестю, чтобы вывез вглубь материка и там продал. В итоге добыча была не такая богатая, как в прошлом году, хотя и такая показалась очень даже привлекательной для многих жителей города Тира. Ко мне наведались несколько судовладельцев и предложили совместно поучаствовать в нападениях на угаритцев. Само собой, я отказался. Драться будет только мой экипаж, а добычу придется делить на всех, пусть нам и достанется немного больше. В одиночку мы захватим меньше, зато все будет наше. Поэтому, быстро распродав добычу, опять пошли к острову Кипр.

На этот раз встретили караван, который шел к материку. Был ли это тот же самый, только пополнившийся несколькими судами, или другой — не скажу. Суда однотипные, похожие. На этот раз парусников было больше — семнадцать, а галер всего две. Одна из них сразу развернулась и рванула в обратную сторону, к Саламису. Как догадываюсь, это та самая, которая удрала и в прошлый раз. Зато вторая дерзко пошла на нас, но не в лоб, а норовя протаранить борт. Ее капитан не учел, что у нас тоже есть весла, и мы не хуже него умеем маневрировать. Когда он был уверен, что сейчас почти под прямым углом воткнет нам в борт таран и погибнет, как герой, гребцы по моей команде развернули «Альбатрос» носом к галере. Не совсем, конечно, удар все-таки был, но скользящий. Продырявить наш толстый корпус не удалось, и галере причинить неустранимые повреждения тоже не получилось. Это сделали мы. Сразу двумя «дельфинами». Первым рухнул и пробил днище фокмачтовый. Я малехо поспешил, предполагая, что приказ выполнят с задержкой, и галера успеет продвинуться на пару метров вперед, из-за чего камень упал прямо на палубу бака, что не помешало ему пробить и ее, и днище. От этого удара у галеры отвалился форштевень, превратив носовую часть ее в распустившийся цветок. Возможно, немалый вклад в это внес таранный удар, а мы только довели дело до логического конца. На этом можно было бы и закончить, но галера продолжала перемещаться вдоль нашего борта, и я приказал скинуть на нее и второго «дельфина». Пусть ребята потренируются. Гротмачтовый упал в районе мидель-шпангоута да так хорошо, что вверх подлетел фонтан брызг. Наверное, к тому времени на дно галеры уже натекло большое количество воды.

Дальше была переправка отважных угаритцев в трюм «Альбатроса» и неторопливый сбор трофеев на виду у проплывающих мимом парусников. Идти против ветра на помощь галере никто не счел нужным. Да и чем бы они могли помочь, даже если бы и добрались быстро, то есть минут через тридцать-сорок?! Капитана галеры привели ко мне. Он был молод для такого ответственного поста, не старше двадцати. Борода подстрижена снизу не ровно, как у людей старшего возраста, а полукругом. Так же стрижет бороды и тирская молодежь. Наверное, сомневаются, что без этого люди не поверят, что они молодые, финикийский вариант поколения-next. Они бы еще знали, что выпедриться пытается каждое поколение, и новая мода создает иллюзию инаковости.

Наша быстрая расправа с галерой лишила экипажи парусников не только надежд, но и разума. Кто мог, увеличил скорость, вырвался из плотной группы, облегчая нам задачу. Я присмотрел два судна в хвосте. Они были одного размера, чуть больше остальных, тонн на сто тридцать-сто сорок каждое, с одинаковыми парусами из желтовато-белых и темно-красных широких горизонтальных полос и с похожими глазами в носовой части корпуса, узковатыми, как у обитателей Центральной Азии. Впрочем, сейчас там живут голубоглазые блондины, типичные обитатели Северной Европы в будущем. Ближнее судно шло чуть быстрее, вырываясь на пару корпусов. Экипаж на нем был большой, не менее полусотни человек, и воинственно настроенный. По крайней мере, прятаться по шхерам они не собирались, стояли на правом борту во всеоружии. Примерно у каждого третьего был кожаный нагрудник и кожаная шапка. У остальных поверх туник стеганые курточки, наверное, набитые овечьей шерстью. Стрела из простого лука с дистанции метров тридцать-сорок не пробивала такой, из местного составного — с шестидесяти-семидесяти. Из моего лука с сотни метров свободно прошивала и щит из кожи и прутьев, и стеганый доспех, и кожаный, и тело, которое они защищали. Что я продемонстрировал, завалив четверых, после чего уцелевшие поумнели и начали уклоняться от моих стрел, а не подставлять щит. Отвечали они из простых луков. Их стрелы с простенькими черешковыми листовидными наконечниками застревали в наших деревянных щитах, оббитых кожей, или отскакивали, попав в железную пластину.

— Пленных не брать! — приказал я своим подчиненным, готовым ринуться на абордаж.

Надо было недвусмысленно дать понять экипажам остальных судов, что их ждет в случае сопротивления. Это военная галера имеет права воевать, а торгаши должны сдаваться.

«Ворон» с грохотом, подняв облачно серой пыли, которая заискрилась на солнце, лег перед мачтой. Зацепился «клювом» основательно. Два вражеских матроса попробовали его скинуть, но, пока пыхтели бестолку, позабыв о защите, обоих убили мои лучники. Я перешел первым, спрыгнул на палубу влево, к корме, где стояла, закрывшись щитами, большая часть экипажа. Двое сразу метнулись ко мне. Первого я срубил двумя ударами: один по щиту, превратив его из овала в кривой полумесяц, второй по кожаной шапке, разделив ее и голову под ней на две неравные части. Следующий собирался рубануть меня топором с узким лезвием, для чего открылся и получил быстрый и резкий косой удар. Лезвие сабли рассекло его правую руку и правый бок, который не смог защитить кожаный нагрудник.

К тому времени позади меня появились три ахейца и, не дожидаясь остальных, мы пошли в атаку строем «клин». Угаритцы стояли в подобие фаланги в три шеренги. Первая шеренга была вооружена бронзовыми хопешами. Вторая собирались помогать ей на среднем уровне копьями длиной метра два, третья — на верхнем. В мой деревянный щит с железными умбоном и полосами застучали сразу четыре копья, когда я приблизился к фаланге. Два хопеша со звоном ударились об верхнюю защитную железную пластину, наделав на ней вмятин. Бронзовый хопеш недостаточно остер, чтобы рассечь железную пластину. Он и с деревом справляется с трудом, скорее, колет, чем рубит. И тяжеловат, быстро им не помашешь. То ли дело моя сабля! Наклонив чуть голову, чтобы копьем не угодили в глаза, не защищенные шлемом, я начал сечь быстро и коротко. Убить одним ударом получалось не каждый раз, но раненый все равно выпадал из сражения на какое-то время, если не навсегда. Ахейцы, которых, судя по гортанным, яростным крикам, стало за моей спиной больше, своими железными мечами помогали мне. Это было даже не сражение, а избиение. Защищенные железными доспехами с головы до ног, мы были практически неуязвимы для врагов. Надо было очень удачно угадать хопешем или копьем, чтобы вывести из строя моего бойца, а наши удары, почти каждый, несли смерть или тяжелую рану.

Я добивал последних трех человек, зажатых в угол между передней переборкой полуюта и фальшбортом, и думал, что на этом сражение и закончится, когда услышал крики и интенсивный звон оружия справа, примерно в центре судна на левом борту. Оказалось, что второе судно подошло на помощь, несколько человек с него, не дожидаясь, когда станут борт к борту, перепрыгнули к нам. Эйрас со своим отрядом, быстрее зачистив носовую часть судна, где врагов было меньше, встретил подоспевших.

Второй парусник ударился о борт уже захваченного нами с такой силой, что я чуть не свалился. Именно это и спасло меня от стрелы, выпущенной в лицо. Она ударилась в верхушку шлема, соскользнула и полетела дальше. Еле преодолел желание посмотреть, куда именно. Подняв выше щит, чтобы закрывал меня со стороны подошедшего парусника, шагнул к фальшборту в том месте, где на него, а потом на палубу перепрыгнул рослый воин в бронзовом шлеме, скованном из четырех сегментов, с наушниками и наносником, и кожаном доспехе с изогнутыми, бронзовыми бляхами на плечах, напоминающих погоны, и овальных на груди и животе по три в три ряда. У него был железный меч, «серый», из нержавейки, изготовленный, скорее всего, хеттами, длиной сантиметров восемьдесят и шириной около пяти, обоюдоострый, а щит деревянный и с бронзовыми полосами, которые исходили из центра восемью лучами. Скорее всего, это или судовладелец, или командир элитного отряда охранников, нанятый за немалые деньги.

Мы кинулись друг на друга одновременно. Обменялись ударами, приняв чужой на щит. У обоих щиты оказались крепкие, хотя моя сабля оставила более глубокую вмятину. Места для маневра не было — с одной стороны фальшборт, с другой стороны комингс трюма — поэтому тупо рубились. Мой противник предпочитал рубящие удары. Наверное, начинал военную карьеру с хопешем. Я тоже сперва рубил, а потом подловил врага на замахе и уколол чуть ниже правой ключицы и над бронзовой бляхой. Острие сабли влезло в тело сантиметров на пять, сбив намечающийся удар. Враг отпрянул, закрылся щитом и замер, привыкая к боли. Я ударил легонько по верхней кромке его щита, заставив приподнять и закрыть себе обзор, после чего, наклонившись немного вправо и вниз, рубанул по левой коленной чашечке. Удар не смертельный, но очень болезненный, вызывающий у вспыльчивых людей непреодолимое желание дать сдачи, а для этого надо открыться. Что мой противник и сделал, замахнувшись — и получил второй быстрый колющий удар ниже наносника, в просвет между черными волнистыми усами и курчавой бородой, подстриженной снизу ровно, по старой финикийской моде. На этот раз мой клинок вошел глубоко. Судя по мгновенно расширившимся и потемневшим, светло-карим глазам, которые, не мигая, глядели в мои, чувак поймал сладкий смертельный приход. Я выдернул саблю, готовясь нанести еще и рубящий удар по шее ниже наушника, но мой противник, словно не желая расставаться с таким вкусным клинком, начал вслед за ним падать в мою сторону. То ли его тело свело судорогой, то ли доспехи не давали согнуться, но рухнул он плашмя и с громким металлическим звоном, как бронзовый поднос с грудой грязной бронзовой посуды.

Это падение было переломным в сражении. Смерть вожака отбила охоту у остальных переправляться на уже захваченное судно. Они бы и отвалили с удовольствием, но парусники основательно сцепились такелажем. Нам пришлось самим идти к ним. Я не сбирался захватывать два судна, потому что на каждое нужен будет экипаж, и на «Альбатросе» останется слишком мало людей, чтобы отразить нападение, если такое случится, но и бросать пришедшее в прямом смысле слова прямо в руки тоже нельзя, судьбу обидишь. Во времена моей службы в британском флоте маневр, когда захватывают два корабля, оказавшиеся борт к борту, перейдя с одного на другой, назывался «Мостом Нельсона». Это было время, когда англичане всё, и хорошее, и плохое, приписывали себе. Такой маневр неоднократно совершали до них, как сейчас. Хотя в моем случае пример не совсем корректный.

На второе судно зашли сразу двумя группами. Одна под моим командованием пошла к корме, вторую Эйрас повел к баку. И там, и там поняли, что в плен их брать не собираются, поэтому рубились отчаянно. В моем отряде один человек погиб и двое получили ранения. У Эйраса только двое раненых, но и врагов было меньше.

К тому времени, когда мы зачистили второе судно, остальные парусники оторвались примерно на милю. Никто из них не отважился прийти на помощь, а ведь, если бы подошла еще пара и зажала нас с другого борта, могли бы сами захватить приз. Страх поборол жадность, что случается редко.

Усиленные экипажи на обоих призовых парусниках были потому, что на них кроме груза меди везли и золото в слитках с выемками и пупырышками, причем у всех разными. Складывалось впечатление, что для каждого делали свою форму, причем небрежно, хотя вес, как мы проверили на весах, был одинаковый — одна мина (чуть больше полкило). На первом паруснике восемнадцать золотых слитков лежали в резном сундуке из ливанского кедра. Судя по сильному запаху древесины, сделали сундук недавно. На втором паруснике двадцать три золотых слитка хранились в кожаном мешке, хотя имелся и сундук из красного дерева, довольно вместительный. Может быть, судовладелец переложил золото из сундука в мешок, намереваясь удрать с ним на лодке, но не успел. Заодно оставил нам дюжину туник разного цвета. Все из тонкой льняной ткани, ношенные, но некоторые совсем свежие. В трюмах оба парусника везли медь в слитках, точнее, мышьяковую бронзу, и выделанные шкуры. Если продать в Тире сразу всю бронзу, стоить будет гроши. Придется что-нибудь придумывать. Не было у бабы заботы, захватила она призы…

— Идем домой! — приказал я своему экипажу, который с жадностью поглядывал на уходящие от нас угаритские суда.

Интересно, как бы они доставляли их в Тир? На два приза людей в обрез. Я даже в помощь им дал по три матроса из экипажей галер, пообещав отпустить на волю, если будут служить исправно. Еще один приз пришлось бы тащить на буксире. Шальные деньги отучают людей думать.

Глава 35

Тир привыкает к захваченным у угаритцев судам. Нет уже толп зевак, нет и поздравлений от каждого встречного-поперечного. Я бы даже сказал, что к нам стали относиться хуже. Зависть загрызла тирцев. Какие-то понаехавшие вдруг стали несказанно богаты за несколько месяцев, а тут пашешь-пашешь каждый день из года в год, обдуриваешь по мелочи, а достатка всё нет и нет! Поэтому и не упрямились, быстро согласившись на мировую, когда в Тир прибыла на сидонском судне делегация из Угарита. Точнее, делегаций было две: сидонская и угаритская. Тир, хоть и был независимым городом-государством, находился в зоне влияния более крупного, богатого и сильного Сидона, который сейчас является самым влиятельным среди финикийских.

Сидонцев, а вместе с ними и угаритцев, встретили торжественно, поселили во дворце местного правителя Хирама Третьего. Де-юре Тир — монархия, а де-факто — аристократическая республика. Власть правителя сильно ограничена Советом Старейшин, в который входят представители самых богатых семейств. Трон наследует только тот, кто будет одобрен Советом. Если в семье умершего правителя не найдут достойного, поищут среди своих. Поэтому два предыдущих Хирама, сидевших на тирском троне, не были родственниками ни между собой, ни с нынешним. Сидон, где ситуация такая же, хотя у их правителя власти немного больше из-за того, что Совет слишком большой, сразу обратились к нему. Угаритяне соглашались на верховенство сидонцев и допуск их и тирян к торговле с Саламисом и любым другим городом на острове Кафтор. Более того, все три города-государства обязывались совместно отражать нападения на суда любого из них. Договор был скреплен подарками с двух сторон — угаритской и тирской. Сидонцы свое получили дома. Угаритцы подарили тирцам бронзовые сосуды в виде широких лодок, которые использовались в храмах во время обрядов жертвоприношений, и получили взамен своих земляков, купленных у меня городом для ремонта крепостных стен и прочих общественно полезных работ

Новость была не самая приятная, но и сказать, что я сильно расстроился, тоже нельзя. У Тира, в отличие от Угарита, пока что нет налаженной сети по продаже меди в больших количествах. Того, что мы захватили на двух угаритских судах, ремесленникам Тира хватило бы лет на двадцать при условии, что будут каждый год расширять производство бронзовой посуды. Поэтому суда и рабов мы продали и поделили деньги, а своей долей меди каждый распоряжался сам. Я свою перевез на склад, откуда тесть Потифар продавал ее заезжим купцам и сам отправлял караванами на восток, в города-государства Секхем, Рехеб, Нахарина, Сангара, Тихиса, Кадеш, Тунип…

За исключением Египта, который был как бы нанизан на стержень русла Нила, все остальные территории в этой части мира имели склонность к дроблению на небольшие города-государства. Где-то на севере от Тира, на территории будущей Турции, есть государство хеттов, не уступающая по размеру египетскому, но и оно сейчас в стадии распада. Видимо, для образования больших держав еще не сложились экономические предпосылки или не было военной необходимости.

Разобравшись с трофеями, я задумался, чем заниматься дальше? С одной стороны был теперь настолько богат, что мог бы до конца дней своих ничего не делать и жить припеваючи, с другой стороны ничегонеделанье — занятие выматывающее, требующее привитых с детства навыков, которых у меня не было. В юные годы меня приучали к мысли, что лень до добра не доведет, оговариваясь при этом, что и до могилы не доведет раньше времени тоже. Торговля отпадала, потому что самая прибыльная с Египтом, в который мне путь закрыт, а собирать мелочь по побережью Средиземного моря желания не было. Занятие пиратством у восточного берега моря тоже резко ограничивалось, потому что в союзниках у Сидона были теперь почти все финикийские города. Независимым крупным городом пока оставался Губл, который египтяне называли Библом и с которым вели интенсивную торговлю. Раньше Губл был данником фараонов, платил дубами и ливанскими кедрами, из которых египтяне делали суда и много чего еще. После ослабления Египта стал независимым, но поддерживать торговые отношения не прекратил, за что имел некоторые налоговые скидки в портах и разрешение на проход из Нила по каналу в Красное море. Дружба с Та-Кеметом и торговля с Пунтом позволяли Гублу не заморачиваться на выстраивание отношений с другими финикийскими городами. Этим и собирался я воспользоваться, узнав о сговоре сидонцев, тирцев и угаритцев. Дубы и ливанские кедры особым спросом в Тире не пользовались, а вот египетские товары, особенно нубийское золото, и пряности и благовония из Пунта, которое везли гублцы обратной ходкой, пошли бы здесь нарасхват. Реальность подкорректировала мои планы. Они так и остались связанными с Гиблом, но уже совершенно по-другому.

Глава 36

Я только проснулся, почистил зубы смесью вина и пемзы, придуманной египтянами, как мне сказали, много веков назад, и приготовился откушать на завтрак цыпленка-табака, приготовленного по моему рецепту и потому отдаленно похожего на то, что ел в двадцать первом веке, когда в ворота постучали громко, требовательно. Тадай, повинуясь моему жесту, открыл ворота. За ними стоял целый отряд стражников с короткими копьями. Раб обернулся, ожидая от меня дальнейших указаний.

— Впусти командира, — приказал я. — Остальные пусть там подождут.

Командовал отрядом пожилой воин с похожим на сухую водоросль шрамом от середины левой щеки через левый угол рта до конца подбородка. Одет был в черную стеганую шапочку — отличительный головной убор стражников — и темно-красную тунику из дешевой ткани и далеко не новую. За черным широким матерчатым поясом торчал длинный кинжал с костяной рукояткой в деревянных ножнах, скрепленных бронзовыми кольцами, не надраенными, как здесь принято. Ногти босых грязных ног были изъедены грибком. Командир отряда подошел ко мне, сидящему под навесом за высоким столом на стуле с высокой спинкой. Финикийцы, как и египтяне, предпочитают кушать за низкими столиками, сидя на коротконогих табуретках. Рядом со мной стоял второй раб Нецер и опахалом из страусовых перьев направлял на меня струи еще не горячего воздуха, заодно отгоняя мух. Крылатых насекомых здесь тьма. Одних только мух десятки разновидностей. Не обращая внимания на командира стражников, я оторвал рукой очередной кусочек поджаренного мяса с хрустящей корочкой и сочного внутри, начал жевать неторопливо, наслаждаясь острым вкусом. Наперчен цыпленок слабо, потому что эта пряность добирается сюда в малых количествах. Стоит на вес золота в прямом смысле слова, покупает ее мало кто, поэтому купцы не хотят вкладывать большие деньги в товар, который может надолго зависнуть.

Сглотнув слюну, командир произнес, начав в приказном тоне и к концу речи перейдя чуть ли не на просительный:

— Наш правитель Хирам велел тебе, чужестранец, покинуть наш город в течение трех дней. Если не выполнишь его приказ, будешь казнен, а все твое имущество перейдет в пользу города.

Требование оказалось неожиданным для меня, хотя, наверное, было предсказуемым, просто я плохо еще знал менталитет финикийцев.

Стараясь казаться невозмутимым, я приказал Тадаю, показав на место у правого торца стола:

— Подай гостю стул, вина и закуску.

Если командир стражников будет сидеть напротив, то почувствует себя моим оппонентом, а мне нужен был собеседник. Пока раб выполнял приказ и гость утолял жажду и закусывал, я держал паузу, анализируя ситуацию. Обычно богатым разбойникам рады в любой стране. Ясно было, что без угаритцев не обошлось, но ведь хватило бы потребовать, чтобы я больше не нападал на их суда. Усомнились, что выполню требование? Так захват судна не скроешь, это не мелочь по карманам тырить. Видимо, кому-то я мешаю в Тире. Явно не правителю Хираму, который имеет налоги с богатой добычи.

— Это Совет потребовал выгнать меня? — задал я вопрос командиру стражников, который грыз цыпленка с жадностью бездомной собаки.

— Угу! — промычал он в ответ.

— А кто именно больше всех настаивал? — спросил я.

— Овадья Рыжий, — пробурчал набитым ртом командир стражников.

Как мне рассказал тесть, который был в курсе тайн тирского двора, в Совете было два Овадьи. Один, по прозвищу Толстяк, был крупным землевладельцем и поставщиком волов. Второй, Рыжий, был богатым купцом. Он купил по дешевке одно из трофейных судов и часть меди у моих матросов. Казалось бы, должен ратовать за нас, ан нет.

— Чем я ему так не понравился?! — удивился я.

— Кто его знает?! — произнес командир стражников, шумно отхлебнул вина и развил свою мысль: — Овадья Рыжий со всеми враждует. Особенно не любит тех, кто богаче его.

— А почему Хирам боится его? — поинтересовался я.

— Отец Хирама поссорился с Овадьей и вдруг умер, хотя был моложе меня. Ходят слухи, что его отравили, — громко плямкая, рассказал командир стражников, после чего без опаски допил вино из бронзового бокала и облизал жирные пальцы.

Ты смотри, у них тут, оказывается, всё, как у взрослых! Мне пришлось сделать усилие над собой, чтобы допить вино из своего бокала.

— Передашь Хираму и Совету, что через три дня меня здесь не будет. Есть много городов, которые с удовольствием примут меня, чтобы я сделал их богаче, — сказал я.

На самом деле я не знал, примут ли меня в Губле. Вполне возможно, что придется искать пристанище за пределами Финикии. Эйрас говорил, что на восточном и западном берегах Эгейского моря было несколько городов сравнимых по размеру, но не по богатству, с Тиром. Если они благополучно пережили нашествие дорийцев, нашли с ними общий язык, а говорят на разных диалектах одного, древнегреческого, то могут принять богатого чужеземца. Как последний вариант — тихая и спокойная жизнь на Сицилии, скрашивать которую буду нападениями на финикийские суда, следующие в западную часть Средиземного моря. Сидонцы утверждают, что ведут торговлю с какими-то племенами на западной берегу моря, наверное, на Пиренейском полуострове.

— Это точно, богатому и удачливому везде рады, — согласился командир стражников. — Я и сам хотел устроиться к тебе на судно, ждал, когда будешь набирать желающих.

— Теперь уже в другом городе буду набирать, — произнес я.

Когда стражники ушли, я послал Нецера к тестю и Эйрасу. Первый уже знал о решении Совета, поэтому встретил посыльного по пути к моему дому. Эйрас пришел минут через десять после него. К тому времени мы с тестем составили план действия. На Потифара санкции не распространялись, потому что ладил с местными купцами и богачом на данный момент не являлся, хотя быстро шел в нужном направлении. Он должен был продать мой дом и остатки меди, после чего, по получении весточки от меня, прибыть с семьей в Губл или другой город на восточном берегу моря. Если я поселюсь далеко отсюда, то останется жить в Тире, а мою долю передаст через купцов.

Предводитель ахейцев выслушал новость и молвил без эмоций:

— Гнилой народишко здесь, торгаши, никогда мне не нравились. Мы поплывем с тобой.

Я рассчитывал на это, но не был уверен. Благодаря мне, ахейцы стали состоятельными людьми, а у богатого человека взгляды на жизнь меняются порой на прямо противоположные. Трудно идти в бой, если ешь золотой ложкой из золотой тарелки.

Глава 37

Если не ошибаюсь, я бывал в Губле в двадцать первом веке. Вроде бы приезжал на экскурсию из Бейрута, где мое судно стояло под выгрузкой, хотя не побожусь, давно это было, и пейзаж с тех пор сильно изменился. В тот раз я привез ливанцам тридцать тысяч тонн листовой стали из Индии и застрял надолго. У них был очередной приступ воинственности, из-за чего порт Бейрута не работал. Проживающие в этих местах народы умеют дружить только против кого-то. Такой опыт у них богатый, можно сказать, многотысячелетний. Они дружили против египтян, хеттов, ассирийцев, вавилонян, арабов, крестоносцев, турок, французов… Кому подчинялись, против того и дружили. Как только становились независимыми, начинали дружить друг против друга. В тот мой заход в порт Бейрут мы простояли на рейде почти два месяца. Каждое утро диспетчер проводил перекличку. Если кто-то не отзывался вовремя, то его вычеркивали из списка, а потом по-новой заносили, но в самый конец. Поняв это и зная вольное трактование своих обязанностей филиппинскими штурманами, которые были в моем подчинении, занимался этим лично, благодаря чему к концу второго месяца судно из пятого десятка переместилось в первую пятерку. Потом встали к причалу и застряли еще на месяц из-за следующего раунда междоусобицы. Арабы мастерски находят повод, чтобы увильнуть от работы.

Благодаря этому у меня было время на то, чтобы посмотреть и сам Бейрут, и его окрестности. Враждующие стороны такси с «руси» пропускали без проблем, а вот западноевропейские туристы, особенно янки, могли нарваться на горячий, в прямом смысле слова, приём. В бейрутском турагентстве, в котором сонный менеджер был рад любому редкому посетителю, предложили мне съездить километров за тридцать от столицы и посмотреть городок тысячи на три жителей, который назывался Джебейл, и старинные развалины в нем — остатками финикийского города Библос. Кстати, на полуострове, где будет столица Ливана, сейчас небольшой городок с похожим финикийским названием Барут, который входит в зону влияния Сидона. В двадцать первом веке Библос состоял из развалин финикийских храма с обелисками и некрополя правителей, римских амфитеатра и фрагмента улицы с колоннами, сравнительно целой крепости крестоносцев, построенной на остатках римской, в свою очередь построенной на остатках финикийской, и церкви двенадцатого века. Видимо, благодаря этой старинной церкви, большая часть населения Джебейла была католиками, о чем восхищенно-удивленным тоном и отчаянно размахивая руками, которыми следовало бы покрепче держаться за руль, рассказал мне таксист-шиит на смеси английского и французского языков, которую я, вопреки всякой логике, понимал лучше, чем когда он говорил только на одном из этих языков.

Что сказать о тогдашнем Библосе? Такое впечатление, что современность и прошлое перемешали в миксере. Идешь себе по обычному ближневосточному городку — и на тебе, какие-то руины с табличками на иностранных языках. Кстати, ливанцы вообще и жители Джебейла в особенности, считают себя не арабами, а финикийцами. То, что никто из них не знает финикийского языка и говорит в быту на арабском, не разрушает их веру в свою исключительность. Самым приятным моментом экскурсии оказалось местное мороженое. Оно не такое сладкое, как в соседних арабских странах. Я предполагал, что и в Ливане такое же — сахар, разведенный толикой молока — и не покупал до этой поездки. Заметив, как отчаянно уничтожает мороженое французская немолодая семейная пара, а французов трудно назвать сладкоежками, решил и сам попробовать. Остановился после пятой порции и осторожного вопроса таксиста, есть ли у меня медицинская страховка?

Древний Библос или Губл намного интереснее. Город располагается на холме рядом с двумя бухтами-гаванями. Обнесен каменной стеной высотой метров шесть и без башен, если не считать две надвратные. Через одни ворота выходили на запад, к берегу моря, через вторые — на восток, вглубь материка. В центре города площадь с двумя высокими храмами с деревянными колоннами на каменных постаментах — владыке суши и владыке моря, имена которых непосвященным знать не положено. От площади лучами расходятся улицы, вымощенные каменными плитами и с проходящей посередине закрытой канализацией, в которую из каждого двора вела закрытая канавка. Отходы жизнедеятельности стекали в море. Несмотря на жаркий климат, воняла канализация не сильно. Дома больше походили на египетские, особенно расположением двери не посередине. У богатых большие, двухэтажные, у бедняков маленькие в один этаж. Первые жили ближе к центру, последние — к окраинам. В отличие от Та-Кемета, не было строений, сужающих улицы, и так не шибко широкие, метра четыре от силы. Одевались здесь в смесь египетской и финикийской мод. Часто попадались мужчины только в набедренных повязках, но совсем голых не видел. У некоторых лица выбриты на египетский манер, остальные с бородами, ровно подстриженными снизу. У тирцев короткие волосы — признак раба, а здесь и свободные люди попадались с выбритыми на египетский манер головами. Я тоже подстригся, потому что у меня не те волосы, которые красиво смотрятся длинными.

Первым делом я посетил местного правителя Ифтаха. У него больше власти, чем у тирского Хирама. В Губле тоже есть Совет, в который входят богатейшие горожане, но это именно совещательный орган. Видимо, постоянное общение с Та-Кеметом внушило им уверенность, что только монархия может сделать страну сильной и богатой. Жил правитель в трехэтажном доме позади храмов, если смотреть со стороны моря. У закрытых ворот в тени стояли пятеро стражников, вооруженных короткими копьями и длинными кинжалами с загнутыми, как у сабли, клинками. Шестой, видимо, командир подразделения, сидел под навесом. Заплывшее, круглое лицо его было настолько безмятежным, что должно было бы принадлежать буддисту на подступах к нирване. Выслушав, кто я и зачем пожаловал, он трижды кивнул, как китайский болванчик, после чего, лениво растягивая слова, приказал одному из стражников пойти и доложить обо мне какому-то Вараку. Стражник вернулся минут через десять, кивнул своему командиру, тот кивнул мне. Объяснить, куда мне идти, никто не счел нужным. Наверное, уверены, что я знаю дорогу не хуже их.

Двор был вымощен не большими плитами, как улицы, а маленькими и подогнанными очень плотно. На северной стороне возле стены из сырцового кирпича росли пять инжирных деревьев. Инжир — самый распространенный сейчас фрукт в этих краях. Дает хорошие урожаи и вкусен даже в сушеном виде. Южная стена отбрасывала тень, накрывая ею с треть двора. По выработанной в жарких странах привычке я сразу перешел в тень и вдоль южной стены добрался до входа в здание. Вообще-то входов было три, а между ними по три небольших прямоугольных отверстия на высоте метр восемьдесят от земли, которые, как догадываюсь, служат для доступа светы в помещения. На втором и третьем этажах было больше на три отверстия, по одному вместо дверей. Дом сложен из оштукатуренного камня-песчаника. Кое-где штукатурка отвалилась. Внизу такие прорехи замазаны новой, отличаются по цвету, а вверху ждут, наверное, капитального ремонта. Дверь из желтоватой древесины ливанского кедра, покрытой бесцветным лаком. На солнце, как догадываюсь, блестела бы. Три дверные петли продолжались в виде надраенных, горизонтальных, бронзовых полос. Ручки не было, открывалась дверь только изнутри наружу. Что и произошло, когда мне оставалось преодолеть до двери метра два. Предполагаю, что сориентировались по звуку моих шагов.

Открывший дверь раб был старым негром с седыми курчавыми волосами. На меня он посмотрел с еще большей «нирванистостью», чем командир караула у ворот, и молча показал рукой в полутемный коридор позади себя. Наклонив голову, потому что строители явно не рассчитывали на людей моего роста, я проследовал по темному коридору в том направлении мимо небольшого помещения без двери, в котором был только низкий помост, застеленный потертой ослиной шкурой, как догадываюсь, жилища и заодно боевого поста раба-привратника. Следующее помещение было лучше освещено. Свет попадал через прямоугольное отверстие под низковатым потолком, видимо, выходящее на противоположную сторону дома. Здесь на невысоком помосте, застеленном ковром, сидел, поджав ноги, коротышка с брюшком и поглощал свежий инжир с таким наслаждением, причмокиванием, что и мне захотелось съесть парочку. Судя по новой льняной тунике бордового цвета, это кто-то из старших чиновников, может быть, тот самый Варак.