Народы моря

Я бывал в ней во время позапрошлогоднего похода, египетская армия ночевала под стенами крепости дважды. Остановиться на ночлег в третий раз не решился, хотя уже вжился в роль важного египетского командира, едущего по приказу чати Панехси. В отличие от безграмотных обитателей небольших поселений, которые мы миновали по пути сюда, в Шарухене были писцы, которые сумеют прочесть пергамент, которым я козыряю. К тому же, была вероятность, что сюда добрался гонец с вестью о моем побеге. Поэтому проскочили мимо крепости ночью. Она была хорошо видна в свете месяца, основательно пополневшего за шесть суток, что мы провели в пути — темная глыба с маленькими башенками сверху, называемыми по-семитски мигдолами. Наверняка охрана слышала, а может, и видела нас, но никаких действий не предприняла. Я бы тоже запретил ночью открывать ворота и нападать на проходивших мимо кочевников. Пусть шляются туда-сюда, жизнь у них такая — неприкаянная. До рассвета мы удалились от нее километров на десять, но продолжили идти без остановок, пока не увидели впереди крепостные стены города Газа.

Я проходил на судах мимо этого порта несколько раз, но не бывал в нем. В двадцать первом веке судовладельцы редко брали груз для него, потому что была возможность зависнуть там надолго из-за очередного военного инцидента, да и допуск судов туда был связан с массой ограничений из-за правления ХАМАСа, обозванного почему-то террористической организацией. Нет, они, конечно, не белые и пушистые, но в том регионе все такие, включая Израиль и Саудовскую Аравию, так что обзывать террористами только хамасовцев как-то не кошерно, что ли. Сейчас город так же вытянут вдоль берега моря, но намного меньше. Наверное, уместился бы в пределах одного района, а по количеству жителей — одного квартала многоэтажек. Нет пока что приметного навигационного ориентира — минарета старинной мечети, зато есть крепостные стены высотой метров шесть, сложенные из сырцового кирпича. Их недавно подремонтировали, из-за чего некоторые фрагменты более темные. Башни полукруглые и выше стен всего метра на полтора. Со стороны моря и с противоположной в Газу ведут по двое ворот, высоких, метра четыре, и узких, метра два, расположенных на противоположных концах двух улиц, которые ограничивают административный и деловой центр города. Возле каждых ворот внушительная охрана, человек по сорок, не считая сборщиков налогов, обирающих каждого ввозящего товары. Впрочем, нас это не касалось, потому что остановились в пригороде на постоялом дворе — одноэтажном строении с плоской крышей, ограждающем с четырех сторон прямоугольный двор. Въезд был тоннельного типа и закрывался на ночь двумя деревянными воротам, внешними и внутренними. Строение было разделено на отсеки разной ширины с дверью, закрываемой изнутри на засов, но без окон. Не было даже вентиляционных отверстий под потолком или в потолке, как у египтян. Кстати, двери делали по центру, а не ближе к какому-нибудь краю, как принято у египтян. Вьючных животных оставляли на ночь во дворе, у коновязей, приделанных к стенам по обе стороны от двери. Я со своей патриархальной семьей занял один отсек, ахейцы — соседний, чуть больший.

Хозяин постоялого двора — сутулый мужичок с плутоватым лицом, облаченный в сине-красную, типичную и иевусеев, тунику — предлагал нам отобедать приготовленным его женой, но мы купили у него только свежий хлеб. Надо было доесть захваченное в крепости Джару, потому что даже вяленые продукты начинали портиться. В последние дни жара стояла явно за тридцать градусов, хотя подтвердить это не смогу, потому что градусники еще не изобрели.

Мужчины ели во дворе, сев овалом в неширокой полосе тени. Эйрас занял место справа от меня, хотя во время перехода садился напротив.

— Я выполнил свое обещание? — с усмешкой сказал ему.

Предводитель ахейцев улыбнулся в ответ глазами и еле заметно пошевелил губами под нависающими на них усами и произнес:

— Наш бог не зря указал на тебя.

— А больше он ничего не указывает? — поинтересовался я. — Как вы собираетесь добраться отсюда до своих семей? Местные судовладельцы в тех краях не бывают. Они водят свои суда только вдоль этого берега моря от Та-Кемета до Джахи.

Джахой египтяне называют города-государства на восточном побережье Средиземного моря, на территории будущих Ливана и Израиля, населенные ныне фенехами (строителями кораблей). Как догадываюсь, это Финикия, хотя такого названия пока что нет, как и единой страны. Пока что это, как мне рассказали купцы из Мен-Нефера, несколько городов-государств с разной формой правления — от мягкой диктатуры до аристократических республик — отношения между которыми складываются по-разному, в зависимости от текущих интересов.

— Вам надо в Сор или другой город Джахи. Говорят, тамошние моряки бывают в западной части моря, куда вам надо, — подсказал я.

— Мы так и думали сделать, — промычал Эйрас, медленно пережевывая вяленое мясо, твердое, как подошва курсантского ботинка.

— Мне тоже надо туда. Так что, если хотите, будем путешествовать и дальше вместе, — предложил я. — Только мне придется сделать крюк, чтобы обогнуть Ашкелон. Я помог захватить этот город. Уверен, что там есть люди, которые с удовольствием припомнят мне это.

— Да, мы слышали о том, как ты поднялся в город по скале, — сказал он.

— По пути в Сор мы могли бы захватить какую-нибудь добычу, допустим, купеческий караван, построить на вырученные деньги корабль и отправиться на нем туда, куда пожелаем, — предположил я и похвастался: — Кораблем умею управлять не хуже, чем колесницей, и знаю, где искать ваши семьи.

Ахейцы молча переглянулись.

Я решил не торопить их, произнес таким тоном, будто мне абсолютно наплевать, какое решение примут, хотя на самом деле было наоборот:

— Пробуду здесь еще два дня, отдохну после перехода, узнаю кое-что, а вы подумайте, посовещайтесь и сообщите мне, какие ваши дальнейшие планы.

Эйрас подошел ко мне, когда я после сиесты, наконец-то выспавшийся и довольный жизнью, выбрался из своего душного отсека во двор, чтобы умыться и с рабом прогуляться в город, посмотреть, как тут живут люди.

— Мы пойдем с тобой, — медленно произнося слова, сообщил он.

Глава 26

Мысль о нападении на караван появилась у меня не случайно. За день до приезда нового коменданта в крепости ночевал египетский караван, направлявшийся через Газу, Ашкелон и разрушенный Гезер в государство Митанни, известное своими лошадьми. Вполне возможно, что именно за лошадьми и ехали. Фараон Мернептах покупал всех годных для армии лошадей и платил за них щедро. Караван состоял из сорока ослов, каждый из которых вез две корзины с товарами. Сопровождали товары полсотни охранников и десяток рабов. Четыре корзины занесли на ночь в комнату, в которой спал купец. Судя по тому, как тяжело было рабам нести корзины, не заполненные и наполовину, в них, скорее всего, золото, которое в Та-Кемете намного дешевле, чем в странах, расположенных севернее. Это золото добывают нубийцы и платят им дань фараону. Я еще тогда подумал, что, будь у меня отряд отчаянных парней, грабанул бы караван и подался с добычей на север, в одну из приморских стран. Того, что в этих корзинах, хватит трем десяткам человек, чтобы достойно встретить старость, а ведь есть еще тридцать шесть, заполненных явно не дешевкой. Мы обогнали этот караван по пути в Газу. Теперь ждем его на дороге, соединяющей Гезер с расположенным восточнее Иерусалимом.

Это место я приметил, когда воевал с шасу. Так теперь устроен мой мозг, что любую местность оцениваю на предмет устройства засады, как мной, так и против меня. Здесь дорога проходила по впадине между холмами, поросшими деревьями и кустами, за которыми легко спрятаться. Вторым преимуществом было то, что выехавшие из Гезера рано утром добирались сюда именно тогда, когда солнце находилось над южным склоном, более удобным для размещения лучников. Стрелять в ответ против солнца везде тяжко, а в этих краях — особенно. Не помогает даже традиционный египетский макияж. Луки у ахейцев простые, не очень мощные, но и дистанция плевая — метров пятьдесят-семьдесят. Надо быть очень паршивым стрелком, чтобы с такого расстояния промахнуться, особенно в первый раз, когда нападения не ждут.

Я сам расставил ахейцев по позициям и занял место в центре, потому что хозяин каравана обычно находится посередине его. Ехал он на самом крупном осле. Бедному животному досталась самая тяжелая ноша. Точно не скажу, но на вид хозяин каравана тянул центнера на полтора. При этом тело его расширялось к заднице, словно жир стекал под силой собственной тяжести и почему-то застревал там. Меня всегда удивляла склонность людей с избыточным весом к путешествиям. И ведь не скажешь, что это очень уж эффективный способ похудеть. На голове у хозяина каравана был белый немс с желтыми тонкими полосками, напоминающий фараоновский. Интересно, носит ли он этот головной убор и в Та-Кемете? Впрочем, египтяне спокойно относятся к попыткам быть похожим на фараона. Это даже считается как бы восхвалением своего правителя. Многие берут имя действующего фараона. Сейчас если не каждый пятый, то каждый десятый мужчина Та-Кемета зовется Мернептахом.

Моя стрела попала хозяину каравана в область сердца. Белая льняная рубаха на тонких бретельках в том месте вмялась в жирное тело и быстро пропиталась кровью. При этом ездок продолжал сидеть, как ни в чем не бывало, а осел — везти его. Следующие мои стрелы выкосили шедших рядом с ним четырех охранников с полутораметровыми тонкими копьями и закинутыми за спину круглыми щитами из прутьев, обтянутых воловьей кожей. Обычно поближе к хозяину, в зависимости от его комплексов, держатся самые лучшие или самые льстивые. Я подумал о нем хорошо, поэтому ликвидировал их первыми.

В это время мои подельники уничтожали остальных охранников, а заодно и рабов, взявших в руки оружие. Наверное, рабам жилось при этом хозяине хорошо, иначе бы не рискнули защищать его. Больше десятка охранников и рабов разбежались: кто ломанулся по дороге в обратную сторону, кто — в кусты. Пусть живут. Нам нужен груз, а не трупы.

— Выходим! — крикнул я ахейцам.

Они добили раненых, вынули стрелы и обобрали тела. Двух рабов, не оказывавших сопротивление и не сбежавших, привели ко мне. Оба были немолоды. Тусклые лица выражают полную покорность судьбе. Может быть, такое выражение появилось за многие годы рабства, но кажется мне, что выражение первично, а рабство — всего лишь его результат.

— Не убивай нас, комендант крепости! — взмолился один, опознавший меня.

— Зачем мне вас убивать?! — искренне удивился я. — Более того, если будете хорошо служить, по прибытию в Сор отпущу вас на волю.

Как ни странно, мое обещание не произвело на них благоприятного впечатления. Может, не поверили, а может, не сочли такую перспективу радостной. Есть люди, которые свою грязную, тесную и такую знакомую клетку ни за что по своему желанию не променяют на незнакомый роскошный дворец.

— Начали движение! — приказал я ахейцам.

Впереди, в километре от места засады, нас ждут колесницы и повозки, оставленные под присмотром женщин и двух моих рабов-мужчин. Как бы, пока грабим мы, не обобрали нас самих.

Глава 27

Город Сор состоит из двух частей: береговой, большей по размеру и обнесенной крепостной стеной высотой метров пять с половиной, и островной, расположенной через узкий пролив и защищенной стеной метра четыре. Видимо, безопасности на полтора метра стен добавляло море. Во время нападения жители береговой части дрались, сколько могли, а потом перебирались на островную. На острове нет источников воды, собирают дождевую в цистерны, а дожди здесь зимой бывают на зависть тропическим, и подвозят с материка. Подземный водопровод проложен прямо к берегу моря напротив острова. Сейчас на нем имеются две гавани: на севере Сидонская, на юге-востоке Та-Кеметская. В обеих обрабатывались по паре десятков судов, парусных (круглых) и галер. С удивлением узнал, что галера — финикийское слово. Впрочем, аборигены пока что не считают себя всего лишь каким-то финикийцами, а сорянами, отважными и богатыми.

Я был в Соре в двадцать первом веке, грузился табаком и хлопковой бумагой. Тогда он назывался арабами Сур, а европейцами Тир, и являлся зачуханным ливанским городишкой, увядшим в тени Бейрута. Остров был соединен с материком дамбой, по которой проложен водопровод и проведено электричество. Юго-восточная гавань была засыпана песком и застроена. Город охранялся ЮНЕСКО, потому что в нем сохранились многочисленные развалины построек греческого, римского, византийского, рыцарского, раннеарабского периодов. У меня даже сложилось впечатление, что в Тир свезли развалины из разных стран. В общем, скучающему капитану там было, что посмотреть. Заодно вспомнить уроки истории, как этот город семь месяцев сопротивлялся Александру Македонскому, по приказу которого впервые остров был соединен с материком дамбой. Потом будут защищать еще много кто и много от кого, в том числе сарацинов от крестоносцев и крестоносцев от сарацинов. Я еще тогда подумал, что Ближний Восток — проклятое место, незаживающая рана, которую люди постоянно расковыривают. Или именно здесь семиты платят за грехи, совершенные по всему миру, и, как заведено у них, платят не те, кто грешил.

Я рассчитал три десятка охранников, которых мы наняли в Секхеме — большом торговом городе, где продали колесницы, оставив только одного из жеребцов, более крупного, на котором ехал верхом без седла. То еще удовольствие! Мышцы ног отвыкли от верховой езды, так что первые три дня я больше шел пешком, чем ехал. При этом походка у меня была враскорячку, как у настоящего морского волка. Ахейцы посмеивались надо мной. Они были рады продаже лошадей, потому что имели с этими животными взаимную антипатию. Если до Секхема мы шли по ночам, то от него — днем и вместе с другими караванами. Здесь их было намного больше. После Та-Кемета, где грузы в основном перевозили по реке, количество купеческих караванов на дорогах казалось неправдоподобным. Каждый день мы встречались с длинной, растянувшейся на сотни метров, вереницей нагруженных повозок и арб и навьюченных ослов и лошадей, принадлежащих десяткам хозяев. Складывалось впечатление, что все аборигены или торгуют, или охраняют купцов. Хотя были еще и крестьяне на полях и в садах, у которых мы покупали еду, потому что у них дешевле, чем на постоялых дворах.

Я настоял, чтобы никто не смотрел, какой груз захватили, пока не прибудем в Тир. Догадывался, что везем много ценного, из-за чего у какой-нибудь нестойкой души могло сорвать башню. Или у всех ахейцев одновременно. Наверняка они заглядывали в корзины, когда снимали их на ночевках с ослов, но видели только то, что лежало сверху, и не в тех, в которых были золотые предметы. Добыча оказалась даже более ценной, чем я предполагал. В четырех корзинах лежали две золотые короны с лазуритами, три статуэтки какого-то бога, не египетского, наверное, изготовленные на заказ, две сотни золотых браслетов разной формы, по пять сотен колец и пар сережек с полудрагоценными камнями и без. В остальных — пергамент, плащи и сумки из шкур африканских животных, в основном зебр и жирафов, разные предметы из слоновой кости и стекла разных цветов. Египтяне умеют делать и бесцветное стекло, правда, мутноватое и довольно толстое, потому что технологию выдувания пока не освоили. Выгоднее было бы продать все вместе, чтобы не конкурировать между собой, и потом поделить, но я решил не навлекать на себя подозрения в нечестном дележе, забрал причитавшуюся мне десятую часть, а остальное отдал ахейцам: пусть делят, как хотят.

— Теперь у вас есть, чем оплатить плавание к своим семьям, — сказал им на прощанье. — Если не найдете никого, подождите, когда я построю корабль и возьму вас в свой экипаж, доплывете бесплатно.

Мне по-любому нужны будут матросы. Уж лучше взять знакомых, проверенных в бою. Тем более, что ахейцы, в отличие от египтян, не боятся моря, правда, привыкли путешествовать на галерах вдоль берега и во время штормов отсиживаться на суше.

— Нам хочется побыстрее вернуться к своим, — честно признался Эйрас. — Попробуем доплыть на сорском корабле.

— Будьте с ними осторожны, — напомнил я.

Мне рассказывали в Мен-Нефере, что с финикийцами надо держать ухо востро. Они могут несколько дней честно торговать, а когда распродадут почти весь товар, захватить пришедших за покупками и сбежать с ними, продав потом в рабство. На галерах у них уже сидят на веслах прикованные рабы, хотя хватает и вольнонаемных.

— Я помню, — сказал предводитель ахейцев, которому я рассказывал и дурных привычках финикийцев.

Доставшихся мне ослов, пергамент, большую часть предметов из кож, слоновой кости и стекла продал оптом митаннийскому купцу, который догадался, как этот груз оказался у меня. Если бы я продавал это все в Митанни или здесь захваченное у тирского купца, у меня бы возникли проблемы, а так никому нет дела до нас. Привезли и продали свой товар — молодцы, сумели захватить чужой — тоже молодцы. Сейчас, как и во все времена, не любят только неудачников. Считается, что они прогневили богов, за что и были наказаны, а грабители — лишь орудие божье. На вырученные деньги снял на полгода дом из четырех комнат и с небольшим садиком из пяти деревьев: трех инжирных и двух оливковых. После чего занялся строительством корабля.

В материковой части Тира на берегу моря с десяток стапелей разного размера. Каждый занимается изготовлением судов определенного типа: половина, если ни больше — рыбацких лодок разного размера, два — галер и лишь один — больших парусных судов, которые позже будут называть круглыми. Круг, правда, сплюснутый с боков. Уже выработано идеальное для данной эпохи соотношение длины и ширины — три к одному. С такими параметрами суда могут идти под парусами не слишком медленно и в то же время хорошо выдерживать высокую, штормовую волну. Обшивка внахлест, что делает ее прочнее, но протекает так же хорошо, как и встык. Доски используют дубовые и из ливанского кедра, желтоватые, со специфичным запахом. Египтяне любят делать мебель из очень дорогого для них ливанского кедра и называют его желтым деревом. Обшивку конопатят льняной пенькой и покрывают смолой. Мачта-однодеревка одна, тоже из кедра, устанавливается чуть впереди мидель-шпангоута. Парус на ней прямой и довольно широкий, с двумя реями, верхним и нижним. Когда надо убрать парус, его наматывают на нижний рей, более тонкий и легкий, который привязывают к верхнему, или оба опускают на палубу и кладут в диаметральной плоскости. Видел на одном судне вторую то ли мачту, то ли бушприт, задранный высоковато, на котором с помощью двух реев ставили небольшой прямоугольный парус-блинд. Не думаю, что этот парус сильно увеличивал скорость, но наверняка улучшал управляемость. Есть сплошная или почти сплошная главная палуба. Бак и ют немного выше и резко сходят на нет к штевням, которые выше палуб метра на два-три. Оба штевня прямые, почти вертикальные, из-за чего суда похожи на обоюдоострые утюги. Верхушки обоих штевней часто заканчиваются фигурами в виде дельфина или лошадиной головы с обязательно нарисованными большими глазами. Если фигура «неживая», типа загнутого рога или рыбьего или скорпионьего хвоста, то глаза нарисованы на корпусе и спереди, и сзади, так что догадаться, какая часть носовая, можно по большому высокому толстостенному глиняному сосуду с пресной водой, который устанавливают рядом с форштевнем. Почему именно там — не знаю. Может, чья-то прихоть стала модой, а может, брызги летят на сосуд, обдуваемый ветром, и высыхающая морская вода понижают температуру в нем. В сильную жару каждый сниженный градус на счету. Трюм один. Бимсов, связывающих противоположные шпангоуты и придающих поперечную прочность, можно считать, что нет. Есть поперечные балки, к которым крепят деревянным нагелями доски главной палубы, но концы их лежат не на привальном брусе, а на верхушках шпангоутов, с которыми не соединены кницами. То есть, поперечную прочность усиливают, но не так хорошо, как могли бы. Сачкуют, в общем. По бортам судна решетки высотой метра два, чтобы палубный груз не вываливался. Вместо руля, как и у египтян, два весла, по одному с каждого борта, верхние концы которых соединены поперечной жердью, поэтому поворачиваются одновременно одним или двумя рулевыми, по погоде. Кто у кого позаимствовал это новшество — не знаю, но тирские корабелы утверждали, что это их придумка. Галеры строят с соотношением длины к ширине, как шесть-семь к одному. Некоторые достигают в длину метров сорок и имеют постицы для длинных и тяжелых весел, каждым из которых гребут по два-три человека. Бортовая обшивка сравнительно тонкая, потому что с высокой и тяжелой волной им сражаться не надо. На больших галерах две мачты-однодеревки и такие же паруса, как на круглых судах. Уже придумали таран, как немного задранное вверх продолжение киля. Нам мой взгляд, эффективность такого тарана невелика, особенно против круглых судов, у которых бортовая обшивка из толстых досок.

Свободным был стапель, на котором делали галеры, и я решил, что это знак судьбы. Собирался построить что-то типа лансона — парусно-гребное двухмачтовое судно с косыми парусами. Я видел такие суда в Мраморном море и Босфоре, когда служил на британском флоте. Турки использовали их, как рыбацкие и каботажные, а иногда, вооружив несколькими фальконетами, и как пакетботы. Точнее, это будет бастард лансона и шхуны с длинным бушпритом для кливеров.

Хозяина стапеля звали Ипшемуаби. Был он малоросл, худощав, с вытянутым лицом, которое больше бы подошло высокорослому, и удивительно горласт. Мне казалось, что весь Тир, включая островную его часть, затихает, когда говорит Ипшемуаби, потому что ничего другого все равно не сможет услышать. Как заведено у корабелов, его самоуверенность была равно только его высокомерию.

Когда я начал объяснять, что именно хочу построить, Ипшемуаби воскликнул нетерпеливо:

— Я построю тебе отличную галеру без всей этой твоей ерунды, и она будет намного лучше!

— Нисколько не сомневаюсь, что ты строишь хорошие галеры, но мне нужен плохой, почти круглый корабль, — возразил я. — Если тебе нужны деньги, мы сейчас же приступим к делу, если нет, я подожду, когда освободится соседний стапель.

На соседнем как раз заканчивали галеру, работы оставалось на пару дней, после чего оба стапеля будут простаивать, потому что очереди из заказчиков я не увидел. Если сейчас начать, то корабль будет готов к концу осени, когда его надо ставить на прикол до весны и всю зиму беспокоиться, как бы чего с ним не случилось. Я, в отличие от аборигенов, не боялся отправляться в рейс в осенне-зимний период. Когда служил в британском флоте, то в восточной части Средиземного моря плохими считались периоды с июля по сентябрь, когда здесь дуют сильные северные ветры, и с февраля по май, когда погода меняется часто и быстро, а самым лучшим — с конца сентября по конец ноября.

— Хорошо, построю тебе круглый, — согласился Ипшемуаби и сразу подстраховался: — Правда, давно ими не занимался, надо чертежи поискать.

— Будем строить по моим чертежам, — предложил я.

— Может, и работами будешь руководить ты?! — ехидно поинтересовался он.

— Нет, — отказался я и объяснил почему: — Не умею так громко кричать на рабочих.

Ипшемуаби принял мои слова за лесть. Так ему и надо!

Первые дни мы с ним часто ругались, потому что я предлагал сделать не так, как надо. По мере того, как вырисовывался красивый корпус (а все правильное обязательно красиво, хотя не все красивое обязательно правильное), смирился и даже говорить стал тише. Притихли и его коллеги, которые сперва похихикивали над чудачествами странного чужеземца. Красивый силуэт, моя уверенность в своей правоте и масса усовершенствований, которыми я щедро делился, заставили корабелов признать меня если не лучшим, то, как минимум, равным им. Кстати, они многое в морском деле позаимствовали у шумеров, включая деление круга на триста шестьдесят градусов. Система счета у них десятичная, знают ноль. Не удивлюсь, если выясню, что их предки пришли сюда с побережья Персидского залива, где переняли знания, переданные мной шумерам. Тогда получается, что я сейчас учу тех, кто учился у учеников моих учеников.

В свободное от работы время я и сам учился — постигал финикийский язык. Это был один из семитских диалектов, с которыми я познакомился еще в Шумере, так что давался легко. Забавным было присущее этому языку оканье. Такое впечатление, будто попал на Вологодчину. Может быть, финикийцы, а они здесь народ пришлый, притопали сюда с севера будущей России? Или вологжане — их потомки? Заодно научился читать и писать по-финикийски. Оказывается, они изобрели линейное (алфавитное) письмо, в котором буква обозначала один звук. Их алфавит было легко запомнить, потому что состоял всего из двадцати двух согласных. Гласные вставляешь сам, исходя из смысла. В финикийском языке разные части речи могли иметь один корень — одинаковые согласные, но разные гласные. Особенно это касалось существительных, прилагательных и глаголов. Финикиец без труда понимал, что вот это слово — существительное, и в нем такие-то гласные, а вот это — прилагательное, и в нем другие. Лишь изредка, в особо трудных случаях, добавляли в тексте специальные значки-подсказки. Писали слова без пробелов, так что мне, не владеющему языком в совершенстве, написать было легче, чем прочитать. Впрочем, и финикийцы порой не могли прочитать даже то, что написали сами. И дело было не в паршивом почерке. Финикийские буквы не сильно отличались от каракулей.

Позабавило их отношение с богами. Пантеон у них был не такой обширный, как у египтян, и каждый бог имеет имя, но финикийцы никогда не называют его. Главного своего бога они называют просто богом, а его жену — богиней. Богов помельче — владыками чего либо: владыка жары, владыка моря, владыка северного ветра… Наверное, боятся, что чужеземцы сглазят их богов. Поразил обычай приносить в жертву своих младенцев. Чтобы попросить у бога что-то важное, убивали маленького сына. Видимо, таким способом решали проблему перенаселения. При храмах орудовали проститутки, сдавая выручку в общак.

Свободные граждане носили длинные волосы, а рабы стриглись коротко, порой наголо. Пришлось и мне отрастить волосы, чтобы не нарываться на недоумевающие взгляды: почему раб ведет себя, как свободный?! Усы и бороду не брили. Носили длинные, до середины щиколотки, туники из льняной материи разных цветов, обычно ярких. Предпочтение отдавали оттенкам красного. Поскольку пурпур добывали сами и красили им собственные и привозные ткани, смело экспериментировали с цветом, иногда поражая даже меня, повидавшего всякого, включая недели высокой моды во Франции. Топ-лесс не поощрялся даже у мужчин. На египтян смотрят, как на эксгибиционистов. Бедняки ходили босиком, богатые — в сандалиях, а зимой — в полусапожках.

Глава 28

Не скажу, что я шибко ревнивый, но иногда меня напрягает излишнее внимание к моей жене. Ладно бы это был озабоченный юноша, а тут на Хану пялился пожилой мужик. Прям, любовь с первого взгляда! Он повстречался нам в самом начале базара, по-восточному шумному и многолюдному. Подозреваю, что многие приходят на базар не ради покупок, а чтобы общнуться на высоких тонах, обменяться самыми разными эмоциями. Какое-то время мужик соблюдал приличия, шел на дистанции метров пять. Когда я уже собрался сказать ему кое-что и, как здесь принято, на высоких тонах, вдруг исчез. Мы подошли к продавцу гранатов, сложенных горкой. Сверху лежали несколько плодов, искусно разломанных. Сочные темно-красные зерна сияли на солнце, радуя глаз. Хана любит соусы на основе гранатового сока, поэтому попробовала плоды на вкус и принялась торговаться. Купить без торга — обидеть продавца. Он тоже сюда пришел не только за деньгами, но и обменяться эмоциями, обабиться.

Слушая их веселую перебранку, я достал кожаный кошель-мешочек с кольца из бронзы, серебра и золота. Монет все еще нет, в ходу шумерские сикли, на местный манер шекели, в виде колец весом грамм восемь. Есть еще тяжелый шекель, который весит в два раза больше. Шумерская мина (здесь — мана), равная половине килограмма, является счетной единицей. Ее чаще употребляют для взвешивания товаров. Гири в виде каменных, лежащих львов весом в четверть мины, половину, одну, две (тяжелая мина). Есть и более крупные гири — легкий талант в шестьдесят легких мин (чуть более тридцати килограмм) и тяжелый талант в шестьдесят тяжелых мин, который весит в два раза больше.

Вот тут возле моей жены и объявился опять пожилой воздыхатель, и произнес со смесью надежды, удивления и радости:

— Хана?!

Дальше были сопли и вопли. Воздыхатель оказался моим тестем по имени Потифар, благополучно пересидевшим вместе с младшим сыном Ноахом осаду Гезера в тайном укрытии под сараем. После ухода египетской армии в город нахлынули кочевники и грабители разных мастей, поэтому тесть вместе с сыном перебрался сперва в Секхем, а потом в Тир, где у него были торговые партнеры. Потифар не сразу узнал пополневшую после родов дочь, только по голосу. Оказалось, что живет недалеко от нас. Если бы Хана не напросилась сегодня сходить на рынок, так бы и не встретились. Девушкам и замужним женщинам хода за дувал в одиночку нет. Только нищенки и вдовы могут разгуливать, где хотят. Правда, последние предпочитают по привычке ходить со слугами. И это при том, что в городе вряд ли кто-нибудь нападет, потому что за изнасилование казнят сразу и вычурно.

Встреча с тестем меня обрадовала. Я давно думал, куда бы сплавить тещу? Заставлять ее работать, как служанку, нельзя, мой авторитет пострадает, а кормить только за то, что она дочери глупые советы нашептывает, обидно. Монастырей пока нет. Грохнуть по-тихому случай не подворачивался. Так что на радостях я даже одолжил тестю на раскрутку немного товаров из доли от захваченного каравана. Потифар здесь прозябал в помощниках у своего бывшего делового партнера. Теперь сам будет торговать, а заодно присматривать за моей семьей, пока я буду шляться по морям.

Глава 29

Есть версия, что название острова Кипр произошло от меди, которая по-гречески «кипрос». Или название меди произошло от названия острова, потому что ее добывали на нем еще в те времена, когда я был шумерским лугалем. Ахейцы уже называют остров Кипросом, египтяне — Аласи или Иси, финикийцы — Кафтором. Меня занесли на него дела торговые. Надо было провести ходовые испытания нового судна и потренировать экипаж, набранный из жителей Тира, а наиболее выгодными в этом регионе, как сказал мне тесть, были перевозки на Кипр предметов роскоши с материка и меди в обратную сторону. Фишка была в том, что у восточного берега Средиземного моря сильное течение с юга на север. Благодаря ему, от устья Нила до Тира можно доплыть за два дня, а на обратную дорогу потратить неделю или даже две. До Кипра мы добирались меньше суток, несмотря на то, что из-за северо-восточного ветра шли курсом острый бейдевинд. Обратная дорога с тяжелым грузом будет продолжительнее. Торговал я в порту Саламис, расположенном на юго-восточной оконечности острова. Здесь большая и удобная бухта, защищенная гористым берегом от сильных северных ветров. Пока что это маленький городок, обнесенный каменными крепостными стенами высотой метров пять с половиной. Впрочем, и в будущем в этих краях больших городов не будет.

В двадцать первом веке от Саламиса останутся только живописные развалины с частично сохранившимися мозаиками и безголовыми и безрукими статуями, по которым будут табунами носиться ящерицы и ползать змеи. Древнегреческий театр, купальни, колонны храма, общественный сортир на четыре десятка персон, которые сидели по кругу и любовались друг другом… Все построено из песчаника, который быстро разрушается. Надо иметь богатую фантазию, чтобы узреть в этих развалинах былое величие и красоту. Мне в этом помогала понтийская гречанка, перебравшаяся на остров после развала СССР. Поскольку других туристов не было, напросилась побыть экскурсоводом всего лишь за пять евро. Экскурсовод мне не был нужен, так что получилась замаскированная милостыня.

Развалины располагалось километрах в пяти, я дошел пешком за час, от порта Фамагуста, в который привез контейнеры на костере под турецким флагом. Порт был на турецкой части острова, в так называемой республике Северный Кипр. Судам под другим флагом сюда попасть сложно. Район Варош в городе обнесен колючей проволокой, в нем никто не живет. Оттуда выселили греков, пообещав когда-нибудь вернуть им собственность. Обещанного они ждали к моменту моего визита двадцать три года и потом еще бог знает сколько. До турок городом кто только ни владел, включая крестоносцев, тамплиеров, генуэзцев, венецианцев… О последних напоминала каменная плита над входом в мощную крепость с четырьмя угловыми башнями, на которой был изображен лев святого Марка — герб Венеции. Крепость носила название Отелло. По преданию именно здесь мавр задушил из ревности жену-венецианку Дездемону, чем не преминул воспользоваться Шекспир. Я не пожалел семь турецких ливров, чтобы побывать в замке, посмотреть немногочисленные экспонаты музея, большую часть которых составляли гладкоствольные пушки разных эпох. В сравнение с развалинами у замка было два преимущества: не так сильно разрушен и мало ящериц и змей.

По прибытии в порт с меня сразу же содрали серебряный шекель на нужны местного царька Лахесиса. Потом взяли десятую часть с продаж и покупок опять же для бедного и несчастного правителя. Правда, жаловаться было грех, потому что продал привезенное я со стопроцентной накруткой. Так же выгодно реализую и медь. Ее научились сплавлять с оловом и получать бронзу, более твердую и подлежащую вторичной обработке, чем мышьяковая.

Грузили медь на мое судно в том числе и ахейцы во главе с Эйрасом. Финикийский капитан уверил их, что с Кипра точно доберутся, куда им надо. Мол, этот остров посещают корабли со всего моря. Ахейцы поверили, оплатили перевоз на Кипр — и застряли здесь. За несколько месяцев промотали награбленное, после чего начали подрабатывать на хлеб насущный.

— Пойдете ко мне в экипаж? — предложил я Эйрасу в конце погрузки.

— Мы сами собирались к тебе попроситься, — признался он.

Экипаж мой состоял из девятнадцати человек. Шестнадцать нужны были на весла, которых у меня по восемь с каждого борта, для маневров в узостях и движения в безветрие. Семнадцатый стояла на румпельном руле, сильно поразившем тирских корабелов, не ожидавших, что имеются какие-либо варианты, кроме рулевых весел, восемнадцатый готовил пищу нам всем, а девятнадцатый — тринадцатилетний юнга — был стюардом капитана. Ахейцам отводилась роль морских пехотинцев. Время сейчас беспокойное, так и гляди не удержишься, нападешь на кого-нибудь, поэтому удалившись от острова на такое расстояние, чтобы нас не было видно с берега, я положил судно в дрейф и обучил новых матросов пользоваться двумя «дельфинами», по одному на мачту, «вороном» и маленькими якорями-«кошками». Первые два изобретения были в диковинку и ахейцам, и тирцам. Один из последних и подсказал мне еще в порту, как опробовать в деле мои приспособления.

— Угаритцы постоянно нападают на наших купцов, которые приходят сюда за медью. Могут и на нас напасть, — предупредил он.

Угарит — самый северный финикийский город-государство — располагается на материке восточнее-северо-восточнее Саламиса и пытается стать монополистом по вывозу меди с Кипра. В порту рядом с нами грузились сразу три угаритских парусника, каждый водоизмещением тонн под сто, что по нынешним меркам очень большие суда. Им удобно в грузу, с большой осадкой, добираться с попутным течением до родного порта, а в балласте идти к острову под парусами с преобладающими здесь северными и северо-восточными ветрами.

— И никто их за захват ваших судов не наказывает? — поинтересовался я, хотя уже понял, что каждый финикийский город сам по себе, и нападать нельзя только на союзников, каковыми для Тира были жители соседнего и самого крутого финикийского города Сидона и его более мелкие вассалы.

— А к нам они не заходят, боятся, — ответил тирец, не совсем правильно понявший мой вопрос.

Если у меня и были сомнения, нападать или нет, то действия угаритских кораблей развеяли их. Мы находились в стороне от их пути, южнее, то есть, надо было приложить усилия, чтобы приблизиться к нам, что все три угаритских судна и сделали. Они шли строем кильватер, держа дистанцию около кабельтова. Увидев дрейфующее судно, флагман сразу изменил курс на него. Остальные, не обменявшись никакими сигналами, последовали за ним.

Когда до переднего угаритского судна оставалась кабельтова три, я приказал своим гребцам:

— Весла на воду! Левый борт, грести!

Мое судно, названное непонятным финикийцам и ахейцам словом «Альбатрос», быстро крутанулось на месте, развернувшись носом к противникам. В отличие от них, подгоняемых северо-западным ветром в полборта, мы шли на веслах. На дистанции в полкабельтова обогнули два передних, с которых прилетело нескольок стрел, не причинивших никому вреда. Угаритских лучников меткими стрелками не назовешь. Видимо, практикуются редко. Ахейцы стреляют лучше. Хоть я им и запретил тратить стрелы на первые два судна, двое не удержались и послали туда по гостинцу, ранив одного человека. К замыкающему судну подошли слева, ударились своей правой скулой об его правую и, громко и пронзительно скрепя деревом по дереву, продвинулись вдоль борта, быстро гася инерцию. Экипаж угаритского судна к тому времени уже прятался за фальшбортом и в других местах, чтобы не стать мишенью лучников-ахейцев.

— Бросай «кошки»! — скомандовал я.

Кстати, называние абордажных якорей кошками очень нравится и финикийцам, и ахейцам. Придумавший это прозвище угадал на все сто.

После того, как инерция погасла и мы поджались с помощью «кошек» к борту вражеского судна, я отдал следующий приказ:

— «Ворона» на призовое судно!

С «вороном» тоже угадали. Глядя, как острый, длинный, загнутый, бронзовый клюв впивается в палубу, сразу вспоминаешь эту птицу, хищницу и падальщика.

Я первым пробежал по трапу «ворона», прикрываясь большим щитом из кожи, натянутой на каркас из прутьев. В него попали две стрелы, одна из который пробила шкуру рядом с бронзовым умбоном и вылезла сантиметрах в пяти выше моей руки. Умбоны уже встречаются, но редко. Этот сделали по моему заказу, причем кузнец долго не мог поверить, что дорогую бронзу потратят на усиление щита. На лице кузнеца прямо таки читалось: «Щит придумал трус, а уж умбон…».

Экипаж угаритского судна состоял из двадцати трех человек. Наверное, думали, что нападут сразу втроем и запросто одолеют нас, но всё пошло не так. Когда я шагнул на их палубу, двое матросов уже лежали со стрелами в теле. Один — неподвижно, в большой луже собственной крови, поблескивающей в не очень ярких лучах ноябрьского солнца, а второй сидел, прислонившись спиной к фальшборту, и двумя руками держался за стрелу, попавшую в живот, у оперения, словно боялся, что влезет глубже, если отпустит ее. Остальные, прикрываясь щитами и выставив вперед копья длиной метра полтора, сбились у полуюта, не зная, от кого защищаться в первую очередь: от стрел, летящих в них с нашего бака, или от меня и последовавших за мной абордажников.

Помня, что раб-мужчина стоит в Тире сорок-пятьдесят серебряных шекелей, я предложил:

— Сдавайтесь — и сохраню вам жизнь!

Мое предложение не показалось угаритцам заманчивым, никто не откликнулся.

— Строй «клин»! — приказал я ахейцам из абордажной партии.

Этот строй мы отработали еще на переходе к Тиру. Я становлюсь на острие, за мной трое, за ними пятеро… Опробовать его в деле тогда не довелось. Случай подвернулся только сейчас. Правда, на узком пространстве между фальшбортом и кипами шкур, сваленных за мачтой, правильный клин не получался, больше походил на зубило. Мы делаем шаг, приставляем вторую ногу, чтобы строй не растягивался. Еще шаг, третий. Вражеские копья начинают стучать в мой щит. Я саблей отбиваю их, перерубив одно у листовидного бронзового наконечника, и делаю следующий шаг. Отсюда могу достать до вражеского щита. Первым же ударом рассекаю его верхушку. Разрубленные прутьев разгибается и как бы выворачивает наружу верхнюю часть щита, открыв удивленно-испуганное лицо с черными глазами-маслинами и короткой курчавой бороденкой. Следующим ударом отбиваю копье, которым сосед этого вояки пытается уколоть, а потом рассекаю матерчатый головной убор, что-то среднее между египетским немсом и чалмой, и черепную коробку до черных курчавых усов, которые мигом заливает алой кровью. Левее слышу крик боли — Эйрас достал железным мечом кого-то их угаритцев.

— Мы сдаемся! Сдаемся! — раздается истеричный крик из глубины вражеского строя.

Как позже выяснилось, кричал капитан — пожилой мужичок с приплюснутой головой. Его шапочка типа турецкой фески из багряной ткани была примята посередине, из-за чего казалось, что голову приплюснула упавшая мачта. Впрочем, голова соображала достаточно хорошо, чтобы не погибнуть зазря, но не настолько, чтобы не оказаться в такой ситуации. Иначе бы не стал капитаном. На этой должности недостаточно или слишком умные не задерживаются.

Скорость, с какой мы захватили замыкающее судно, отбило охоту у остальных нападать на нас. Да и на одну только смену галса ушло бы много времени. Они подернули влево и пошли к порту назначения, медленно и спокойно, будто всего несколько минут назад не мечтали стать богаче без особых напрягов.

Пленных матросов посадили на весла на «Альбатросе», приковав за одну ногу. Для этого я не пожалел бронзы, заказав цепи и наножники, которые основательно прикрепили к корпусу. Длина цепи позволяла рабу-гребцу встать, сделать шаг влево-вправо, воспользоваться горшком. Как никто другой, прикованный раб был заинтересован, чтобы судно не утонуло. Наемные гребцы перешли на призовое судно, чтобы довести его до Тира. Кстати, пока что суда не имеют имен, их называют по хозяину: «Судно такого-то». Если у него несколько, то добавляют какую-нибудь отличительную черту: «Судно такого-то со штевнем в виде рыбьего хвоста».