Моя вторая мама (др. вар.)

Мы были одинокими и нам не хватало любви и внимания. А вдруг мы перепутали любовь с желанием уйти от одиночества?

– Не понимаю, – сказал Хуан Антонио.

– Видишь ли, – Даниэла говорила очень серьезно, даже строго, – я хочу быть совершенно уверена в правильности того, что мы делаем. И кроме того, необходимо, чтобы ты несколько дней посвятил только своей дочке. Ведь ей ты нужен, как никто на свете. Докажи ей, что важней ее у тебя нет никого. Понимаешь?

Как же ему повезло, подумал Хуан Антонио. Эта женщина не только красива, она мудрая и добрая...

– Хорошо, согласен, – сказал Хуан Антонио. – Увидимся в субботу. Хотя, уверяю тебя, нам не нужно ни выжидать, ни назначать какой-то срок, чтобы получше все обдумать.

– Прошу тебя, любимый мой. – В нежных интонациях ее голоса Хуан Антонио уловил твердую решимость и подчинился ей.

– Но так или иначе ты должна дать мне свой адрес. И где мы увидимся?

– Не знаю. Ах да, давай в "Анхель-де-ла-Индепенденсиа", в одиннадцать часов утра.

– В "Анхель-де-ла-Индепенденсиа" в один... Ты что, с ума сошла? – удивился Хуан Антонио – ведь получается, что мы целую неделю не будем видеть друг друга. – Ну хорошо, хорошо, пусть будет так, я согласен, – сказал он, – заметив ее умоляющий взгляд. – Но хочу тебя предупредить: если ты не придешь, я найду способ отыскать тебя, и тогда берегись, Даниэла, я тебе устрою взбучку. Она с улыбкой взглянула на него:

– Надеюсь, что ты не забудешь прийти.

* * *

За все хорошее надо платить, думала потом Даниэла, вспоминая этот день. Она высадила Джину с ее чемоданами, сумками и многочисленными пакетами и поехала домой. Привратник помог ей поднять вещи наверх, и она быстро вошла, как всегда радуясь возвращению домой. Потом она отпустила привратника ипозвала Дору. Дора не откликнулась. Даниэла в недоумении огляделась вокруг – что-то было не так. Куда-то подевалась большая статуэтка, стоящая на журнальном столе, исчез серебряный поднос, не было коллекции старинных бронзовых фигур на комоде, исчезли тяжелые подсвечники из позолоченного серебра... Она стала медленно подниматься по лестнице, громко зовя Дору. У приоткрытой двери спальни Даниэла остановилась, потом, в некоторомзамешательстве, открыла дверь и переступила порог. У нее округлились глаза,когда она увидела на своей постели разметавшуюся во сне Дору, упавшие на пол подушки, сбившиеся простыни... Она схватила Дору за плечо и стала ее трясти, но та не просыпалась. Наконец, она с трудом открыла глаза и недоуменно уставилась на Даниэлу.

– Сеньора!

– Я вижу, ты меня не ждала, не так ли? Что происходит? Дора вскочила, испуганно переводя взгляд с раскрытой постели на Даниэлу.

– Марсело...

Даниэла все поняла. Она быстро выдвинула ящичек, где хранила многие драгоценности. Он был пуст. Потом сбежала вниз, осмотрела гостиную, открыла шкафы... Рыдающая Дора в одной ночной рубашке, сидя на ступеньке лестницы, с ужасом следила за ней.

– Как же ты осмелилась привести мужчину сюда, в мой дом? Вы спали в моей постели? – негодовала Даниэла.

– Он сказал, что никто ничего не узнает, – сквозь слезы бормотала Дора.

– Так... Значит, пока меня нет дома, ты способна на такое. А ведь я доверяла тебе. Но теперь-то я поняла, что ты за птица!

– Сеньора, сеньора, сеньора... – только и могла произнести Дора.

Никакие мольбы, просьбы, обещания отработать украденное не помогли.

Даниэла приказала Доре немедленно оставить ее дом. Не переставая рыдать, Дора собрала чемодан и медленно направилась к дверям, в последний раз умоляюще взглянув на Даниэлу. Та отвернувшись, дожидалась пока Дора закроет за собой дверь.

Привратник, которого вызвала Даниэла, тоже ничего не мог сказать: он думал, что Даниэла сама разрешила этому парню пожить здесь в ее отсутствие.

Выяснилось к тому же, что парень угнал машину Даниэлы.

Негодующая Джина, подоспевшая к этому времени, заявила, что они должны как можно скорее подать заявление в полицию.

Так бурно начался их первый день в Мехико.

* * *

Хуан Антонио с удовольствием смотрел, как неторопливый Игнасио открывает ворота, как выходит из кухни красивая, всегда приветливая Мария, вот-вот выбежит ему навстречу Моника, которую, Даниэла права, он так непростительно забыл. Но оказалось, что Моника была в школе. Однако хорошее настроение Хуана Антонио не покинуло, радость переполняла его, и он тут же рассказал верным слугам о разрыве с Ирене и о счастливой встрече с Даниэлой.

– Что ж... – сдержанно сказала Мария. – Надеюсь только, девочке будет хорошо. Это ведь главное.

– Моника должна полюбить Даниэлу, – горячо откликнулся Хуан Антонио. – Конечно, сначала ей придется нелегко. Но когда она ее узнает...

– Мы очень беспокоимся за Монику, – продолжала твердить свое Мария. – Она страшно подавлена. И говорит, что вы ее не любите, вот так!

– Простите, сеньор, но вам следовало бы звонить ей хоть время от времени. И тогда бы девочка была довольна, – вмешался в разговор Игнасио.

Хуан Антонио был тронут их искренней заботой о девочке и пообещал Марии перемениться.

...В конторе, куда Хуан Антонио решил сразу же поехать, он застал верного Мануэля. Радостно засуетившись, Мануэль поднялся из-за стола и обвел рукой кабинет – за то время, что Хуана Антонио не было, он поменял интерьер на более современный и гордо демонстрировал результат своих усилий. Хуан Антонио похвалил его вкус и сразу рассказал о надвигающихся переменах в своей судьбе. Но Мануэль, одобрив его разрыв с Ирене, все-таки посоветовал Хуану Антонио быть поосторожнее: а что если Даниэла тоже не бескорыстна?

Хуан Антонио снисходительно усмехнулся:

– Ты просто не знаешь ее, Мануэль. Ты никогда не слышал такое имя – Даниэла Лоренте?

– Ммм... – протянул Мануэль. – Она актриса?

– Какая еще актриса? – рассмеялся Хуан Антонио. – Она самый знаменитый модельер во всей Мексике! У нее очень большие доходы, ей совершенно не за чем искать богатого мужа.

Однако подозрительному Мануэлю это показалось не особенно убедительным, но он промолчал. Потом, запинаясь на каждом слове, рассказал о неожиданно завязавшихся отношениях с Ракель подругой Ирене.

Хуан Антонио рассмеялся:

– Мануэль, неужели и ты сдался?

Глава 9

Энрике отодвинул шахматную доску и подошел к Сонии. В синей юбке и белой кофте с поясом, крепко перехватывающим ее талию, она показалась ему удивительно привлекательной. Конечно, он любит детей, но Паулина никогда не вызывала у него таких чувств, какие до сих пор вызывает Сония. Если бы только она не настаивала на разводе, возможно, все еще как-то образовалось бы. Он не собирался придавать значения ее россказням о каком-то мужчине, появившемся у нее. Всегда спокойная, уравновешенная Сония не способна на любовные авантюры, думал он. Но Сония продолжала настаивать:

– Тебе лучше не дожидаться завтрашнего дня. Уходи сегодня же. Уходи...

– Но, Сония, ты моя жена, и я... Она закрыла ему рот рукой.

– Я тебе уже сказала: ты любишь меня не больше, чем мебель в этом доме. Ты целые дни проводишь с другой и не говори, что это не так. Я ведь наняла детектива, чтобы за тобой следили.

Сония, не торопясь, подошла к подзеркальнику, вытащила тоненькую папку и бросила ее на ковер. Из папки выпали фотографии детей.

– Как ты могла? – скорее удивился, чем возмутился Энрике, подбирая снимки.

– Я должна была убедиться. А дети похожи не на тебя, а на нее. Надеюсь, это действительно твои дети. – Она помолчала. – Естественно, дом останется мне. Он принадлежал моим родителям. – Сония с решительным видом села в кресло, пододвинула к себе телефон. – Я обещала самой себе, что изменю мою жизнь, и я ее изменю. Всю жизнь я делала то, что хотели другие: сначала моя мать, потом ты. А сейчас я чувствую себя свободной, и мне это нравится. – Сония говорила легко, убежденно, как о чем-то хорошо продуманном и решенном.

 Энрике понял, что спорить с ней бесполезно, по крайней мере сегодня, и пошел собирать чемодан.

* * *

...Прошло уже несколько дней, как Рамон поселился в доме, но он до сих пор чувствовал себя не в своей тарелке. Ему трудно было назвать эту интересную сеньору просто Сонией, о чем она его каждый раз просила, он с трудом заставлял себя обращаться с ней на "ты". Конечно, Сония чудесная женщина – ласковая, нежная, заботливая, но ведь она – сеньора, а он – простой садовник. Она богата, а он гол как сокол... Однако каждый раз, когда он заводил об этом разговор, Сония твердила одно: "Мы с тобой мужчина и женщина, а остальное – неважно". Однажды, когда он особенно настойчиво доказывал ей, что они не пара, она сказала:

"Ну что ж, отдай мне взамен твое сердце, и твое тело". – "В таком случае, они твои. Только твои и ничьи больше", – с жаром ответил он.

Как-то вечером, когда Рамон, уже готовясь лечь, сидел на постели, а Сония расчесывала перед зеркалом волосы, дверь спальни неожиданно отворилась и на пороге вырос... Энрике. Не веря своим глазам, он снял очки и быстро протер их, но увидел все то же: замершего на постели садовника Рамона в его,Энрике, пижаме и тапочках.

– Так вот в кого ты влюбилась? В садовника! – возмутился он. – Никогда бы не поверил. В слугу! Ты, Мендес Давила, путаешься с садовником...

– Твоя Паулина тоже не принцесса.

– А ты? – повернулся он к Рамону. – Как ты посмел? Вон отсюда! – Его небольшие, глубоко посаженные глаза гневно блестели.

Сония подошла к Энрике совсем близко и, отчеканивая каждое слово, сказала:

– Он и я, мы можем делать все, что нам захочется. Это мой дом, и ты тут не командуй. Как только мы разведемся, я выйду за него замуж.

– Это же унизительно! Ты и садовник! – не мог успокоиться Энрике.

– Но рядом с ним я чувствую себя женщиной, желанной женщиной, – со злым напором говорила Сония. – С тобой я никогда этого не испытывала.

– И как давно это у вас?

– Очень недавно. У меня открылись глаза, Энрике, и я не намерена закрывать их снова, – решительно сказала Сония.

Утром она подвела Рамона, одетого в футболку и просторный комбинезон, к шкафу. Распахнув дверцы, Сония выбрала ему светлую рубашку и красивый темно-коричневый костюм.

– Переоденься, – она протянула вещи Рамону.

Рамон послушно оделся и взглянул на себя в зеркало. Он не понравился себе – смущенный парнишка с кривой улыбкой и непричесанными волосами.

– Знаешь, – сказал он, – я хоть и беден, но никому не позволял содержать себя. И то немногое, что у меня есть, я заработал сам. Я хочу учиться, сделать карьеру.

Сония потянулась к нему:

– И сделаешь. Ты не будешь жить за чужой счет. Я тебе обещаю.

Рамон благодарно улыбнулся и, переодевшись в привычные футболку и комбинезон, направился в сад.

И глядя в окно на его ловкие движения, на милое лицо, Сония окончательно решила получить развод и связать с ним свою судьбу. Да, они принадлежат к разным слоям общества. Но Рамон будет учиться, и она в свою очередь поможет любимому овладеть всем, что должен знать и уметь человек, стоящий рядом с ней. А Бренда и Мириам, так называемые подруги, могут смеяться сколько им угодно: она теперь сама строит свою жизнь и плевать ей на то, что будут говорить люди. Даже Энрике, похоже, наконец понял ее, понял, что это настоящая любовь, страсть, и беспокоился лишь о том, чтобы Рамон не использовал во зло ее чувства. Теперь Сонию немало тревожило, как отнесется к случившемуся Хуан Антонио, хотя сама не раз заверяла Рамона, что Хуан Антонио, много переживший, поймет их и не осудит. Сония надеялась, что брат устроит юношу на работу и это даст возможность гордому Рамону самому оплачивать учебу в университете. Сония считала добрым знаком то, что Моника подружилась с Рамоном сразу же, как только Хуан Антонио первый раз привел девочку в ее дом – Рамон позволил ей посмотреть, как он работает, и разрешил полить цветы. Был, правда, один неприятный момент, который им пришлось пережить: девочка застала их целующимися. Она была потрясена. Но Сония честно сказала ей, что они с Рамоном любят друг друга, и попросила пока никому о них не рассказывать – люди могут их не понять, нужно как следует подумать, как объявить об этом.

* * *

Рамон с детства мечтал стать агрономом и вернуться в свою деревню, чтобы помогать людям. Вот почему, несмотря на все свои сомнения, он не смог отказаться от предложения Сонии поступить в университет: ему так хотелось учиться! Когда он начнет работать, то за все с ней расплатится: за одежду, которую она ему купила, за учебу, за эту роскошную жизнь в ее доме. "Ты будешь блестящим учеником, – заверила его Сония. – И я уверена, что смогу гордиться тобой". К прошлому, Рамон понимал, возврата для него нет. Он особенно ощутил это после разговора с Альмой, своей бывшей невестой. Альма специально приехала из деревни, чтобы повидаться с ним. Неловкая, небрежно одетая, она показалась ему совсем чужой. Она заплакала, по-деревенски громко закричала, когда он сказал ей, что между ними все кончено. В его душе шевельнулась было жалость, но он не дал ей пробиться наружу: решительно закрыл ворота и зашагал в дом, оставив плачущую Альму у ворот. Она славная девушка, но то, что происходит между ним и Сонией, – несравнимо, и отказаться от этого он не может. И не хочет. Плохо ли, хорошо ли, у него теперь другая жизнь, невозможная без Сонии.

* * *

Но что бы не думала Аманда, Херардо все еще обуревали сомнения: Каролина хорошая женщина и у ее детей такие грустные лица. Он тоже рано потерял родителей и знает, каково это – не иметь отца, но Даниэла...

– На твоем месте я бы так не обольщался, – сказал ему Филипе, когда он поделился с ним своими сомнениями. – По-моему, с Каролиной у тебя больше шансов. Думаю, тебе стоит серьезней заняться ею.

– Может быть... – протянул Херардо. – Но все-таки интересно (он перевел разговор на другую тему), Даниэла и Джина вспоминают о нас, как ты думаешь?

– Готов биться об заклад, они только о нас и думают, – заявил Филипе. Однако самоуверенности у него поубавилось, когда выяснилось, что Даниэла и Джина не торопятся сообщать им о своем возвращении. Они были уже в Мехико и, более того, появились в Доме моделей, но звонка от них еще не было. Однако, когда "их половинки", как говорил Филипе, все-таки, позвонили, он остановил заторопившегося было Херардо:

– Да погоди ты! Что за спешка? Пусть немного пострадают.

Но настроение отдохнувших подруг было далеко от страдальческого. Нельзя сказать, чтобы оно было беззаботным, нет, перемены, что внесли в их жизнь Хуан Антонио и Ханс были серьезны, но пока... пока Даниэла и Джина полушутя, полусерьезно спорили о том, кому первому сообщить о том, что произошло с ними. Филипе? Херардо? Их разговор прервал звонок в дверь.

– Я открою! – направилась к двери Даниэла.

– Нет, подожди, я сама, сама, сама, – пропела Джина.

Она резко распахнула дверь, потом быстро отступила и стала рядом с Даниэлой спиной к двери.

– Привет! – бросил Филипе. – Ты скучала по своему Пиноккио?

– Мальчики... Можете на нас больше не рассчитывать. Во время круиза мы... мы обе... влюбились и выходим замуж, – быстро, хоть и с запинкой, сказала Джина.

Филипе громко расхохотался:

– Так и знал, что они выкинут что-нибудь в этом роде.

– Конечно, – смеясь поддержал его Херардо,