Паруса судьбы

Глава 15

Коллинз вздохнул и упрямо продолжил выводить скрипящим гусиным пером непослушные буквы:

«… вырежьте себе крест на лбу − я не для того отправил в ад сотни душ, чтобы всякая падаль могла меня запугать.

Мои условия: десять тысяч долларов золотом, причал − корчма, время − пятница, полдень. И клянусь виселицей, я выдавлю вам глаза, если учую измену, а мой товар всегда найдет покупателя. Капитан Гелль Коллинз».

Поставив точку, он с видимым облегчением отшвырнул перо, словно обрадовавшись предлогу от него избавиться. Затем еще раз ощупал взглядом свои каракули и остался доволен. Обрывок втерся в широкий конверт, где покоилась засаленная колода карт.

Он мрачно поднялся, сжал в кулаке журавлиное горло бутылки и вновь заходил тяжелым шагом глубокой думы. Вуалевый сумрак каюты кроился пред ним, костлявыми тенями падал сзади и, крадучись, полз по пятам. Моряк в очередной раз опрокинул бутылку, тоскливо глянувшую болотной зеленью дна, однако его губы изогнулись в лукавой улыбке: он сумел рассмотреть спасительный берег.

− Сто дьяволов! − бутылка сердито зазвенела, закатившись в угол. − Нюх не подвел меня. Есть! Есть бумаги! И главное, знаю, у кого! Дело за малым: их надо суметь взять! Клянусь, они стоят любого набитого золотом галеона! − американец бросил конверт в ящик и повернул ключ.

Бойкий стук в дверь каюты заставил его оглянуться. Порог запруживал Райфл: руки его были грязными и масляными, лицо полосатым от смолы. Старый капитан всматривался в него глубоко запавшими глазами и молчал. Наконец зевнул, почесал шрам:

− Похоже, это опять ты, Кожаный? Один пришел? Ну, проходи, я тебя не трону.

Боцман не заставил себя ждать, сел на сундук.

− Как погрузка? − Коллинз поставил новую бутылку на стол.

− Как часы, капитан. Команда не подкачает, − голос Стива прозвучал напряженно, будто перед атакой.

− У-у, а ответ-то твой… отдает спрятанным в погребе покойником, сынок, − старик, тайным скрывом наблюдая за боцманом, наполнил кружки. − Выкладывай, парень, я «моченый» и носом чую за морскую милю, кому и что от меня нужно.

− Многие злы на тебя: устали лизать во все места, щерятся и лапы чешут. Короче, сэр, команда хочет услышать веселый звон в карманах, а не свист ветра…

− Значит, лапы, говоришь, чешутся? Ну так почешите и успокойтесь, или я почешу ваши тупые головы пулей. Ну, что ты заткнул язык, сынок? Сдается мне, ты спишь и видишь себя капитаном?

− Между нами два ярда, сэр… Я, может, допрыгну, а может, и нет… Еще раз назовешь меня «сынком», и мы узнаем это…

Коллинз усмехнулся:

− Придется встать в очередь, сынок.

Вместо ответа боцман молниеносно выдернул из ножен тесак − и… черный глаз пистолета парализовал его.

− На место, пес! − Гелль отцедил из кружки. − Кусок свинца в башке − вот цена твоей дури. Ну, да ладно! Считай, что я выдернул тебя с того света. Я мог бы отправить тебя туда, но погожу: мне нужен такой славный парень, как ты. Только услуга за услугу: я спасу твою шкуру, а ты подмажешь мне в одном дельце и заткнешь глотки этим скотам… Да так, чтоб вели себя тихо, как шлюхи в церкви.

Боцман пыхтел под пистолетом. Просмоленные до черноты пальцы комкали широкие полы истрепанного красного кафтана.

− Ну что, хлебнем за это? Видишь, как просто овладеть сердцем старика? У тебя молодость, сынок, а я свою уже исстрелял с девками и в боях.

Стив гоготнул и, еще не веря обещанному, потянулся за кружкой. Когда ром огнистыми ручьями сбежал по их глоткам, капитан поманил пальцем боцмана и, хитро подмигнув, заскрипел вымбовкой:

− Пошевели мозгами, если еще не все пропил, какого дьявола мы застряли здесь?

− Это и команда хотела знать, сэр.

− Так знай, дурак, − старик зашептал тише, − золота мы не увидели, как своих ушей, когда пустили кровь русским на дороге. Но не кажется ли тебе странным, − Гелль не спеша послал новую пару глотков в свой бездонный «трюм», − что пустой кошелек сопровождала чертова дюжина солдат?.. − Глаза Коллинза недобро затлели.

− Черт! И как вы разгрызаете это собачье дерьмо, сэр?

− Никак! Потому что его нет! Ты уж поверь слову бывалого джентльмена, а доказательством сему − смерть Жюльбера и подброшенная записка, − капитан похлопал себя по карману камзола. − Русские в форт везли не деньги, а гораздо более ценное…

− Неужто золото?!

− Не гавкай. Слушай сюда, в этом мире есть вещи, которые стоят куда больше сокровищ…

− И поэтому ты заякорился здесь? − волчьи глаза Стива вспыхнули неподдельным восторгом.

− Что б я без тебя делал, сынок! − старик льстиво потрепал по щеке молодого. − Мы пойдем на дно могилы богатыми, Стив… Это говорю тебе я, а сие как в Библии! Только помни, − пальцы крючьями вцепились в плечо боцмана, − если предашь меня, я приколочу твою башку стальным костылем к мачте.

− Тише, тише, как скажешь… Неужели думаешь, что я нагрею тебя, Гелль? Ведь мы двести лет под одним парусом.

− Вот это и заставляет меня держать зажженный фитиль.

− Не пуши на угрозы время, приказывай, капитан.

− Добрый ответ, сынок. Вот… − пират щелкнул медным ключом и достал из ящика стола широкий конверт, − снесешь к обедне в церковь и заткнешь за икону, что на первом левом столпе от входа…

− Что дальше, сэр?

− Дальше − смотреть в оба: чей клюв протянется за ним. Но упаси вас Бог сразу щипать эту птицу. Проследите, в какое гнездо она сядет.

Боцман достал из кафтана массивную из моржовой кости зубочистку и поковырял нижний коренной зуб.

− Дайте, я потрогаю вас на счастье, капитан.

− Сто долларов вперед, и ни цента меньше!

Пираты хрипло загоготали.

* * *

Боцман ушел, а Гелль продолжал теребить свою косицу и тускло смотреть на дверь, за которой скрылся ладно скроенный Райфл.

− Будь что будет…− старик достал плитку жевательного табака. − Посмотрим, кто упрямее: мы или они…

Глава 16

Они сидели в черкасовской каюте, пряча глаза друг от друга, словно в воду опущенные. Оба почти одногодки, оба флотские офицеры, получившие одну оснастку жестокой павловской выделки: кнут в обнимку со шпицрутеном. Однако на мир взирали по-разному. Случай с матросом порвал общий ремень братства, сшить который снова вряд ли было возможно.

Разговор не клеился. Оба молчали, увеличивая духоту паузы, от чего она была настоящей пыткой. Преображенский ощущал на душе что-то вроде изжоги, хотелось уйти и забыться на время. Черкасов не выдержал первый. Дрогнув скулами, он неровным голосом попросил прощения. Андрей Сергеевич хмыкнул в ответ и протянул руку, а сам подумал: «Ничего ты не понял, супротень чертов, не у меня, брат, прощения-то благоволить след… − но говорить нужным не счел, − пустое, дым». Меньше всего Черкасов убивался о гибели матроса. Дело обычное: рука должна тверже быть.

Черкасов вновь повеселел, гоголился, сыпал анекдотами, радуясь нерасстроившейся дружбе. Умолял непременно побывать по возвращении в Санкт-Петербург на Гороховой, в его доме. Упоенно вещал что-то доблестное о покойном батюшке, привлекал внимание Andre к портрету, с коего взирал его родитель, ревностно восхищаясь кистью мастера.

Хлопнули пробки прихваченного на борт шампанского, черным зерном заблестела икра, и голос Черкасова загудел бархатистым баритоном, как прежде, тепло и любезно. В искренности капитана Преображенский не усомнился, но икра казалась на редкость пресной, а шампанское −горьким, точно полынь.

Андрей Сергеевич в ответах был учтив, но холоден; внимал вполуха сентенциям Черкасова, а видел пред собой полосатый комок с торчащей ногой в матросском башмаке… И вдруг ощутил, как будто кто-то появился за спиной и горячо дыхнул в затылок: «Дурное знамение тебе было… Душу свою и плоть приготовь к испытаниям…» Терновой веткой сквозанул холодок меж лопаток, представился лабиринт сродни Критскому, что пройти ему предначертано, за последним поворотом встретив Минотавра. Но только неведомо было… окажется ли в его руках путеводная нить Ариадны.

− Матерь Божья! Что с тобой, Андрей Сергеевич? − тезка был не на шутку схвачен испугом: глаза блестели, руки трясли плечи друга.

Андрей − бледен лицом − покачивался китайским болванчиком и был нем.

− Преображенский, брат! Что язык безмолвствует, уж не слаб ли чем? − Черкасов обжег его раз, другой пощечинами.

Скулы зарумянились, капитан как-то особенно посмотрел помутневшей зеленью глаз на друга и прошептал:

− Верно, кара Господня на мне, Андрюша… Душой чую: кончина близка.

− Бездна бездная! Да ты рехнулся?! Ты ли это? Ox ты Господи, типун тебе на язык. А ну, прими! − Черкасов хлюстнул водки в бокал, чуть не силой влил в рот Andre.

Капитан зашелся в кашле, утерся обшлагом − ожил.

− Уф, напугал же ты меня. Ты сие из башки взашей, взашей! Слышишь, Андрей Сергеевич? Объясни, ну? Случилось что-то?

− Так, померещилось, не бери в голову, это ничего… − Преображенский запоздало перекрестился и кисло улыбнулся.

− Ты хоть вразумел, Андрей Сергеевич? Штурмана тебе искать и шкипера…

− Как так? − окончательно пришел в себя Преображенский.

− Так ты чем слушал, брат? − Черкасов прыснул в кулак. − Еще раз повторяю: Кулешов, что служил штурманом на «Орле», Богу душу отдал. Земля ему пухом −схоронили в Японии. С островов уж без него шли. Душа-человек, скажу я тебе, сей Кулешов… И дела своего мастак изрядный.

Оба перекрестились, набили трубки.

− А со шкипером что за оказия?

− Ну-с, об этом и вспоминать мерзко! Никчемный человек был, хоть и из унтеров… Своих же обкрадывал, скот!

− Да ну?

− Отвечаю, брат! У кого пятак угрозой вытянет, кого на целковый одурачит. Особенно тех, кто в болванстве загрубел весьма.

− Ба! И матросы терпели? − брови Андрея в удивлении скакнули вверх.

− Поймать не случалось, скользкий, пакостник, был, ан вывели на чистую воду. Во хмелю сам в кабаке сболтнул.

− Списал на берег?

− Скажешь, Андрей Сергеевич. Я тот сучий потрох прежде под килем пару раз «пропустил», а потом приказал кошками запороть до смерти. У меня с этим делом строго, Андрюша, чертям тошно становится… И тебе советую − матрос лишь одобрит. Значится, вот, без штурмана ты и без шкипера, − он выпустил дым из ноздрей. − И еще огорчу, пришла беда − отворяй ворота: помощник мой, старший офицер Хвощинский, вместе со мной поколесит в Петербург. Такова воля его сиятельства.

− Стало быть, нужда в вас графу Румянцеву.

− Впрочем, в помощники рекомендую Захарова Дмитрия Даниловича, моряк он толковый. Да и офицеры на «Орле», скажу я тебе, чинная рать: дружны и духом крепки, что морской узел. Один господин Гергалов чего стоит! «Александритом» в нашем компанейском братстве величается. У-у-у, брат, скажу я тебе, сей живец самому дьяволу в пасть плюнет. Бабник только, сорвиголова. Чтоб какая-то юбка кормой вильнула мимо!.. Да не приведи Господь! Ни-ни! Всех на таран берет. Зато как поет, как поет, шельмец! − Черкасов аж покачал головой. − Орфей, да и только! Ему бы в Риме арии лить, а он… Ну да ладно, наслушаешься еще, Андрей Сергеевич. Ничего, с бору по сосенке − сколотишь воинство. Ты уж не обессудь, брат, не обижайся на меня, − виновато ломая бровь, молвил Черкасов. − Веришь, надеюсь?

− Да ну тебя к бесу! − возмутился Преображенский. −Как слову офицера не верить? Друг тем и золот, что лжи не допустит, не подведет. А кто над другом потешится − тот над собой плачет, так?

− Тu as raison, Andre54.

Глава 17

Случилось им на следующий день засидеться у Преображенского до петухов. Черкасов вдруг поник головой и плечами. Он сильно дымил трубкой, молчал и думал о чем-то, роняя невпопад слова.

Андрей хоть и навеселе был, но конфузию поимел: «То ли правдой своей обидел на корабле капитана, то ли…»

Но тут смущению его край пришел. Черкасов глянул из-под бровей и сказал:

− Можно просить тебя, Андрюша, выслушать меня, но только чтоб это!.. − он приложил палец к губам, красноречиво заглянув в глаза.

− Изволь, брат, это умрет во мне, но отчего непременно сейчас?.. Может, завтра… Уж рассвет близок.

− Э-эх, обидно мне, тезка, коли стыдно тебе за меня, −Черкасов хлопнул жженки и бросил голову в ладони. −Уныние на душе, душно.

Преображенский приобнял приятеля:

− Брось ломать себя! Рад я! Всеми силами рад тебя выслушать.

Капитан благодарно заключил ладонь Андрея в свои горячие руки и придвинулся ближе.

− Известно ли тебе, что пред тобою сидит наигнуснейший человек? Фурий, ежели угодно!

− Бог с тобой…

− Молчи! − Черкасов пьяно усмехнулся и облизал губы. − Всё так и есть, сударь. Раз говорю − знаю. Так вот, был у меня брат Митрофан. Не родной, но кровный по отцу, знаешь, как это бывает? Да-а, батюшка мой −преблагородный человек, царствие ему небесное, имел грех: кутил с крепостными девками амуры… жизнь без того постной казалась… вот и наперчил… Осуждать его не берусь −он старой гвардии семя: под пушкой рожден, на барабане пеленут. Словом, с солдатами жил, но при сем самолюбия был необъятного. Да и мне ли твердить об этом, у самого киль дерьмом оброс. Митрофан был старше меня на десять лет и отроду силой наделен чертовой. Еще в юнцах ходил, а уж тогда мужики сторонились его в кулачных драках, домашние втайне шептались: дескать, он один унаследовал всю фамильную крепь. Дружбу мне с ним водить было заказано, уж больно серчала маменька, не могла отцу грех простить: Митрофан, что две капли воды, похож на отца, только молодецкой стати в нем на пуд-другой более, может, густая аварская55 кровь сказывалась… Мать-то его была беженкой с Кавказу.

Преображенский, воспользовавшись наступившей паузой, плеснул еще в рюмки, но рассказчик наотрез мотнул головой.

− Знаешь, Andre, признаюсь, я слегка побаивался своего брата, хотя сам не могу объяснить, почему. Я и сейчас ничуть не сомневаюсь, что до меня ему было интереса не более, чем до барской мухи, иными словами, он знал свое место и на глаза не лез. Но вот заноза! В нем чувствовалось некое притяжение, какой-то магнетизм, нечто такое своевольно-дикое, что не позволяло мне выбросить его из головы. По истечении отрочества я был отдан в пажеский корпус. Митрофан тогда уже метил в приказчики. Он был скор и ловок в делах, цепок умом и оттого люб. Поручения, за которые он брался, приносили барыш, и даже маменька как будто оттаяла.

Внезапно капитан наклонился через стол и сказал глухо:

− А знаешь, что Митрофан шепнул мне на дорожку, когда меня отправляли в Петербург? «Я знаю, что тебя, мизгиря, выводят в свет и тебе плывет в руки возможность проявить себя… Возможность, которой меня обделила судьба…» Потом сузил глаза до бритвенного пореза и процедил сквозь зубы: «Не сомневаюсь, братец, что это будет тебе по плечу. Верю, что “ваша барчуковская ручка” обладает нужной хваткою и не опозорит фамилию нашего батюшки!»

Черкасов судорожно опрокинул рюмку и, не морщась, точно то была пустая вода, продолжил:

− Я чувствовал, Andre, что от глаз Митрофана не укрылась и малейшая подробность: как дрогнули мои губы, а в глазах мелькнул страх… и слезы…

− А ты-то что? − глаза хозяина не думали о сне.

− Я ?.. − капитан «Северного Орла» зло подцепил вилкой квашеный капустный лист. − Я в тот момент язык проглотил, ноги мои подломились, что сырой картон… Но это не суть… Главное, что в его лице, в его холодных и светлых глазах я углядел таящуюся усмешку, точь-в-точь как у батюшки, только со звериной дичинкой, и понял, что все эти лета он носил на себе маску, скрывающую то, что он ревностно хранил от чужих глаз… − Ну-тка, налей еще, только водки! Ну же! − Черкасов торопливо выпил и, шибая свежим водочным духом, тихо и сыро сказал:

− Брат ненавидел меня всегда люто, как ненавидит солдат окопную вошь.

Рассказчик нахохлился и подавился молчанием, а Андрей ощутил кожей родовую тайну, угрюмую и темную.

«Исповедник» замкнулся в себе, за окном по-прежнему стояла ночь, и слышно было лишь беспокойное сонное бормотание Палыча. Старик «выпустил все пары», не выдержав марафона с господами.