Помоги проекту - поделись книгой:
Мы также поехали к Ширван-шаху в койтул и били ему челом, чтобы он нас пожаловал, чем нам дойти до Руси. И он нам не дал ничего, так как нас было много. И мы, заплакав, разошлись кто куда: у кого было что на Руси, и тот пошел на Русь; а кто был должен там, тот пошел, куда глаза глядят; другие же остались в Шемахе{30}, а иные пошли работать в Баку{31}.
А я пошел в Дербент; а из Дербента в Баку, где огонь горит неугасимый; а из Баку пошел за море в Чапакур{32}, да тут и жил, в Чапакуре, 6 месяцев, да в Сари{33}, в Мазандаранской земле{34} жил месяц. А оттуда пошел к Амулю{35} и тут жил месяц; а оттуда - к Демавенду{36}, а из Демавенда - к Рею{37}, тут убили шаха Хусейна Алеевых детей и внучат Мухаммедовых{38}, и он их проклял так, что 70 городов развалилось. А из Рея пошел к Кашану{39} и тут был месяц; а из Кашана к Найину{40}, а из Найина к Йезду{41} и тут жил месяц. А из Йезда{42} к Сирджану{43}, а из Сирджана к Таруму{44}, где финиками кормят домашний скот, батман по 4 алтына. А из Тарума пошел к Лару{45}, а из Лара к Бендеру{46}.
И тут есть пристанище Ормузское{47}; тут же есть Индийское море, по-персидски Индостанское море{48}. И оттуда идти морем до Ормуза 4 мили{49}. А Ормуз находится на острове, и ежедневно дважды заливает его море. Тут я встретил первый Великий день, а пришел я в Ормуз за 4 недели до Великого дня. Выше я не все города назвал - много городов великих. Солнце в Ормузе палящее, может человека сжечь. А в Ормузе был месяц и пошел оттуда после Великого дня, в Фомину неделю, за Индийское море в таве{50} с конями{51}.
И шли мы морем до Маската{52} 10 дней; а от Маската до Дега{53} 4 дня; а от Дега к Гуджерату{54}; а от Гуджерата к Камбаю, тут родится индиго{55} и лакх{56}; а от Камбая{57} к Чаулу{58}. От Чаула мы пошли в седьмую неделю после Великого дня, а шли до Чаула в таве 6 недель морем.
И есть тут Индийская страна, и люди ходят все голые{59}: голова не докрыта, груди голы, волосы в одну косу плетены. Все ходят брюхаты, детей родят каждый год, и детей у них много. Мужи и жены все черны. Куда бы я ни пошел, так за мной людей много - дивятся белому человеку.
А князь их - фата{60} на голове, а другая - на бедрах; бояре у них ходят - фата на плече, а другая - на бедрах; княгини ходят - фатой плечи обернуты, а другой - бедра. Слуги же княжие и боярские - фата на бедрах обогнута, щит да меч в руках, а другие с копьями, или с ножами, или с саблями, или с луками и стрелами. И все голые, босые и сильные. А женки ходят с непокрытой головой и голыми грудями; мальчики же и девочки ходят голыми до 7-ми лет, и срам у них не покрыт.
Из Чаула пошли сухим путем до Пали{61} 8 дней, то индийские города; а от Пали до Умру{62} 10 дней - это индийский город; а от Умри до Джунира{63} 6 дней. И живет здесь джунирский, индийский Асад-хан, Меликтучаров{64} холоп; говорят, что он держит от Меликтучара 7 тем. А Меликтучар имеет 20 тем{65}; в течение 20 лет он бьется с кафирами{66}, - то его побьют, то он их часто побивает. Хан ездит на людях{67}; много у него и слонов, и коней добрых. Много также у него людей - хорасанцев{68}, а привозят их из Хорасанской земли{69}, или из Аравийской{70}, или из Туркменской и Чагатайской{71}; привозят их все морем, в тавах - индийских кораблях.
И привез я, грешный, жеребца в Индийскую землю{72}; дошел же до Джунира благодаря бога здоровым, - стоило мне это сто рублей. Зима у них началась с Троицына дня{73}, а зимовали мы в Джунире, жили 2 месяца; в течение 4 месяцев, и днем и ночью, всюду была вода и грязь. Тогда же у них пашут и сеют пшеницу, рис, горох{74} и все съестное. Вино же у них приготовляют в больших орехах{75} кокосовой пальмы{76}, а брагу - в татне{77}. Коней кормят горохом и варят для них рис{78} с сахаром и маслом; рано утром дают им еще рисовые лепешки{79}. В Индийской земле кони не родятся{80}; здесь родятся волы и буйволы. На них ездят и товар иногда возят, - все делают.
Город Джунир{81} находится на каменном острове, который никем не устроен, а сотворен богом; один человек подымается на гору целый день, дорога тесна, двоим пройти нельзя. В Индийской земле гости останавливаются на подворьях{82}, и кушанья для них варят господарыни; они же гостям и постель стелют, и спят с ними. Хочешь иметь с той или иной из них тесную связь - дашь два шетеля, не хочешь иметь тесной связи - дашь один шетель; ведь это женка, приятельница, а тесная связь даром{83} - любят белых людей. Зимой у них люди ходят: фата на бедрах, а другая по плечам, третья на голове. А князья и бояре надевают тогда на себя портки, сорочку и кафтан, и у них же фата по плечам, другою опоясываются, а третьего обертывают голову. Боже, боже великий, боже истинный, боже благий, боже милосердный{84}.
И в том Джунире хан взял у меня жеребца{85}. Когда же он узнал, что я не бусурманин{86}, а русский, то сказал: «И жеребца отдам и тысячу золотых дам, только прими веру нашу, Мухаммедову{87}; если же не примешь нашей магометанской веры, то и жеребца возьму и тысячу золотых на твоей голове возьму». И учинил мне срок, 4 дня, на Спасов день, в пост пресвятой богородицы. И господь бог смилостивился на свой честный праздник, не лишил меня, грешного, своей милости и не повелел мне погибнуть в Джунире с нечестивыми. В канун Спасова дня приехал хорасанец ходжа{88} Мухаммед, и я бил ему челом, чтобы попросил обо мне. И он ездил к хану в город и уговорил его, чтобы меня в веру не обращали; он же и жеребца моего у него взял. Таково господне чудо на Спасов день. Итак, русские братья-христиане, кто из вас хочет идти в Индийскую землю, тогда ты оставь свою веру на Руси и, призвав Мухаммеда, иди в Индостанскую землю.
Меня обманули псы-бусурмане: они говорили про множество товаров, но оказалось, что ничего нет для нашей земли. Весь товар белый только для бусурманской земли. Дешевы перец и краска. Некоторые возят товар морем, иные же не платят за него пошлин. Но нам они не дадут провезти без пошлины. А пошлина большая, да и разбойников на море много. А разбивают все кафиры, не христиане и не бусурмане{89}; молятся они каменным болванам, а Христа не знают.
И из Джунира вышли в день Успения пречистой к Бидару{90}, большому их городу, и шли месяц; а от Бидара до Кулунгира{91} 5 дней, а от Кулунгира до Кульбарги{92} также 5 дней. Между этими большими городами много других городов, каждый день встречалось по 3 города, а в другой и по 4; сколько ковов{93}, столько и городов. От Чаула до Джунира 20 ковов, а от Джунира до Бидара 40 ковов, а от Бидара до Кулунгира 9 ковов, и от Бидара до Кульбарга тоже 9 ковов.
В Бидаре происходит торг на коней и на товар: на камки{94}, на шелк и на всякий другой товар; можно купить на нем также черных людей. Другой купли здесь нет. А товар их весь индостанский. Съестной же - все овощи. На Русскую землю товара нет. Люди все черные и все злодеи, а женки все бесстыдные; повсюду знахарство, воровство, ложь и зелье, которым морят господарей.
Князья в Индийской земле все хорасанцы{95}, и все бояре также. А индостанцы все пешие, ходят быстро, и все наги и босы, в одной руке имеют щит, в другой - меч. А иные слуги ходят с большими и прямыми луками да стрелами. А бои у них все на слонах, а пеших пускают вперед; хорасанцы же на конях и в доспехах, и кони и сами. Слонам же к хоботу{96} и к клыкам привязывают большие мечи кованые, весом по кентарю, одевают их в булатные доспехи и делают на них городки; а в каждом городке находится по 12 человек в доспехах, с пушками{97} и стрелами.
Есть у них одно место - гробница шейха Алаеддина{98} в Алянде{99}, где однажды в году устраивается базар, куда съезжается вся Индийская страна торговать и торгуют там 10 дней. От Бидара 12 ковов. А приводят коней, до 20 тысяч продают, и всякий другой товар свозят. В Индостанской земле это лучший торг; всякий товар продают здесь и покупают на память шейха Алаеддина, на русский праздник Покрова святой богородицы. Есть на том Алянде птица филин{100}, она летает ночью и кричит «гукук»; на которую хоромину она сядет, то тут человек умрет; а кто захочет ее убить, тогда у нее изо рта огонь выйдет. А мамоны{101} ходят ночью и хватают кур; живут они в горе или в каменьях. Обезьяны же живут в лесу, и есть у них князь обезьянский, ходит со своей ратью{102}. И если кто их обидит, тогда они жалуются своему князю, и он посылает на того свою рать. И обезьяны, напав на город, дворы разрушают и людей побивают. Говорят, что рать у них весьма большая и язык у них есть свой; детей они родят много, но, которые родятся не в отца и не в мать, тех бросают по дорогам. Тогда индостанцы их подбирают и учат всякому рукоделью, некоторых же продают, но ночью, чтобы они не смогли убежать назад, а некоторых учат подражать лицедеям{103}.
Весна здесь наступила с Покрова святой богородицы{104}; весною же, через две недели после Покрова, восемь дней празднуют шейху Алаеддину{105}. Весна длится 3 месяца, и лето 3 месяца, и зима 3 месяца, и осень 3 месяца. В Бидаре же находится престол бусурманского Индостана{106}. Город этот велик, и людей в нем много. Султан у них молод, всего 20 лет{107}, а управляют князья и бояре - хорасанцы{108}, воюют также все хорасанцы.
Есть здесь хорасанец Меликтучар, боярин{109}, - так у него рати 200 тысяч. А у Мелик-хана - 100 тысяч, а у Харат-хана{110} - 20 тысяч. А у многих же ханов рати по 10 тысяч. С султаном рати выходит 300 тысяч. Земля весьма многолюдна; сельские люди очень бедны, а бояре богаты и роскошны{111}; носят их на серебряных носилках и водят перед ними до 20 коней в золотых сбруях; и на конях же за ними 300 человек, да пеших 500 человек, да трубников 10, да литаврщиков{112} 10 человек, да свирельников 10 человек. Султан же выезжает на потеху с матерью и с женой, да с ним на конях 10 тысяч человек, да пеших 50 тысяч. А слонов водят 200 человек, наряженных в золоченые доспехи{113}. Да перед султаном идет 100 человек трубников, да плясунов 100 человек, да коней простых 300 в золотых сбруях, да обезьян за ним 100, да наложниц 100, и все юные девы{114}.
В султанов дворец ведет семеро ворот, а в воротах сидит по сто сторожей да по сто писцов-кафиров: одни записывают, кто войдет, другие, - кто выйдет; чужестранцев{115} же во дворец не пускают. А дворец его очень красив, всюду резьба да золото, и последний камень вырезан и очень красиво расписан золотом; да во дворце же разные сосуды.
Город Бидар стережет по ночам тысяча человек, поставленных градоначальником{116}, и ездят все на конях, в доспехах и с факелами. Жеребца своего я продал в Видаре, а издержал на него 68 футунов{117}, кормил его год. В Бидаре же по улицам ползают змеи, длиною в две сажени. А в Бидар пришел в Филиппово заговенье{118} из Кулунгира, а жеребца своего продал на Рождество. И пробыл я в Бидаре до великого заговенья. Тут познакомился со многими индийцами и объявил им, что я христианин, а не бусурманин{119}, и имя мое Афанасий, по-бусурмански же ходжа Исуф Хорасани{120}. Они не стали от меня таиться ни в чем, ни в еде, ни в торговле, ни в молитве{121}, ни в иных вещах; жен своих также не скрывали.
Я расспросил все о их вере, и они говорили: веруем в Адама{122}, а Буты, говорят, это есть Адам и весь его род. Всех же вер в Индии 84{123}, и все веруют в Бута{124}. Вера с верою не пьет, не ест, не женится; некоторые едят баранину, кур, рыбу и яйца, но воловины не ест никакая вера.
В Бидаре пробыл я 4 месяца и сговорился с индийцами пойти к Парвату, - их Иерусалим, а по-бусурмански Мекка, где их главное идольское капище (бутхана){125}. Там же ходил с индийцами месяц до бутханы. Торг у бутханы 5 дней. А бутхана весьма велика, с пол-Твери, каменная, и вырезаны по ней Бутовы деяния, всего вырезано 12 венцов, как Бут чудеса творил, как являлся индийцам во многих образах: первое - в образе человека; второе - в образе человека, но с хоботом слона; третье - человеком в виде обезьяны; четвертое - человеком в образе лютого зверя. Являлся им всегда с хвостом, а хвост на камне вырезан с сажень. К бутхане, на Бутовы чудеса, съезжается вся Индийская страна. Около бутханы бреются старые женки и девки и сбривают на себе все волосы; бреют также бороды и головы. После идут к бутхане; с каждой головы берут пошлину на Бута - по 2 шекшени{126}, а с коней - по 4 футы. А съезжается к бутхане всех людей 20 тысяч, а бывает время, когда и 100 тысяч{127}. Бут в бутхане вырезан из камня и весьма велик, хвост у него перекинут через плечо, а руку правую поднял высоко и простер, как царь Юстиниан в Царьграде{128}, в левой же руке у него копье; а на нем нет ничего, только зад у него обвязан ширинкою, облик обезьяний. А другие Буты совсем голые, нет ничего, с открытым задом; а женки Бута вырезаны голыми и со стыдом и с детьми. А перед Бутом стоит огромный вол, а высечен он из черного камня и весь позолочен. Его целуют в копыто и сыплют на него цветы, на Бута также сыплют цветы.
Индийцы совсем не едят мяса: ни яловичины, ни баранины, ни курятины, ни рыбы, ни свинины, хотя свиней у них очень много. Едят же они 2 раза в день, а ночью не едят; ни вина, ни сыты не пьют. С бусурманами не пьют и не едят. А еда у них плохая, и друг с другом не пьют и не едят, даже с женой{129}. Едят рис{130} да кичири{131} с маслом, да травы разные, а варят их с маслом и молоком. А едят все правою рукою, левою же ни за что не возьмутся; ножа не держат, а ложки не знают. В дороге у каждого по горнцу и варят себе кашу. А от бусурман скрываются, чтобы не посмотрел ни в горнец, ни в еду. Если же бусурманин посмотрел на еду, и индиец уже не ест. А когда едят, то некоторые покрываются платом, чтобы никто не видел.
А молитва у них на восток, по-русски, подымают высоко обе руки и кладут их на темя, да ложатся ниц на землю и растягиваются по ней - то их поклоны. А когда садятся есть, то некоторые обмывают руки и ноги, да и рот прополаскивают. А бутханы же их без дверей и поставлены на восток; так же на восток стоят и Буты. А кто у них умрет, и тех жгут, а пепел сыплют на воду. А когда у жены родится дитя, то принимает муж; имя сыну дает отец, а дочери - мать. Добрых нравов у них нет и стыда не знают. Приходя или уходя, кланяются по-монашески, обе руки тычут до земли и ничего не говорят.
К Парвату же ездят на великое заговенье, к своему Буту, здесь их Иерусалим, а по-бусурмански - Мекка{132}, по-русски - Иерусалим, по-индийски - Парват. А съезжаются все голыми, только на заду плат; и женки все голые, только на заду фата, а другие в фатах, да на шеях жемчуг и много яхонтов{133}, на руках же золотые обручи и перстни, ей-богу{134}. А внутрь, к бутхане, ездят на волах, и у каждого вола рога окованы медью, да на шее около 300 колокольцев, а копыта подкованы. И тех волов зовут «отцами»{135}. Индийцы вола зовут «отцом», а корову «матерью»; на их кале пекут хлеб и варят себе еду, а пеплом мажутся по лицу{136}, по челу и по всему телу. Это их знаменье. В воскресенье же да в понедельник едят один раз днем. В Индии как малостоющее и дешевое считаются женки{137}: хочешь знакомства с женкою - два шетеля; хочешь за ничто бросить деньги, дай шесть шетелей{138}. Таков у них обычай. Рабы{139} и рабыни{140} дешевы: 4 фуны - хороша, 5 фун - хороша и черна.
Из Парвата же приехал я в Бидар, за 15 дней до бусурманского великого праздника{141}. А Великого дня воскресения Христова{142} не знаю и гадаю по приметам: у христиан Великий день бывает раньше бусурманского байрама на 9 или 10 дней. Со мной нет ничего, никакой книги; а книги мы взяли с собой из Руси, но когда меня пограбили, то захватили и их. И я позабыл всю веру христианскую и праздники христианские: не знаю ни Великого дня, ни Рождества Христова, ни среды, ни пятницы. И среди вер я{143} молю бога, чтобы он хранил меня: «Боже господи, боже истинный, боже, ты бог милосердный, бог творец, ты господь еси Бог един, то царь славы, творец неба и земли». А возвращаюсь я на Русь с думою: погибла вера моя, постился я бусурманским постом. Месяц март прошел, и я месяц не ел мяса, заговел в неделю с бусурманами и не ел ничего скоромного, никакой бусурманской еды, а ел 2 раза в день, все хлеб да воду, и с женкой связи не имел{144}. А молился я богу вседержителю, кто сотворил небо и землю, и иного никоторого имени не призывал: бог творец наш, бог милосердный, боже, ты бог всевышний.
А от Ормуза{145} идти морем до Галата 10 дней, а от Галата до Дега{146} - 6 дней, а от Дега до Моската{147} - 6 дней, а от Маската до Гуджарата{148} - 10 дней, а от Гуджарата до Камбая{149} - 4 дня, а от Камбая до Чаула{150} - 12 дней, а от Чаула до Дабула{151}- 6 дней. Дабул же - это пристань в Индостане, последняя из бусурманских. А от Дабула до Каликута{152} - 25 дней, а от Каликута до Цейлона{153} - 15 дней, а от Цейлона до Шабата{154} идти месяц, а от Шабата до Пегу{155} - 20 дней, а от Пегу до Чина да до Ма-чина{156} идти месяц. И то все путь морем. А от Чина до Китая{157} идти посуху 6 месяцев, а морем идти 4 дня. Да украсит бог покров мой{158}.
Ормуз{159} - великая пристань. Люди всего света бывают в нем, есть здесь и всякий товар. Все, что на свете родится, то в Ормузе есть. Пошлина{160} же велика, со всего берут десятину. А Камбай{161} - пристань всему Индийскому морю, и товар в нем, все делают алачи{162}, да пестряди{163}, да грубую шерстяную ткань{164}, да делают краску индиго{165}; в нем же родится лакх{166}, сердолик{167} и гвоздика{168}. Дабул{169} - пристань весьма великая, и привозят «сюда коней из Египта{170}, Аравии{171}, Хорасана{172}, Туркестана{173} и Старого Хормуза{174}; и ходят посуху месяц до Бидара и до Кульбарга{175}.
А Каликут{176} есть пристань для всего Индийского моря, и пройти его не дай бог никакому судну{177}; кто его минует, тот не пройдет по-здорову морем. А родится в нем перец, имбирь{178}, цвет мускат{179}, цинамон{180}, корица, гвоздика{181}, пряное коренье{182}, адряк{183}, да всякого коренья родится в нем много. И все в нем дешево; да рабы и рабыни очень хороши, черные{184}.
А Цейлон{185} же есть немалая пристань Индийского моря, а в нем на высокой горе{186} отец Адам. Да около него родятся драгоценные камни{187}, рубины{188}, кристаллы{189}, агаты{190}, смола{191}, хрусталь{192}, наждак{193}. Родятся также слоны, а продают их на локоть, да страусы - продают их на вес{194}.
А Шабатская пристань{195} Индийского моря весьма велика, Хорасанцам здесь дают жалованье{196}, по деньге{197} на день, великому и малому. А кто здесь из хорасанцев женится, и шабатский князь дает тем на жертву по тысяче денег, да в жалованье дает, да на еду каждый месяц, по 10 денег. А родится в Шабате{198} шелк, сандал{199}, жемчуг, - и все дешево.
В Пегу же{200} пристань немалая, и живут в нем все индийские дервиши{201}. А родятся в нем драгоценные камни, рубин{202}, яхонт{203}, рубин{204}. Продают эти камни дервиши. А Минская же да Мачинская{205} - пристани весьма великие, и делают здесь фарфор{206}, а продают его на вес и дешево.
А жены их со своими мужьями спят днем, а ночью они ходят к чужеземцам{207} и спят с ними; они (жены) дают им (гостям) жалованье{208} и приносят с собой сладости и сахарное вино, кормят и поят ими гостей, чтобы их любили. Жены же любят гостей - белых людей, так как их люди очень черны. И у которой жены от гостя зачнется дитя, то се муж дает жалованье, и если родится белое, то тогда гостю пошлины 18 денег, а если родится черное, тогда ему ничего нет; а что пил да ел, - то ему было законом дозволенное{209}.
Шабат{210} же от Бидара{211} 3 месяца, а от Дабула до Шабата 2 месяца, идти морем. Мачин и Чин{212} от Бидара 4 месяца, идти морем. А делают там жемчуг высшего качества{213}, и все дешево. А до Цейлона идти морем 2 месяца. В Шабате же родятся шелк, фарфор{214}, жемчуг, сандал, слонов продают на локоть{215}.
В Цейлоне родятся обезьяны{216}, рубины и кристаллы. В Каликуте{217} родятся перец, мускат, гвоздика, фуфал{218} и цвет. В Гуджарате родится индиго и лак{219}, а в Камбае - сердолик{220}. В Райчуре{221} же родится алмаз, старой и новой копи{222}; почку{223} алмаза продают по 5 рублей, а очень хорошего - по 10 рублей; почка же нового алмаза только 5 кеней{224}, черноватого цвета{225} - от 4 да 6 кеней{226}, а белый алмаз - 1 деньга{227}. Родится алмаз в каменной горе; и продают ту каменную гору, если алмаз новой копи, то по 2 тысячи золотых фунтов, если же алмаз старой копи{228}, то продают по 10 тысяч золотых фунтов за локоть. А земля та султанова холопа Мелик-хана{229}, и от Бидара 30 ковов.
А что Шабат евреи считают своим, еврейским, - и то лгут. Шабаитяне не евреи, не бусурмане, не христиане{230} - иная у них вера, индийская. Ни с иудеями{231}, ни с бусурманами не пьют и не едят, а мяса никакого не едят. Да в Шабате же все дешево, а родится там шелк и сахар, - очень дешево. А в лесу у них водятся дикие кошки{232} и обезьяны и по дорогам нападают на людей, так что из-за обезьян и диких кошек ночью у них по дорогам ездить не смеют.
А от Шабата идти посуху 10 месяцев, а морем 4 месяца на больших судах{233}. У откормленных оленей режут пупы, так как в них находится мускус{234}. А дикие олени сами роняют пупки в поле и в лесу, и из них выходит аромат, но не такой благоуханный, так как они не свежи.
В месяце мае встретил Великий день{235} в бусурманском Бидаре{236} в Индостане. Бусурмане же встретили байрам{237} в среду месяца мая, а заговел я месяца апреля в 1 день. О благоверные христиане, кто по многим землям много плавает, тот во многие грехи впадает и лишает себя христианской веры. Я же, рабище божий Афанасий, исстрадался по вере: уже прошли 4 великих заговенья{238} и 4 Великих дня, а я, грешный, не знаю, когда Великий день или заговенье, не знаю, когда Рождество Христово и другие праздники, не знаю ни среды, ни пятницы. А книг у меня нет{239}, когда меня пограбили, то и книги у меня взяли. И я от многих бед пошел в Индию, так как на Русь мне пойти было не с чем, никакого товара не осталось. Первый Великий день встретил я в Каине{240}, другой Великий день в Чепакуре в Мазандеранской земле{241}, третий день в Ормузе{242}, а четвертый Великий день в Бидаре, в Индии, вместе с бусурманами. И тут я плакал много по вере христианской.
Бусурманин же Мелик{243} много понуждал меня обратиться в веру бусурманскую. Я же ему ответил: «Господин, ты{244} совершаешь молитву, и я также совершаю; ты 5 молитв читаешь, я 3 молитвы читаю; я чужеземец, а ты здешний». Он же мне сказал: «Поистине, хотя ты и представляешься не бусурманином, но и христианства не знаешь». И впал я тогда во многие размышления и сказал себе: «Горе мне окаянному, потому что от пути истинного заблудился и другого не знаю, уж сам пойду. Господи боже, вседержитель, творец неба и земли, не отврати лица от рабища твоего, находящегося в скорби. Господи, призри и помилуй меня, потому что я твое создание; не отврати меня, господи, от пути истинного и настави меня, господи, на путь твой правый, потому что ничего добродетельного в нужде той не сотворил я тебе, господь мой, потому что дни свои прожил все во зле. Господь мой{245}, бог покровитель, бог всевышний, бог милосердный, бог милостивый. Хвала богу! Уже прошли 4 Великих дня в бусурманской земле, а христианства я не оставил; а далее бог знает, что будет. Господи, боже мой, на тебя уповаю, спаси меня, господи, боже мой!»
В бусурманской же Индии, в великом Бидаре, смотрел я на великую ночь: на Великий день Плеяды и Орион вошли в зорю, а Большая Медведица{246} головою стояла на восток. На бусурманский байрам выехал султан на прогулку{247}, и с ним 20 великих везиров{248} да 300 слонов, наряженных в булатные доспехи{249} с городками, а городки окованы. В городках же по 6 человек в доспехах, с пушками да с пищалями, а на великом слоне 12 человек. На каждом слоне по 2 больших знамени, а к клыкам привязаны большие мечи, по кентарю{250}, к хоботам же привязаны тяжелые железные гири; да между ушей сидит человек в доспехах, а в руках у него большой железный крюк, которым он правит. Да выехало простых коней тысяча в золотой сбруе, да 100 верблюдов с литаврами{251}, да 300 трубников, да 300 плясунов, да 300 рабынь{252}. А на султане кафтан, весь унизан яхонтами, да на шапке шишак{253} - огромный алмаз, да золотой сайдак{254} с яхонтами, да на нем же 3 сабли, окованы золотом, да седло золотое. А перед ним бежит кафир{255} и играет зонтиком, а за ним много пеших. За ним же слон выученный идет, наряжен весь в камку{256}, с большой железной цепью во рту, - и он отбивает ею людей и копей, чтобы не подступали близко к султану. А султанов брат сидит на золотых носилках, и над ним бархатный балдахин{257}, с золотой верхушкой с яхонтами. И несут его 20 человек. А государь{258} сидит на золотых носилках, а балдахин над ним шелковый{259}, с золотой верхушкой. И везут его на 4 конях в золотых сбруях. Да около него великое множество людей, а перед ним идут певцы и много плясунов. И все с обнаженными мечами и саблями, со щитами, с копьями да с луками, прямыми и большими; а кони все в доспехах, и на них сайдаки. Иные же идут все голыми, только плат на заду, стыд завешен.
Луна в Бидаре стоит полная 3 дня. В Бидаре же нет сладких овощей. В Индостане сильного зноя нет; сильный зной в Ормузе да в Бахрейне{260}, где родится жемчуг, да в Джидде{261}, да в Баку{262}, да в Египте{263}, да в Арабстаие{264}, да в Ларе{265}. Знойно и в Хорасанской земле{266}, да не так. А в Чагатае{267} очень знойно. В Ширазе{268} же да в Йезде{269} и в Кашане{270} знойно, но бывает ветер. А в Гиляни{271} очень душно и сильно парит, да и в Шамахе{272} сильный пар. В Вавилоне (Багдаде{273}) знойно, тоже в Хумсе{274} и Дамаске{275}. В Алеппо{276} же не так знойно. А в Севастей губе{277} и в Грузинской земле{278} на все большое обилие. И Турецкая земля{279} очень обильна. В Волошской земле{280} также обильно, и дешево все съестное. Обильна всем и Подольская земля{281}. Русская земля да будет богом хранима! Боже сохрани! Боже сохрани! На этом свете нет страны, подобной ей, хотя вельможи (бояре) Русской земли несправедливы (не добры). Да станет Русская земля благоустроенной, и да будет в ней справедливость. О боже, боже, боже, боже, боже{282}.
Господи боже мой, на тебя уповаю, спаси меня, господи! Пути не знаю. И куда я пойду из Индостана: на Ормуз пойти, а из Ормуза на Хорасан - пути нет, и на Чагатай пути нет, и на Бахрейн пути нет, и на Йезд пути нет. Везде происходит мятеж{283}. Князей везде прогнали. Мирзу Джеханшаха{284} убил Узун-Хасан-бек{285}, султана Абу-Саида{286} отравили; Узун-Хасан-бек сел было на Ширазе, но земля эта его не признала. А Ядигар Мухаммед{287} к нему не едет, - опасается. А иного пути нет никуда. А на Мекку пойти, значит обратиться в бусурманскую веру; ради веры христиане и но ходят в Мекку{288}, так как там обращают в бусурманство. Жить же в Индостане - значит израсходовать все, что имеешь, так как у них все дорого: один я человек, но на день харчу идет на 2 с половиною алтына. А вина и сыты я не пивал{289}.
Меликтучар{290} взял 2 индийских города, которые разбойничали по Индийскому морю. И захватил 7 князей и их казну: вьюк яхонтов, да вьюк алмазов{291} и рубинов{292}, да 100 вьюкоо дорогого товара, А другого товара рать его захватила без числа. И стоял он под городом 2 года, а рати с ним было 200 тысяч, да 100 слонов и 300 верблюдов. А пришел Меликтучар со своею ратью к Бидару на курбан-байрам, по-русски на Петров день. И навстречу ему султан{293} послал 10 везиров, за 10 ковов, а в кове по 10 верст. А с каждым везиром по 10 тысяч своей рати, да по 10 слонов в доспехах.
А у Меликтучара каждый день за стол{294} садится по 500 человек. И с ним, за его трапезой, садится 3 везира, а с везиром по 50 человек, да 100 человек присяжных бояр. У Меликтучара на конюшне 2 тысячи коней; да тысяча оседланных стоят готовыми день и ночь, да на конюшне же 100 слонов. Каждую ночь двор его стерегут 100 человек в доспехах, да 20 трубников и 10 литаврщиков{295}, да по 2 человека бьют в 10 больших бубнов.
А Низам-ал-мульк{296}, да Мелик-хан{297}, да Фархад-хан{298} взяли 3 больших города, и рати с ними было своей 100 тысяч да 50 слонов. Да взяли каменья всякого дорогого огромное количество, и все то каменье, да яхонты, да алмазы скупили для Меликтучара; он запретил мастерам продавать их купцам, которые пришли в город Бидар, в день пресвятой богородицы{299}.
Султан выезжает на потеху в четверг и во вторник, и с ним выезжают 3 везира. А брат султанов выезжает в понедельник, с матерью и с сестрой. Да 2 тысячи женок выезжают на конях и на золотых носилках. Да коней перед ними простых 100 в золотых сбруях, да пеших с ними очень много, да 2 везира и 10 везиров, да 50 слонов в суконных попонах. А на слоне сидят по 4 человека голых, только плат на заду. Да голые пешие женки, и те воду за ними носят, пить и умываться, а один у другого воды не пьет.
Меликтучар выехал завоевывать индийцев с ратью своею из города Бидара в день памяти шейха Алаеддина{300}, а по-русски на Покров святой богородицы{301}, и рати с ним вышло 50 тысяч. А султан послал своей рати 50 тысяч, да с ним 3 везира пошли, а с ними 30 тысяч; да пошли с ними 100 слонов, в доспехах и с городками, и на каждом слоне по 4 человека с пищалями. Меликтучар пошел завоевывать великое индийское княжение Виджаянагара.
А у виджаянагарского{302} князя 300 слонов, да 100 тысяч своей рати, да коней у него 50 тысяч. Султан{303} выехал из города Бидара{304} в восьмой месяц после Великого дня, да с ним выехали 26 везиров бусурманских и 6 везиров индийских. А с султаном двора его выехали: 100 тысяч рати - конных людей, да 200 тысяч пеших, да 300 слонов, в доспехах и с городками, да 100 злых зверей, каждый с двумя цепями. А с братом султановым вышли двора его: 100 тысяч конных, да 100 тысяч пеших людей, да 100 слонов, наряженных в доспехи. А за Мал-ханом{305} вышли двора его: 20 тысяч конных людей, да 60 тысяч пеших, да 20 слонов наряженных. А с Бедер-ханом{306} и его братом вышли 30 тысяч конных людей, да 100 тысяч пеших, да 25 слонов наряженных, с городками. А с Сул-ханом вышли двора его: 10 тысяч конных, да 20 тысяч пеших, да 10 слонов с городками. А с Везир-ханом{307} вышли 15 тысяч конных людей, да 30 тысяч пеших, да 15 слонов наряженных. А с Кутар-ханом{308}. вышли двора его: 15 тысяч конных людей, да 40 тысяч пеших, да 10 слонов. Да с каждым везиром вышли по 10 тысяч, а с иным и по 15 тысяч конных, да пеших по 20 тысяч. А с Индийским Авдономом{309} вышли рати своей 40 тысяч конных людей, да пеших людей 100 тысяч, да 40 слонов наряженных, в доспехах, а на слоне по 4 человека, с пищалями. А с султаном вышли 26 везиров, и с каждым везиром по 10 тысяч своей рати, да пеших по 20 тысяч; а с иным везиром 15 тысяч конных людей, да пеших 30 тысяч. А у четырех великих индийских везиров рати своей по 40 тысяч конных людей да пеших 100 тысяч. И рассердился султан на индийцев, что мало вышло с ним; и он еще прибавил 20 тысяч пеших людей, 2 тысячи конных да 20 слонов. Такова сила у султана индийского, бусурманского; Мухаммедова вера еще годится{310}. А правую веру бог ведает, а правая вера - единого бога знать, имя его в чистоте призывать во всяком чистом месте.
В пятый же Великий день надумал я пойти на Русь. Из города Бидара вышел за месяц до бусурманского улу-байрама{311}, по вере Мухаммеда, пророка божия{312}. А Великого дня христианского - Христова воскресения - не знаю, а говел с бусурманами в их заговенье и разговелся с ними. Великий день встретил в Куль-барге{313}, от Бидара 20 ковов.
Султан же дошел до Меликтучара с ратью своею на 15-й день после улу-байрама, а все в Кульбарге. И война им не удалась, один город индийский взяли, а людей погибло много, да и казны истратили много. А индийский же наместник{314} очень силен, и рати у него много, а сидит на горе в Виджаянагаре{315}. И город у него весьма велик, около него 3 рва, да сквозь него течет река; а по одну сторону города злая лесная дебрь{316}, по другую же сторону подошла долина, весьма чудная местами и пригодная на все. На ту сторону прийти неоткуда, дорога сквозь город, и города взять неоткуда, подошла великая гора да дебрь злая, заросли колючего кустарника{317}. Под городом стояла рать месяц, и люди умирали от безводия, и много людей погибло от голода да от безводицы; а на воду смотрят, да взять неоткуда. Город же индийский взял ходжа Меликтучар{318}, а взял его силою, день и ночь бился с городом, 20 дней рать не пила, не ела, стояла под городом с пушками. А рати его погибло 5 тысяч отборных людей. И когда город взяли, то убили 20 тысяч мужского и женского поголовия, да 20 тысяч человек, взрослых и малых, взяли в плен. А продавали пленных по 10 денег за голову, а за иную по 5 денег, а ребят по 2 деньги. Казны же не было ничего. А большого города не взяли.
А от Кульбарга пошел до Кулура{319}; а в Кулуре родится сердолик{320}, и здесь его отделывают, а затем на весь свет оттуда развозят. В Кулуре же проживает 300 алмазников, украшают оружие{321}. И пробыл я здесь пять месяцев и пошел отсюда в Коилконду{322}, а тут весьма большой базар. А оттуда пошел к Гульбарге{323}, а от Гульбарги пошел к шейху Алаеддину, а от шейха Алаеддина - к Камендрии, а от Камендрии - к Кынарясу, а от Кынаряса - к Сури{324}, а от Сури пошел к Дабулу{325} - пристани великого Индийского моря.
Дабул же весьма большой город, и к нему съезжается все поморье, Индийское и Ефиопское. И тут я, окаянный рабище бога вышнего, творца неба и земли, Афанасий, поразмыслил о христианской вере, о крещении Христове, об устроенных святыми отцами заговеньях и о заповедях апостольских и устремился умом пойти на Русь. И, сев в таву{326} и сговорившись о корабельной плате{327}, дал до Ормуза со своей головы 2 золотых.
А сел же я в Дабуле на корабль за 3 месяца до Великого дня, бусурманского заговенья. И плыл я в таве по морю месяц и не видел ничего, только на другой месяц увидел Ефиопские горы{328}. И тут люди все воскликнули: «Боже{329}, видно нашим головам суждено здесь погибнуть», а по-русски говорили: «Боже государю, боже, боже вышний, царю небесный, здесь ты судил нам погибнуть».
И в той Ефиопской земле был 5 дней. Божией благодатью зло не произошло, много роздали мы ефиопам рису, перцу, хлебов, - и они суда не пограбили. А оттуда плыл 12 дней до Маската{330} и в Маскате же встретил шестой Великий день. И плыл до Ормуза{331} 9 дней и в Ормузе был 20 дней. Из Ормуза пошел к Лару{332} и в Ларе был 3 дня. Из Лара пошел к Ширазу{333}, 12 дней, а в Ширазе был 7 дней. А из Шираза пошел в Аберкух{334}, 15 дней, а в Аберкухе был 10 дней. А из Аберкуха пошел к Йезду{335}, 9 дней, а в Йезде был 8 дней. А из Йезда пошел к Испагани{336}, 5 дней, а в Испагани был 6 дней. А из Испагани пошел к Кашану{337}, а в Кашане был 5 дней. А из Кашана пошел к Куму{338}, а из Кумы пошел в Саву{339}. А из Савы пошел в Султанию{340}. А из Султании пошел до Тавриза{341}. А из Тавриза пошел в орду к Хасан-беку{342}, в орде пробыл 10 дней, так как пути никуда не было. А на турецкого [султана]{343} послал Хасан-бек рати своей 40 тысяч, и взяли они Сивас{344}; да и Токат{345} взяли и пожгли, Амасию{346} взяли и пограбили там много сел. И пошли воюя на Караман{347}. А я из орды пошел к Арзинджану{348}, а из Арзинджана{349} пошел в Трапезунд.
И пришел в Трапезунд{350} на Покров святой богородицы и присно девы Марии и пробыл в Трапезунде 5 дней. И, придя на корабль, сговорился о плате{351} - дать со своей головы золотой до Кафы; а золотой я взял на пошлину{352}, а отдать его в Кафе{353}. В Трапезунде же субышы{354} и паша{355} причинили мне много зла{356}: унесли весь мой хлам к себе в город{357}, на гору, да и обыскали все; что мелочь была хорошая - всю выкрали, а искали грамот, так как пришел я из орды Хасан-бека.
Божией милостью доплыл я до третьего моря, до Черного{358}, а по-персидски море Стамбульское{359}. Плыл же морем по ветру 5 дней и доплыл до Вонады{360}, но тут нас встретил сильный ветер с севера и вернул нас к Трапезунду. И стояли мы в Платане{361} 15 дней из-за сильного и злого ветра. Из Платаны дважды выходили на море, но встречавший нас злой ветер не давал нам идти по морю{362}; боже истинный, боже покровитель! - потому что, кроме него, иного бога не знаем. И море, было, проплыл, да занесло нас к Балаклаве{363}, а оттуда к Гурзуфу{364}, и стояли здесь 5 дней.
Божиею милостью приплыл в Кафу, за 9 дней до Филиппова заговенья. Боже, творец! Прошел я милостию божией три моря. Остальное бог знает, бог покровитель ведает{365}. Во имя бога милосердного и милостивого{366}. Бог велик! Боже благий, господи благий, Иисус дух божий{367}! Мир тебе! Бог велик; нет бога, кроме Аллаха, творца. Слава богу, хвала богу! Во имя бога, милосердного и милостивого! Он есть бог, которому другого подобного нет, ведающий все тайное и явное; он милосерден и милостив; он бог, которому нет другого подобного; он царь, свет, мир, спаситель, попечитель, славен, могущ, велик, творец, зиждитель, изобразитель. Он разрешитель грехов, он и каратель; дарующий, питающий, прекращающий всякие затруднения; знающий, принимающий наши души; распростерший небо и землю, все сохраняющий; всевышний, возвышающий, низвергающий, все слышащий, везде видящий. Он судья правый, благий{368}.
ПРИЛОЖЕНИЯ
РОДИНА АФАНАСИЯ НИКИТИНА - ТВЕРЬ XIII-XV ВВ.(ИСТОРИКО-ПОЛИТИЧЕСКИЙ ОЧЕРК)
[ПРИЛОЖЕНИЕ К ИЗДАНИЮ 1948г.]
I
Путевые записки «
Рукопись Афанасия была доставлена московскому дьяку Мамыреву, по всей вероятности, кем-либо из москвичей, спутников Афанасия при его возвращении на родину и свидетелей его смерти: будь то земляк Афанасия, тверич, и рукопись попала бы не в Москву, а в Тверь, где тоже велось свое летописание и культивировался свой местный патриотизм. Но не исключена возможность, что записки Никитина доставлены были Мамыреву и из Твери - только не сразу, кружным путем. Вероятность такого предположения основывается на том, что последовавшее в 1486 г. присоединение Тверского великого княжества к Московскому не совершилось бы так быстро и без борьбы, если бы не имело сторонников (и не готовилось бы исподволь) и внутри самого правительственного, политического и церковного аппарата и общества в Твери.
Но каким бы путем ни пришли в Москву записки Никитина, заслуживает безусловно доверия указание летописи, что Афанасий был именно «тверитин»: при совершенно естественной, оправдываемой фактами склонности историков приписывать «московской руке» свободное обращение с целыми памятниками - и следами в них - местных, не московских литератур, - тверское происхождение Никитина должно считать тем более несомненным. Однако это и единственное (если не считать факта его кончины в пути) обстоятельство, известное нам об Афанасии, за исключением того, что он сам о себе сообщил в своих записках за годы своих странствий на Восток. Биография этого тверского купца и тверского писателя-путешественника, таким образом, невозможна. Возможна лишь характеристика его на основании текста его собственных записок.
Но остается все же вопрос: как возможно было появление именно на тверской почве и появление именно купца, оказавшегося достойным войти в историю мировой человеческой культуры XV в.? Ответ на этот вопрос остается искать - при полном отсутствии личных биографических данных - в исторической характеристике Тверского великого княжества,
II
Тверское великое княжество выделилось в составе так называемой северо-восточной Руси, Суздальской земли, когда она уже стала «улусом» золотоордынского «царя», - при Ярославе Всеволодовиче, первом великом князе Владимирском, вынужденном искать утверждения в Орде, «старейшине в русском языце». По «уряжению» Ярослава, «Тверь» после его смерти (1246 г.) закреплена была за пятым его сыном, тоже Ярославом, при котором оформилась и в церковном отношении как епископия. Отчиной семи поколений потомков этого Ярослава (Ярославича) просуществовало Тверское великое княжество 240 лет - до 1486 г., когда состоялось почти бескровное его включение в состав Московского централизованного государства при Иване III.
После смерти своего знаменитого брата, великого князя Александра Ярославича Невского, бывшего одновременна новгородским и великим владимирским князем, в 1263 г. Ярослав Ярославич был приглашен на стол в Новгород, а затем, не без помощи новгородцев, получил и Владимирский великокняжеский стол. И перед тверским феодальным мирком, - на восемь лет, до самой смерти Ярослава в 1271 г., вовлеченным в общерусские дела, - открылись новые перспективы и возможности.
В 80-90-х годах XIII в., в обстановке ожесточенной борьбы за Владимирское великое княжение между Димитрием и Андреем Александровичами, сыновьями Невского, и наводок на Суздальщину татарских вооруженных сил,
У
За этими контурами тверской редакции
Во всем этом и была сила
Во всем этом сказывался разгон, взятый тверскими феодалами еще в 80-х годах XIII в, с учетом перспективы все большего и большего политического распада Орды. Потому-то реставрация ее организационного единства и силы, предпринятая ханом Узбеком (с 1312 г.), властно вмешавшимся в московско-тверскую борьбу на стороне Москвы (1318 г.), не сразу смирила расходившуюся тверскую силу, и Узбеку пришлось настороженно выбирать способы привести к покорности весь русский «улус». Михаил Ярославич (замученный в Орде в 1318 г.), уже «сступившись» Юрию «великого княжения», пошел на ханский суд не раньше, чем разбил порознь наступавшие на Тверь новгородские и московские силы, пренебрегая присутствием при них ханского посла.
Сыновья Михаила - Димитрий и Александр, вынужденные было в первую минуту растерянности сдать Юрию, как великому князю, «выходное серебро» для доставки в Орду, - организовали затем форменную облаву на него, чтобы вернуть свои 2000 этого «серебра» и спасти тем суверенитет Тверского великого княжества, а затем и выбить московского князя из Владимирского великого княжения безвозвратно (Димитрий сыграл в Орде на задержке Юрием доставки туда злополучного «серебра», получил ярлык на великое княжение Владимирское и убил Юрия в Орде «без царева слова», сам идя на верную гибель за эту самоуправную «месть за кровь отчу» в 1325 г.).
Передача вслед за тем великокняжеского ярлыка не московскому Ивану Калите, а тверскому Александру, с посылкой, однако же, в Тверь Шевкалова карательного отряда, была со стороны хана Узбека провокационным актом, рассчитанным не только на всенародное унижение князя (с изгнанием его из тверского дворца и фактической отменой его юрисдикции), а и на то, чтобы насилиями вызвать взрыв народного восстания в зараженной тверским «высокоумием» столице, а затем обрушиться ураганным погромом на всю территорию строптивого тверского княжества, замешав в это дело на этот раз своего московского избранника Калиту (в 1327 г., так называемая «Федорчукова рать»).
Участвовал или не участвовал сам князь Александр Михайлович в избиении шевкаловых татар, он и в эмиграции (на Псковском княжеском столе) не выпал из поля зрения русских летописцев и политиков и, сев во Пскове «из литовской руки», сохранил политическую активность и связал свое имя с выдвижением крупных местных проблем. Его попытка возвращения в Тверь (в 1337 г.) имела в виду не возвращение на покой, а восстановление себя на Тверском великом княжении на основе соглашения с Ордой и митрополией, минуя Калиту, и не могла быть понята иначе, как глубокое обходное движение в тыл московской гегемонии. Это и сгубило Александра, едва только он вновь сел на тверском столе: по каким-то наветам Калиты он был вызван (по выражению летописи «не яростно, но тихостью») в Орду и там обезглавлен (в 1338 г.).
Летописное сказание об этом третьем убийстве тверских великих князей в Орде одного за другим осмыслило его как эпилог описанной первой, отмеченной еще Марксом[420], попытки тверских феодалов взять на себя объединение русских сил для национальной обороны от татар: Александр принял «таку кончину», по словам летописи, «за род христианеск». Практически эта попытка была ликвидирована, а Тверское княжество в целом было поставлено на колени еще в 1327 г. Но память об этой попытке и ее жертвах не осталась мертвым грузом и на следующем этапе истории Тверского княжества, когда его политики вынуждены были замкнуться в узких пределах своей территории.
Некоторые черты этой последней существенно отметить теперь же, прежде чем перейти к дальнейшему ходу событий.
III
Тверское великое княжество протянулось по линии верхнего Волжского плеса от г. Ржевы на западе до г. Кашина (на реке Кашинке, километрах в десяти выше впадения ее в Волгу) на востоке, с ничтожным еще прирезком вниз по Волге, - полосой в ширину от 120 до 30 км. Имея более 100 км порубежной линии на западе с Литвой (и Смоленским княжеством), Тверское княжество всем своим протяжением на левом берегу Волги прилегало к Новгородской земле, на правом - почти целиком к Московскому княжеству или княжествам, чем дальше, тем больше входившим в политическую зависимость от Москвы.
По условиям почвы и размерам распахиваемой площади (в 1548 г., в пору хозяйственного подъема, по Тверскому уезду, т. е. более чем по половине старой территории княжества, числилось приблизительно 70000 десятин озими и яри, вместе взятых, при 40-50000 едоков) едва ли Тверская земля могла играть значительную роль в снабжении своим собственным хлебом Новгородской республики-потребительницы. Зато транзитное значение Твери для этой последней было огромно и решающе: новгородские
Не менее легко уязвима была географически и западная крайняя точка Волжской артерии княжества - г.
Не видим за все вековое существование Тверского княжества изменения его границ и по левобережной и правобережной линиям. Открытые для вражеских вторжений эти границы остаются недвижимы, а со стороны Новгорода и зафиксированы постоянно подтверждаемыми в договорах «старыми» грамотами Ярослава Ярославича. Только в последние часы Тверского княжества, накануне поглощения Москвой, с «Низу» (с московской стороны) идет на них натиск в виде неправедных решений землевладельческих порубежных споров в ущерб тверским боярам и «боярчонкам».
Таким образом,
IV
Описанное географическое положение Тверского великого княжества являлось источником одновременно и силы и слабости его как политического организма эпохи феодальной раздробленности.
Характерно, что в исторических документах «тверской гость», т. е. купец, ведущий торговые операции вне пределов своей оседлости и гражданства, является (в первой половине XII в.) раньше, чем самый город Тверь в летописях (в начале XIII в.). Наряду с гостями, в летописных текстах фигурируют в Твери, подобно новгородским «житьим», «
Напористость торговой экспансии тверских феодалов получила четкое отображение в знаменитых новгородских договорных грамотах (особенно первой половины XIV в.), которые обычно трактуются в русской исторической литературе как конституционные хартии
Приглашая к себе на стол, впервые из Твери, Ярослава Ярославича (в 1263 г.) в расчете, что он же возглавит и Суздальщину и обеспечит новгородской торговле единый «мытный» тариф по Тверской и по «всей Суждальской земли», новгородские правители только эту торгово-охранительную статью и вставили в свой первый конституционный договор с тверским князем. Но на деле очень скоро у Ярослава Ярославича из-под маски общерусского Владимирского выглянула лицо Тверского великого князя, прямого привратника-мытника суздальской торговли Новгорода и патриота коммерческой Твери. И в новый, второй договор с ним новгородцы, помимо прежней статьи, включили обязательства: 1) «в немецком дворе тобе торговати нашею братьею, а двора не затворяти и приставов не приставливати» и 2) «гости нашему гостити по Суждальской земли без рубежа, по Цареве [т. е. ханской] грамоте». Новый договор предложен был новгородцами Ярославу в решительной форме (в случае отказа целовать крест - «поиди прочь, не хотим тебе»), и тверской князь вынужден был прислать на вече послов своих «с поклоном» и был «водим к кресту», целовал крест, потому что против него у Новгорода оказалась «царева грамота» (Менгу Темера), запрещавшая политику торговой исключительности и предпочтений.
Тверь, как видим, при первом же случае покусилась стать не только узловым руководящим центром восточнорусской торговли, но и монополистом западной, и Ярослав, одновременно с ударами по новгородскому «немецкому двору», начал было «выводить» (тоже подобно позднейшим московским государям Ивану III и Ивану IV) иностранных резидентов из Новгорода в Тверь (что вызвало протесты в Риге и было пресечено тоже «царевой грамотой»). Новгородско-тверские договорные грамоты XIII-XIV вв. и являются памятниками борьбы с этой опасностью экономического (и затем уже политического) удушения новгородской буржуазии тверским соседом - борьбы, повелительно требовавшей создания противовеса Тверскому великому княжеству в его тылу, в лице пусть хотя бы Москвы.
В следующий раз Новгород и не повторил, как мы видели, опыта с приглашением к себе тверского князя, когда возникла великокняжеская кандидатура Михаила Ярославича (1304 г.), и дал отпор тверской попытке водворить в Новгороде тверских наместников до решения судеб великокняжеского Владимирского стола в Орде. А вынужденный (после длительных переговоров и подробнейшей регламентации условий) подчиниться ее решению в пользу Михаила (в 1307 г.) и испытав раз (в 1312 г.) всю прелесть закрытия хлебного подвоза с «Низа» по тверскому рубежу, - Новгород, совместно с Юрием Московским, при первой же возможности вступил с Михаилом в борьбу и, не останавливаясь перед неудачами и поражениями, довел ее до низвержения Михаила с новгородского, а затем и владимирского столов. На десятилетие этой борьбы с переменным успехом (1307-1317 гг.) падает семь новгородско-тверских договоров.
Но, разумеется, меньше всего заинтересован был Новгород в уничтожении или раздроблении своего тверского соседа, буферное значение которого в отношениях Новгорода с усиливающимся в дальнейшем московским «Низом» трудно было переоценить. Показательно в этом смысле, что в последующее время (после отказа новгородцев принять бежавшего из Твери от татарской грозы в 1327 г. Александра Михайловича) мы не знаем ни одного отъезда тверских удельных князей, - при их семейных столкновениях с тверским великим князем, - в Новгород. Едут они не в Новгород, а в Москву или в Литву, хотя Новгород и славился своим гостеприимством, давая приют и находя дело всяческим князьям-эмигрантам. Не мелкие феодальные князьки, а великий князь тверской, охранитель мира, постоянного тарифа и «чистоты» «пути» «без пакости» по продольным и поперечным направлениям тверского района, достаточно сильный, чтобы не допустить здесь исключительного господства московского великого князя, - становился теперь для Новгорода прямой необходимостью.
Сохранение целости и политической дееспособности Тверского великого княжества должно было войти и в программу великого княжества Литовского, по мере того как в XIV-XV вв. оно (при Ольгерде и его преемниках) превращалось в Литовско-Русское государство со своими широкими задачами борьбы на западном (немецком) и восточном (татарском) фронтах и вступило в состязание с Москвой из-за обладания, в конечном счете, всей восточноевропейской равниной.
Все это создавало благоприятную внешнюю обстановку для возрождения в Твери традиции борьбы за обладание властью над всей северо-восточной Русью и, в первую очередь, направило усилия тверских политиков на борьбу за внутреннюю консолидацию своего княжества под властью сильного местного великого князя, за упрочение исходной местной базы для возобновления оборвавшейся, под ударами из Орды, широкой общерусской политики.
V
Сорокалетнее великокняжение на Твери братьев Михайловичей (Константина, 1327-1346 гг., и Василия, 1316-1367 гг.) после разгрома 1327 г. шедших полностью в русле Москвы и использовавших «тишину», водворившуюся в Руси на сорок лет с приходом Ивана Калиты, для восстановления нормальной хозяйственной жизни Тверского княжества; бурное тридцатилетие великокняжения Михаила Александровича (сына замученного Александра), восставшего против московского «посягания» и развернувшего борьбу за великое княжение «всея Руси» (1368-1399 гг.); властное великокняжение на Твери его сына Ивана (1400-1425 гг., современника московского Василия I), выступавшего преимущественно совместно и на равных началах с Василием; наконец, фактически единодержавные правления Бориса Александровича (1425-1461 гг.) и Михаила Борисовича (1461-1485 гг.) донесли в полной целости и сохранности Тверское великое княжество до самого момента присоединения его к Москве. А накануне присоединения Иван III формально гарантировал Михаилу рубежи Тверского княжества в том именно виде, как они были при всех его предшественниках, в глубь веков, до самого Михаила Ярославича старого.
За эти полтора столетия Тверское княжество не только избежало последствий отчинного распада и удельного дробления, но к концу почти целиком изжило и самое удельное владение, от которого в эту пору (XV в.) трясла лихорадка Московское государство Ивана III.
Во всей этой борьбе не разлагались, а крепли тверская великокняжеская власть и политическая компактность Тверского княжества. Дружное «одиначество» вокруг идеи общей отчины в семье старого Михаила Ярославича нашло свое выражение в таких своеобразных формах, как выдача жалованных грамот от лица всей группы тверских князей-родичей или как крестоцелование боярства умирающего великого князя на имя всей остающейся семьи. В процессе этой борьбы за единство территориальной базы широкой общерусской политики это «одиначество» перерастало (как и в Москве) в форму властного господства великого князя над родичами, сводимыми на положение «младшей братии», «служебных князей» (Холмские, Микулинские, Чернятинские, Зубцовские, Телятевские и т. п.) - землевладельцев-вотчинников.
В основании всей этой иерархической феодальной надстройки, - осколки которой перешли в московский XVI век в окружении своих феодальных слуг-землевладельцев, остававшихся вне непосредственной поместной службы государю московскому, - лежало мелкое и топографически чрезвычайно разбросанное хозяйство крестьян, «сирот» и половников, ютившихся в деревушках в два-три двора новгородского типа, хозяйство, преимущественно построенное на выискивании все новых и новых пашенных клочков среди болот и лесов. В первой половине XVI в. на территории Тверского уезда (около половины б. Тверского княжества) числилось около 4000 таких деревень (т. е. до 10000 дворов) вокруг 287 сел и селец, феодальных усадеб (из них за светскими владельцами 200, а деревень за светскими - 2500). Для городов Твери и Кашина располагаем только цифрами первой половины XVII в. - 907 дворов в Твери и 306 дворов в Кашине.
Сквозь призму этих, хотя и позднейших цифр легче все же представить себе, пусть приблизительно, масштабы той собственно тверской базы, на которой возродились великодержавные традиции тверского общества во второй половине XIV в. - в политике тверского великого князя Михаила Александровича, стяжавшего себе этим огромную популярность и широкую известность далеко за пределами тогдашней Руси. Острая активизация тверской политики, вторичный ее срыв и последующие зигзаги в новой исторической обстановке еще раз показали, что географическое положение этой базы было источником скорее слабости, чем силы Тверского великого княжества. В поддержании политического равновесия на всей восточноевропейской территории небольшое, но плотное Тверское государство, ведшее упорную борьбу за свою внутреннюю целость, питавшееся от основного потока восточноевропейской торговли на стыке трех политико-экономических систем - Новгородской, Московской и Литовской - и не уничтожимое в монгольский период без санкции Золотой Орды, могло играть до поры до времени роль естественного центра этого равновесия. Но подобная роль практически плохо вязалась с исторически очередной
Для Михаила Александровича Тверского было, поистине, фатальным, что он выступил на широкую арену борьбы как раз в тот момент, когда московская митрополия (в лице Алексея) со всею решительностью практически выдвинула программу «приведения к единству» «мирской власти» на территории, подведомственной этой митрополии, - даже больше того: в момент, когда сам же он и стал объектом этой московской политики. Притом и момент этот был выбран не им. Открытая вооруженная борьба Михаила с Димитрием Донским падает на 1367-1375 гг. Она кончилась разгромом тверской стороны соединенными силами почти всех северо-восточных и некоторых западнорусских княжеств и Новгорода под водительством московского великого князя. Она формально начата была этим последним - вмешательством во внутренние дела тверских феодалов и нападением на Михаила. А далее уже логика борьбы запутала тверского князя в противоречиях окружающей сложной обстановки, овладеть которой по-настоящему ему так и не удалось.
VI
Поделиться книгой: