Помоги проекту - поделись книгой:
Заволжье: Документальное повествование
К 100-летию со дня рождения А. Н. Толстого
От автора
Алексей Николаевич Толстой — главный герой предлагаемого документального повествования. Как человек и художник он был неоглядно многогранен. Представить его таким, каким он был в своей поразительной исключительности, никому еще не удалось, хотя о нем написано много книг и статей. Существуют о нем воспоминания близких ему людей, существуют записные книжки, письма. Живут в сознании миллионных читательских масс его произведения — нетленный сгусток его фантазии и реальной действительности. Все это служило материалом двух уже вышедших моих книг: «Алексей Толстой» («Молодая гвардия», серия «Жизнь замечательных людей», 1978 г.) и «Судьба художника» (Воениздат, 1979 г.).
«Заволжье» — это повествование об истоках творческих исканий молодого Толстого, о нравственной атмосфере, которая окружала его в детстве и юности, о родителях и отчиме, людях для своего времени незаурядных, интересных по характерам и поискам своего места в жизни.
И в этой книге я стремился к строго документированному повествованию, используя для этого все доступные формы и средства: письма, наброски, дневники, даже школьные сочинения юного Толстого. Использованы сотни книг, в которых так или иначе рассказывалось о том времени, времени детства и юности Алексея Толстого, о тех людях, которые действуют в этом повествовании, в той или иной степени оказывая влияние на главного героя.
Задача передо мной стояла сложная: как можно полнее и достовернее поведать об этой давно ушедшей жизни, со всеми ее сложностями, трудностями и противоречиями. При этом я всегда помнил завет зрелого Толстого: незанимательное повествование — кладбище идей. Но об этом уже судить читателю...
Пролог
В последние дни 1882 года графиня Александра Леонтьевна Толстая уже никуда не выходила, спокойно ожидая разрешения от бремени. Сколько волнений и мук пришлось ей пережить, чтобы наконец здесь, в скромном доме председателя уездной земской управы города Николаевска Алексея Аполлоновича Бострома, найти себе тихое и постоянное пристанище. Ей казалось, самое худшее позади: полгода тому назад она, беременная, ушла от мужа, графа Николая Александровича Толстого, ушла с его ребенком, бросив обжитый богатый дом, троих малолетних детей, друзей, ушла ради своего любимого, который тоже ничего не побоялся, ни людской молвы, ни вполне возможной бедности.
29 декабря 1882 года Александра Леонтьевна родила мальчика. В честь Бострома назвали его Алексеем... И в тихом Николаевске, затерявшемся среди просторов Самарской губернии, потекли обычные дни, со своими будничными хлопотами и заботами.
В этих привычных хлопотах для Александры Леонтьевны, родившей перед этим пятерых детей (двоих она схоронила), незаметно минули первые дни нового, 1883 года. Но вот однажды Алексей Аполлонович пришел домой взволнованный. «Уж не беда ли?» — подумала Александра Леонтьевна, глядя на красивое энергичное лицо второго мужа: за эти несколько месяцев совместной жизни она легко научилась угадывать его душевное состояние. И на ее удивленный, вопрошающий взгляд Бостром, стараясь быть спокойным, сказал:
— Вызывают в Самару... Двадцать второго января слушается дело графа Толстого... Значит, моей жалобе дали ход... Я должен быть там в качестве свидетеля. Ты не забыла?..
Нет, она не забыла тот страшный день...
...20 августа 1882 года Александра Леонтьевна вместе с Бостромом сели в поезд на станции Безенчук. Лакей графа Толстого видел, как они входили в купе второго класса, и сказал об этом своему господину, который незамедлительно отыскал их, постучался в дверь и, получив приглашение войти, резко открыл дверь, сдержанно поздоровался с ней и тут же предложил ей перейти к нему в купе первого класса. Конечно, он не знал, что она едет не одна... И если бы не вошел Алексей Аполлонович, она сумела бы уговорить графа и он ушел бы с миром, но вошедший Бостром все испортил. Разве можно было входить, когда она разговаривала с графом? Вот и получилось... Как только Бостром опустился на сиденье, взбешенный граф бросился на него с револьвером в руке. Между графом и Бостромом завязалась борьба, во время которой раздался выстрел, ранивший Алексея Аполлоновича. Тяжко вспоминать теперь все перипетии этой борьбы... А главное, откуда у нее взялась смелость повиснуть на руке графа, державшей револьвер, у нее, совсем забывшей в тот миг, что она беременна,и малейшая случайность лишила бы ее ребенка, ставшего сейчас единственным смыслом ее существования. Слава богу, им удалось вырвать револьвер у графа и передать кому-то из пассажиров, сбежавшихся на шум и крики. Среди сбежавшихся оказался и знакомый ей купец Ванюшин, видевший конец борьбы. Он-то и сказал: «Ну, молодец, барыня! — И, обращаясь к Бострому, добавил: — Кабы она так не вцепилась, укокошил бы он тебя...» Что ж это было? Неужели граф действительно хотел убить Бострома или только попугать более счастливого соперника? Да, она ушла от графа. И он не раз приезжал в Николаевск, уговаривал ее вернуться к нему. И не раз говорил, что намерен драться с Бостромом на дуэли, и вызывал его. Да и Бостром всегда носил с собой револьвер, опасаясь нападения графа... «Коля, Коля, куда ты скатишься без меня... Только я тебя и удерживала от скандалов... А как все хорошо начиналось... Какая пылкая любовь вошла в мое сердце... Сколько ж прошло с тех пор? О, всего лишь десять лет... А как давно, кажется, это было...» Она отказала блестящему Радлову, красавцу Обухову... Она поссорилась с матерью, возражавшей против графа. И только отец стал на ее сторону... Как давно это было... Столько страданий и лишений выпало на ее долю... А как счастлива она была в первые дни замужества, да, видно, не судьба...
Что же разрушило ее семейное счастье с графом? И в памяти ее стали возникать давно прошедшие дни, как будто все это произошло только вчера... Так все живо предстало перед ней...
Любовь и слезы
...Летом 1873 года предводитель самарского губернского дворянства Леонтий Борисович Тургенев получил от старшей дочери Александры письмо:
«Пишу вам ночью и потихоньку от мамы. Умоляю вас, приезжайте скорее. Мы все так расстроены, дела так натянуты, что терпеть доле нет силы. Вы знаете, папа, какое мое здоровье, вы знаете также, как долго и сколько я могу терпеть, теперь я вам говорю откровенно и прямо: ни здоровья, ни силы не хватает. Мама тоже страшно расстроена, сегодня у нее сделался сильный припадок и ей что-то очень дурно, с ней теперь менее чем когда-либо можно говорить хладнокровно. Ее расстраивает всё и вся. Она говорит, что ненавидит графа, и ничего слушать не хочет. Но я решительно не могу собрать своих мыслей. Постараюсь рассказать вам все похладнокровнее.
Радлова я давно уже не люблю. Я могла бы иметь к нему дружбу, если бы мама меня так не мучила из-за него. Может быть, я поступила с ним жестоко, но я не поступила бесчестно, я прямо сказала ему, что не люблю его... Мама меня истерзала за него.
Я прежде думала о графе с жалостью, потом как о надежде выйти за него замуж и успокоиться, потом, видя его безграничную любовь, я сама его полюбила, да, папа, называйте меня как хотите, хоть подлой тварью, как мама называет, но поймите меня, ради Христа, недаром же у меня бывают минуты, когда я пью уксус и принимаю по пяти порошков морфию зараз. Я креплюсь, пока у меня есть еще какая-то надежда окончить все это, не будь этой надежды, я бы зараз покончила с собой.
Вы, может быть, скажете мне, что замужем мне будет еще хуже. Я об этом думала, долго думала, прежде чем решиться, и вот что надумала. Граф меня любит, сильно, глубоко. Ради этой любви он бросил, видно, все, ради этой любви он разрубил свою жизнь на две половины, на прошедшую и настоящую. Он отрекся от прошедшего, он живет мной и для меня, он сделался теперь порядочным человеком. Ему делают здесь пропасть неприятностей, и что же? Он терпит и сдерживает свою вспыльчивость ради меня. Скажите, разве нельзя надеяться на такую любовь и на такого человека? Кто говорит, что он совершенство. В нем есть недостатки, и много недостатков, но кто же без них. Даже Радлов, который следит за ним и подметит что-нибудь дурное, говорит, что он держит себя безукоризненно. Граф мне сказал однажды: «Вам я обязан всем, ради вас я сделался человеком». И это не слова. Не думайте, папа, что я пишу в экзальтации, нет, я вам говорю правду, так хладнокровно, как только могу. Не думайте, что со мною нервное расстройство. Но я вам говорю, что мое железное здоровье пошатнулось в борьбе. Я не вынесу долго такого положения, даже и доктор сказал, выслушав мне грудь: «Теперь у вас нет еще ничего, но легко может сделаться»... Я обрадовалась его словам. Я знаю, что граф мне простит, когда я ему скажу, он слишком любит, но если бы у меня и было сомнение, то я все же бы решилась сказать, потому что это мое единственное мнение. Жизнь в 18 лет хотя и не очень прекрасна, но все-таки как-то не хочется умирать. Я еще не сказала, все жду вас, потому что вы же... [1] учили не быть болтливой, но если долго не приедете, то я думаю, что не вытерплю и скажу.
О, папа, не упрекайте меня, поймите меня... я люблю маму, но поймите, что я люблю и графа, и поймите, что мне еще хочется жить. Боже мой, Боже мой, долго ли я еще протерплю. Я не хорошая христианка, но все же вера еще поддерживает меня и не допускает до греха, я не боюсь смерти, но еще жаль жизни.
Папа, ради Бога, не подумайте, что это экзальтация или нервное расстройство. Все это я вам хотела давно написать, но мама читает мои письма, но теперь я не в силах далее терпеть и решилась писать потихоньку.
Целую вас, дорогой папа, помолитесь обо мне и благословите меня на брак с графом. Я верю, что буду с ним счастлива, он так любит меня. Целую вас еще раз, крепко. Боже, скоро ли кончится все?
Извините меня, если письмо выйдет безалаберно или непонятно, я даже не перечитаю его, я ничего не пойму все равно, теперь уже часа три утра».
Прочитав это письмо, Леонтий Борисович Тургенев, действительный статский советник, тут же стал собираться вместе с дочерью Машей на серные воды Ставропольского уезда, откуда пришло письмо и где отдыхала вся его семья. Мария Леонтьевна, младшая сестра Саши Тургеневой, вспоминала много лет спустя, как они с отцом на своих лошадях отправились на модный по тем временам курорт. Отец ей много рассказывал по дороге о полях, о хлебах, а она слушала внимательно, боясь пропустить хотя бы одно слово отца, которого все в доме боготворили...
Леонтий Борисович Тургенев родился в 1824 году, 8 ноября, в Петербурге, учился в морском кадетском корпусе, служить начал мичманом на фрегате «Флора» с 1842 года, но через пять лет, в 1847 году, в чине лейтенанта уволился в отставку. С 1858 по 1866 год был предводителем дворянства Ставропольского уезда. Женился на дочери генерал-майора Александра Федоровича Багговута, Екатерине Александровне, родившейся 15 декабря 1835 года (см.: Сиверс А. А. Генеалогические разведки).
Леонтий Борисович Тургенев был для своего времени интересной личностью. В 60-е годы он примыкал к группе дворян, которые доказывали правительству, что проект освобождения крестьян без прирезки земли поведет к их обнищанию. Считал, что нужно дать столько земли, сколько крестьяне обрабатывали помещичьей. И, несмотря на то что победила другая партия помещиков, Леонтий Борисович остался верен себе. Убедил крестьян взять так называемый полный надел. Отдал им лучшие земли, прирезал лугов, лесу, простил весь оброк. Как старший из братьев взял на себя все долги по имению. Сам он мало уделял внимания своему хозяйству, все свое время отдавая общественной и государственной службе. Вот почему не пройдет и нескольких лет после событий, о которых здесь повествуется, как некогда богатый помещик Тургенев разорится. Но пока об этом никто не догадывается, даже сам всесильный и властный Леонтий Борисович, спешащий уладить конфликт между дочерью Александрой и ее матерью Екатериной Александровной.
Тургеневу по наследству досталось Коровино, в свое время купленное у его владельца Коровина, по имени которого имение и стало называться. «Всего же в Самарской губернии в общей меже было двенадцать тысяч десятин, не считая около тысячи, которая отошла при Екатерине Великой, которая, соскучившись бесконечными тяжбами земельными, издала указ, что высылает чиновников на межи, для разбора, а после сего все споры прекращаются, и навсегда, и в судах таковые дела не должны разбираться, — вспоминала много лет спустя Мария Леонтьевна Тургенева. — Бригадир Тургенев нашел ниже своего достоинства выехать на межу, а чиновник обиделся и отрезал правый берег реки Волги и часть леса. А за двадцать пять верст к имению графа Сологуба, от догадливости преданного приказчика, который подарил чиновнику серого жеребца, прирезал до восьмисот десятин.
Род Тургеневых шел от татарского князя Турленя Нехорошего, который при Иване Грозном принял крещение, принял подданство и осел на ему же принадлежавшей земле. В тургеневской усадьбе, первой по старшинству, находили долбленые татарские гробы. На горе сохранились очертания бывших земляных укреплений. Кроме этой земли, были земли и в Симбирской губернии, нашему роду досталось не более тысячи десятин, а крупные владения отошли в другую линию Тургеневых.
После бригадира Тургенева земля в Самарской губернии перешла Петру Петровичу с братом. У Петра Петровича было два сына, женился он в преклонных годах на молодой красавице, дал ей развод, когда узнал, что полюбила другого, заперся в деревне, вел монашеский образ жизни, был масоном, ждал скорого конца века и не хотел еще покупать земель, хотя рядом продавались очень дешево. Петр Петрович у нас в семье был как бы окружен ореолом святости.
Второй сын умер бездетным, и земли достались старшему Борису, моему деду. За двадцать пять верст была земля Войкино, по разделу она досталась двум теткам: Анне Борисовне, в замужестве Татариновой, и Ольге Борисовне, в замужестве Соковниной. Последняя была бездетна, а первая имела сына Григория и дочь Ольгу. У деда Бориса Петровича, кроме двух дочерей, было четыре сына. Андрей умер восемнадцати лет. Старший Леонтий был мой отец, второй Михаил, третий Юрий. Отцу досталось Коровино, дяде Мише Тургенево, дяде Юрию среднее имение Андреевка. Все три брата были очень дружны, никогда не ссорились; отец их очень жалел, оба младших были очень несчастны в семейной жизни. Жена Михаила бросила его, от нее у него было двое детей: Борис и Наталия. Дядя Юрий был бездетный, жена увлеклась политикой и бежала за границу...»
О чем только не передумал за долгую дорогу Леонтий Борисович. Вспомнил братьев, вспомнил, как брат Юрий, обычно угрюмый и неразговорчивый, вдруг начинал веселиться, а уж если выйдет плясать русскую, то тут никто с ним не мог тягаться, он так плясал, что лицо его в эти мгновения было подвижным и выразительным. Вспомнил свою кроткую Екатерину Александровну, ее большие печальные глаза, укоризненные молчаливые взгляды, которых он не мог долго выдерживать, тут же успокаивался, и все становилось на свои места...
Всю дорогу он думал о старшей дочери, даже тогда, когда с увлечением рассказывал младшей о том, что их окружает: втайне он надеялся, что младшая дочь, окончив гимназию, станет хозяйкой в его имении. А старшая мечтает стать писательницей, все что-то пишет, читает, закрывшись в своей комнате. Но вот пришел и ее срок... Красивая девушка никогда долго не сидит в «девках»... Сколько уж предложений сделали самые блистательные молодые люди Самары... А вот полюбился ей граф Николай Александрович Толстой, богатый, красивый, но уж очень вспыльчивый, прямо бешеный, по каждому поводу готовый вызывать на дуэль... А что поделаешь? Может, она действительно не может жить без него... И зачем мать-то так противится этой женитьбе... Недаром ведь говорят: стерпится — слюбится, авось обойдется, счастливыми будут...
На курорте они застали такую картину: Екатерина Александровна, мать, лежала больная, Саша похудела, Варя нервничала и хандрила. Особенно поразила Саша своим измученным страдальческим видом, глубокой печалью в глазах. «Да, видно, действительно пришла ее пора», — решил Леонтий Борисович, И вот то, что должно
было случиться, случилось: суженого, как говорится, конем не объедешь. Граф Толстой, узнав о приезде Леонтия Борисовича, нанес официальный визит и сделал еще раз (по подсчету Марии Леонтьевны — пятый) предложение, и Саша стала его невестой. Осенью, уже на правах жениха, он приехал в Коровино, где и договорились сыграть свадьбу.
Шили наряды, готовили приданое. Пригласили огромное количество гостей, Леонтий Борисович вошел в долги, но свадьбу сыграли пышную: ведь выдавали дочь в графскую семью...
Кого только не было на свадьбе... Собралась вся большая родня Тургеневых и Толстых... Дед, генерал Багговут... Тетки Анна Борисовна Татаринова и Ольга Борисовна Соковнина с детьми, Григорием и Ольгой Татариновыми... Михаил Борисович и Юрий Борисович Тургеневы... Князь Юрий Хованский, в семье которого воспитывалась Екатерина Александровна, рано оставшаяся сиротой. Генерал Багговут привез своих осиротевших дочек в семью князя Хованского, который доводился родным братом его покойной жены. Князь принимал всех сирот своих родственников, и вскоре в его огромном доме возникло нечто вроде пансиона, с учителями, гувернантками. Были здесь и помещики Наумовы: бабушка Александра Михайловна, мать Леонтия Борисовича, была урожденной Наумовой. Были и дочери князя Хованского, в замужестве Шишкова и Трубникова...
И как бывает при встрече родственников, давно не собиравшихся по такому счастливому поводу, старички, хранители родовых легенд и обычаев, часто вспоминали в своих рассказах чудаковатого бригадира Тургенева, не поехавшего к границам своих владений, когда чиновники Екатерины Великой устанавливали окончательные межи между владениями помещиков, и потерявшего из-за своего «каприза» все земли правого берега Волги и часть леса, а догадливый приказчик графа Сологуба подарил чиновнику серого жеребца и прирезал до восьмисот десятин к имению графа; вспоминали его сына Петра Петровича, друга сатирика Новикова, Бориса Петровича, отца Леонтия Борисовича, искупавшегося в октябре в реке, по которой уже плыли первые льдинки, и после этого просидевшего в кресле лет восемь, а если и поднимавшегося с кресла, то только на клюшках, рано умершего и оставившего вдову с пятью малолетними детьми... Борис Леонтьевич вспоминал морской корпус, куда его отдали десяти лет... Михаил Борисович вспоминал Дерптский университет... Столько было воспоминаний, разговоров, радостных и грустных...
После венца молодые сразу отправились в свадебное путешествие за границу. Саша сняла свой свадебный наряд, переоделась в светлый костюм, и все собравшиеся увидели, как она была хороша. Разумеется, все поехали провожать. Собирались, как обычно, долго, не спеша и когда приехали на пристань, пароход дал уже последний гудок.
— Задержите пароход! — закричали гости, и в их просьбе по тем временам не было ничего удивительного.
Пароход задержали. Хлопали пробки, произносились здравицы в честь молодых. Скоро целая флотилия пустых бутылок образовалась у парохода, который наконец-то отправился в рейс. Все растроганно махали платками. Без молодых гульба продолжалась еще четыре дня...
Вскоре Тургеневы начали получать письма из Мюнхена, Ниццы, в которых Саша сообщала о том, как они проводят время за границей. Все было бы хорошо, но оказалось, что граф много проигрывает. Стали испытывать нужду в деньгах. Бывало так, что она даже не знала, смогут ли они на следующий день как следует пообедать. Все это не могло не отразиться на здоровье ребенка, которого она ждала... «Боюсь, чтобы ребенок не вышел нервный. Я по мере возможности стараюсь быть покойной, не волноваться и положиться на волю Божию, но все же, папа, вы, например, лучший христианин, чем я, а все же тревожитесь, как же мне быть совершенно покойной... Я бы очень хотела поскорее вернуться в Россию, у меня просто тоска по родине, не могу я даже любоваться прекрасными видами, снежные сугробы, необозримые равнины дальней родины не дают мне покою, не думала я, что я так люблю свой родной край, не могла бы я долго оставаться за границей, да и Коля порядком таки соскучился. Не проходит дня, чтобы тот или другой не спросил: «Когда мы в Россию попадем».
Николай Александрович Толстой с нежностью относился к Александре Леонтьевне, но уже без той страсти, которая так пугала ее и так манила в первые дни их знакомства, Особенно внимателен он был, когда она чувствовала вполне естественное в ее положении нездоровье.
К приезду молодых из-за границы графиня Александра Васильевна, мать Николая Александровича, переехала в Самару, сняла квартиру. К услугам молодых были спальная, гостиная, кабинет для графа, кабинет для Саши. Наверху было еще три комнаты — для старой графини.
Графиня Александра Васильевна часто бывала у Тургеневых, одной ей было тоскливо, играла с младшей дочерью Тургеневых Лилей, разговаривала с Машей, учившейся в гимназии. Зима прошла без особых событий, в постоянном ожидании приезда молодых.
Но однажды, уже ближе к весне, старая графиня приехала к Тургеневым вся не в себе и вручила Леонтию Борисовичу телеграмму от графа с просьбой выслать денег. Из разговора получалось, что у молодоженов было достаточно денег, но во всем виновата кузина.
— Какая кузина? — встревоженно спросил Леонтий Борисович.
— Ее вы не знаете, это его прежняя пассия. И вот там, в Париже, они снова встретились...
Леонтий Борисович пришел в ярость.
— Да вы не бойтесь, — заторопилась с объяснениями графиня, — я только предполагаю, может, ничего такого и нет.
Леонтий Борисович угрюмо смотрел на графиню. Она, не выдержав его взгляда, спросила:
— Что же теперь делать посоветуете?
— Денег надо послать, — чуть подумав, сказал Леонтий Борисович.
— Но это же ужасно! — графиня была скуповата.
— Мы не знаем, — продолжал Леонтий Борисович, — нарочно ли он пугает или они действительно попали в затруднительное положение. Но при этом надо написать, что больше не пришлете и чтобы ехали домой.
— Да сколько же, сколько?
— Много не посылайте, чтобы не закрутил.
Так и сделали. Молодые вернулись весной. Они поселились в новой квартире.
Беременность Саша переносила легко, ничуть не подурнела, наоборот — расцвела, что-то ясное и трогательное появилось в ее лице. Правда, была почему-то невесела. Но никто ее не расспрашивал о причинах, а сама она замкнулась. Исстари повелось, что о муже не полагалось говорить дурно, а тем более жаловаться на него.
...Однажды, вскоре после приезда из-за границы молодоженов, в прихожей дома Тургеневых бешено заверещал звонок. Маша выбежала открывать дверь, но от спешки дверь долго не открывалась. Когда открыла, увидела сестру Сашу и графа Толстого. У их ног стояли чемоданы, а граф держал на руках свою любимую собачку. Тут вышел встревоженный Леонтий Борисович.
— Что такое? — спросил он.
— Приютите нас, пожалуйста, — сказал граф, — мы съехали с квартиры...
— А графиня как? — удивился Леонтий Борисович, ничего не понимая.
— Да мы от нее и съехали.
— Коля поссорился с мамой, — весело вмешалась в разговор Саша, — вот мы и приехали.
— Да это бог знает что! — сокрушался Леонтий Борисович. — Что же ты мужа не уговорила?
— Да разве его уговоришь...
— Так вы не хотите нас пустить? — спросил граф.
— Да нет, я сейчас распоряжусь. Это все, конечно, уладится. — Леонтий Борисович заторопился.
— Нет, нет, — сказал граф. — Дело кончено! Поживем дня три, подыщем помещение и разъедемся с графиней окончательно.
Молодых устроили наверху, а Леонтий Борисович поехал к графине.
— Все чудит мой Николашка, — сказала она ему. — Почудит и бросит. Спорить с ним не надо.
Вскоре молодые сняли самые дорогие, комфортабельные номера и переехали. Граф томился: его натура, энергичная и страстная, нуждалась в каком-то деле. Дела же не было. Стал часто пить, а в пьяном виде искал выхода своей неуемной энергии. И то, что должно было произойти, произошло: на несущественное замечание самарского губернатора Климова он обиделся и послал ему дерзкое письмо. Климов в свою очередь оскорбился и придал этому инциденту политическую окраску: за неповиновение властям отдал приказ выслать графа в Галич.
Полетели письма в Петербург. Многие самарцы были возмущены: «Человек в пьяном виде накуролесил, и вдруг ссылка». Леонтий Борисович поехал к Климову.
— Пусть извинится, — сказал губернатор.
Граф Толстой отказался. И с горя запил. Несколько дней лежал в бреду. Маша навещала сестру и была свидетельницей того, как трогательно и самоотверженно ухаживала сестра за своим загулявшим мужем.
Около трех недель длилась болезнь графа, и Саша ни на минуту не отходила от него. За это время влиятельные родственники исхлопотали ему «смягчение», и теперь Николаю надлежало выехать в Кинешму. Саша собиралась ехать с ним. Родители не отговаривали ее, хотя она была в таком положении, когда всякая случайность могла повлечь тяжелые последствия.
Сборы молодого графа с беременной женой вызвали в Самаре глубокое недовольство губернатором, которого многие ненавидели. И в пику ему, в день отъезда графа, решили устроить демонстрацию, во главе которой стал предводитель губернского дворянства Мордвинов. Он встретил Николая и Сашу на набережной, предложил графу руку и повел по мосткам, осторожно поддерживая его, как больного. Это произвело впечатление на собравшихся, хотя граф был весел и доволен. Саша тоже покидала Самару без всякой грусти и тревоги. Самое страшное, казалось ей, позади. Коля уверял ее, что все, что с ним произошло, никогда больше не повторится. Только Екатерина Александровна Тургенева плакала, провожая Сашу и беспокоясь о том, как все это скажется на ее положении.
Толстые были уже в Кинешме, когда до них дошла весть, что Климова сменили. Демонстрация на набережной получила широкую огласку, и высшие власти посчитали неприличным оставаться Климову губернатором. Граф был удовлетворен. Но в Кинешме ему все-таки пришлось прожить несколько месяцев. Квартиру они сняли у одного купца в двухэтажном доме. На втором этаже — большая зала с верандой и еще три удобные комнаты. С веранды открывался чудесный вид на Волгу. На другой стороне виднелись плотные сосновые леса.
Прошло несколько недель. Жизнь налаживалась. Приехали в Кинешму Маша и Лиля. Саша очень обрадовалась приезду сестер. Молодой граф и старая графиня, тоже приехавшая к сыну, были очень ласковы с ними. Только поразил их внешний вид графа: на нем были тиковые штаны в синюю полоску, суровая длинная рубаха и фетровая шляпа. В таком одеянии он ежедневно выходил на пристань, где собирались покрасоваться в своих новых нарядах купцы и мещане. Местные жители удивлялись графу, но сочувствовали и добродушно улыбались, зная о его происхождении и богатстве. И когда спрашивали у Толстого, почему он так одевается, он отвечал:
— Я арестант и не могу носить своего обычного платья.
Но это недолго его забавляло. Он заскучал. Чуть-чуть позабавили его беседы за чаем с юными сестрами Саши, их рассказы о гимназии, но они чаще всего стеснялись его и были плохими собеседницами. И он снова впал в уныние. Что делать умному, деятельному человеку в этой купеческой глуши? От скуки он как-то взял лодку и уплыл, не сказав никому ни слова. Саша и графиня провели тревожные два дня, не надеясь уже увидеть его живым, а сестренки Саши все бегали на Волгу, высматривали его лодку. А Николай явился на пароходе, пришедшем из Костромы.
— Ты хоть бы сказал, куда едешь... Мы уж считали, что ты погиб, — выговаривала ему Саша со слезами на глазах.
— Да я и сам не знал, что так далеко уплыву. Понимаешь, что-то нашло на меня, просто так греб и греб, а потом вдруг захотелось куда-то поехать, вот и поехал...
Чем занять графа? — эта мысль беспокоила всех его близких. Пока графиня надумала послать сына в 3аволжское село на поиски кормилицы. Он поехал, но было ясно, что все это ему невыносимо скучно. Его не тянуло и к книгам. Целыми днями Николай сидел и смотрел на Волгу, а то уходил бродить куда-нибудь. Чаще всего разговаривал или ссорился с матерью.
Приехала Екатерина Александровна Тургенева, так как приблизился срок Саши. И вот ночью Саша родила девочку. А утром сидела заплаканная и печальная:
— Он недоволен, что девочка...
И действительно, за утренним чаем Николай Александрович был не в духе, ни с кем не разговаривал, к жене не поднимался и вскоре ушел из дому.
Поделиться книгой: