Большое сердце Петербурга

Пройдя еще немного по Университетской набережной, мы перешли через Благовещенский мост и оказались на другом берегу Невы, на Английской набережной. Порыв холодного ветра вздохнул на нас туманным Альбионом.

– Кстати, Благовещенский – первый разводной мост Санкт-Петербурга.

– Я так и решил.

– Почему?

– К ЗАГСу вышли, – указал я на парад свадебных лимузинов, которые терпеливо ждали новобрачных. – От свадьбы до развода один шаг.

– Забавно, я даже не думала об этом.

– Никто не думает о разводе, когда женится, – улыбнулся я.

Мы наблюдали, как новоиспеченная счастливая пара выпорхнула на набережную.

– О чем думают люди, когда женятся?

– Влюбленные не способны думать.

– Я имею в виду – о чем они думают прямо сейчас?

– Сколько гости подарят.

– Какой ты меркантильный.

– Давай спросим.

– Ты с ума сошел.

– Деньги молодым не помешают.

– Чтобы хватило на свадебное путешествие, – романтично согласилась Анна.

– Ну если с милым рай в шалаше, то хватит. Хотя после такого дворца в шалаш? Это вряд ли, – пошутил я.

– Красивый особняк. Бывший дом фон Дервизов. ЗАГСом стал в тысяча девятьсот пятьдесят девятом году. Дай мне руку!

– Это предложение? – Я подал ей руку.

– Даже не надейся, – рассмеялась она, взобралась на парапет набережной, взяла мою руку и пошла вперед.

– Свадебное путешествие?

– Прогулка, – посмотрела она на меня сверху вниз.

– Понял, ты просто хочешь поймать букет невесты. А ты рисковая.

– Просто доверчивая

– Это одно и то же.

– Видишь, как я тебе доверяю.

– В Питере без риска никак нельзя. – Я утонул взглядом в Неве. Мысленно коснулся холодного мрачного дна и судорожно поспешил обратно на воздух.

– Ты же меня спасешь? – Неожиданно Анна спрыгнула, все еще держа мою руку. Мне ничего не оставалось, как поймать ее в объятия.

– Нет, я тебя не отпущу, – улыбнулся я.

– Сэр, будьте джентльменом, как-никак Английская набережная. – Поцеловала меня в щеку, когда я поставил ее на асфальт.

– А почему Английская? – Я все еще не хотел ее отпускать, чувствуя, как тело Анны требует независимости. Я повиновался. – Чувствую себя школьником.

– Из-за поцелуя?

– Какого поцелуя? Я что-то пропустил?

– О да.

– Жаль, ничего не почувствовал.

– Сэр, вы бесчувственный.

– Может, повторим?

– Даже не надейся, – подарила мне улыбку Анна. – Так вот, в восемнадцатом веке здесь жили английские купцы и в доме пятьдесят шесть была открыта Англиканская церковь Иисуса Христа. Сейчас выйдем на Сенатскую площадь.

Перед нами показался Медный всадник.

– Интересно, куда скачет Петр Первый?

– К своему другу Меншикову. Еще движение – и Медный всадник взлетит на своем скакуне над Невой, – легко осадила меня Анна.

Дворец Меншикова действительно находился прямо напротив скалы, на которой застыл Медный всадник.

– Медный, хотя изготовлен из бронзы, – добавила Анна. – Название закрепилось благодаря поэме Пушкина «Медный всадник». Это был второй конный памятник русскому царю. В этот раз Фальконе изобразил Петра на вздыбленной лошади, как законодателя и реформатора. Вот что писал по этому поводу сам Фальконе: «Монумент мой будет прост… Я ограничусь только статуей этого героя, которого я не трактую ни как великого полководца, ни как победителя, хотя он, конечно, был и тем и другим. Гораздо выше личность созидателя-законодателя…» Не случайно скульптор изобразил Петра в движении и одел его в простую и легкую одежду, которая, по словам художника, принадлежит «всем нациям, всем мужам и всем векам; одним словом, это героическое одеяние». Богатое седло он заменил медвежьей шкурой, которая символизирует нацию, цивилизованную государем. Постамент из Гром-камня в виде громадной скалы – символ преодоленных Петром Первым трудностей, препятствий и невзгод.

– А змея под ногами?

– Хитроумная находка скульптора для устойчивости монумента.

– В ней столько яда, – всматривался я в хищный оскал.

– Верно. В ее образе историки увидели заклятого врага. Остальные атрибуты – венок из лавра, меч у пояса – указывают на роль Петра как полководца-победителя. Однако несмотря на свой грозный вид, Петр глядит на Петербург влюбленными глазами в буквальном смысле.

– Влюбленными? – пригляделся я к глазам царя.

– Да, зрачки царя отлиты в форме сердечек.

– Серьезно? Обычно девочки любят рисовать сердечки.

– Ты прав, без девушки не обошлось. Дело в том, что Фальконе никак не удавалось создать образ головы царя, который понравился бы Екатерине Второй. Видя страдания скульптора, за голову взялась его ученица Мари-Анна Колло, исполнив работу за одну ночь. Оказалось, что таким образом Мари решила признаться в любви к своему учителю.

За монументом над Питером возвышался Исаакий. Анна вела меня к собору. В голове сразу зазвучала напоенная ладаном речь: «Венчается раба Божия Анна с рабом божиим…».

Я приподнял руку Анны.

– Даже не думай, – поймала меня на мысли Анна. – Идем на Колоннаду. Знакомиться с городом надо с высоты. Тогда лучше видно, чем он дышит, чем живет, его образ, его лицо, его планы.

– А душу?

– Всему свое время. Душа открывается в общении. Каждый город говорит на своем языке. Идешь по нему – он говорит и говорит, ты слышишь, как порой он что-то лопочет, а бывает, шепнет что-то на ушко и молчит, то улыбнется, то закричит громко, а потом снова перейдет на свою монотонную речь, которая льется Невой и успокаивает мрамором.

– Мрамор успокаивает людей.

– Я бы сказала – навечно. Если ты про памятные доски и надгробные плиты, они ведь тоже из мрамора, – едко пошутила Анна. – Вот на Исаакий тоже много мрамора ушло. И малахита – целая гора.

– Зато какая получилась малахитовая шкатулка, – задумчиво произнес я, пытаясь объять взглядом необъятное.

– Что ты замолчал?

– Думаю, о чем с ним поговорить.

Исаакиевский собор

– Ты где?

– Не знаю. Здесь холодно, но очень красиво.

– Значит, в Питере.

– Да, иной раз так хочется что-то ответить ему, городу, но язык, каким бы он ни был приятным, все же непонятен. Музей за музеем, экскурсию за экскурсией стараешься заглянуть сквозь гранитную оболочку в душу, чтобы завести с ним теплую дружескую беседу или просто-напросто заново влюбиться после очередного непогожего дня. Только тогда можно понять, что все его памятники и статуи, все его причудливые архитектурные детали – лишь средство защититься от туристов, бросить им мраморную кость, пусть снимаются на здоровье, только бы не лезли фотовспышками в душу. Душу так легко ослепить. Туристы, ослепленные красотой, превращаются в привидения, которых приводит сюда праздное любопытство, и подлинный Питер не доходит до их сознания. Всюду они хотят видеть только себя, только отражение своего фаса, реже – профиля. Оттого лица их становятся еще более плоскими. Все они совершают одну и ту же ошибку, вместо того чтобы на мгновение забыть о себе, о телефоне, о селфи, перестать снимать… – посмотрела она на парочку, что делала селфи, пытаясь вместить себя и Исаакий.

– …с себя одежду, – продолжил я фразу за Анну.

– Именно! Предать себя на секунду забвению, избавив от лишних вспышек и впечатлений. Нужно просто посмотреть в лицо городу, как в лицо понравившегося человека, просто вглядеться в его черты лица. За этой чертой – личность. К примеру, глядя на шпиль Петропавловки, почувствовать томление узников этой крепости, в лице Архангела, готового броситься со шпиля. Ощутить гостеприимность города у Казанского собора, который пытается всех обнять.

– Красиво. Я вот ни черта не вижу. Может, я слепой?

– Я научу тебя всматриваться. Эти черты способны разглядеть только настоящие поклонники: пересечение местности в лице проспектов и улиц, стекающих к Неве; набережные, направляющие поток эмоций; мраморное небо, которое по большей части времени в Питере заштукатурено, но иногда по вечерам выдает такие красочные спектакли, что трудно оторвать взгляд. Свежий запах реки, от которого сносит голову; разводные мосты, которые по ночам отправляют дороги в небеса; выстрел пушки на Петропавловке, что заставляет вздрогнуть каждого, перезагрузиться, переосмыслить свое предназначение, и блеск адмиралтейской иглы, что пронизывает сознание, пытаясь прошить одним выстрелом, пришить тебя к месту, ко времени, к истории, в которую ты попал. Питер – это история, возможно, самая интересная, что может произойти с тобой.

– Со мной уже происходит. Дни темные, как сегодня, ночи – белые.

– Обожаю белые ночи, – закрыла на мгновение глаза Анна, будто решила напомнить им, что такое ночь, – когда мир в энергосберегающем режиме тихо шепчет тебе: «Все будет хорошо… По одной простой причине: потому что лето».

– Да. Лето создано для хорошего…

– …и для прогулок. Чтобы познакомиться с городом ближе, надо с ним гулять. Только в таких пеших прогулках можно понять настроение города, почувствовать его страхи и переживания, радости и победы. Конечно, он не сможет тебя полюбить так сильно, как ты его. Любовь эта не будет взаимной. Поэтому лучше оставаться друзьями, – недвусмысленно посмотрела на меня Анна.

– Это ты на нас намекаешь?

– Будь выше, сверху хороший вид на наше все. Поэтому начинать знакомство с Питером лучше всего с Колоннады Исаакиевского собора, – ушла от ответа Анна. – Чтобы ощутить душу Питера, нужно подняться на шестьсот ступеней, точнее, на пятьсот шестьдесят две, оттуда можно рассмотреть его гордый профиль, окинуть взглядом его облик в природных рамках окрестностей, полюбоваться центром в голубой раме Невы. Там, на Колоннаде тоже гуляет ее свежий ветер, и можно ощутить тот самый воздух, которым дышит город и дышал все триста лет. С высоты птичьего полета можно пролететь этой самой птицей через историю города, ощутив его прошлое и его будущее. Сквозь зеленку парков и аллей представить время, когда лес шумел на шведском языке. Когда здесь, в шведской деревушке, сам того не осознавая, зарождался город Петербург. Как вырос он из Петропавловской крепости, будто вырвался из нее на свободу, набережными и проспектами, ощущая, что крепость ему эта мала, крепость эта – тюрьма. В какой-то момент истории ему надоело быть крепостным. Он безусловно прав в одном – так больше жить нельзя. Нужно жить по-другому, по-новому, здесь начинается рукопашная борьба за свободу и независимость, она подобна борьбе Невы за выход из берегов во время наводнений или борьбе «Зенита» за выход в Лигу чемпионов. Люди и предположить не могли, какой ценой достанется им эта свобода.