Избранные жития святых

Избранные жития святых

Январь

День первый. В сей день празднуем начало нового года

Не одна осень служила началом года, но и весна. Месяц Авив, или Нисан еврейский, соответствующий марту, служил для евреев началом священного года со времени выхода их из Египта (см.: Исх. 12, 2) в память избавления их от рабства египетского; а для христиан он напоминает о со­творении и искуплении мира Сыном Божиим, и следовательно служит началом великих благодеяний Божиих для народа Божия и всего чело­вечества. События сотворения мира, воплощения, смерти и воскресения Сына Божия, чем запечатлел Он искупление мира, писатели Церкви полагают в марте. «Сей первый есть в месяцах месяц, – говорится в Сле­дованной Псалтири в первый день марта, – зане в онь началобытный свет сей видимый сотворен. В сей месяц Бог, не отступив престола величе­ства Своего, сошел с небес на землю, яко дождь на руно, Архангеловым благовещением, в пречистом чреве преблагословенной Девы Марии, от Духа Свята плоть Себе исткал непостижимо. В сей месяц вольною страстью Его плотскою клятва потребися, смертью Его смерть умертвися, и пресветло живоносным Его воскресением из мертвых Адам и весь род человеческий от ада возведен и в первобытие паки приведен. Сего ради от первого числа марта приемлют начало все круги солнечные и лунные, и вруцелето, и високось, и равноденствие составляется в нем» и проч.

В новолуние священного года у евреев, как и в другие новолуния, работы не запрещались, но люди благочестивые сами прекращали их и спешили приносить жертвы (см.: 1Цар. 20, 5, 24–27), и посещали пророков для благочестивых собеседований (см.: 4Цар. 4, 23).

Впоследствии первый весенний месяц – март, с которого у евреев начинался новый священный, или церковный, год, принят был за начало года римлянами и сохранялся у них до 45 года до Р. X.

От римлян, завоевателей мира и первых исправителей летоисчисле­ния, разделение года на 12 месяцев и названия их перешли мало-помалу к другим народам. Переложению начала года с марта на январь в христи­анских землях особенно содействовало введение в 531 году Дионисием Малым, римским монахом, родом скифянином, нового летосчисления от Рождества Христова, бывшего пред январем.

В нашем отечестве январь принят началом года с XVII столетия. Но прежде новолетие у нас было в 1 день марта, а потом с 1425 года или еще ра­нее стало входить в употребление новолетие в 1 день сентября. В 1492 году созванный в Москве собор, под председательством митрополита Зосимы, уложа церковную пасхалию на восьмое тысячелетие от сотворения мира, постановил, с согласия Великого Князя Иоанна Васильевича, перенести начало гражданского года с 1 марта на 1 сентября. Таким образом, круг гражданского года в 1492 году в нашем отечестве соединился с церковным. В 1674 году летопрошение и величание Спасу составлено было вновь.

Петр Великий, приняв летосчисление от Рождества Христова, по­велел в империи своей начинать гражданский год с 1 января, и 1700 год, первый начатый с января, празднован был во всей России с отличным торжеством. Впрочем, следуя летосчислению от Рождества Христова, Церковь наша и отечество хранят летосчисление и от сотворения мира и на книгах церковных и иных грамотах означают год от сотворения мира и от рождества по плоти Бога Слова.

Времясчисление, восприявшее начало свое у древних римлян, было двукратно исправляемо в продолжение времени. В первый раз оно ис­правлено было за 45 лет до Р. X. при Юлии Цезаре, помощью Созигена, из­вестного Александрийского астронома; при сем исправлении начало года у римлян перенесено с 1 дня марта на 1 января. Вторично времясчисление исправлено было в 1582 году при папе Григории XIII. Принятое Юли­ем называется Юлианским времясчислением старого стиля; а введенное Григорием – Григорианским времясчислением нового стиля, от которого старый отстает ныне 13 днями. Наша Церковь употребляет старый стиль, дабы не пришлось праздновать Пасху вместе с евреями, как это и бывает на Западе, вопреки постановлениям соборов, а в других землях Запада следуют новому, который и по своем исправлении неисправен и ошибочен.

В день нового года – 1 января – Церковь с коленопреклонением и с торжественным звоном благодарит Господа за благодеяния, излиянные на нас в прошедшее лето, и просит Его благословить наступающий год. «Владыко Господи Боже наш, Источниче жизни и бессмертия, всея твари видимыя и невидимыя Содетелю, времена и лета во Своей власти положивый и управляяй всяческая премудрым и всеблагим Твоим Про­мыслом! Благодарим о щедротах Твоих, яже удивил на нас в мимошедшее время. Молим Тя: благослови венец наступающего лета, Твоею благостью сохрани Императора, Дом и вся люди Его, умножи дни живота их в непо­колебимом здравии и во всех добродетелях преуспеяние даруй им». Окан­чивая благодарения и прошения, Церковь молит Господа о многолетии Благочестивейшего Государя, Государыни и прочих лиц Царского Дома.

Начиная новый год молитвою, Церковь обличает тех, кои, забывая сию священную обязанность, начинают новый год не в духе христианского благочестия, а древле-языческого суеверия. Обличительный глас Церкви святитель Златоуст прекрасно выражает в слове своем на новый год. «Дья­вольское гулянье, – говорит он, – продолжающееся сегодня во всю ночь, смехи, бесчинства, ночные пляски и соблазнительные шутки отвели ныне город наш в пленение, которое тягостнее всякого неприятельского. Более всего огорчают меня игры, происходящие сегодня в гостиницах, преиспол­ненных распутства и нечестия: нечестия, потому что занимающиеся ими по-своему замечают дни, гадают и думают, что если первый день года удаст­ся им провести в удовольствии и веселии, то и весь год будет совершенно таков же; распутства, потому что на самом рассвете мужчины и женщины наполняют стаканы вином и напиваются без меры. Если хочешь получить пользу от нового года, то при начале его возблагодари своего Владыку за то, что Он ввел тебя в сие кругообращение лет, сокрушись сердцем, исчисли время новой жизни и скажи сам себе: дни текут и уходят: оканчиваются годы; большую часть нашего пути мы уже совершили, а что сделали мы доброго? Неужели мы пойдем отсюда без всего, без всякой добродетели! Гадать по дням несообразно с христианскою мудростью; это дело эллин­ского заблуждения. Ты приписан к высшему граду, принят в тамошнее гражданство, вступил в общество Ангелов, где нет света, изменяющегося во тьму, ни дня, оканчивающегося ночью, но всегда день, всегда свет».

День второй. Преставление праведной Иулиании Лазаревской

Праведная Иулиания была дочь благочестивых и богатых дворян Недюревых[1]; отец ее Иустин был ключником при дворе царя Иоанна; шести лет оставшись сиротою после смерти матери, она была взята на воспитание бабкою своею Анастасиею Лукиною, урожденною Дубенскою; бабка, умирая, передала ее замужней дочери своей Наталье Арановой, когда Иулиании было 12 лет; у Арановой было много своих детей, потому на долю сироты немного доставалось приятного. Скром­ная девушка-сирота любила пост и молитву; сестры насмехались над нею за то, а тетка бранила; кроткая и безответная, она усердно зани­малась рукоделиями («прядильным и пяличным делом»); тогда как другие девушки находили удовольствие в пустых забавах и играх, для нее утешением было присмотреть за больным бедняком, сшить рубашку для неимущего, приласкать сироту. Ее сверстницы о том только и ду­мали, что лелеяли свою красоту; с раннего утра ели и пили; к тому же побуждали Иулианию; тетка даже бранила ее за то, что губит она дев­ственную красоту невниманием к ней, но Иулиания хранила воздержа­ние, берегла чистоту души своей и лелеяла в себе только страх Божий. Девушку-сироту не учили грамоте, и это как будто в порядке вещей для сироты. Она во все время девичьего возраста ни разу не была в церкви; в деревне, где жила она, не было храма, он был в 2-х верстах, а обычай, не дозволявший девушке отлучаться из дома и являться среди чужих, благовидно прикрывал в глазах воспитателей ее опущение святого долга. Тем не менее, Иулиания была девушкою редкою по доброте. Благой смысл был наставником ее в добре, и страх Божий раскрывал смысл ее. В ее время девушки выходили замуж на 15 году. Но Иулиания была сирота, ее не спешили пристроить. Ее выдали замуж, когда было ей 16 лет. Но сироте послал Бог мужа богатого и благородного, Юрия Осорьина, владельца с. Лазаревского; в этом селе венчал их благочести­вый священник Потапий, бывший потом, с именем Пимена, архиман­дритом Муромского Спасского монастыря; благочестивый духовник много помогал Иулиании на новом пути жизни ее своими советами и наставлениями. Услужливостью и трудолюбием она скоро приобрела себе любовь свекра и свекрови, так что они поручили ей заведование домом. Утром и вечером она постоянно совершала коленопреклонные молитвы, клала по 100 и больше поклонов. К тому же она приучила и супруга своего. По временам скорбела она, что не осталась в девстве, зато удваивала она усилие исполнять заповеди Божии в кругу своей жизни. Случалось, что муж находился на царской службе в Астраха­ни год, два и три года. Тогда она по ночам занималась рукоделием, то пряла, то шила в пяльцах, и выручаемые за работу деньги раздавала бедным или в храм Божий; это делала она тайно даже от свекрови, хотя та любила ее; только одна служанка знала подвиги любви ее. Сирот и вдов она своими руками кормила и поила, обшивала и обмывала. Все слуги и служанки были у нее сыты, одеты, обуты; в обращении с ними она не допускала никакой гордости; каждого вежливо называла по име­ни и отчеству. Для себя лично она не требовала от них услуг, никогда не приказывала, чтобы подали ей воды или сняли с нее обувь, – все это делала она сама. Только при гостях дозволяла себе приказывать то и другое слугам. Но и в таких случаях тяготилась услугами их. «Кто я, бедная, – говорила она, – чтобы служили мне другие?» Между слуга­ми были и такие, которые, несмотря на всю ее доброту, оказывали ей грубость, случалось ей видеть и слышать ссоры между слугами. Она старалась побеждать их строптивость терпеливою добротою. «Часто грешу я пред Богом, – говорила она, – и Бог терпит меня: потерплю и я, тем более, что хотя они подчинены мне, но в душе, быть может, они гораздо лучше меня пред Богом». Не смущаясь, переносила она выговор от свекра, свекрови и супруга за беспорядки слуг, но не только не говорила о них лишнее, несправедливое, а старалась прикрывать и поправлять ошибки их.

Ночью обыкновенно она молилась Богу; особенно великое усердие ее было к святителю Николаю. Раз ночью, во время молитвы, она была поражена таким страхом, что, оставив молитву, поспешила укрыться в постель, но и затем страшные грезы преследовали ее; мечты грозили погубить ее, если не перестанет молиться; наконец она мысленно об­ратилась к Богу и призывала в помощь святителя Николая. Внезапно явился святитель с книгою в руках и сказал: «Будь тверда, дочь моя, не бойся этих угроз, Христос повелел мне хранить тебя». Пробудясь, она уже наяву увидела святолепного мужа, выходящего из ее комнаты. С тех пор она еще более начала молиться.

Случился большой голод, так что многие и умирали от недостатка пищи. Иулиания удвоила тайную свою милостыню. Она брала у све­крови пищу себе для завтрака и полудня и все раздавала нуждавшимся, сама же, как и прежде того, ничего не ела до обеда и вечера. Свекровь говорила ей: «Я рада, что теперь ты больше кушаешь; только отче­го прежде не могла я заставить тебя ни завтракать, ни полдничать?» Блаженная, скрывая подвиг свой, отвечала: «Тогда не рождала я детей, теперь же не могу довольно наесться». Если кто из бедных умирал, блаженная нанимала убрать мертвеца, покупала саван и молилась о усопшем. За голодом последовала зараза; люди запирались в домах, боясь прилипчивой смерти. Блаженная, тайно от своих, ухаживала за страдавшими от заразы и, если умирал кто, не гнушалась сама омывать его и на свой счет погребала.

Свекор и свекровь, достигши глубокой старости, скончались в ино­ческом одеянии. Блаженная раздала щедрую милостыню за них, делала трапезы для бедных, посылала подаяния заключенным в темницах и от­правила поминовение в храме без мужа, бывшего на службе в Астрахани. У нее много было детей и из них шесть сыновей и одну дочь возрастила она в страхе Божием. Старший сын ее был убит слугою: это сильно огорчило ее, но она еще имела столько твердости, что утешала супруга своего. Скоро после того другой сын убит был на царской службе, – она и эту потерю перенесла благодушно. И, однако, эти две потери так по­трясли ее, что она сильно упрашивала супруга дозволить ей вступить в монастырь. Супруг удержал ее: «Твое дело, – говорит он, – воспиты­вать детей для Господа». Он читал ей книги Космы пресвитера и других блаженных учителей, где сказано: «Черные ризы не спасут нас, если живем худо, – и белая риза – не пагуба, если творим волю Божию. Худо делают, удаляясь в монастырь от бедности и бросая детей без призора; дети плачут на них пред Богом». «Если так, – сказала блаженная, – во­ля Божия да будет!» – и осталась жить с детьми.

Блаженная выпросила у супруга дозволение не иметь более су­пружеского сожития с ним и стала спать на особой постельке. Она стала более прежнего поститься и молиться. Каждый пяток проводила она в уединенной клети на молитве, ничего не вкушая; в понедельник и среду вкушала один раз сухой хлеб; в субботу и воскресенье учреж­дала трапезы для духовных и нищих. Ночью спала она не более двух часов, с вечера, и то, подложив под голову полено, а под бок ключи. Когда другие крепко засыпали, она вставала на молитву и молилась до утрени, потом шла в церковь. Хотя и не умела она грамоте, но, любя слушать чтение книг, она так научилась, что объясняла другим, как на­добно жить, чтобы угодить Господу. Благочестивое чувство и опыты жизни привели ее к уразумению высоких истин христианских. В до­ме была она материю для всех, заботясь о довольстве каждого слуги; провинившихся слуг и служанок вразумляла не бранью и побоями, а кроткими словами любящей матери.

По смерти супруга своего она раздала милостыню по церквам и монастырям. Она молилась о душе его усердно и детям говорила: «Не плачьте о нем много, дети мои! Смерть его говорит нам, что и нам надобно готовиться на суд. Вместо слез творите милостыню по силе и храните между собою любовь». Щедрость ее для бедных до того до­ходила теперь, что, по временам, не оставалось у нее ни копейки; зани­мая у детей деньги на одежду себе, она отдавала одежду нищему, а сама ходила без теплой одежды зимою. Отягчая себя подвигами для Господа, она клала под босые ноги в сапоги скорлупу и так ходила. Господь при­зирал милостивно на ее подвиги. Однажды зима была весьма суровая блаженная, не имея ни одежды, ни обуви, несколько времени не ходила в храм; ей было уже 60 лет. Священник церкви святого Лазаря, придя к утрене в храм, внезапно услышал голос от иконы Богоматери: «Иди, скажи милостивой вдове Иулиании, что напрасно не ходит она в цер­ковь; домашняя молитва приятна Богу, но не так, как церковная; а вы уважайте ее, Дух Божий почивает на ней». Священник, испугавшись, побежал к Иулиании и в слух всех рассказал, что слышал. Смиренная раба Божия огорчилась таким рассказом священника. «Ты в прелести, говорила она; кто я, грешная, чтобы удостоиться такого приглашения?» Она заклинала священника и всех слышавших не говорить о том ни сло­ва, ни при жизни, ни по смерти ее. Потом пошла в храм и отслужила мо­лебен Богоматери. С того времени, невзирая ни на какую погоду, ходила она в церковь, когда только бывало богослужение. В доме же, что бы ни делала, ела ли или пила, постоянно творила молитву Иисусову.

Девять лет прожила она вдовою, благоугождая Богу постом, мо­литвою и милостынею. Запасами хлеба распоряжалась она так, чтобы доставало домашним на год, прочее же раздавала бедным. При царе Борисе был страшный голод: некоторые ели даже человеческое мясо мертвецов. Блаженная просила детей и домашних отнюдь не касаться чужой собственности; сколько имела она скота и домашней рухляди, все распродала для покупки хлеба и кормила не только домашних, но и чужих. Наконец, дошла она до крайней нищеты и, с упованием на Бо­га, переселилась в Нижегородскую деревню Вочнево. Когда и тут уси­лилась бедность, она, созвав рабов своих, сказала: «Сами видите, каков голод; если кто из вас не хочет терпеть вместе со мною нужду, пусть идет, куда ему угодно, для соискания себе хлеба». Иные остались с нею, других же отпустила она, по их желанию, со всею любовью. Остав­шимся она велела собирать лебеду и древесную кору, чтобы готовить из того хлеб; по ее молитвам хлеб оказывался вкусным, и не только свои кормились и были здоровы, но и бедняки получали помощь. Соседи говорили нищим: «Зачем вы ходите к Иулиании? Она и сама умирает с голоду». Нищие отвечали: «Много сел обходили мы, но ни у кого не ели такого вкусного хлеба, как у нее». Зажиточные посылали к ней нарочно за хлебом, чтобы проверить слова нищих, и дивились прият­ности хлеба ее. Все время голода, целые два года, провела она в крайней скудости, но всегда была покойна и весела, благодаря за все Господа.

Когда приблизилось время ее кончины, в самый день Рождества Христова она заболела и была больною шесть дней. Но и в эти дни сама ночью вставала на молитву, так что слуги смеялись и говорили: «Что это за больная?» В самый день кончины, рано утром, призвала она духовника своего, исповедалась и причастилась Святых Таин, потом благословила детей и заповедовала им жить в страхе Божием. «Еще с юности, – присовокупила она при том, – сильно хотела я облечься в иночество, но по грехам моим Бог не сподобил меня сей милости; сла­ва Богу за все»! И 2-го января 1604 года мирно предала дух свой Богу. В ту же ночь явилась она своей служанке и просила похоронить тело ее вблизи супруга ее, у церкви святого Лазаря. Это и было исполнено. В 1614 году, когда погребали сына ее, открыли гроб ее, полный бла­гоуханного мира. Многие больные, помазавшиеся сим миром, получали исцеление. Другие недужные получали исцеление после молитвы над гробом ее; в числе их дети Червева страдали от ран, из которых текла кровь, и не владели руками, а после молитвы над гробом праведницы исцелились; точно так же слепой женщине возвратилось зрение; рас­слабленный и скорченный Андрей совсем выздоровел[2]. Такова раба Божия Иулиания.

Память святого мученика Феогена

Епископ Парийский, города Троады, живший в IV веке. За ис­поведание веры Христовой он был осужден Ликинием на потопление в море; перед исполнением казни он просил времени на молитву, и ког­да молился, то лицо его озарилось необыкновенным светом, что так поразило бывших при этом, что многие из них приняли христианскую веру. После утопления тело его было вынуто из воды христианами и предано погребению при городской стене, и здесь совершается много чудес и исцеляются болезни в прославление угодника Божиего.

Святой Феодотии, матери бессребреников и чудотворцев Космы и Дамиана. Рано овдовевшая, она вела жизнь благочестивую и посвя­тила всю себя воспитанию детей в страхе Божием. Память ее также 1 ноября и в Сырную субботу.

Преподобного Аммона, жившего в начале V века. Он был настоя­телем Тавеннисиотской обители в Египте, в которой было при нем до 3000 иноков.

Преподобного Макария. Подвизался в IV веке в монастыре Писпер, на берегу Нила, где он был преемником учителя своего – Антония Великого.

День третий. Память святого пророка Малахии

Происходил из колена Завулонова, скончался лет за четыреста до Рождества Христова. Пророчествовал о пришествии Христовом, перемене закона Моисеева на лучший и Страшном Суде.

Память святого мученика Гордия

Мученик Гордий пострадал в гонение Ликиния, в Кесарии Кап- падокийской, обезглавлен. Когда он был осужден на казнь, многие со­ветовали ему для спасения жизни хоть по видимости отречься Христа. «Ты отрекись от Христа языком, – говорили ему, – а сердцем веруй, как хочешь; Бог не языка требует, а мыслей и убеждений». Но он, как скала среди моря, пребыл непоколебимым и худым советчикам отвечал: «Языка, который имею благодатью Христовою, не могу подвигнуть, чтобы он отвергся Создателя».

День четвертый. Страдание святого Онуфрия

Святой Онуфрий, в крещении Матфей, родился в Габрове Тер- новской епархии[3]. Родители его болгары, были люди богатые и поль­зовались известностью. Матфей учился в училище и при прекрасных способностях учился хорошо. Отец наказал его строго за какую-то шалость; пылкий и самолюбивый юноша закричал в слух турков, что он потурчится. Турки непременно совершили бы над ним обрезание, но его ловко выхватили из рук турок, и он, скрытый от них, остался христианином. Когда Матфей пришел в зрелый возраст, он удалился на Афон и вступил в братство Хиландарского монастыря. Приняв ино­чество с именем Манассии, он рукоположен был в иеродиакона. Так как отец Манассия искренно и ревностно служил Господу, – а чем усерднее стремятся к совершенству духовному, тем яснее и сильнее чувствуют свои недостатки и погрешности, – то и отец Манассия стал сильно чувствовать тяжесть отречения своего от святой веры, совер­шенного в пылкой, полусознательной юности. А иже отречется Мене пред человеки, отвергуся его и Аз пред Отцем Моим (Мф. 10, 33), – эти слова Господа громко раздавались в душе его и не давали ей покоя. Он постоянно носил страх в душе своей, что если не принесет он достой­ных плодов покаяния, откажется от него Христос Господь. Так страх за вечную участь породил в нем мысль о кровавом подвиге. Потом желание мученичества, при возрастании его в духовной жизни, стало плодом пламенной любви его к Господу, готовой на все за славу имени Его. Прежде чем решился он на великий подвиг, он открыл желание свое старцам. Те советовали ему испытать себя. После долгого самоис­пытания идет он к духовнику Никифору и просит принять его в келлию свою, с тем, чтобы приготовить его к мученичеству. «Не отказываюсь принять тебя к себе, – отвечал старец, – но с тем, чтобы ни с кем ты не имел сношения и прежде кровавого мученичества подвизался бы так, как бы был в муках». «Согласен на условия», – весело сказал Манассия. Возвратись в обитель, он распорядился своими вещами: довольную сумму отдал монастырю, с тем чтобы обитель покоила отца его, жив­шего в ней. Сказав в монастыре, что идет в Иерусалим, отправился он к старцу Никифору. Тот дал ему особую келлию, приказал ученику служить ему и не допускать никого другого, преподал наставления, как должен подвизаться, и оставил с миром Божиим. Заключившись в келлийце, преподобный в первые 40 дней вкушал пищу иногда чрез два дня, иногда чрез три, а иногда и чрез неделю, да и то в малом коли­честве хлеба с водою; земных поклонов клал до 3 500 в сутки, и слезы постоянно текли из очей его. Так как от таких подвигов он очень осла­бевал, то старец умерил пост его. В это время принял он схиму с именем Онуфрия. По окончании испытания старец Никифор послал Онуфрия для желаемого им подвига в Хиос; в спутники ему дан опытный инок Григорий. Прибыв в Хиос 29 декабря, путники остановились у благо­честивого христианина. Онуфрий провел семь дней в посте, молитве и безмолвии и не раз причастился Святых Таин. В одну ночь в легком сне видел он следующее: сонм иереев, архиереев, воинов объявляет ему: «Иди, Царь хочет видеть тебя». Онуфрий в трепете отвечает: «Для чего Царю видеть меня, пустого человека? Прошу уволить меня, если это возможно». «Нельзя, – был ответ, – ты идешь за нами». Онуфрий пришел вслед за ними в какое-то светлое, чудное место и, увидав Царя, пал пред Ним. Царь сказал: «Готово место», и указал на место света неизъяснимого. Блаженный в восторге проснулся, и сердце его полно было радостью. В следующую ночь почувствовал он отсутствие этой радости и со скорбью говорил о том спутнику. Опытный Григорий ве лел ему просить молитв за себя у всех христиан, и смиренный Онуфрий кланялся каждому, прося помолиться за него.

Явясь в суд в зеленой повязке и красных башмаках, Онуфрий го­ворил: «Назад тому 15 лет ранен я в подобном месте; с того времени рана моя не заживает; врачи говорят мне: если не явлюсь в то место, где ранен, не исцелею». – «Что за рана у тебя?» – спросил кадий. «Будучи юным, – отвечал блаженный, – по неразумию высказал я желание потурчиться, хотя никогда не служил вере вашей, а всегда жил хри­стианином. Придя в зрелый возраст, чувствую жгучесть этой раны и с полным убеждением говорю: магометанство – пагуба душе». Сказав это, он сбросил с головы зеленую повязку. Судьи онемели. Наконец молодой турок, казавшийся себе очень умным и ловким, говорит: «Что ты делаешь, братец? Это – священная вещь: подними и накройся ею». Исповедник отвечал: «Называть пустую вещь святою – богохульство. В том-то и беда людей потерянных, что отвергают, топчут в грязи Богом открытую истину и Богом посланную святыню, а чтут мечты больного воображения людского, глупости, осмеиваемые трезвым умом; точно как язычники не ищут Искупителя мира грешного, создали себе и нрав­ственность, и рай по вкусу животных страстей. Да и еще довольны собою! Не страшное ли это состояние?» Исступленные закричали: смерть христианину. Очередной военный чиновник отвел исповедника в тюрьму мусселима и наложил на него колодку. При этом один маго­метанин дал исповеднику две пощечины. «Благодарю за себя и жалею о тебе», – сказал исповедник. Премудрые судьи, побывав в мечети, решили: смерть христианину, если не благословит Корана. Исповед­ник, вновь позванный на суд, не изъявил желания целовать глупости магометанства. Судьи приговорили истребить и память его. Вследствие того обезглавленное тело и вся одежда мученика брошены были в море. Страдание совершилось 4 января 1818 года, на 32 году мученика.

День пятый. Память святых Талиды и Таоры

В верхнем Египте, иначе в Фиваиде, в IV и V веках было множество женских обителей. В городе Оксиринхе, ныне почти засыпанном песком, было до 20-ти тысяч инокинь. Древние публичные здания и храмы, по­священные прежде ложным божествам, обращены были в иноческие обители. Влияние иноческой жизни на горожан было изумительное. Они имели такую любовь к успокоению странных, что высылали слуг к городским воротам и сами выходили смотреть, не близится ли где ка­кой странник? Если странник был инок, бежали навстречу ему, каждый тащил к себе; хватались за плечи, за одежду, только бы иметь счастье успокоить его. Руфин говорит как очевидец, что в его время в Оксирин­хе не было ни одного язычника и ни одного еретика, так что епископ с такою же свободою мог проповедовать на площади, как и в церквах[4].

Дивный тут был и епископ Апфий. Когда он был монахом, вел весьма строгую жизнь; а когда стал епископом, хотел вести такую же строгую жизнь и среди мира, но не мог. Повергаясь пред Богом, говорил он: неужели по причине епископства отступила от меня благодать? И было ему открыто: «Нет, но тогда ты был в пустыне, там не было ни одного человека – и Бог помогал тебе, а ныне ты в мире – и люди помогают тебе»[5].

На восточном берегу Нила стоял город Антиноя, а напротив Антинои – Гермополь, ныне, с VII века, Ашмунейм. На восточном бе­регу продолжавшиеся Аравийские горы испещрены пещерами – это древнейшие каменоломни и гробницы. И здесь-то были Фиваидские уединения, прославленные делами христианских подвижников и под­вижниц. Они начинались от нынешней Миниэты и тянулись далеко на юг. В Шейх-Абаде, возле исчезнувшей Антинои, в мечети показы­вают гробницу Антинойского епископа Аммона, подписавшегося под определением собора 394 года[6]. По известию Палладия, в Антиное было 12 женских обителей, где вели жизнь богоугодную.

Между Антинойскими подвижницами отличалась особенно высо­кою духовною жизнью старица амма (мать) Талида[7]. Она уже восемьдесят лет пребывала в подвижничестве, когда виделся с нею Палладий. С нею жило шестьдесят девственниц. По ее наставлениям они проводили жизнь постническую и чистую. Они все так уважали и любили ее, что ворота монастыря их не затворялись, как в других монастырях; одна любовь и уважение к воле аммы удерживали их в стенах обители, и они крепко хранили чистоту души и тела для вечной славы. В ушах и сердцах их постоянно звучали слова Апостола, переданные им аммою: Поступайте достойно звания, в которое вы призваны, со всяким смиренномудрием и кротостью, и долготерпением, снисходя друг другу любовью, стара­ясь сохранить единство духа в союзе мира (Еф. 4, 1–3). Амма Талида достигла невозмутимой чистоты душевной. «Когда пришел я к ней и сел, – говорит Палладий, – она села подле меня и положила на мои плечи свои руки, с изумительным упованием на Христа, сохраняющего чистоту ее помыслов».

Что это за бесстрастие Талиды? Не свойство ли одряхлевшего организма? О! Нет, в мире бывают старики и старухи 80 лет такие, что в их членах сильно играет нечистый грех. С другой стороны, один жил в пустыне с детства, но когда в первый раз увидал на дороге женщин, сказал отцу своему: «Вот те самые, которые приходили ко мне ночью в скит». Авва Антоний говорил: «Думаю, что тело име­ет движение естественное, прирожденное ему, но оно не действует, когда душа не хочет, и бывает движение без похоти. Есть и другое движение, происходящее от питания и разгорячения тела пищею и питием. Происходящий от них жар крови производит нечистые возбуждения в теле. Потому и сказал Апостол: не упивайтесь вином, в нем же есть блуд (Еф. 5, 19); равно и Господь в Евангелии сказал ученикам: внемлите, да не когда отягчают сердца ваша объядением и пьянством (Лк. 21, 34). В подвижниках бывает и иное движение от коварства и зависти диавола»[8]. Приложите эти слова к Талиде и увидите истину. Восходивший с земли на небо говорил о себе, что до разлуки с телом он не считает себя свободным от опасности: но вместе с тем воля, крепкая благодатью, ныне и вчера одерживает победы и над естественными движениями испорченной плоти и по временам уходит с земли на небо.

В том же Антинойском монастыре жила девственница Таора, уче­ница святой Талиды. Она уже 30 лет подвизалась, когда видел ее Пал ладий. «Она никогда не хотела взять ни нового хитона, ни мафорты, ни обуви»[9]. «Для меня нет надобности в том, – говорила она, – чтобы иначе не заставили выходить за ворота». Когда прочие сестры в вос­кресный день (и только в воскресный) обыкновенно ходили в церковь для приобщения Святых Таин, она, покрытая ветошками, оставалась в монастыре, постоянно занимаясь делом. Лицо ее было так красиво, что самый твердый с трудом мог не увлечься красотою ее, но ее под­вижничество внушало невольный страх даже самому бесстыдному оку. Верная раба Божия отказывала себе в духовном утешении – в посеще­нии храма Божия, оттого, что страшилась соблазнять кого-либо лицом своим, и себя избавляла от искушения опасного. Взор на мужчину яз­вит или уязвляется, говорит духовный опыт. «Девственница, – писал великий Антоний, – не должна питать в себе чувств, свойственных жене; она должна удаляться нечистых мыслей, гордости и всего, что приятно дьяволу; должна любить всех, бегать мирской славы, быть преданною Богу, обуздывать язык и строго хранить пост». Так под­визалась преподобная Таора[10].

Была и еще в Антиное, – говорит Палладий, – истинная дев­ственница, бдительно совершавшая дело подвижничества. Она жила не в далеком от меня расстоянии». Палладий путешествовал по пу­стыням Египта в 388–392 годах, в том числе жил и в Антиное[11]. «Я не видел ее в лицо, – продолжает он, – она, как говорили знавшие ее, никогда не выходила из келлии, с тех пор как отреклась от мира, и 60 лет провела в подвижничестве вместе с своею матерью. Когда же, наконец, пришло время перейти ей из этой жизни в Жизнь Вечную, явился ей прославившийся мужеством в том месте святой мученик Коллуф и сказал: “Сегодня ты пойдешь к своему Господу и узришь всех святых. Потому приди разделить вместе с нами трапезу в монастыре”. Блаженная, встав рано поутру, оделась, положила в свою корзинку хлеба, оливок и несколько овощей и, после столь многолетнего за­творничества, отправилась в храм мученика. Здесь она помолилась, села и целый день выжидала времени для вкушения. В девятом часу,когда пришло время вкусить пищу и в храме уже никого не было, она выложила снеди и обратилась к мученику с молитвою: “Благослови, святый Коллуфе, пищу мою, и да сопутствуют мне молитвы твои!” После того, сев, вкусила. Потом, еще помолившись, пришла домой около захода солнца. Здесь передала она матери своей толкование строматописца Климента на пророка Амоса со словами: “Передай это епископу, посланному в заточение, и скажи ему, чтобы он помолился обо мне, – я отхожу ко Господу”. В ту же ночь она скончалась: не стра­дав ни горячкою, ни головною болью, она сама себя приготовила к по­гребению и предала дух в руки Божии»[12].

Авва Даниил около 420 года, посещая пустыни Фиваиды, пришел в Гермополь и сказал ученику своему: «Иди вот в тот женский мона­стырь и скажи игуменье, что желаю быть у них». Это был монастырь, основанный отцом Иеремиею, в нем сестер было до 300. Ученик по­стучал в ворота. Привратница тихо спросила: «Что нужно?» Ученик отвечал: «Скажи игуменье, что один инок хочет беседовать с нею». Пришла игуменья и спросила: «Что нужно?» Брат отвечал: «Сотвори любовь, позволь ночевать в твоей обители мне и брату, чтобы иначе не съели нас звери». Игуменья отвечала: «Мужчина никогда не входит сюда, и для вас полезнее быть пищею зверей, чем страстей». Ученик объявил, что скитский авва Даниил желает быть у них. Тогда игуменья велела отворить оба ворота, немедленно созвала всех сестер. Постницы от ворот до места, где стоял старец, покрыли путь коврами и, кланяясь ему, целовали ноги его – и с радостью ввели его в монастырь. Игуменья приказала принести лохань и, налив теплой воды, положив в воду бла­говонных трав, уставив сестер в два ряда, сама обмыла своими руками ноги его и ноги ученика его, и затем окропила тою водою всех сестер и обмыла себе голову. Постницы стояли безмолвными – и только знаками давали знать о нужном; ходили они весьма тихо и скромно. Старец сказал игуменье: «Нас ли стыдятся сестры, или они всегда та­ковы?» – «Всегда таковы», – отвечала игуменья. «Скажи же ученику моему, – сказал старец, – пусть учится он молчанию, он у меня – на­стоящий готфянин» (немец).

Из инокинь одна лежала в монастыре в разодранной одежде. Старец спросил игуменью: «Кто это лежит?» Игуменья отвечала: «Это одна из сестер, нетрезвая; не знаю, что с нею делать? Выгнать из монастыря боюсь, не согрешить бы; держать ее – смущение для других». Старец сказал ученику: «Возьми умывальницу и налей воды на нее». Когда он исполнил это, она встала как будто пьяная. «Такова она всегда», – сказала игуменья. Затем настоятельница повела старца в трапезу и предложила вечерю для него и для сестер. «Благослови, отче, рабынь твоих покушать при тебе», – сказала игуменья. Сама она и по ней вторая сели со старцем. Старцу предложены были: чечевица квашеная, невареный овощ, финики и вода; ученику поставили хлеб, вареный овощ и вино, разбавленное водою; инокиням предложены были: разные вареная пища, рыба и вино. Когда старец встал из-за трапезы, сказал игуменье: «Отчего это у тебя так? Надлежало бы нам кушать лучшую пищу, а у вас вы кушали лучшее».

Игуменья отвечала: «Ты, отче, инок и тебе предложена иноческая пища; ученику твоему подана пища, приличная ученику великого стар­ца; а сестры мои, как новоначальные, ели пищу новоначальных». «Го­сподь да воздаст вам за любовь вашу, – за урок полезный для нас», – сказал старец. Когда все ушли спать, старец приказал ученику идти посмотреть, где будет спать та пьяная? Он, посмотрев, сказал: «В от­хожем месте». Старец сказал: «Побдим эту ночь». Когда заснули ино­кини, старец и ученик пришли к тому месту, где была мнимая пьяная, и видят: она стоит с поднятыми к небу руками, слезы текут по щекам ее, – она бьет поклоны усердные. Когда выходила для нужды сестра, она ложилась как пьяная и храпела. «Позови ко мне игуменью и вторую по ней», – сказал старец ученику. Они, придя, смотрели всю ночь. Игу­менья со слезами говорила: «Как много неприятностей делала я ей!» Когда ударили в било, игуменья рассказала всем постницам о подвиге мнимой пьяницы. Но та, когда увидела, что узнали ее, тайно пришла туда, где спал старец, унесла посох его с милотью, отворила ворота и на воротах написала: «Простите меня, сестры, в чем согрешила я, и молитесь о мне». Затем скрылась. Сестры искали ее целый день и, не найдя, увидали на воротах прощальные слова ее. Сестры плакали по ней. Старец сказал им: «Вот каких пьяниц любит Бог»[13].

Память святого пророка Михея (1-го)

Первым святой пророк называется в отличие от второго святого пророка Михея, жившего на 130 лет позже. Святой пророк Михей 1-й пророчествовал изустно; был современником святого пророка Илии; предсказал Ахааву, царю Израильскому, что он будет убит на войне с ассириянами. Видел я, – говорил он, – Господа, окруженного небес­ною силою и пославшего духа лжи обмануть царя Ахаава, прельстивши его чрезлживых пророков обещанием победы... (2Пар. 18). За эти слова был отведен в темницу и, уходя туда, говорил: «Если царь Ахаав воз­вратится в мире, то я соглашусь, что Бог не говорил мне о нем»... Слова его сбылись. Ахаав погиб на войне около 897 года до Р. X. По словам Четьи-Минеи, святой пророк скончался мученически.

Память Святого преподобномученика Романа жившего в конце XVII столетия в Карпениси, в Морее

Родом простолюдин, неученый и даже безграмотный, Роман имел счастье быть сыном благочестивых родителей. В благочестии их он и почерпнул то настоящее душевное просвещение, которое вернейшим из всех земных путей приводит к единой истинной цели: соединению с Богом. Простые, но верные суждения родителей-христиан среди их скромной житейской деятельности затеплили в душе его искру Бо жию... И вот разгорелась она постепенно и стала освещать ему обстоя­тельства его жизни, и превратилась, наконец, в тот пламенный порыв любви к Богу, ради которого он и жизнь свою положил. Услышав однажды рассказы соседей о Святом Гробе Господнем, подготовленная христиански душа его не осталась равнодушною к услышанному; тронутый и взволнованный новыми для его темного ума впечатлениями, он решился немедленно сам отправиться в Иеру­салим. Бог помог ему добраться до святых мест, где, поклонившись святыням, он пришел в Лавру святого Саввы Освященного. Здесь при­велось ему слышать чтение о мучениках, которые подвергались всяким страданиям ради будущих вечных благ.

«Какие же это блага?» – спросил Роман, не имевший никакого по­нятия о догматах веры, не знавший ничего, кроме того, что он родился христианином.

Получив от добрых иноков разрешение возникших в душе его раз­личных вопросов, Роман и сам пожелал достигнуть Царствия Божия путем мученичества и объявил о своем желании иерусалимскому па­триарху. Тот останавливал его, опасаясь исхода такого внезапного, не созревшего решения и опасаясь также, чтобы это не послужило к проявлению неприязненных отношений со стороны турок к самому Гробу Господню.

Роман ушел из Иерусалима в Солунь; здесь явился он к городско­му судье и смело исповедал перед ним свою веру во Христа; веру же в Магомета назвал ложною и учение его обманом.

Турки, хотя и не предавали в то время поголовному истязанию христиан, допускали их мирно проживать в своих владениях, но ни­когда не терпели открытого восстания против их веры. Судья решил покарать добровольного исповедника; он велел бить его и мучить без всякой пощады, но, видя его твердость, осудил его на обезглавление.

Случилось при этом быть капитану Солунских кораблей; он по­просил судью уступить ему мученика – в работники на корабль, пред­ставляя на вид, что это будет для него хуже смерти, потому что на этой службе он будет мучиться целую жизнь. Судья согласился, и Роман был взят на корабль. Спустя несколько времени после этого несколько хри­стиан, находившихся в хороших отношениях с капитаном, выкупили мученика из тяжкой неволи и доставили ему средства уйти на Афон. Здесь он принял иночество, но душа его продолжала жаждать высшего подвига. Он чувствовал себя на земле точно чужим... Он весь углубился в молитву и строгим постом подготовлял себя к довершению подвига. Наконец, решился он отправиться в Константинополь, где снова на­чал обличать ложное верование в Магомета. Его остановили, бросили в сухой колодезь, продержали в нем 40 дней без всякой пищи, требуя от него отречения от христианской веры. Но, видя, что никакие мучения не могут его поколебать, визирь приказал отрубить ему голову.

Так пострадал преподобномученик Роман в 1694-м году. Бывшие при этом моряки англичане купили его святые останки за 600 пиастров и отвезли их на своем корабле в Англию.

Память святой Домнины

Вот что пишет о святой Домнине бывший современником ее жизни блаженный Феодорит[14]: «Чудная Домнина старалась подражать жизни святого Марона[15]. Она в саду своей матери построила себе небольшую хижину, покрытую соломою. С пением петухов идет она в храм Божий; это она делает и по окончании дня. Храм Божий благоговейно чтит она и учит тому же и других. По этой причине она много заботится о храме и уговаривает мать и братьев употреблять свое имущество на храм. Пища ее – чечевица, размоченная водою. Тело у нее высохшее и полумертвое, но выносит всякий труд. Голос ее звучный и вырази­тельный, но слова ее всегда сопровождаются слезами. Ту, у которой такое богатство философии, плачущую, воздыхающую, какое слово в состоянии похвалить? Сильная любовь к Богу рождает эти слезы. Она заботится о тех, которые приходят к ней, подает им все необходимое. Имущество матери и братьев открыто ей для расходов, и за то мать ее и братья благословляются небом».

Блаженна душа, просиявшая в мире жизнью, подобною Ангельской!

День шестой. Святое Богоявление Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа

До тридцатилетнего Своего возраста Богочеловек не начинал все­народной проповеди Евангелия, потому что у иудеев ранее этого воз­раста не принимали звания учителя народного или священника. Когда настало для Него время спасительной проповеди, Иоанн Предтеча, в 15-е лето владычества Тиверия, по глаголу Божию, предвозвещает во всей окрестности Иорданской (см.: Лк. 3, 1–3), что приблизилось Царство Небесное и грядет чаемый Мессия; проповедует покаяние, необходимое для достойного вступления в Царство Его, и исповедую­щих грехи свои крестит в Иордане (см.: Мф. 3, 2). Крещение, давшее Иоанну наименование Крестителя, было, по словам Златоуста, толь­ко приготовлением к Святому Таинству, а не самым еще Таинством. Желая освятить воды прикосновением к ним пречистого естества Своего и установить Таинство Крещения, долженствовавшее служить дверью в новый вечный завет с Богом, Иисус Христос пред вступлени­ем Своим в открытое, всенародное служение спасению мира пришел также на Иордан к Иоанну креститься. Предтеча никогда не видал Спасителя, но Бог открыл Крестителю, что это Мессия; тогда Иоанн в благоговейном изумлении возопил: Аз требую Тобою креститися, и Ты ли грядеши ко мне. Остави ныне, отвечал Господь, тако бо подо­бает нам исполнити всякую правду (Мф. 3).

Перенесение десной руки Крестителя из Антиохии в Константинополь

Тело Крестителя, по усекновении главы его, погребено в Сама­рийском городе Севастии. Святой евангелист Лука, проповедавший здесь Евангелие, взял от нетленных мощей Крестителя десную руку его и принес в Антиохию, где она долгое время хранима была право­славными с великим уважением и верующим подавала благодатную помощь. В 956 году, когда магометане овладели Антиохиею и всеми ее пределами при греческих императорах Константине VII и Романе (912–958), диакон Иов перенес руку Крестителя из Антиохии в Хал- кидон, свободный тогда от ига магометанского. Из Халкидона она торжественно привезена была на царском корабле самим патриархом в Константинополь и встречена с крестным ходом, в присутствии царя и при стечении многочисленного народа, в самое навечерие Богоявле­ния Господня, и посему как бы сам Предтеча и Креститель невидимо приспел в Царьград на освящение вод и усугубил торжество Бого­явления и следующего за ним дня в Константинопольской Церкви. Не соединяя с великим праздником Богоявления Господня нового воспоминания – перенесения десницы Крестителевой, Церковь Грече­ская постановила совершать сие воспоминание в наутрие Богоявления, в день Собора Предтечи. Таким образом, в X веке ко дню Собора в честь Крестителя Господня присоединилось в Константинополе праздно­вание перенесения десной руки Крестителя. В Константинополе она хранилась до времени завоевания Византии турками и ежегодно в день рождества Предтечи во время Богослужения торжественно выносима была патриархом на амвон для явления народу.

День восьмой. Память святых Доиники и Мавры

Добрые девы знаменитого рода прибыли еще язычницами в Кон­стантинополь из Карфагена, при патриархе Нектарии (397 г.); с ними пришли еще три девушки-язычницы, служанки их. Пламенное же­лание их было принять христианство, с тем чтобы жить по правилам чистой небесной веры. Патриарх Нектарий имел о них особенное из­вещение небесное[16]. Потому не только совершил над ними крещение, но Домнику и Мавру посвятил в диаконисы[17], а император Феодосий подарил им земли за чертою города. Домника основала монастырь в честь преподобного Захарии, а Мавра построила обитель с храмом в честь мученицы Мавры. К той и другой собралось много девственниц и преимущественно их единоплеменниц, из африканского Карфагена, бывшего тогда во власти римской империи. Император Феодосий об­ращал власть свою на ослабление язычества в дальних углах империи, и обители Домники и Мавры были училищами для юных христиа­нок[18]. Блаженная Домника с пламенною ревностью предалась подвигам христианским; не щадя грешного тела своего, изнуряла себя постами и трудом, мужественно боролась с природою испорченною, чтобы тво­рить волю Божию полною душою[19]. «Сердечное желание являющи слезами, умилением, славная, землю омочила еси и власы отерла еси Христово подножие»[20]. Уклонилася еси милования плотскаго. Украше­на была еси добродетельми»[21]. Твердыми и долгими подвигами взош­ла она на дивную степень духовного совершенства. По милосердию Божию исцеляла она больных. Явила силу над стихиями, прорекала будущее, чем обращала к заботам о вечности и беззаботных жителей веселой столицы. «Обогащенная даром пророчества, предсказывала об императорах, патриархах, и о многом другом»[22]. «Плаватели в море обуреваемыя, – поет Церковь, – спасла еси, елей со благословением пустивши в море, и преложивши в тишину обуревание»[23]. «Явилась ты потоком исцелений, погашающим огонь страстей и подающим ис целение спасительное, Богоименная невеста Божия»[24]. Святая жизнь Домники была очень продолжительна: она дожила до времени импе­ратора Льва II (474 г.)[25]. Ей известен был наперед и день смерти ее. «По вседетельному мановению Божию предвидев разрешение тела своего, чистою душою возносила она благодарную песнь Виновнику всего и предала чистый дух свой Богу»[26].

Блаженная Мавра предварила кончину ее переселением в счаст­ливую для нее вечность. Обитель ее прославилась впоследствии тем, что поднимала против себя самую позорную лютость Копронима. Сви­репый против иночества, он обращал обитель святой Мавры в место самых гнусных оргий, храм мученицы сравнял с землею, инокинь, не успевших скрыться, отдавал насилиям мерзавцев слуг своих, и ме­сто чистых молитв было у него бойнею людей. Само по себе понятно, что обитель после того была восстановлена как памятник мученичества чистых душ[27].

Память Преподобного Георгия Хозевита

Преподобный Георгий, родом с острова Кипра, от юности возлюбив Бога, отрекся мира и подвизался в пощении, молитвах и трудах в оби­тели Богородицы, в урочище Хозва, между Иерусалимом и Иерихоном. Скончался в начале VII века.

Память преподобного Грирория Печерского

Преподобный Григорий был принят в Печерскую обитель препо­добным Феодосием. Под его руководством он обучил себя смирению, послушанию и нестяжательности; особенно же любил он молитву. Он столько успел в духовной жизни, что мог творить чудеса и видеть буду­щее. Нечистые духи убегали из людей при одной встрече с Григорием.

Всего изумительнее в нем борьба его с хищниками. Это было осо­бенным подвигом его. В этой борьбе он побеждал злость хищников своею добротою и вместе возвышался более и более до полного бес­страстия к земному.

В келлие преподобного Григория было одно сокровище – книги. Надобно представить себе, что в то время приобрести и одну книгу стоило многого труда или дорогой цены, а у преподобного Григория было много книг; он любил книги как источники духовной мудрости. О том, что у строгого подвижника дорогое было собрание книг, знали и на стороне, узнали и такие люди, которые любят пользоваться чужим. Эти-то последние захотели воспользоваться любимою собственностью преподобного. Ночью, подойдя к келлие его, воры притаились в удоб­ном месте и ждали, пока выйдет он в церковь к утрене. Проводивший ночи в молитве, Григорий услышал приход их и к обычной молитве присовокупил такую молитву: «Господи! Пошли сон на этих людей, которые так неполезно трудятся». Молитва была услышана: воры про­спали пять суток, пока братия увидали их; сам подвижник разбудил их, и так как они от голода очень ослабели, то он же и накормил их и затем отпустил. Городской судья, узнав о поступке их, подверг их строгому ответу. Жаль было блаженному бедных людей. Он решил расстаться с частью своего сокровища: отнес судье часть книг своих, чтобы выпросить свободу виновным. Мало и того ему было. Несколь­ко других книг он продал и деньги раздал нищим, в той мысли, чтобы еще не впал кто в беду, искушаемый желанием красть их у него. Воры, тронутые такими поступками преподобного, поступили по своей воле на служение Печерской обители.

Был еще у него сад с плодовитыми деревьями. Другие воры взошли в сад, нарвали яблок в мешки и хотели удалиться, но не могли сойти с места. Наконец, они стали кричать: «Святый отец Григорий! отпусти нас, не будем более делать подобного». Черноризцы, услышав голос их, пошли и схватили их, но также не могли стащить их с места. Пришел Гри­горий и сказал: «Так как вы любите жить без дела и, не работая, живете чужими трудами, то можете оставаться здесь до смерти». Они со слезами умоляли пустить их, обещаясь более не красть чужого. Старец сжалился и сказал: «Если станете трудиться и трудом кормить себя и других, то отпущу вас». Воры с клятвою обещались никогда не преступать запо­веди старца. «Благословен Бог, – сказал Григорий, – с сего времени вы будете работать на святую братию и таким образом будете полезны себе и другим». Воры до смерти своей работали в Печерском монастыре.

Три иные вора напали на преподобного особым способом. Два из них, подойдя к нему, жалобно говорили: «Отче! Товарищ наш приго­ворен к смерти, дай что-нибудь для его выкупа». Блаженный со слезами сказал: «Бедный он, пришла смерть его». «Если ты дашь что-нибудь, – говорили воры, – то не умрет он». «Если я дам, то умрет, – отвечал старец. – Но, – прибавил он, – скажите мне: на какую смерть осужден он?» «Повесят его на дереве», – сказали воры. Святой сказал: «Завт­ра же исполнится это». Затем пошел в свою пещеру, вынес из нее оставшиеся книги и дал со словами: «Возьмите, а если не понадобятся, возвратите мне». Они пошли и, смеясь, говорили: продадим и деньги разделим. Увидав же у старца плодовые деревья, сказали: в эту же ночь оберем. Ночью они точно все трое пришли, завалили снаружи двери пещерной келлии святого, и один полез рвать яблоки. Сук, на котором стоял он, с треском обломился; испуганные тем товарищи убежали, а он, упав, повис на ветвях и удавился. Григорий, быв заперт, не мог быть у утрени. Братия, заметив, что его нет в церкви, пошли узнать о причине и видят: висит мертвый человек, а Григория нашли запертым в пещере. Когда вышел он из пещеры, то велел снять несчастного, потом, увидав товарищей его, пришедших вместе с другими посмотреть на товарища, сказал им: «Смотрите, ложь ваша обратилась в правду: Бог поругаем не бывает; если бы вы не заперли меня, я помог бы вашему брату». Они пали к ногам его и просили простить их. Григорий осудил их на мо­настырские работы, чтобы в поте лица снискивали хлеб и служили другим. И эти также до гроба работали на обитель.