Звезды и полосы навсегда! : фантастические произведения

— Трудно поверить, но, наверное, придется. Неужели они решатся на подобное? Сделают последний шаг?

— Вы можете ответить на этот вопрос куда лучше меня, господин президент. Вы посвящены в суть переговоров касательно их ультиматума, а я — нет.

— Мне почти нечего открыть вам из того, что вы еще не знаете. Мы хотим вступить в переговоры, но я боюсь, что они не захотят выслушать, а еще начинаю подозревать, что выбора у нас уже не осталось. И наши, и их газеты мечут громы и молнии. Их министры непреклонны. Лорд Лайонс сдал свой паспорт и покинул наши берега. Наш посланник Чарльз Адамс из кожи вон лезет, чтобы убедить Лондон изменить формулировки послания, но те ни в какую не соглашаются. Теперь лорд Пальмерстон даже на порог его не пускает, хотя Адамс снова и снова стучится в дверь этого господина. Отговоркой этому лорду служит подагра. В подагру я верю, но повод вижу в ином.

Фокс закивал в знак согласия.

— Тем временем причина всего этого, Мейсон и Слайделл, в своих тюремных камерах катаются как сыр в масле. Заказывают лучшую пищу и вино из Бостона и одну за другой курят гаванские сигары из своих бездонных запасов.

— Несмотря на роскошь, это все-таки тюрьма, а пока они в заточении, бритты будут неизменно осуждать нашу страну. Найдите мне выход из этого тупика, мистер Фокс, и я не постою за высочайшими наградами.

— Как бы я хотел найти этот выход, сэр. Как бы я хотел...

У военной черты

Хотя уже наступил первый день мая, в северных холмах Вермонта погода больше смахивала на зимнюю. Холодный дождь хлестал сосны. Лошади еле тащились по раскисшей тропе, устало понурив головы, и приходилось постоянно тянуть за поводья. Люди устали ничуть не меньше лошадей, но даже не помышляли о поездке верхом. Это означало бы, что утомленным животным придется тащить двойной груз. Им просто не сдюжить. Причина этого долгого, изнурительного путешествия таилась в бочонках, навьюченных на лошадей.

Жак с прищуром поглядел на небо, затем отер с лица воду тыльной стороной ладони. Часы по карману только богатеям, а он весьма далек от этого. Но по неуклонно темнеющему небосводу понял, что скоро закат.

— Скоро, Филипп, скоро! — крикнул он по-французски с канадским акцентом. — Остановимся перед перевалом. Потом будем идти дотемна.

Его брат ответил что-то, но слова потонули в резком раскате грома. Братья захлюпали дальше, потом свернули с колеи, чтобы поискать укрытие под ветвями древней дубравы. Лошади отыскали кустики молодой травы и принялись пощипывать ее, а люди привалились спинами к толстым стволам. Жак вытащил пробку из своей фляги, сделал порядочный глоток, облизнул губы и снова ее закрыл. Внутри находилась крепкая смесь виски с водой. Увидевший это Филипп нахмурился.

Заметив его выражение, Жак громко рассмеялся, открыв взору сломанные, почерневшие зубы.

— Ты не одобряешь, что я пью, младший братец. Тебе бы в священники податься. Тогда ты мог бы толковать другим, чего делать, а чего не делать. Выпивка избавляет от усталости и греет кости.

— А заодно уничтожает внутренние органы и тело.

— И это тоже, как пить дать. Но надо наслаждаться жизнью, как умеешь.

Филипп выжал воду из своей черной бороды и поглядел на коренастого, крепко сложенного старшего брата. Вылитый отец. А он удался в мать, как все говорят. Матери он никогда не знал, она умерла при его родах.

— Я больше не хочу этим заниматься, — промолвил Филипп. — Это опасно, и когда-нибудь нас поймают.

— Ни за что! Никто не знает эти холмы, как я. Наш добрый батюшка, да упокоится его душа среди ангелов, до самой своей смерти возделывал камни нашей фермы. Я уверен, что эти неустанные бесконечные труды угробили его. Как и прочих фермеров. Но у нас-то есть выбор, разве нет? Мы можем заниматься этим замечательным делом, чтоб помочь нашим соседям. Не за

бывай, ежели б ты этим не занимался, так чем бы ты занялся? Ты, как и я, как и все мы, темный, неученый квебекос. Я с трудом могу нацарапать собственное имя, а уж читать и писать и вовсе не умею.

— Но я-то умею! Ты бросил школу, а ведь она давала шанс.

— Может, тебе. Лично мне терпежу не хватало высиживать по классам. И ежели помнишь, наш батюшка тогда болел. А кто-то должен был обрабатывать землю. Так что ты остался в школе и получил образование. И что же? Никто тебя в городе не наймет, ничегошеньки ты не умеешь и даже не говоришь на этом вонючем английском языке.

— Английский мне вовсе не нужен. С тех пор как был принят акт о присоединении Нижней Канады, язык у нас французский...

— А свободы у нас нуль без палочки. Мы английская колония, и правит нами английский губернатор. Наши выборные, может, и сидят в Монреале, но вся власть у королевы. Так что можешь читать, дорогой братец, и писать. Только где такого возьмешь, чтобы нанял тебя за эти умения? Так уж тебе на роду написано, что ты должен торчать в Котикоке, где ничего нет, окромя фермы с выдохшейся землей, да потягивать крепкое виски, чтоб заглушить муку существования. Пусть остальные держатся за землепашество, а мы позаботимся, чтобы снабжать других.

Поглядев на четыре бочонка, нагруженные на лошадей, он усмехнулся своей щербатой усмешкой. Доброе виски янки, беспошлинное и купленное за золото. Когда оно окажется в Канаде, цена его удвоится, уж такие жадины эти англичане со своими бесконечными поборами. О да, таможенники Ее Величества довольно прытки и неуемны, но им нипочем не узнать лес настолько, чтоб изловить Дюмгара, который всю свою жизнь провел среди этих холмов. Прижав ладонь к большому накладному карману своего кожаного пальто, он ощутил приятную выпуклость пистолета.

— Филипп, — окликнул он, — ты порох не подмочил?

— Да нет, конечно. Ружье завернуто в брезент, но мне это не по нраву...

— Да оно и не требуется, чтоб оно было тебе по нраву, — огрызнулся Жак. — От этого виски зависит наша жизнь, и отдавать его нельзя. Потому-то нам и нужно оружие. Да и меня взять они не должны. Я лучше помру здесь в лесу, чем сгнию в какой-нибудь английской тюряге. Мы не просили о такой жизни или чтоб родиться в этой жалкой деревушке. Выбора у нас не было, так что надобно выкручиваться как можешь.

После этого они замолкли. Сумерки сгущались, и пасмурный день мало-помалу перешел в ночь. Дождь все еще шел, но уже немного поутих.

— Пора, — сказал Жак, неуклюже подымаясь на одеревеневшие ноги. — Еще час, и мы будем уже за границей в хижине. Уютной и сухой. Пошли.

Взяв лошадь под уздцы, он двинулся первым. Филипп повел вторую лошадь, ориентируясь на силуэт лошади брата, едва маячивший в темноте.

Здесь, среди холмов, не было никакой физической границы между Канадой и Соединенными Штатами — ни изгороди, ни разметки. При свете дня можно было бы найти межевые столбы, но не без труда. Этой тропой пользовались только животные, по большей части олени. Да контрабандисты.

Перевалив через низкий гребень, они начали медленно спускаться с другой стороны. Граница проходит где-то здесь, только никто толком не знает, где именно. Жак вдруг остановился и склонил голову к плечу. Подошедший Филипп остановился рядом.

— В чем дело?

— Тихо, — хрипло прошептал брат. — Там кто-то есть, я слышал шум.

— Олень.

— Олени не бренчат, кретин. Вот, опять лязгает.

Филипп тоже услышал звук, но прежде чем успел открыть рот, впереди замаячили высокие темные всадники.

— Merde! Таможенники... Патруль!

Чертыхнувшись под нос, Жак выудил револьвер из кармана — свой драгоценный Лефоше сорок первого калибра. Нацелил его на группу впереди и нажал на курок.

Потом еще и еще.

Вспышки огня во тьме. Один, два, три, четыре выстрела, и неизбежная осечка. Вогнав пистолет в карман, Жак повернулся и побежал, увлекая лошадь за собой.

— Да не стой же, идиот! Назад, возвращаемся! Они не смогут последовать за нами через границу. Даже если и последуют, мы от них ускользнем. А потом обойдем их по другой тропе. Путь длиннее, но придем куда надобно.

Оскальзываясь, таща за собой лошадей, они спустились по склону холма и бесследно скрылись в лесу.

Выехавшие в патруль кавалеристы запаниковали. Ни один из них еще не бывал в этих горных краях, а тропа была размечена очень скверно. Пригнув головы от дождя, они даже не заметили, когда капрал прозевал поворот. К тому времени стемнело, и они поняли, что заблудились. Когда же они остановились, чтобы дать лошадям передохнуть, Жан-Луи подошел к капралу, командующему патрулем.

— Марсель, мы заблудились?

— Капрал Дюран, это вы должны были сказать.

— Марсель, я знаю тебя с тех пор, когда ты по ночам мочился под себя. Где мы?

Дюран развел руками, но собеседник не заметил его жеста во тьме.

— Не знаю.

— Тогда мы должны вернуться прежней дорогой. Если мы и дальше так пойдем, кто ведает, куда нас занесет.

После шумной перебранки, прозвищ и оскорблений, ведь все они были родом из одной деревни, решение было принято.

— Если никто не знает лучшей дороги, возвращаемся, — заявил капрал Дюран. — По коням!

Они кружили, натыкаясь во мраке друг на друга, когда началась стрельба. Увидев внезапные вспышки во тьме, ополченцы переполошились окончательно. Кто-то закричал, и паника усугубилась. Они завернули ружья в тряпки, чтобы уберечь от дождя, а доставать их было не время.

— Засада!

— Я ранен! Матерь Божья! Меня подстрелили!

Это было уж чересчур. Они бросились удирать вверх по склону, прочь от выстрелов. Капрал Дюран не мог задержать подчиненных и собрать воедино, пока лошади не начали спотыкаться от усталости и не остановились сами. Наконец ему удалось собрать большинство ополченцев, громкими криками в темноте призывая отбившихся в сторону.

— Кого подстрелили?

— В Пьера угодило.

— Пьер, где ты?

— Здесь. Нога. Прям огнем печет.

— Надо перевязать да отвести тебя к доктору.

Дождь кончился, и сквозь облака смутно просвечивала луна. Все они были деревенскими жителями, и этого единственного указателя было вполне достаточно, чтобы они нашли дорогу обратно в лагерь. Усталые и напуганные ополченцы съехали с холмов. И всю дорогу их подгоняли душераздирающие стоны Пьера.

— Лейтенант, проснитесь, сэр! Извините, но вы должны проснуться.

Лейтенант Саксби Ательстан не любил, когда его беспокоят. Спал он всегда крепко, и разбудить его было трудновато даже в лучшие времена. А уж в худшие, после вечерней пьянки, стронуть с места почти невозможно. Но придется. Сержант Слит прямо не знал, что делать. Повернув офицера в сидячее положение — одеяло упало на землю, — сержант поднатужился и подвинул лейтенанта так, что ступни его опустились на холодную землю.

— Что... Что такое? — невнятно пролепетал Ательстан, передернулся, проснулся и понял, что произошло. — Убери от меня свои лапы!

Доведенный до отчаяния Слит отступил назад, и слова горохом посыпались из его рта:

— Это они, сэр, патруль канадского ополчения, они вернулись...

— Что ты городишь? Да какое мне, в Гадес они провались, дело до того в подобный час ночи?!

— В них стреляли, лейтенант, стреляли янки. Один ранен.

Теперь Ательстан проснулся окончательно. Натянув сапоги и схватив китель, он выбрался из палатки под хлесткий ливень. В палатке-столовой, сейчас забитой людьми, горел фонарь и стоял неясный гомон. Очень немногие добровольные ополченцы могут изъясняться на ломаном английском, остальные не знают по-английски ни слова. Темные крестьяне, толку от них практически никакого. Протолкнувшись между ними, лейтенант оказался у стола. Один из этого горе-воинства лежал на столе, нога его была обвязана грязной тряпкой.

— Может быть, кто-нибудь будет добр объяснить мне, что случилось?! — рявкнул Ательстан.

Капрал Дюран выступил вперед и неуклюже отдал честь.

— То был мой патруль, сир, который вы приказали, чтоб мы разведали вдоль границы янки. Мы ехали, как вы нам сказали, но очень долго. Погода была очень плохая.

— Меня не интересует ваша биография. Просто расскажите, что нашли.

— Мы были на границе, когда это случилось, много янки, они атаковали внезапно, стреляли в нас. Пьер вот ранен. Мы дали отпор, стреляли в них и прогнали их прочь. Они ускакали, мы вернулись сюда.

— Вы говорите, были на границе, вы уверены?

— Sans doute![11] Мои люди хорошо знают край. Мы были очень близко от границы, когда атака началась.

— В пределах Канады?

— Oui.

— И вы не сомневаетесь, что треклятые янки вторглись в страну?

— Ни капельки, сир.

Подойдя к раненому, лейтенант Ательстан сорвал тряпку с его ноги. Тот хрипло застонал. На бедре оказалась поверхностная рваная рана длиной дюйма три.

— Нечего себя жалеть! — рявкнул Ательстан. — Я, когда бреюсь, хуже себя раню. Сержант, пусть кто-нибудь промоет ему рану и как следует ее перевяжет. Затем пришлите капрала ко мне в палатку. Попытаемся выудить из его слов какой-то смысл. Рапорт полковнику я доставлю сам.

Лейтенант Ательстан не удержался от улыбки. Будет прямо-таки чудесно вырваться от этих лягушатников хоть ненадолго, повидаться с друзьями. Вот это дело достойное. Не для того он вступал на военную службу при своей наследственности, чтобы гнить до скончания веков в лесу. Он напишет подробнейший рапорт о событиях нынешней ночи, чтобы добиться внимания полковника и получить одобрение. Вторжение Соединенных Штатов. Трусливая атака исподтишка. Несокрушимый отпор. Рапорт получится просто отменный. Ательстан им покажет, на какую работу годится. Да, действительно. Он уже мысленно потирал руки от нетерпения.

— На словечко, сэр, если позволите, — попросил Харви Престон.

Чарльз Фрэнсис Адамс раздраженно поднял голову от разложенных на столе бумаг. Нежданная реплика прервала нить его размышлений.

— Не сейчас, Престон, вы же видите, я работаю.

— Это касательно слуг, сэр.

— Что ж, тогда конечно. Лучше закройте дверь.

Когда госсекретарь Сьюард добился для Адамса поста посланника в Великобритании, Авраам Линкольн лично пришел поздравить его. Адамс для Администрации человек не чужой — как ни крути, отец его был президентом, да и дед тоже. Но на самом деле этот визит был весьма специфичен. Линкольн познакомил его с заместителем министра военного флота, неким Густавом Фоксом. Для военного моряка Фокс проявлял излишний интерес к вопросам безопасности. Английские слуги, важные бумаги, государственные секреты и все такое прочее. Рекомендовал назначить Престона, «отставного военного», в качестве домоправителя. Или дворецкого, или мажордома. Конкретная его роль осталась неясна. Да, он действительно управляет домом Адамса, присматривая за кухней и нанимая слуг.

Но делает он на самом деле куда больше. Он знает куда больше о состоянии дел в Лондоне, дворцовых сплетнях и даже делах военных, чем сам Адамс. Его информация всегда оказывается точной. Не прошло и двух месяцев, как Адамс начал полагаться на собранные Престоном факты и использовать некоторые из них в качестве основы для донесений в Вашингтон. Упоминание о слугах означало, что тот располагает какой-то информацией.

— В Уайт-холле происходит что-то очень важное, — сообщил Престон, как только дверь закрылась.

— А что?

— Пока не знаю. Мой информатор, младший клерк в одном из департаментов, не скажет, пока я не уплачу ему некоторую сумму.

— Но вы ведь и так обычно платите за информацию?

— Конечно, но обычно всего пару шиллингов. На сей раз дело обстоит иначе. Он хочет двадцать гиней, а подобной суммой я не располагаю.

— Но это большие деньги!