Помоги проекту - поделись книгой:
Ладислав Клима
Путешествие слепого змея за правдой
Ладислав Клима
(при участии Франца Бёлера)
ПУТЕШЕСТВИЕ
СЛЕПОГО ЗМЕЯ ЗА ПРАВДОЙ
перевод с немецкого Анны Глазовой
ББК 84.4 Heм
ISBN 978–5-98144–120–2
Ladislav Klima
Der Gang der blinden Schlange zur Wahrheit
Благодарим профессора Иозефа Зумра за предоставление рукописи, по которой был выполнен перевод этой книги
Nakladatelstvi děkuje za odbornou pomoc panu PhDr. Josefu Zumrovi.
Предисловие: Александр Бобраков-Тимошкин
Редактор: Дмитрий Волчек
Руководство изданием: Дмитрий Боченков
Верстка: Анастасия Моисеева
Обложка: Алексей Кропин
© Анна Глазова, перевод, 2009
© Kolonna Publications, 2009
Александр Бобраков-Тимошкин
Предисловие
Осенью 1917 года, когда на холмах и равнинах мировой битвы решалась судьба Европы, а профессор Масарик призывал чехословацких легионеров на бой против великогерманской теократии, чешский философ Ладислав Клима, несколько лет проведший в нищете, получил работу управляющего пражской фабрикой под гордым названием Tabak-Erzatz‑Manufaktur.
По счастливому стечению обстоятельств, владельцем фабрики по производству курева из листьев клубники и бука был его друг и единомышленник, подданный Германского рейха Франц Бёлер — профессией химик, душой поэт.
Итогом непродолжительного, но плодотворного сотрудничества стали не только полное разорение фабрики (производство «принесло где-то 500 крейцеров, сожравши при этом 20 000» — признается Клима в «Собственном жизнеописании») и батареи опустошенных бутылок спиртного, но и феерический роман «Путешествие слепого Змея за правдой», сочинению которого компаньоны посвящали свободные минуты.
Для Ладислава Климы — мыслителя, отринувшего всю чешскую философскую традицию, — не был помехой культурный «апартеид», отделявший друг от друга пражских чешских и немецкоязычных авторов начала ХХ века. Язык Гёте и Ницше, которым Клима владел блестяще, в разгар мировой войны как нельзя лучше подходил для документации милитаристских идей муравьиного короля и философских измышлений слепого Змея — и Клима создал свою сагу
К моменту написания «Змея» основной корпус литературных текстов Климы был уже создан — по большей части в 1906–1909 гг. Сага о трудных поисках слепого Змея, таким образом — в каком-то смысле и «итоговая» книга Климы: в ней, пусть и в гротескно-преображенном виде, слышны отголоски мотивов, занимавших автора прежде. Клима вновь предстает прежде всего как философ и «использует каждый случай продемонстрировать обрывки своих миропредставлений», выводя в «Змее» свои идеи об абсурдной смехотворности видимого мира на новый уровень — используя самоиронию. Будучи органической частью авторской философии, черный юмор превращается из литературного приема в бытийную основу текста: в чешской литературе нет недостатка на мастеров создать смешное из безобразного (вспомним того же Гашека), но по степени умения создать гротеск par excellence Климе, пожалуй, равных нет. А учитывая историю работы над романом, можно предположить, что мало кто из авторов мировой литературы получал от создания текста такое физическое удовольствие, как Клима с Бёлером.
Исследователь творчества Климы Йозеф Зумр говорит о возможности «постмодернистской» интерпретации романа — не только по отношению к его структуре и композиции («этот роман от начала до конца только дразнится»), но и к глубинной идее недостижимости, абсурдности и множественности «правды». Но можно прочесть «Змея» и как блестящую политическую сатиру — и даже как антиутопию. Борьба за власть в «дражайшей, беднейшей, прекрасной, священной» Вшивляндии, приобретшая весьма кровавый характер (трупов в романе поболе, чем в среднестатистическом боевике), завершается тоталитарным манифестом муравьиного короля — и все это столь живо и реалистично, что трудно удержаться от искушения порассуждать об «актуальности» этой муравьино-человеческой комедии. Нехитрый вроде бы прием описания «жизни насекомых» бьет здесь точно в цель: если спроецировать планетарную борьбу «Скотиний» и «Тупляндий» на театры военных действий уже не «муравейства», а человечества, — становится даже жутко.
История публикации «Змея» сложна, как и его путь за правдой, и необычна даже для книг Климы, только явное меньшинство которых было напечатано при жизни автора. Долгое время считалось, что соавторы создали лишь одну главу — первую, которая и была опубликована в чешском переводе в 1948 году, и заново — в культовом климовском сборнике времен чешской «оттепели» «Секунды вечности» (1967). Перевод делался с машинописной копии, найденной в архиве Климы. Однако в 1990‑е, при работе над изданием полного собрания сочинений писателя, чудом была обнаружена рукопись — на листах бумаги с фирменным штампом фабрики — состоящая из 5 глав и написанного Климой фрагмента вероятного продолжения романа. Первый полный чешский перевод увидел свет только в 2002 году — и теперь за ним следует перевод русский.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
В пустынном небе сияет, словно свинцовая монета, разъярённое солнце и освещает прерию у реки Замбези. Прерию пересекает узкая тропка, по которой марширует вооружённая до зубов армия чёрных муравьёв.
Вдруг первые ряды сбиваются, раздаётся испуганный крик, и вот уже вся армия отступает в полном смятении.
— Стоять, стоять! — ревёт фельдмаршал, боязливо пятясь. — Где ваш героизм, жалкие букашки?!
Но всё без толку.
— Что происходит? — бормочет он, увлекаемый потоком отступающих солдат.
— Ваше превосходительство, огромный Змей лежит поперёк дороги и загораживает проход!
Фельдмаршал с лицом белее сахарной пудры отдаёт приказ как можно скорее и тише отступить на несколько километров.
Приказ исполняют, Змей же тем временем лежит смирно. На общем военном совете решают послать к нему парламентёра. Парламентёр на подгибающихся от страха ногах возвращается к Змею. Тот лежит всё так же неподвижно и на том же месте, перегородив дорогу телом высотой с башню. Несчастный пустился бы в бегство, не будь ему утешением мысль, что Змей, должно быть, сдох.
— Ваша честь, — зовёт он тихонько, — позволите ли вашему слуге с нижайшим поклоном задать вам вопрос?
— Что вам угодно, мой господин? — устало отвечает Змей. Его вежливость и усталость придают парламентёру дерзости.
— Убирайся с дороги, каналья, и смотри у меня, поживее! — кричит он во всю глотку.
— Как же я буду смотреть, я же слепой! — стонет Змей.
— Люди ходят не глазами, а ногами, глупое животное! Последний раз повторяю: прочь с дороги!
— Как же я двинусь с места, если голод и жажда истощили меня и лишили сил?
— А мне какое дело? Грязная свинья! Кто ты вообще такой, признавайся, и не вздумай врать, а то военный трибунал быстро вынесет тебе приговор!
— Кто я? О, я был бы благодарен, если бы не я, а вы сами мне это рассказали. Кажется, сам Бог не знает ответа на этот вопрос. Одно знаю точно: я живу, чтобы найти свинцовый медяк благодатного индейца Рацапи. Я долго искал эту монету, пока Мерлин не сказал мне, что я обрету её только тогда, когда в моей собственности окажется бивагинальный слизистый мешок. Тогда я стал искать слизистый мешок, искал долго, но безнадёжно — пока одна учёная крыса не объяснила мне, что для этого мне сначала надо повстречаться с синим псом, прозреть его кишки насквозь и раскрыть секрет. Но как же, даже если я его увижу, узнать, что он синий, ведь я слеп! Мне пообещали, что свет вернётся в мои глаза, когда я обрету искомое, но как — ведь я не вижу? О, проклятый замкнутый круг! O я, трижды несчастный! Порой я сомневаюсь даже в собственном здравом рассудке!
Крупные слёзы покатились из его несчастных глаз, и в отчаянии он скрутился змеёй.
— У твоей истории на лбу написано, что это наглая ложь! — прокричал ничуть не тронутый муравьишка. — Убирайся с дороги, а не то тебя пронзят тысячи наших мечей и ты падёшь на землю замертво!
— Нет, не так! — раздался тонкий и дрожащий, но очевидно привыкший приказывать голос. Это был голос Его Величества муравьиного короля; в начале нашего рассказа его, вусмерть пьяного, несли на щитах солдаты в арьергарде, но в общем страхе и смущении дымка опьянения рассеялась, и он осмелился пойти в сопровождении нескольких солдат вслед за парламентёром, чтобы осмотреть Змея. — Нет, не так. Я приказываю, чтобы этому заслуженному Змею сейчас же принесли еду и питьё, если только он согласится со всеми подробностями рассказать мне, королю всех королей, историю свинцового медяка, бивагинального слизистого мешка и синего пса!
Под чёрными рёбрами короля билось гуманное сердечко. Иногда он делал добрые дела — хоть и только когда имел от них выгоду; он был милостив, памятуя, что милосердие — опора трона. К тому же, лежать в густой тени травинки и слушать сказку слепого Змея казалось ему куда привлекательней, чем маршировать под раскалённым солнцем. Он не чуждался муз и насаждал искусства в своём государстве — хоть и только в том случае, если они воспевали его персону. Однако, несмотря на эти черты характера, он не вёл бы войн, не будь он жаден до наживы, славы и разорения.
— O славный король! — с воодушевлением воскликнул Змей. — Если ты спасёшь мне жизнь, напоив меня и накормив, я не только расскажу тебе сказку о свинцовом медя-, то есть о свинцовой монете, о бивагинальном слизистом мешке и синем псе, я отдам все силы, чтобы служить тебе!
— Принесите этому замечательному господину кроликов или другого мяса и кружку воды из моря Замбези, а в доказательство нашей благосклонности мы щедро сдобрим воду ромом! — Отдав этот приказ, король устало поник в тени незабудки.
С восхищением он окинул взглядом Змея, лежавшего в двух метрах перед ним, шесть метров длиной и приблизительно тридцать сантиметров толщиной. Сам же король был полсантиметра длиной и неполные два миллиметра высотой. Если читатель представит себе, что в двухстах шагах перед ним лежит ливерная колбаса, возвышаясь на сто пятьдесят метров к небу и простираясь на три километра вдаль, он получит представление о том, что ощущал король, глядя на Змея.
Между тем, в крошечном умишке правителя зашевелилась некая неясная идея, спровоцированная последними словами чудища. Очень-очень медленно эта идея приняла чёткую, словно кристалл, форму и выкарабкалась на свет, как цыплёнок из скорлупы — пусть медленно, но верно. Хоть муравей и был король, но всё же не совсем безмозглый.
Наконец, он вскочил на ноги и закричал на всю округу, а подданные внимали ему с благоговением:
— Я превращу этого Змея в орудие моих будущих войн, в моё новое, всё разрушающее оружие возмездия!
И, ослеплённый величием этой идеи и, сверх того, предчувствием собственного грядущего величия, он снова упал на землю. «Да, — подумалось ему, — если чудовище согласится мне служить, я несомненно раздавлю любую вражескую армию, не успеешь и глазом моргнуть. Достаточно этому необъятному чудищу неспешно проползти поверх вражеских рядов — не выживет ни души! И Змею не страшны наши устрашающие укусы, с его-то толстой, твердокаменной кожей. Вот только, — и тут он побледнел, — только он ведь может ополчиться на моё же собственное войско… Но он не посмеет ослушаться меня, Меня! А потом, святое провидение! он же слепой! Да, он же не видит, какие мы крошечные, мы ему солжём, что мы невероятной величины. Он не может нас и пощупать, у него ведь нет пальцев! А ещё мы ему распишем во всех красках, какая у нас есть ужасная, неизведанная боевая техника, и он всему поверит! Ах, какой я гений! Я нашёл новое оружие, неслыханное, с иголочки, страшное средство уничтожения! Такие открытия вершат судьбами народов. Вспомним фалангу Эпаминонда, благодаря которой тупые фиванцы добились гегемонии, а Александр — вообще мирового господства! Или боевых слонов и львов! Или стены из повозок Яна Жижки! Не говоря уж об изобретении Бертольда Шварца. Но всё это сущие пустяки в сравнении с моим озарением. Целая Эйфелева башня, громящая вражеские войска — да нет же! В десять раз огромнее и мощнее этот Змей, а при том живой! И слепой! Слепое орудие моего возмездия! Я стану Александром Македонским, повелителем мира, и только повелитель на небесах сможет сравниться со мной величием».
Он посмотрел по сторонам. С северо-запада, на расстоянии около ста метров, текла великая река Замбези; что лежало за ней, его близорукие муравьиные глазки не видели, поэтому он считал эту реку океаном, за которым был, как он думал, только край света. Восточнее и южнее, в четверти километра, тянулась череда термитников, высотой семь или восемь метров, так что муравьиному царю эти возвышения казались Гималаями. Там, по муравьиному мнению, земля касалась неба, и там же кончался мир.
Между термитниками и морем Замбези простиралась равнина, поросшая травой, над которой возвышалось всего двадцать муравейников, пятнадцать — высотой от сорока до шестидесяти сантиметров, а остальные — от метра до полутора.
— Все эти бескрайние просторы, весь этот orbis terrarum[1] будет принадлежать мне, мне! — пробормотал Его Величество, опьянённый славой, величием, ромом. — Все эти царства будут пресмыкаться, попранные моей могущественной ступнёй! Их войска будут мои войска, их жёны — мои наложницы, неистощимые запасы в их амбарах, их дойные коровы, их яйца, всё моё! Я закабалю их благороднейшую знать! И не только мелкие княжества чёрных муравьёв, но и большую пятёрку гигантских жёлтых злодеев, о завоевании которых я раньше не смел и мечтать, чьи императоры смотрят на меня свысока, как английский монарх на какого-нибудь дагомейского князька — ха! — а я возьму и раздавлю их, и их проклятые тираны будут лизать мне зад, пока я не казню их самым жестоким образом… Я, я превыше всего, превыше всего на свете, я, муравьиный Александр!
Его экзальтация стремилась выплеснуться каким-нибудь энергичным поступком.
— Свяжите парламентёра, собаку! — вдруг воскликнул он. — За то, что он непочтительно обошёлся с возвышенным Змеем, приказываю четвертовать его вместе с жёнами, детьми и родителями, а также рабами, дойными коровами и вообще всеми, кто имел с ним какие-либо сношения в этом году!
Несчастного рыдающего парламентёра схватили и уволокли. В ту же минуту солдаты поднесли царю двух живых кроликов и полную кружку. Но об этом — в следующей главе.
Милый, глупый читатель, не смейся над муравьиным Александром, а подумай: Александра Македонского, Наполеона и т. д. часто называют повелителями мира, ты ведь и сам, должно быть, их нередко так величаешь, повторяя за другими. Что есть мир? Совокупность всего сущего. Так называемая «вселенная», возможно — всего лишь ничтожная часть мира: пространство ведь можно с лёгкостью вычесть из бытия. Наша планета не более чем молекула во «вселенной». Но даже нашу молекулу ни один из этих завоевателей не смог захватить полностью, а только маленькую её часть. Но что я пустословлю? Разве они повелевали ветрами, вулканами, погодой, мухами, птицами, бациллами в своих империях? Да нет же, всего парой жалких миллионов людишек! Что за смысл в моих бредовых размышлениях? Некоторые приказы великих властителей исполняются, пусть и неохотно, но в остальном каждый действует почти исключительно по своей воле. Более того: всякий человек императорского круга, в свою очередь, отчасти повелевает повелителем. Тщательно подобранное словцо любого холопа способно на многие часы испортить настроение повелителю, его жизнь зависит от случайных движений души цирюльника, да что там — любая такса своим лаем, любой укус клопа вынуждают угнетателей принимать меры, а ведь им это так же невмоготу, как рабам принудительные работы. Кроме всего прочего, неопровержимо верно и доподлинно известно то, что «повелители» — безнадёжнейшие рабы народов, которыми повелевают, точно так же, как верно и то, что железные дороги ездят по людям, а не наоборот.
— Пардон, — поправился Змей, — Бёлер мог бы И сам рассказать, чего я хочу, кабы был в своём уме. А именно — хочу есть и выпить!
— Это уже настоящий сумасшедший дом! — возопила королева. — Что за Бёлер? Что за прохвост? И какая такая глава? Это что, всего лишь роман, а я — всего-навсего персонаж в нём?
Она схватилась за голову и словно окаменела.
— Ух! Какой меня объял ужас. Мне вдруг примстилось, что я и всё вокруг действительно только роман, пустые выдумки и что вообще всё существование не более чем иллюзия, пустота, ничто, ничто! Господи, прости мне грешные мысли! Но это всё глупости.
Ты, спившийся разбойник с этим своим Змеем, ты пытаешься меня надуть?! Фуй, фуй! Но погоди, я тебе задам дома! Дома ждут скалка и сапожный рожок, ты понял? Пусть тебе прислуживают твои тупые вояки, мне ты не приказ! Я запрещаю тебе любой контакт с этим поганым Змеем, с гнусным Бёлером и с синим сучьим прохвостом! Постыдился бы, помазанец божий, вечно ты крутишься с голодранцами — писателишками, комедиантами, философами кислых щей — только не с благочестивыми угодниками божьими, только не с твоей милой супругой, евнух ты эдакий, кастрат, скопец!
И всё ещё изрыгая ярость, она ушла восвояси.
Король выдохнул. Цвет медленно вернулся в его посиневшие губы. Когда мегера отошла на безопасное расстояние, он вполголоса обратился к солдатам:
— Не сомневаюсь, дорогие поданные, что эта сцена несказанно возвысила меня в ваших глазах. Настоящий мужчина всегда галантен и снисходителен к слабому полу, он сносит ругань, да что там — побои, и не оскорбляет своей супруги ни словечком в ответ. Я всегда обращался нежно с этой вонючей старой каргой, и никогда не забуду своей рыцарской чести и всегда буду говорить только хорошие слова об этой дряхлой ебливой гадине!
— Наш король светлее всех звёзд вселенной! — возопили солдаты. Но король вдруг вздрогнул всем телом. Он знал по опыту, что многочисленные шпионы Её Величества передадут ей сегодня же случайно вырвавшуюся у него брань — и его воображение отказалось рисовать картины возмездия…
Душераздирающий стон Змея вырвал его из размышлений.
— Всё изменилось! — воскликнул он. — С таким союзником мне ли бояться сапожного рожка этой языкастой коротышки? В крайнем случае, скажу Змею раздавить её сегодня же вечером!
Он повернулся к кружке с водой, чтобы сдобрить её ромом, как обещал. В два литра воды он налил пол-литра рома, бормоча себе под нос:
— Евнух, скопец… Прежде чем хоронить мою мужскую честь, примите во внимание, мадам: спичку, даже если она высшего сорта, не воспламенить об истёртый коробок, и даже самый меткий стрелок промажет, если винтовка крива, а уж если я откажусь есть на обед дерьмо, то кто назовёт меня плохим едоком? Позвольте при всём уважении заметить, Ваше Величество, что между вами и собственно дерьмом разница совсем невелика. Вы бы вполне могли привлечь мужчину, кабы ваши прелести могли сравниться с вашей мерзостью. Вы вот приписываете мне импотенцию, но ведь и плевательница, дыркой кверху, пройди я мимо неё без интереса, с тем же успехом могла бы заявить: «Этот мужчина, конечно же, импотент, как иначе понять, что он в моём присутствии не онанирует?» Да, Ваше Величество, я честно и откровенно говорю вам прямо в глаза, по мне так тля капустная симпатичней, чем ваша августейшая вонь! Клянусь Дионисием! Чтоб от одной маленькой самочки столько вони! Саму-то простым глазом не заметишь, а вони, как от гнилой поганки в укромном углу! Если величественность заключается в способности вонять, то вы уж точно королева королев! Все способности покинули вас с возрастом, одна только вот эта специальная способность осталась вам присуща, у вас настоящий талант вонять! Творожистый слой толщиной в руку покрывает панцирем цвета самой невинности ваши три близко посаженные дыры, панцирем, которого не пробить Даже тому, кто не испытывает и тени отвращения…
К счастью, деморализованный монарх, наконец, кончил готовить смесь для Змея. Одним глотком он осушил флягу рома, которая всегда покоилась у него в кармане, и ему тут же поднесли новую. Дерзкая мысль посетила его: а что, если он сам задаст корм своему дракону?! Но ему не хватало отваги, он медлил… И тут снова раздался стон, такой жалостливый, такой молящий, что король тут же решился. «Чего ж бояться умирающей твари», — сказал он себе, взял под мышку кроликов и кружку и отправился в устрашающее путешествие. При виде такого мужества вся его рать замерла в изумлении и восхищении, словно превратившись в мраморные статуи. Да и как же иначе!
Поделиться книгой: