Помоги проекту - поделись книгой:
Ахмед III любил устраивать роскошные цветочные праздники в садах Топкапы. Описания пышных торжеств надлежало сохранить для потомков – так в Османской империи развилось искусство миниатюры. Большую роль в этом сыграл Абдулджелил Челеби, известный как Левни, – придворный художник Мустафы II и Ахмеда III, занимавшийся иллюминированием рукописей. Левни работал над сюрнаме – книгами, в которых содержались изображения церемоний и памятных мероприятий: военных парадов, шествий городских ремесленников, приемов иностранных послов и т. д.
Левни запечатлел изысканную Эпоху тюльпанов на ярких и гармоничных миниатюрах – он сумел передать праздничную атмосферу, царившую в Стамбуле первой половины XVIII века. Торжества, столь любимые султаном, требовали фантазии и денег – они длились несколько дней и включали в себя прогулки, пикники и катание на лодках по Босфору. С наступлением темноты слуги выпускали сотни черепах с прикрепленными к панцирям зажженными свечами – и сады Топкапы наполнялись блуждающими огнями. Золотистые отсветы пламени плясали на стенах мрачного дворца и наводили мысли то ли о возрождении, то ли о неминуемой гибели Блистательной Порты.
Единственный крупный зеленый массив Стамбула, на территории которого никогда не было дворца, – это Белградский лес. Его история начинается в 1521 году, когда Сулейман I вернулся из победоносного похода на Белград и привел с собой множество пленных сербов. Им разрешили селиться в лесистой местности на востоке Фракийского полуострова – недалеко от побережья Черного моря. Основанная сербами деревня Белградкёй не сохранилась, но дала название самому лесу. С XVI века здесь мало что изменилось – те же могучие анатолийские дубы, сосны и каштаны; узкие, засыпанные листьями дорожки; кабаны, волки и зайцы, которых можно встретить, углубившись в чащу.
Сегодня Белградский лес и организованный в его центре дендрарий Ататюрка являются легкими мегаполиса и излюбленным местом отдыха горожан. Османы осознавали стратегическое значение Белградского леса, поэтому он находился под защитой государства. В XVII–XVIII веках срубивший здесь ветку лишался руки, а срубивший дерево – головы. Впрочем, площадь леса уменьшалась пропорционально нуждам столицы: так, в XVIII веке она составляла 17 тыс. га, в конце XIX века – 7,5 тыс. га, в наши дни – 5,5 тыс. га. В XX–XXI веках лес вырубали для прокладки автомагистралей и возведения босфорского моста Султан Селим Явуз. Иными словами, Стамбул – это не только вода и камни, дворцы и мечети, уличная торговля и ночная жизнь, но и – внезапно – пугливые олени, долгие листопады, полуразрушенные византийские и османские акведуки, выступающие из земли подобно скелетам динозавров.
Белградский лес предназначался для водоснабжения города. Одни акведуки построил Мимар Синан, другие достались османам от римлян и византийцев. С XVI века пленные сербы и их потомки обслуживали византийское водохранилище, ремонтировали дамбы и чистили древние резервуары. Источники Белградского леса веками питали Византий, Константинополь и Стамбул.
Некоторые акведуки находятся в центре города – например, знаменитый акведук Валента гордо возвышается над бульваром Ататюрка и служит своеобразной границей между районами новостроек и историческим центром Стамбула. Римские мастера возвели акведук в IV веке по приказу цезаря Флавия Юлия Валента, павшего в сражении при Адрианополе. Битва между готами и римлянами сыграла роковую роль в европейской истории – после разгрома последних стало ясно, что Римская империя обречена. Несмотря на приближающуюся катастрофу, ирригационная система Константинополя функционировала прекрасно. Двухъярусный акведук Валента является шедевром античной инженерной мысли. Протянувшись более чем на километр, он соединил два стамбульских холма – и, будучи старейшей постройкой Константинополя, работал до середины XIX века. Римляне, византийцы и османы только чинили и меняли трубы.
Вода, поступающая в Стамбул из Белградского леса по акведукам Валента и Маглова (что за чертой города, в европейской части), а также подземные воды столицы собирались в специальных резервуарах. По состоянию на 2019 год в городе обнаружено более сотни исторических цистерн.
Самым знаменитым стамбульским водохранилищем является цистерна Базилика (Еребатан Сарничи) в центре района Султанахмет – рядом с Айя-Софией и Голубой мечетью. Мистический полумрак; 336 колонн, привезенных из языческих храмов Малой Азии; карпы, плавающие в холодной воде, похожей на помутневшее венецианское зеркало; приглушенные голоса туристов, отдающие гулким эхом под древними сводами, – вот она, загадочная Еребатан Сарничи, крупнейший подземный резервуар Стамбула и один из наиболее впечатляющих и атмосферных памятников города.
Строительство цистерны началось в IV веке при Константине I – тогда здание планировалось как базилика с садом и длинной колоннадой. Позже, при Юстиниане Великом, ее окончательно превратили в водохранилище. Цистерна не раз уходила под землю, словно прячась от османских завоевателей. После падения Византии в 1453 году Стамбул разрастался прямо над Еребатан Сарничи – турки возводили мечети, прокладывали дороги, торговали, любили и умирали, даже не догадываясь, что под их ногами находится удивительный памятник уничтоженной ими цивилизации. Османы черпали из-под земли воду и ловили рыбу, опуская ведра в расщелины каменных плит, заваливших верхние своды цистерны. Жители Султанахмета жаловались на подтопления подвалов и нижних этажей домов – но не собирались выявить и устранить их причину.
Так продолжалось без малого век, пока в 1553 году французский археолог Пьер Жиль не открыл цистерну как для западных любителей истории, так и для самих турок. Жиль окрестил свою удивительную находку подземным дворцом, и османы начали использовать ее для поливки садов Топкапы. Со временем канализационная система имперского Стамбула стала одной из самых развитых на Ближнем Востоке, цистерна морально и технически устарела – и о ней снова позабыли. В 1987 году Еребатан Сарничи отреставрировали, очистили от ила и мусора (по слухам, вывезли 50 т грязи) и открыли для туристов – сперва как музей, а потом – как уникальное здание византийского периода.
Гуляя по скользким подмосткам старинной цистерны, можно вспомнить десятки легенд, связанных с этим местом. Каменный лес колонн в полумраке одновременно напоминает царство Аида и город Кхазад-Дум из «Властелина колец». Еребатан Сарничи – настоящий подземный дворец, где есть бассейн желаний (туда кидают монеты) и «плачущая» колонна, украшенная резьбой в виде павлиньих перьев. Из их «глаз» вытекают капли воды, которые символизируют слезы рабов, погибших при строительстве.
Широко известны 2 колонны с головами Медузы Горгоны – они взяты из триумфальной арки Феодосия I Великого. Арка входила в архитектурный ансамбль форума Феодосия – в византийскую эпоху его окружали церкви и дворцы, от которых почти ничего не осталось. Немногочисленные руины с грубым гипсовым влеплением можно увидеть на улице Орду – они небрежно свалены у трамвайных путей возле остановки «Баязид». До нас не дошли ни украшавшие арку статуи животных, ни монументальная скульптура императора Феодосия. Саму колонну разрушили турки после взятия Константинополя. Сохранилась только пара тяжелых мраморных блоков с изображениями Медузы – единственной смертной из трех сестер горгон, обращавшей в камень всякого, кто осмелится взглянуть в ее ужасные глаза.
Согласно греческому мифу, Персей побеждает Медузу, отрубив ей голову; при этом герой смотрит на отражение чудовища в своем до блеска отполированном медном щите. Зеркальные поверхности делали древнее зло бессильным – поэтому блоки перенесли в водохранилище. На всякий случай их перевернули – одна голова Медузы лежит на боку, а вторая поставлена на макушку. В Средиземноморье и на Ближнем Востоке страх перед горгоной передается из поколения в поколение. Гомеровский Одиссей рассказывает, что боялся увидеть Медузу уже спустя долгое время после ее смерти:
Люди Древнего мира создавали легендариумы, дабы осмыслить явления внешнего мира. По легенде, победив Горгону, Персей подошел к берегу моря, желая освежиться, положил голову Медузы на траву – и трава, пропитавшись кровью, покраснела и окаменела. Так и появился коралл. Персей спрятал голову чудовища в сумку и с помощью крылатых сандалий поднялся в воздух – но кровь Горгоны падала на землю, где породила змей. Спасаясь от ядовитых рептилий, люди бросали свои дома; в результате бóльшая часть Ближнего Востока превратилась в пустыню. Легенда о смертоносной мощи Медузы настолько распространена, что суеверные турки до сих пор избегают фотографироваться с ее изображениями в цистерне.
Подземный дворец Еребатан Сарничи отражает общую для Стамбула тенденцию: сегодня большинство вилл и султанских резиденций превращено в музеи. Впрочем, есть исключения: например, в Голландском дворце разместилось посольство Голландии; в Итальянском дворце – технический лицей; во дворце Ибрагима-паши – Музей турецкого и исламского искусства; во дворце Адиле Султан (сестры Абдул-Меджида I) – благотворительный центр турецкого миллиардера Сакыпа Сабанджи; во дворце Абдул-Меджида II – банк «Yapi Kredi»; в особняке Валиде-паши – консульство Египта; в павильоне Филизи – клуб турецких парламентариев; в павильоне Чадыр – ресторан. Ялы Зеки-паши – маршала артиллерии при Абдул-Хамиде II – выставлена на продажу. Она стоит $115 млн и является одной из самых дорогих вилл в мире.
Многие османские виллы находятся в частной собственности: так, семья Сабанджи владеет 30 особняками на Босфоре. Среди них белая ялы Ферика Афифа Ахмеда-паши – изящное творение французского архитектора Александра Валлори, спроектировавшего Оттоманский банк в Бейоглу и отель «Pera Palace». В первой половине XX века хозяин отеля Мисбах Мухайеш приобрел резиденцию Ахмеда-паши и принимал там именитых иностранцев.
Позже Мухайеш продал особняк Кемалю Узану – богатейшему бизнесмену Турции. В 2004 году удача отвернулась от клана Узан: общий долг его членов составил почти $6 млрд и турецкое правительство арестовало более 200 принадлежащих им компаний. Кемаля Узана обвинили в мошенничестве и взятках, но предприниматель успел распродать часть имущества. Ялы Ахмеда-паши за $40 млн купила Сюзан Сабанджи Динчер – представительница рода, конкурировавшего с семьей Узан.
Османские виллы на Босфоре невероятно дороги. По слухам, минимальная цена равна $10 млн – причем найти столь дешевую ялы отнюдь не просто. Например, особняк Эрбилгин обошелся катарскому эмиру в 100 млн евро – весной 2015 года монарх приобрел его для своей супруги. До этого на протяжении 8 лет журнал «Forbes» регулярно включал Эрбилгин в число пяти самых дорогих домов мира. Ранее вилла принадлежала турецкому миллиардеру Уфуку Эрбилгину – директору компании «Demoteks Medical», занимающейся производством медицинского текстиля и оборудования.
Впрочем, первым владельцем ялы был отнюдь не бизнесмен: в 1880 году роскошную виллу построили для могущественного вельможи Мысырлы Ахмеда Ихсан-бея. В 1911 году Абдул-Хамид II купил ее в подарок сыну – шехзаде Бурханеддину. После гибели Османской империи особняк сменил множество хозяев, пока в 1985 году его не приобрел Уфук Эрбилгин.
Помпезная ялы Эрбилгин – самая дорогая частная недвижимость в Турции. По длине пирса она уступает лишь особняку Кыбрыслы. Свое труднопроизносимое название эта босфорская резиденция получила по имени первого владельца – государственного деятеля Мехмеда Эмина-паши по прозвищу «Кыбрыслы» («Киприот»). Его послужной список впечатляет: с 1844 по 1848 год Мехмед Эмин-паша командовал турецкими войсками в Акко, Иерусалиме, Тырново и Белграде. В 1850 году он был назначен на должность губернатора Алеппо, а спустя год стал муширом (маршалом) Сирии. Будучи османским чиновником до мозга костей, Кыбрыслы в течение жизни занимал важные посты в разных концах империи и вне ее – от эвкафа (управляющего благотворительными фондами) до посла в Лондоне и Петербурге, от губернатора Эдирне до великого визиря при Абдул-Меджиде I, Абдул-Азизе и Абдул-Хамиде II.
Мехмед Эмин-паша купил особняк Кыбрыслы в 1840 году. Для заключения сделки этот удивительно честный человек был вынужден продать всю свою мебель. Дочь паши получила в наследство от отца 21 турецкую лиру – остальное пришлось уплатить кредиторам. Погасив долги, родственники вельможи спокойно владеют Кыбрыслы до сих пор. Потомки османских сановников, сохранившие семейные ялы, пытаются следовать образу жизни своих знатных предков. Они формируют замкнутое сообщество со старыми традициями и специфическими босфорскими анекдотами – например, о том, как семейный ужин прервала яхта, проплывавшая мимо виллы и врезавшаяся в стену столовой.
История виллы Кыбрыслы представляет собой редкое исключение – как правило, босфорские особняки подвергались суровым испытаниям. Например, сарай Эсмы (дочери Абдул-Хамида I) в Ортакёе долгое время находился в плачевном состоянии. Между тем, на рубеже XVIII–XIX веков это был один из красивейших дворцов Стамбула – 14-летняя принцесса получила его в качестве свадебного подарка, когда ее выдали замуж за великого визиря Хусейна-пашу.
Спустя 10 лет Эсма овдовела и, вопреки обычаям, отказалась снова выходить замуж. Она предпочла браку веселье. Будучи сестрой трех султанов – Селима III, Мустафы IV и Махмуда II, – принцесса вела себя вызывающе: меняла любовников как перчатки, проводила экстравагантные балы и вечеринки, инкогнито гуляла по Стамбулу. Любимым развлечением Эсмы было смотреть на танцы, которые специально для нее исполняли гладко выбритые и нарумяненные греческие юноши в женских платьях. Падишах, в очередной раз узнав о таком безобразии, приказывал казнить несчастных греков – но это не производило на принцессу никакого впечатления и не прекращало ее сумасбродств.
После смерти Эсмы в 1848 году дворец пришел в упадок. В XX веке его переделали в столярную мастерскую, совмещенную с угольным складом, – и в 1970-х годов такое опасное соседство привело к пожару. Сарай сгорел дотла. В наши дни его реставрацией занимается гостиничная сеть «Marmara», которая, учитывая опыт «Kempinski» с Чираганом, хочет превратить резиденцию османской принцессы в фешенебельный отель.
Таков вкратце старый имперский Стамбул. Впрочем, у парадного города есть и другая сторона – его крепости. В отличие от дворцов, хранящих былое великолепие, полуразрушенные Йорос, Едикуле, Анадолухисари и Румелихисари обросли мхом, травой и кустарниками – потому они крайне живописны.
Глава 8
Стены и крепости
Красное яблоко притягивает камни.
Английский искусствовед Джон Рёскин определяет живописность как «посторонюю величественность» и «случайную» красоту, не входившую в изначальные замыслы создателя. Он называет живописными вековые руины и полуразрушенные здания, прекрасные своей заброшенностью и запустением, когда их стены оплетают плющ и виноград, стены покрывают мхи, а в трещинах и расщелинах вырастает трава. Вышесказанное относится и к стамбульским крепостям. Будучи свидетелями блеска и триумфа Османской империи, они пережили столетия громких побед и печальные годы упадка.
Первой крепостью, которую мне удалось посетить, стал Йорос – одно из древнейших оборонительных сооружений Стамбула. Его руины возвышаются на холме возле устья Босфора, где пролив впадает в Черное море. Сама местность именуется Анадолу Кавагы – это махалле большого ильче Бейкоз, издавна славящееся своими виноградниками и рыбным рынком. По легенде, Ясон и аргонавты запаслись тут вином и съестными припасами перед тем, как отправиться за Золотым Руном в Колхиду. Анадолу Кавагы – последняя остановка паромов на азиатском побережье Босфора. Дальше – Черное море.
История этого стратегически важного места начинается еще до нашей эры. Крепость была построена в довизантийский период, и ею охотно пользовались финикийцы и греки. Они возводили в окрестностях Йороса храмы и жертвенники, посвященные богам Олимпа. Люди Древнего мира просили у небесных покровителей удачи в торговле и на войне. Согласно преданию, недалеко от Йороса похоронен легендарный Геракл.
Византийский император Мануил I Комнин, по достоинству оценив расположение античных зданий, приказал восстановить их и включить в новый крепостной комплекс – василевс хотел защитить Константинополь от викингов. На другом берегу Босфора, прямо напротив Йороса, поспешно возвели еще одну крепость, ныне не сохранившуюся, – между ними натягивали толстую цепь, дабы вражеские корабли не смогли продвинуться дальше по проливу.
Йорос называли ключом, открывающим Черное море. За эту цитадель веками сражались византийцы, османы и генуэзцы. Она часто переходила из рук в руки: так, в 1305 году османы захватили крепость, но в 1348 году она уже принадлежала генуэзцам, вернувшим себе господство над черноморскими торговыми путями. Итальянские купцы хранили в крепости товары и укрывались от штормов и пиратов. В 1391 году Баязид I отбил Йорос у противника, что позволило султану контролировать азиатское побережье Босфора. Османы воспользовались этим преимуществом и, готовясь к штурму Константинополя, в 1393 году начали строить крепость Анадолухисари. Обеспокоенные византийцы попросили о помощи Карла VI. В 1399 году Йорос штурмовали французы и испанцы, возглавляемые героем Столетней войны, маршалом Жаном II ле Менгром. Несмотря на кровопролитные бои, османский гарнизон не сдал цитадель.
К XIX веку Йорос окончательно забросили. Крепость утратила свое стратегическое значение, опустела и пришла в упадок. Более-менее сохранились только две башни и остатки стен. Сегодня величественные руины Йороса гордо стоят над Босфором – со временем пролив отступил от древней цитадели. На гравюрах английских художников Томаса Аллома и Уильяма Бартлетта видно, что в первой половине XIX века крепостные стены еще омывались босфорскими водами. Здесь же находились причал и маяк – по легенде, в Йоросе не зажигали огни, дабы ночью вражеские корабли садились на мель.
С 1841 года – через несколько лет после того, как Аллом увидел Йорос – посещение цитадели стало обязательным пунктом тура по Босфору. В наши дни паромы отправляются с причала Эминёню. Они плывут до Анадолу Кавагы в течение полутора часов – за это время мимо пассажиров проходит вся береговая линия османской столицы.
Стамбул – город, где история плавно вливается в современность. Памятники архитектуры и старинные постройки доступны и функциональны. Меланхоличный Памук видит в них причину для грусти – ибо «стамбульцы просто живут среди своих развалин». Западные писатели и путешественники находят это очаровательным; но горожанам руины напоминают о том, что былое величие и богатство безвозвратно утеряны.
Однако старинные мечети, крепости, хаммамы, кладбища и базары действуют, шумят и живут. В Стамбуле я полюбила камень: шероховатый, выщербленный временем, потемневший от дождей, иссеченный ветрами и картечью, покрытый мхом и теплый от солнца. Здесь нет неприкосновенных развалин – это относится даже к древним Феодосиевым стенам, веками защищавшим город. Гуляя по ним, я поднималась над оранжевыми домиками цыганского квартала Сулукуле, разглядывала мечеть Михримах Султан в Эдирнекапы – и, наконец, дошла до Мраморного моря.
Стамбул всегда славился неприступными укреплениями – причем как с суши, так и с моря. Морские стены Константинополя упоминались в главе 3, когда описывался дворец Вуколеон. В эти мощные стены был встроен монастырский комплекс Христа-Человеколюбца. Его катакомбы – вкупе с галереями и тоннелями близлежащих Манганского дворца и монастыря Григория Манганского – образовывали сеть тайных ходов и секретных помещений, которые находились внутри крепостных стен и под землей. Море подступало к основанию церкви Христа-Человеколюбца, включенной в состав монастырского комплекса, – это хорошо видно на фотографиях первой половины XX века.
Вот еще один поразительный факт: когда османы в 1871 году при строительстве железной дороги почти полностью снесли Вуколеон, они проложили пути над подземным тоннелем, ведущим из недр византийских укреплений к Мраморному морю. В июле 2017 года, забравшись в тоннель, я ощутила сильную вибрацию, воздействию которой это сооружение подвергается каждые 15 минут. Тем не менее, толстые стены и основание, сложенное из огромных каменных блоков, веками противостоят разрушению.
Османы пользовались этим еще до прокладки железной дороги. Так, в XVI веке великий визирь Коджа Синан-паша приказал встроить в морские укрепления Жемчужный киоск для Мурада III. Султан любил смотреть с его террасы на корабли – а те, проплывая мимо, салютовали правителю из пушек. Однажды залп получился настолько сильным, что в павильоне выбило стекла. «Киоск моей жизни треснул, как эти стекла», – грустно заметил Мурад. Вскоре он скончался, не дожив до 49 лет.
С наземными стенами Стамбула связано не меньше легенд, чем с морскими. Гудвин сравнивает очертания Стамбула с головой собаки, глядящей на восток. Над ее носом встречаются Золотой Рог и Босфор, ее горло ласкает Мраморное море. Сухопутные стены, возведенные Феодосием в V веке, похожи на гигантский ошейник, свисающий на грудь. Когда-то город Константина Великого помещался в старых крепостных стенах, но со временем он разросся и вышел за их пределы. Чтобы уберечь подданных от набегов варваров, Феодосий II приказал префекту Анфимию организовать возведение новых городских укреплений. С 408 по 413 год префект руководил строительством – за эту ответственную работу ирландский византинист Джон Бьюри назовет Анфимия вторым основателем Константинополя.
Британский медиевист Питер Хизер указывает, что до Анфимия стены Константинополя были высотой более 9 м и толщиной 5 м. Они протянулись на 5360 м – от Мраморного моря до Халича. Строители чередовали каменную кладку с кирпичной, поглощающей небольшие землетрясения; но в 447 году произошла серия землетрясений, и десятки сторожевых башен оказались разрушены, а стены – сильно повреждены. Константинополь остался без защиты, и орды варваров двинулись к городу.
Феодосий II призвал подданных на строительные работы. У византийцев были считаные недели на восстановление того, что делалось в течение нескольких лет. Впрочем, результат превзошел все ожидания – стены превратились в тройную линию укреплений.
Спасение Византии всегда заключалось в ее стенах. Константин I предусмотрительно опоясал Византий плитняком, Юстиниан делал насыпи – но лишь Феодосий возвел настоящие бастионы, о размерах которых можно судить и в наши дни – по обвитым плющом развалинам. Впоследствии василевсы дополняли и обновляли их на протяжении тысячи лет. Величественное творение Феодосия считалось символом совершенной неприступности.
Османы называли Феодосиевы стены «костью в горле Аллаха». Константинополь не решился штурмовать сам Аттила. Легенда гласит, что горожане, узнав о приближении «Бича Божьего», выставили на крепостных стенах множество крестов. Атилла испугался и повернул восвояси.
Стены не только защищали Константинополь, но и служили центром его физического существования – подобно тому, как Святая София была средоточием духовной жизни города. Их камни являются немыми свидетелями беспримерного героизма, коварного предательства, жестоких убийств и чудесных спасений. Возле каждого отрезка укреплений творилась история. 28 июля 450 года из Военных ворот на охоту выехал сам Феодосий II – несколько минут спустя норовистая лошадь сбросила его, государь повредил позвоночник и на следующий день умер. У Врат источника в 967 году разъяренные византийцы забросали камнями ненавистного василевса Никифора Фоку; эти же ворота в 1261 году ликующие горожане открыли для Михаила VIII Палеолога – тогда, после 60 лет иноземного господства, православные императоры наконец-то сменили на престоле «латинян» и снова воцарились в Константинополе. Цирковые ворота заперли в XII веке из-за предсказания, согласно которому Фридрих I Барбаросса якобы решит воспользоваться ими для захвата города во время Второго крестового похода. Люди Средневековья верили, что Константинополь находится под покровительством Богоматери, и Феодосиевы стены представлялись его щитом. В укрепления вделывали кресты, вдоль стен проносили священные реликвии и проводили молебны. Многие византийцы наблюдали видения – ангелов-хранителей на бастионах. Над центральным входом висела мраморная табличка с надписью, выражавшей страхи столичных жителей: «Христе Боже, сохрани свой город в целости, защити его от войны и умири ярость врагов».
Византийцам было чего бояться – с 626 до 1453 год Константинополь пережил 24 осады. Его сказочные сокровища манили завоевателей. «С тех пор, как мир стоит, никогда не случалось, чтобы столько богатств было собрано в одном городе», – утверждал Жоффруа де Виллардуэн. «Константинополь надменен в своем богатстве, предатель в делах, и вера его испорчена», – говорил французский крестоносец Одо де Девиль. Не все неприятели были одержимы жаждой наживы – некоторые испытывали праведный гнев и были готовы погибнуть за истинную веру, поруганную лукавыми византийцами, – от этого количество врагов, мечтавших войти в Константинополь, только возрастало.
Полчища персов, болгар, аваров, хазар и русов, подобно волнам Мраморного моря, столетиями разбивались о древние укрепления Нового Рима. Очередные захватчики пришли в VII веке из Аравийской пустыни – спустя 42 года после смерти пророка Мухаммеда его последователи стояли у стен византийской столицы. Пророк однажды сказал: «Константинополь непременно будет завоеван, и как же прекрасен тот предводитель, который завоюет его, и как же прекрасно то войско, что завоюет его!» Помимо обещанной Мухаммедом перспективы попасть в рай, солдат Омейядского халифата вдохновляли несметные богатства города. Описывая первую арабскую осаду Константинополя (674–678), Гиббон рассказывает, что на протяжении многих дней арабы с рассвета и до наступления ночи ходили на приступ; однако они не представляли себе реальную силу Константинополя. Феодосиевы стены охранялись дисциплинированным гарнизоном – и «мужество римлян воспламенялось при мысли о крайней опасности, угрожавшей их религии и их владычеству».
Не сумев прорвать оборону, армия Омейядов блокировала город с суши и моря; но его защитникам помог легендарный «греческий огонь» – таинственная горючая смесь, от которой горела вода. Смертоносное изобретение сирийца Каллиника обладало, помимо того, психологическим эффектом. Константинопольский хронист Феофан Византиец свидетельствует, что «арабы были потрясены» и «бежали в великом страхе». В 677 году при сражении в Мраморном море у Сулаемма византийцы с помощью «греческого огня» нанесли решающее поражение омейядскому флоту – и в 678 году осада была снята.
Несмотря на неудачу, арабы не успокоились и через 40 лет предприняли вторую (и последнюю) попытку завладеть Константинополем. В последний день августа 717 года горожане увидели с крепостных стен многотысячное войско, возглавляемое халифом Сулейманом ибн Аб-дом аль-Маликом. 1 сентября к византийской столице подплыл гигантский флот под руководством прославленного арабского полководца Масламы ибн Абдулы-Малика.
Омейяды учли опыт предыдущей кампании. Солдаты вспахали землю вокруг города и посадили хлеб – они планировали собрать урожай весной следующего года и обеспечить себя продовольствием. Император Лев III Исавр сжег 20 вражеских судов «греческим огнем», но Босфор и Дарданеллы контролировали еще 1800 кораблей неприятеля. Город был отрезан от всего мира – и арабы хорошо подготовились к длительной осаде.
Казалось, судьба Константинополя предрешена, но его спасла хитрость Льва III. В конце осени василевс убедил Масламу, что византийцы голодают, – и пообещал выбросить белый флаг, если арабы отдадут им часть провизии, а остальные свои запасы уничтожат. Маслама, предвкушавший легкую победу, торжествовал; но, когда он выполнил условия императора, тот засел за мощными крепостными стенами и наотрез отказался вести переговоры.
Вскоре наступила необычайно холодная зима. Снег лежал на земле 100 дней. Верблюды и лошади падали от бескормицы и замерзали насмерть. Арабы окончательно потеряли присутствие духа. Византийский монах Феофан Исповедник рассказывает, что они питались падалью, «запекали и ели умерших, а также заквашивали и ели свои испражнения». По сообщению другого очевидца, епископа Михаила Сирийца, арабы, дабы утолить голод, обгладывали друг другу лица, глотали мелкие камни и грызли обломки кораблей. Среди осаждавших свирепствовали болезни; в довершение к их несчастьям, омейядскую армию внезапно атаковал союзник Льва III – болгарский хан Тервел. В сражении с ним ослабевшие арабы потеряли бóльшую часть войска. За это Тервел получил титул ромейского кесаря; позже его канонизировали под имени Святого Тривелиуса и назвали «спасителем Европы».
Суровая зима закончилась, и весной 718 года на помощь Омейядам из Египта прибыл флот с оружием и хлебом. Арабские моряки боялись «греческого огня», их корабли не входили в Босфор. Тогда Лев III велел поставить на византийские суда огнебросательные сифоны и перешел в наступление. Константинопольцы уничтожили практически весь флот Омейядов. Летом 718 года халиф Сулейман отвел жалкие остатки своей армии от города, и осада завершилась.
Сегодня в Стамбуле о противостоянии Византийской империи и Омейядского халифата напоминает Арабская мечеть (Арап джами) в Каракёе, недалеко от побережья Золотого Рога. Ее основали арабы, окружавшие город в 674–678 годах; по другой версии, Лев III возвел эту мечеть по просьбе Масламы для пленных арабских солдат. Арап джами является первым мусульманским храмом Константинополя. В 1220-х годах монахи-доминиканцы перестроили ее в католическую церковь Святых Павла и Доминика; но в 1475 году по приказу Мехмеда II церковь снова переделали в мечеть. В 1492 году в кварталах, примыкающих к мечети, поселились арабы, бежавшие в Стамбул от испанской инквизиции. По совокупности обстоятельств горожане нарекли мечеть Арабской.
Арап джами свидетельствует о том, что, несмотря на свирепость и численное превосходство противников, взять великий город на берегах Босфора не удавалось на протяжении почти 600 лет. Иногда враги уходили ни с чем, иногда уносили богатую дань – но они покидали окрестности Константинополя, так и не сумев покорить его. Только две осады увенчались успехом.
Впервые столицу Византийской империи захватили европейские рыцари в 1204 году в рамках Четвертого крестового похода. Разграбив Константинополь, они показали всему миру, что это в принципе возможно. Город перестал быть неприступным, и его окончательное падение стало вопросом времени.
Византийцы уповали на привычные оборонительные средства – Феодосиевы стены, «греческий огонь» и толстую цепь, натянутую над Золотым Рогом (она перекрывала бухту для вражеского флота). Один конец цепи был закреплен в Константинополе, другой – в генуэзской Галате. Но время шло, и к 1453 году эти защитные меры уже преодолевались при настойчивой атаке.
В 1453 году история повторилась: в город ворвались турки под предводительством Мехмеда II. Собственно, после этого старые византийские укрепления соединились с новыми османскими. Фатих распорядился отремонтировать Феодосиевы стены – и строители соорудили еще одну крепость с их внутренней стороны, т. е. в черте города. Она получила название Едикуле, или Семибашенный замок. Название объясняется тем, что османы возвели три каменные башни в дополнение к четырем башням, поставленным при Феодосии II.
Готье подробно описывает Едикуле: ров, обнесенный каменным парапетом; затянутые плющом участки между бастионами; бреши в кладке, пробитые катапультами, таранами и гигантской кулевриной. «Это древние стены Константина, вернее, то, что от них осталось по прошествии стольких веков, после всех штурмов и землетрясений», – резюмирует Готье. Он замечает, что корни и стебли травы удерживают кирпичи. Растения превращаются в скобы, помогающие стене устоять, – «и стена стоит».
На гравюрах Томаса Аллома и Уильяма Бартлетта зубчатые башни Едикуле расколоты чуть ли не до основания; их раздробленные части, словно усталые деревья, клонятся к земле. При штурме 1453 года городские укрепления были сильно разбиты османской артиллерией. Следы грандиозного обстрела сохранились до сих пор – каменные ядра, которыми османы забрасывали Феодосиевы стены, лежат под вы-щербинами и пробоинами, которые они оставили более 500 лет назад.
Американский историк Ларс Браунворт видит в Едикуле нечто большее, чем просто напоминание о падении богатейшей христианской столицы. Рассуждая о закате Византии, он пишет: «Величайшая трагедия обширных и славных полотен ее истории заключается не в том, как она пала, а в том, что в памяти Запада она оказалась отброшена и забыта, ее голос остался не услышанным, а уроки – не усвоенными». Обветшалые укрепления Константинополя служат наглядным свидетельством эпической борьбы, происходившей в XV веке, – и нестареющим напоминанием о простой истине: Римская империя окончилась не унижением Августа, но героизмом Константина XI Палеолога.
Впервые бродя по полуразрушенным стенам Едикуле, я остановилась и вздрогнула. Передо мной высились знаменитые Золотые ворота – триумфальная арка византийских императоров, построенная в честь победы Феодосия I над полководцем-узурпатором Магном Максимом. На этом месте заканчивалась Меса – главная улица Константинополя; сегодня ее маршрут повторяет улица Диван Йолу. Меса начиналась на площади Августеон перед Айя-Софией (площадь Султанах-мет) и шла через весь город, пересекая форум Константина (площадь Чемберлиташ), форум Феодосия (площадь Баязид) и форум Быка (площадь Аксарай), где стоял медный бык, предназначенный для казни преступников. Золотые ворота Константинополя стали прообразом одноименных сооружений в Киеве и Владимире; Вещий Олег, по легенде, прибил к ним щит, когда русская дружина в 907 году дошла до Царьграда. Через эту триумфальную арку в поверженный Константинополь въехал Мехмед II. Позже султан приказал заложить Золотые ворота камнями, дабы никто не повторил его штурм и не отобрал город у османов.
Нам трудно представить, что творилось у стен Едикуле почти 600 лет назад. Исход одной из самых жестоких битв в истории человечества был предрешен: сильные молодые варвары, как свирепые псы, опять вцепились мертвой хваткой в горло дряхлой и агонизирующей империи. Катастрофу можно было предотвратить – но христианский мир предпочел бездействовать. Если бы латинская и греческая церковь забыли о своих разногласиях; если бы христиане Запада объединились, то турки были бы разбиты. Однако, по словам Мортона, «никто лучше султанов не знал, что огонь Крестовых походов сжег самих же крестоносцев и что никогда больше христианские короли не выступят вместе, как выступили против Саладина».
Позиция Мортона подтверждается историческими свидетельствами – так, Святой Марк Евгеник предостерегал христиан: «Бегите от папистов, как вы бежали бы от змеи и от жара пламени». Папа римский Григорий VII говорил о православной Византии: «Для страны будет гораздо лучше находиться под властью мусульман, чем быть под управлением христиан, которые отказываются признавать права католической церкви». В дальнейшем подобная политика европейских держав в отношении Османской империи вошла в привычку. Американский историк Барбара Такман остроумно замечает, что османы, взявшие Константинополь в 1453 году, внушали Европе не меньший страх, нежели СССР во второй половине XX века, – «однако как бы ни были велики тревоги христиан, они были слишком заняты конфликтом друг с другом».
Незадолго до падения разоренная и обреченная на гибель византийская столица являла собой жалкое зрелище. Население Константинополя сократилось до 50 тыс. человек. Целые районы опустели или лежали в руинах. Монахи продавали исторический мрамор своих монастырей, чтобы выжить. Некоторые здания рухнули; василевс Константин XI Палеолог жил на северо-западной окраине города во дворце Влахерны – гораздо меньшем, чем давняя резиденция императоров, Великий дворец (тот находился в плохом состоянии, и его реставрация стоила бы Константину слишком дорого).
Из-за переселения василевсов во Влахерны исчезла византийская традиция престолонаследия. Раньше правом на престол обладали только дети монаршей четы, произведенные на свет в Багряном (Порфирном) зале Большого дворца – поэтому византийских монархов именовали багрянородными и порфирородными. Принцесса Анна Комнина – дочь Алексея I Комнина – рассказывает, что этот зал предназначался для рожениц-императриц. Он назывался «Порфира» (Πορφύρα) и имел выход к морю – там, где на дворцовой пристани стояли статуи быков и львов. Пол Порфиры был выложен мрамором, стены – облицованы дорогим камнем пурпурного цвета, который привозили из Рима.
Византийский летописец Михаил Пселл утверждает, что для новорожденных царственных детей использовались багряные пеленки. Багряный цвет издавна считался символом власти – как из-за своей насыщенности, так и из-за высокой стоимости красителя. В Древнем Риме, например, чьи традиции унаследовала Византия, по указу Нерона облачаться в пурпурный цвет мог только император; ношение пурпурных одежд другими людьми приравнивалось к мятежу. Камень порфир применялся при изготовлении тронов и императорских саркофагов. Колонна Константина на форуме Константина также была сделана из порфира (сегодня ее потемневший остов, схваченный металлическими скобами и засиженный голубями, возвышается на площади Чемберлиташ, рядом с трамвайной остановкой). К XV веку вся эта роскошь осталась в далеком прошлом.
В главе 3 говорилось о портрете завоевателя Константинополя, Мехмеда II, кисти Беллини; однако мы не знаем, как выглядел противник Фатиха – последний византийский император Константин XI Палеолог. Реальных и четких изображений этого василевса никогда не существовало. К середине XV века Восточная Римская империя совсем обнищала, и у ее правителя не было денег, чтобы заказать свой портрет. Еще в 1347 году на коронации Иоанна VI Кантакузина венецианские и генуэзские дипломаты заметили, что камни, украшавшие корону, были стеклянными, а посуда на праздничном пиру – деревянной, оловянной и глиняной. Золотые и серебряные блюда, равно как и настоящие изумруды, рубины и бриллианты, продали для пополнения государственной казны.
От эпохи величия до эпохи упадка прошло совсем немного времени. Буквально за два столетия до этого французский священник, хронист Первого крестового похода Фульхерий Шартрский выразил общеевропейский восторг перед Константинополем – он называл византийскую столицу прекрасной, изобилующей поразительными произведениями искусства и почитаемыми святыми реликвиями. Город на берегах Босфора всегда был непростым: пока Европа продолжала считать его блистательным, Константинополь погибал.
Восточная Римская империя пережила Западную почти на тысячу лет. Ее агония растянулась на несколько веков и протекала крайне неравномерно. По мнению американского политолога Эдварда Люттвака, секрет долголетия Византии заключался в том, что василевсы сумели приспособиться к ухудшившимся обстоятельствам. Константинополь полагался не столько на военную силу, сколько на дипломатические хитрости: вербовку союзников, запугивание неприятелей и стравливание их между собой. Когда же византийцам все-таки приходилось сражаться, они старались не уничтожить врагов, но сдержать их. Поведение Византии не менялось на протяжении столетий – это позволяло ей оставаться на политической карте Средневековья и считаться влиятельным государством. Константинополь всегда походил на театр: пока на сцене шло пышное представление, за кулисами лежали горы мусора и хозяйничали крысы. Юстиниан I, при котором страна достигла максимального расцвета, умер 14 ноября 565 года, и после его смерти Византия неуклонно приближалась к концу. Сильнее всего это ощущалось в Константинополе.
Вырождение и оскудение имперской столицы закономерно и объяснимо. Французский византинист Кирилл Манго рассказывает, в каком состоянии полис достался османам: он опустел после страшной эпидемии чумы 542 года и Великого пожара 465 года, уничтожившего половину города, – и с тех пор так и не возродился. Упадок коснулся всех сфер общественной жизни Константинополя – особенно заметно это было в строительстве. Традиционно величайшим строителем в византийской истории считают Юстиниана I, забывая о его предшественнике – Анастасии I Дикоре, при котором в византийской столице появилось множество социально значимых сооружений: публичные термы (бани), склады и акведуки.
В эпоху правления Юстиниана удивляет диспропорция между светскими и религиозными зданиями. Василевсу пришлось реконструировать город после ужасного пожара 532 года, в первую очередь – часть Большого дворца, термы Зевксиппа рядом с Ипподромом и Дворец Сената. Также по приказу Юстиниана были возведены некоторые светские объекты – цистерна Базилика, термы Дагисфея в районе Тетрапила и улица в квартале Аркадианы, к северу от Большого дворца. Число же воздвигнутых императором церквей составляло 33, включая монументальную Святую Софию и грандиозный храм Святых Апостолов.
В итоге количество храмов значительно превысило литургические и пастырские потребности горожан. Византийцы возводили храмы как вместилища реликвий, во имя исполнения обетов и ради собственного престижа. Преемники Юстиниана – Юстин II, Тиверий, Маврикий, Фока – тоже строили в Константинополе. Однако уже в первой половине VII века – при императоре Ираклии – строительство ограничилось оборонительными сооружениями и не возобновлялось вплоть до 800 года.
Практически все публичные здания византийской столицы (особенно театры, Капитолий, два Дворца Сената и дворцы чиновников IV–V веков) были снесены или приспособлены под иные нужды. Главная зала дворца Антиоха, располагавшегося около Ипподрома, стала церковью Святой Евфимии, а дворец Лавса – церковью Иоанна Богослова (османы разместили в ней султанский зверинец). Одну часть знаменитых терм Зевксиппа превратили в казармы, другую – в тюрьму. Термы Констанция были заброшены к концу VIII века, термы Дагистея перестали функционировать в начале IX века; аналогичным образом дело обстояло с термами Ахилла, Анастасианы, Аркадианы, Карозианы, Евдоксианы, Эленианы и Онорианы. Для их нормальной работы в Константинополе не хватало воды, топлива и городских жителей.
Забвение публичных терм означало не просто исчезновение больших и дорогостоящих исторических зданий, украшенных статуями и мозаиками, – оно ознаменовало гибель образа жизни, свойственного городам Римской империи. Конечно, констатинопольцы не перестали мыться – они ходили в скромные общественные бани наподобие хаммамов, которые посещают современные стамбульцы. Частных терм отныне не было даже у богатых вельмож – например, Феофания, первая жена василевса Льва VI, происходившая из знатной семьи, в молодости посещала публичные бани Константинополя.
Традиции монументального искусства исчезли. Старый помпезный город отчасти запечатлен только на древних фресках и мозаиках. В некогда пышной имперской столице даже реставрации проводились посредственно: так, в 1106 году на форуме Константина рухнули статуя и капитель только что отреставрированной колонны. Надпись на колонне гласила: «О Христос, правитель и властитель мира, Тебе ныне и посвящаю сей подвластный Тебе город, и эти скипетры, и могущество Рима».
Крушение обелиска оказалось символично – василевсы не хотели и не могли восстановить былое величие империи. Город быстро менялся в худшую сторону. Забвению и разрушению подверглись не только гигантские термы, но и лежавший в руинах римский амфитеатр – с VIII века он стал местом казней. Преступникам отрубали головы, а трупы волокли по улице Меса и бросали в общую яму недалеко от форума Быка – там тела оставляли на съедение птицам и собакам. Животные буквально наводняли Константинополь: на форуме Феодосия продавали ягнят и свиней, которых привозили на кораблях в гавань Юлиана, что рядом с Ипподромом, – и гнали через полгорода по главной улице византийской столицы.
На главных константинопольских площадях развернулись хозяйственные рынки. На форуме Феодосия торговали сеном, на Амастрианской площади – ослами и лошадьми, на форуме Тавра – рабами. По всей столице разливалось невыносимое зловоние – чтобы защитить от него императорскую резиденцию, перед входом в нее предписывалось продавать пряности и благовония. Сам Большой дворец обветшал. Василевсы бесхозяйственно относились к собственной резиденции, – и глупо было ожидать чего-то большего от иных правителей, оказавшихся в ее покоях. Последний хозяин Большого дворца, глава Латинской империи Балдуин II, нуждаясь в деньгах, продал дворцовую кровлю. Взяв Константинополь в 1453 году, османы докончили процесс разрушения, постепенно снеся все здания некогда роскошного архитектурного комплекса. Единственную уцелевшую постройку – богато убранную церковь – по приказу Мехмеда II превратили в пороховой склад, который взорвался в 1490 году.
Кризис, охвативший византийскую столицу, носил системный характер. Константинополь неуклонно терял статус крупного торгового города. Большой порт Феодосия на побережье Мраморного моря был заброшен. Коммерческий трафик переместился из гавани Неорион в гавань Юлиана, и портовая вместимость заметно сократилась. На содержание порта Феодосия не хватало средств – он заносился песком, и византийцы (а потом и османы) разбили на его территории сады и огороды. Перенесение коммерческого порта связано с созданием в VII веке военно-морского флота – корабли должны были находиться в защищенной гавани, и Неорион отлично подходил для этой цели. В 698 году Юстиниан II приказал очистить его – и в результате на берег было выброшено столько грязи, что в Константинополе началась очередная эпидемия чумы. Несмотря на прилагаемые василевсом усилия, создание флота не могло спасти умирающую империю: коррумпированные чиновники продали весла и канаты с военных галер – и корабли просто не вышли в море.
Сокращение портовой вместимости отразилось на городском снабжении. Столица страдала от нехватки продуктов питания – в 618 году, перед взятием Александрии персами, поставки в Константинополь египетского зерна навсегда прекратились. Полис нуждался в новом источнике продовольствия – но его не было. Оскудевшая Фракия изнемогала от набегов аваров, Малую Азию грабили персы. Ситуация ухудшилась настолько, что в VII веке василевс Констант II хотел перенести столицу на Сицилию. В 715 году, готовясь к нападению арабов, Анастасий II велел остаться в Константинополе лишь тем, кто имел запасы съестного на 3 года; прочие жители должны были покинуть город. Столица опустела. Государство прекратило снабжать константинопольцев продуктами – это говорит о катастрофическом обеднении и упадке. В 747 году на город обрушилась эпидемия чумы, после которой, по свидетельствам очевидцев, Константинополь напоминал пустыню. Во время арабской осады (717–718) голода не было – горожане на лодках переправлялись на азиатский берег Босфора и ловили там рыбу, чего им вполне хватало; это говорит о малочисленности населения.
Чума 747 года весьма показательна, особенно по сравнению с чумой 542 года. В VI веке сперва были заполнены все внешние кладбища Константинополя, а затем – перекопаны близлежащие к нему территории. Наконец, трупы стали свозить в Галатскую башню на противоположном берегу Золотого Рога. Таким образом, несмотря на огромное количество жертв – 200 тыс. человек (две трети населения) – константинопольцы соблюдали древние законы и обычаи, запрещавшие хоронить мертвых внутри города. Напротив, в 747 году сначала были заполнены все места на кладбищах в столице и пригородах. Потом трупы сваливали в пустые цистерны и ямы – или без каких-либо церемоний закапывали в садах и виноградниках в пределах Феодосиевых стен.
Исчезла античная культура погребения, была забыта традиция сооружать надгробия для простых людей. Лев VI отменил закон, запрещавший хоронить покойников в черте города, – василевс уже не понимал смысла этого предписания и потому считал его абсурдным. Вообще начиная с VIII века константинопольцы перестали понимать назначение не только правил и ритуалов, но и построек, совершенно банальных для античности. Статуи, арки, надписи – все это отныне считалось источником магической силы. Старые памятники внушали страх: византийцы полагали, что их невозможно было создать, не прибегая к колдовству. Константинополь скудел, нищал и деградировал – как внешне, так и духовно.
Территориальные изменения, затронувшие государство, также вызывали серьезные опасения. Были утрачены плодородные восточные провинции: Сирия, Палестина и Египет. В 697 году арабы вторглись в Карфаген и положили конец византийскому владычеству, длившемуся с 534 года, когда город был завоеван Велизарием – полководцем Юстиниана I. Больше всего территорий оставалось у Византии в Малой Азии: ее земли тянулись от Босфора до Таврских гор. Крит все еще находился под властью Константинополя, но Кипр по договору 686 года являлся совместным владением византийцев и Арабского халифата. На Балканах империя сохранила за собой только несколько укрепленных анклавов (прибрежные города Фессалоники, Афины, Патры и Монемвасию) – все остальное заняли славяне. Византия также лишилась своих итальянских земель: в 751 году лангобарды взяли Равенну, ограничив византийское владычество на юге Италии. С утратой западных территорий использование в Константинополе латыни утратило смысл, и официальным языком остался только греческий.
При императорах Македонской династии, а затем при Комнинах и Палеологах ситуация несколько изменилась. Городские летописи сохранили свидетельства о голоде и повышении цен – значит, столичное население увеличилось. В XI веке при Василии II Болгаробойце и Романе III Аргире была налажена система водоснабжения – реставрация длилась почти 100 лет и завершилась только в XII веке при Мануиле и Андронике Комнинах, которые обнаружили новый источник воды в Белградском лесу. По сообщению средневекового французского хрониста Гийома Тирского, «от правления Мануила, возлюбленного Богом, латиняне обрели большую пользу». Никита Хониат, давший нелестную характеристику Андронику, поведал, что распутный василевс «возобновил, употребив на то огромные суммы, старый подземный водопровод».
Ситуация постепенно налаживалась, и к приходу крестоносцев в 1204 году Константинополь снова был большим городом. Однако пожар 1203 года и почти 60 лет иноземного господства вернули византийскую столицу в плачевное состояние. Латинская империя рухнула в 1261 году, и константинопольцы торжествовали. Основатель династии Палеологов Михаил VIII заявил: «Константинополь, этот акрополь вселенной, царственная столица ромеев, бывшая под латинянами, сделалась, по Божию соизволению, снова под ромеями, – это дал им Бог чрез нас».
Несмотря на ликование византийцев и их веру в грядущее процветание, Палеологи не сумели превратить свою столицу в центр мира. Испанский путешественник Перо Тафур, посетивший Константинополь вскоре после крушения Латинской империи, утверждал, что город чрезвычайно грязен, его жители плохо одеты и порочны, а императорский дворец заброшен – за исключением ничтожной части, где ютится василевс с семьей. Звучит странно и страшно, но только османы могли спасти Константинополь как город и микрокосм. Этому посвящено стихотворение греческого поэта Константиноса Кавафиса:
Последние строки стихотворения выражают недоумение и отчаяние:
Варвары прибыли. Восточная Римская империя выставила против отборной армии Мехмеда II всего 9 тыс. (по другим данным – 7 тыс.) мужчин, включая рядовых горожан и монахов. Под султанскими знаменами собралось около 80 тыс. регулярных войск (в т. ч. 12 тыс. янычар) и порядка 20 тыс. нерегулярных вооруженных отрядов – башибузуков[50]. Для Средневековья это было невообразимое, грандиозное войско – в одной из константинопольских летописей говорилось, что османы «бесчисленные, как звезды».
Византия не могла оказать Мехмеду II должного сопротивления. Ее защитники дрались мужественно – они стояли насмерть, но этого было недостаточно. Турки, подобно диким зверям, почуяли кровь, славу и победу. Вероятно, в эти тревожные мгновения, определившие дальнейший ход мировой истории, император Константин XI вспомнил слова древнегреческого географа Павсания: «Никто из тех, кто посвятил себя без остатка делам своей страны и уповал на свой народ, не окончил свои дни хорошо».
Штурм Константинополя, который Гиббон назвал «торжеством варварства и религии», оказался не просто взятием имперской столицы. Это было столкновение старого и нового, прошлого и будущего, христианства и ислама. Два мира, две культуры сошлись в смертельной схватке у Феодосиевых стен. В оврагах, где сейчас растет трава, лежали тысячи мертвых тел. Вместо птичьего щебета грохотали пушки, лязгали сабли и кричали раненые. Кровь лилась по улицам города Константина Великого, и старые укрепления, некогда испугавшие самого Аттилу, уже не могли никого сберечь от неминуемой гибели.
Когда 21-летний Мехмед II на белом коне триумфально въезжал в захваченную столицу, чудом уцелевшие тимариоты[51] достали из-под горы трупов тело Константина XI Палеолога – изувеченное и обезображенное настолько, что его удалось опознать только по застежкам на пурпурных сапогах. Узнав о захвате Константинополя, василевс воскликнул: «Город пал, а я еще жив!» Затем он сорвал с себя знаки императорского достоинства, бросился в бой и был убит. Мортон говорит, что Мехмед II велел выставить голову Константина на порфировой колонне перед императорским дворцом. Когда все узнали, что правитель Византии убит, тело похоронили по обряду греческой церкви – и сам султан заплатил за масло в лампадах над гробом.
Эта версия драматична, но не бесспорна. Британский византинист Стивен Рансимен напоминает, что судьба последнего василевса осталась неизвестной – Мехмеду принесли чью-то голову, которую пленные византийские вельможи опознали как принадлежавшую их господину. Мехмед приказал водрузить голову на колонну, стоявшую на форуме Августа, а затем забальзамировать ее и послать для обозрения ко дворам владык мусульманского мира.
Для христиан Позднего Средневековья взятие османами Константинополя стало настоящим шоком. Кривая турецкая сабля рассекла двуглавого византийского орла – и европейцы впервые почувствовали себя отрезанными от древних римлян, прародителей их цивилизации. Афинский мыслитель XV века Лаоник Халкокондил сравнивает завоевание Константинополя с падением Трои – и считает, что Бог покарал греков (византийцев) за разрушенный ими в древности город. По словам Рансимена, новость с берегов Босфора потрясла христианский мир – ибо никто не ожидал падения Константинополя. Люди знали, что город в опасности, – но не понимали, насколько близкой она была. Несчастье, постигшее византийскую столицу, стало эпохальным событием, о котором на берегах Черного и Средиземного морей сложено немало песен. Одну из них – «Рыбы Константинополя» – долго пели в Греции:
Так родилась легенда о появлении рыбки-султанки (барабульки). По слухам, сюжет песни основан на реальном случае, имевшем место в греческом монастыре Богоматери; турки называют его Балыклы (тур. balıklı – рыбный). Монастырь находится в стамбульском ильче Зейтинбурну и знаменит животворным источником, в который, по одной из версий легенды, упали султанки. По мнению стамбульцев, внешний вид барабульки подтверждает достоверность предания: оранжевые бока делают живую рыбку похожей на жареную. Переливаясь золотом в морской воде, султанки призваны напоминать людям о великом событии – взятии Константинополя войсками Мехмеда II.
Конец одного – всегда начало чего-то другого, и конец Византии не стал исключением. Османы сделали Константинополь центром своей империи. Феодосиевы стены отремонтировали и превратили в Едикуле. На территории крепости построили янычарские казармы и мечеть. Размеры ее минарета совпадают с размерами гигантской кулеврины – легендарной пушки, о которой писал Готье. На самом деле это была огромная бронзовая бомбарда длиной от 8 до 12 м и весом 32 т; дальность выстрела составляла 2 км, диаметр ядер – 90 см. На перезарядку требовался час. Пушку тянули 60 быков; чтобы соорудить для нее деревянные подмостки, требовалось 50 плотников. Смертоносное орудие называлось «Базилика». Его создал по заказу Мехмеда II венгерский мастер Урбан.
Жизнь «Базилики» оказалась короткой, но яркой. В 1453 году османы осаждали Константинополь 2 месяца – со 2 апреля по 29 мая. На второй день артиллерийского обстрела ствол пушки дал трещину. Разрушая столицу Византийской империи, бомбарда разрушала сама себя. В итоге она раскололась от собственной отдачи – но успела 29 мая пробить роковую брешь в Феодосиевых стенах, и в Константинополь ворвались янычары. Это произошло на участке между Харисийскими воротами и воротами Святого Романа, возле которых погиб Константин XI. В память о «Базилике» османы построили на территории захваченной крепости вышеупомянутую мечеть. Пролом в стене от ядра бомбарды, через который янычары проникли в город, назвали Топкапы – Пушечные ворота. Этим объясняется наличие в Стамбуле автобусной остановки «Топкапы» и одноименного парка, которые не имеют отношения к султанскому дворцу. В парке находится один из самых интересных музеев Турции – Панорама 1453, освещающая подготовку и проведение финального штурма Константинополя.
Поделиться книгой: