Помоги проекту - поделись книгой:
Мечети Стамбула – это каменная книга, по которой можно изучать красивую и кровавую историю Оттоманской Порты. Завоевав Константинополь, османы начали переделывать церкви в мечети. Монастырь Пантократора был превращен в Молла Зейрек джами, церковь Хора – в мечеть Карие, церковь Святого Иоанна Студиона – в мечеть Имрахор, церковь Святых Сергия и Вакха – в мечеть Кючюк Айя-София (Малую Айя-Софию), церковь Богородицы Кириотиссы – в мечеть Календерхане, церковь Святого Андрея – в мечеть Ходжа Мустафа-паши, церковь Мирелейон – в мечеть Бодрум, церковь Богородицы – в мечеть Фенари Иса и т. д. Османы пристроили к ним минареты и на сотни лет замазали элементы внутреннего убранства, благодаря чему до наших дней дошли редкие творения византийских мастеров. Так случилось и с Айя-Софией: ее великолепные фрески и мозаики были скрыты под толстым слоем штукатурки еще в XV веке и снова увидели свет лишь в 1935 году.
Британский историк Джон Норвич подробно рассказывает, как Айя-София превратилась в мечеть. Взяв Константинополь, Мехмед II пообещал дать своим людям 3 дня на разграбление города – но ему пришлось остановить бесчинства вечером первого же дня. К тому времени все уже было разграблено. Османские солдаты делили добычу и забавлялись с пленницами. В конце дня Мехмед в сопровождении вельмож, имамов и янычар медленно подъехал к собору Святой Софии. Спешившись у главного входа, он зачерпнул в ладонь горсть земли и, демонстрируя жест покорности, посыпал ею свой тюрбан. После этого султан вошел в собор. Направляясь к алтарю, он остановил одного из солдат, который раскалывал мраморный пол. Затем, по указанию Мехмеда, верховный имам поднялся на кафедру и возвестил: «Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – Пророк Его». Султан коснулся своим тюрбаном пола – в молитвенном и благодарственном жесте. Святая София стала мечетью.
Буркхардт видит в этом превращении глубокий метафизический смысл. Действительно, когда османы захватили византийскую столицу, храм Святой Софии предстал перед ними как истинное архитектурное чудо. Он превосходил всё, на что были способны мусульманские зодчие. К собору наспех достроили деревянный минарет и водрузили на его купол полумесяц вместо креста. Полумесяц исторически являлся символом старого Константинополя. Османы позаимствовали его в знак победы над Византией. Превращение храма Святой Софии (Премудрости Божией) в мечеть было неизбежно – ибо завоевание Константинополя в исламской традиции считалось предопределенным.
По легенде, Осману Гази еще в 1299 году приснилось, как из его груди выходит полумесяц. Осман счел сон пророческим и сделал полумесяц символом своей династии. Его потомки, захватывая новые земли, принесли в них ислам – так полумесяц стал ассоциироваться с религией. По словам Гудвина, луна управляла движением караванов, в которых зарождался ислам, – ибо по пустыне путешествовали ночью. Луна была символом веры – и самый страшный для мусульман час наступал не в полночь, а в полдень. В этот момент шайтан поддевал мир своими рогами, дабы унести его прочь, – но ему мешал возглас «Аллах велик!», который раздавался с минаретов сразу после полудня.
Айя-София стала одной из первых мечетей в истории, увенчанных османским полумесяцем. В первую пятницу июня 1453 года Мехмед II приехал сюда на молитву – он демонстрировал подданным силу, бесстрашие и готовность к новым завоеваниям. Так зародилась важная традиция Порты – еженедельный публичный пятничный выезд султана в мечеть. Это мероприятие имело не только социально-политическое, но и эстетическое значение – например, Мурад IV приказал установить за южными воротами Айя-Софии огромную клетку с соловьями, чтобы во время молитвы наслаждаться их пением. Еще одна традиция заключалась в следующем: имам, взойдя на михраб Айя-Софии, обнажал ятаган, напоминая правоверным, что собор захвачен в бою.
Каждый сантиметр в Айя-Софии, каждый мазок краски и кусочек смальты, каждая трещина и выбоина в камнях – подлинная, осязаемая история. Подобно гигантскому зеркалу, храм отражает всё, что творилось в Стамбуле на протяжении двух тысяч лет; подобно тотемному дереву с памятными зарубками – фиксирует и сохраняет свидетельства событий. На его стенах и колоннах видны граффити, вырезанные крестоносцами и паломниками, на каменных парапетах – скандинавские рунические надписи, сделанные норманнами из личной гвардии василевса. Восхитительные мозаики созданы после 843 года – более ранние уничтожили иконоборцы, находившиеся у власти в VIII – начале IX века. Императоры, имевшие самую дурную репутацию, на мозаиках предстают во всем великолепии. Среди них многоженец Лев VI, его брат – пьяница Александр и императрица Зоя, слывшая безумной нимфоманкой.
Мраморный пол Айя-Софии украшает серый квадрат с вписанными в него разноцветными кругами – таким образом обозначалось место коронации василевсов. Самые большие двери собора, датируемые VI веком, по легенде, сделаны из древесины, взятой от Ноева ковчега. В наши дни перед их гигантскими створами совершают утренний намаз торговцы, считая, что это принесет им прибыль. Причудливые знаки под потолком галереи второго этажа – монограммы построившего Айя-Софию василевса Юстиниана I и его супруги, бывшей балаганной актрисы и гетеры Феодоры.
Придворный летописец Прокопий Кесарийский, ненавидевший правящую чету, в «Тайной истории» утверждал, что у императрицы в годы ее молодости «не было ни капли стыда». Вообще «Тайная история» имеет скандальный характер. Прокопий изображает Юстиниана и Феодору в крайне неприглядном свете, с нескрываемым удовольствием смакуя самые гнусные подробности их жизни.
Особенно досталось Феодоре. Византийский историк рассказывает, как она отдавалась любовникам, подзадоривая их развратными шутками. По словам Прокопия, будущая императрица соблазняла «всех без разбора». Она часто приходила на мужские застолья и в течение ночи ублажала с десяток сотрапезников. Когда они изнемогали от любовных утех, Феодора отправлялась к слугам, коих бывало порой до 30, – однако все равно не испытывала пресыщения от похоти. Но даже ворчливый Прокопий признавал, что Юстиниан женился на Феодоре по великой и беззаветной любви, не испугавшись общественного мнения, презрев законы божеские и человеческие, – и что в браке супруги хранили друг другу трогательную лебединую верность.
Феодора сыграла ключевую роль не только в жизни Юстиниана, но также в судьбе города и государства. 13 января 532 года на Ипподроме (сейчас площадь Султанахмет) грянуло восстание «Ника» – крупнейший бунт за всю историю Константинополя и Византии. Мятежники убивали солдат, уничтожали налоговые списки, грабили и жгли дворцы и церкви. В огне погиб первый деревянный собор Святой Софии. Константинополь охватила паника.
Василевс собрался покинуть столицу – но Феодора выступила на заседании совета с пламенной речью, которую приводит Прокопий в трактате «Война с персами». «Тот, кто появился на свет, не может не умереть, но тому, кто однажды царствовал, быть беглецом невыносимо, – заявила императрица. – Да не лишиться мне этой порфиры, да не дожить до того дня, когда встречные не назовут меня госпожой! Если ты желаешь спасти себя бегством, государь, это нетрудно. У нас много денег, и море рядом, и суда есть. Но смотри, чтобы спасшемуся тебе не пришлось предпочесть смерть спасению. Мне же нравится древнее изречение, что царская власть – лучший саван».
Прокопий явно подверг речь императрицы литературной обработке (например, фраза «Власть – прекрасный саван» принадлежит тирану Сиракуз Дионисию-старшему, в 403 году до н. э. скрывавшемуся в своем замке от народного гнева). Однако нет причин сомневаться в том, что Феодора действительно высказалась за необходимость защищать Константинополь.
Вдохновленный смелостью супруги, Юстиниан решил бороться до конца. Мятежники требовали, чтобы василевс был казнен или как минимум отрекся от престола. Они выдвинули своего претендента на трон – аристократа Гипатия; для его коронации тысячи людей собрались на Ипподроме. Полководец Юстиниана Велизарий нагрянул туда и учинил невообразимую резню. Вскоре все было кончено. На Константинополь опустилась зловещая тишина.
Всего на площади Султанахмет – в сердце нынешнего туристического Стамбула – погибло более 35 тыс. бунтовщиков. Кровь нескончаемыми потоками лилась по мостовой, стекая в Мраморное море.
Спустя 40 дней Юстиниан решил возвести каменную Айя-Софию вместо сгоревшей деревянной.
О Юстиниане в самом соборе, помимо монограмм, напоминает прекрасная мозаика XI века, изображающая василевса вместе с Богородицей и первым в истории Рима христианским цезарем – Константином I Великим. Приняв христианство, Константин дал империи новый вектор развития. Он отбросил бесплодные попытки найти древнее начало, коренившееся в Риме, – и сделал ставку на христианство как на своеобразный цемент, призванный скрепить общество и удержать его от распада.
Это стало концом старого Рима – города Цезаря и Нерона, Августа и Траяна. На смену ему пришло нечто новое – доброе, злое, но непременно могущественное. Константин покинул Вечный город и построил на европейском берегу Босфора новую столицу Римской империи. Анализируя это решение, Иосиф Бродский пишет, что Константин воспринимал Византию как типичную восточную провинцию своей державы, населенную греками, евреями, персами, – словом, теми, с кем он давно привык иметь дело. Монарх видел город, мысом вдающийся в Мраморное море, – город, который легко было защитить, стоило только обнести его стеной. Городские холмы отчасти напоминали римские, но с них открывался вид на всю Азию – и вся Азия взирала бы на кресты церквей, венчающих эти холмы.
По мнению Бродского, главная ошибка Константина заключалась в непонимании того, что значит иметь дело с Востоком; ибо «воевать с Востоком – или даже освобождать Восток – и жить на Востоке – разные вещи». Невзирая на греческую культуру, Византия принадлежала к миру с иными представлениями о ценности человеческой жизни, нежели те, что господствовали на Западе – пусть даже и в языческом Риме. Если в Афинах Сократ был судим публично и произнес три речи в свою защиту, то в Исфахане или в Багдаде его посадили бы на кол или содрали с него живьем кожу – «и не было бы вам ни диалогов Платона, ни неоплатонизма, ни всего прочего – как их действительно и не было на Востоке; был бы просто монолог Корана…» – отмечает Бродский.
Основание Константинополя изменило мировую историю. Вероятно, Константин не задумывался о вечном противостоянии Востока и Запада, не размышлял об их кардинальных различиях и не строил долгосрочные прогнозы по поводу того, какую роль его судьбоносное решение сыграет для Римской империи. Не исключено, что цезарем владело обычное тщеславие. По утверждению немецкого историка Карла Беккера, Константин честолюбиво желал основать новую столицу, которая затмила бы Рим. Монарх оценил географическое положение Византии, благоприятное для торговли, а также ее мягкий климат и плодородные земли. Кроме того, берега Босфора легко было превратить в неприступную крепость – и уже оттуда успешно бороться с врагами: германцами на Дунае и новоперсами на Евфрате.
Так на месте древнегреческого поселения Бизантиум (Византий) вырос Новый Рим, названный в честь своего основателя Константинополем. Казанова в автобиографии приводит древнее предание об основании города. Согласно ему, Константин, – родившийся на территории нынешней Сербии, – увидав Византий с моря, воскликнул: «Вот столица мировой империи!» – и обосновался на берегах Босфора. Он игнорировал предсказание поэта Горация, согласно которому Рим станет клониться к упадку, когда один из преемников Августа задумает перенести столицу ближе к месту своего рождения.
В итоге так и случилось – но в 330 году никто не знал, что городу Константина предстоит пережить почти две тысячи лет рассветов и закатов. В 410 году орды вестготов ворвутся в Рим, а в 476 вождь германцев Одоакр заставит последнего правителя Западной Римской империи Ромула Августа отречься от престола – и наступит конец Древнего мира, воспринятый современниками как конец света. Солнце античности навсегда уйдет за горизонт истории, и на Европу опустится непроглядная тьма Средневековья. Юстиниан завершит строительство Святой Софии в 537 году – в золотую эпоху Византийской империи, всего через 60 лет после падения Рима. При открытии собора василевс радостно воскликнул: «Я превзошел тебя, Соломон!» (имея в виду Первый Иерусалимский храм, воздвигнутый библейским царем Соломоном).
Над юго-западным входом в Айя-Софию сохранилась мозаика, датируемая серединой X века. На ней изображены Константин I и Юстиниан, которые преподносят в дар Богородице свои лучшие творения – Константинополь и храм Святой Софии соответственно. Тем самым утверждается равнозначность обоих подношений – целого города и одного собора.
Будучи христианином, Юстиниан любил называть Константинополь Новым Иерусалимом. Славяне же окрестили его Царьградом. В 907 году столица Византии встретила первого великого князя Киевского – Вещего Олега, по легенде, прибившего щит к городским воротам. Примерно в это же время в Константинополе появились первые русские паломники, усердно оставлявшие надписи на стенах собора в память о своем богоугодном путешествии. В 955 году невестка Вещего Олега, княгиня Ольга, приняла православие. Ее крещение состоялось в главном храме Византийской империи.
Предание гласит, что в X веке внук Ольги, Владимир Святославович, прозванный Владимиром Красное Солнышко, выбирая единую религию для Киевской Руси, отправил гонцов в Царьград. Гонцы посетили торжественную литургию в Святой Софии и были потрясены до глубины души. Вернувшись в Киев, они вдохновенно поведали князю о величии собора: «И не знали, на небе или на земле мы, ибо нет на земле такого зрелища и такой красоты, и не знаем, как и рассказать об этом, – знаем мы только, что пребывает там Бог с людьми». Впечатленный рассказом, Владимир решил обратить русичей в православие.
Византия просуществовала более тысячи лет. После ее падения Константинополь вновь был переименован, на сей раз – османами. В юго-восточном углу Айя-Софии на одной из колонн (на высоте 6 м от ее основания) есть пятно. Говорят, это отпечаток руки Мехмеда II. По легенде, 29 мая 1453 года, в день взятия Константинополя, он въехал в собор, заваленный трупами османских и византийских солдат. Конь султана, почуяв запах смерти, встал на дыбы, и Мехмед, чтобы не упасть, схватился окровавленной рукой за колонну.
В правой части храма расположена небольшая ниша – если приложить к ней ухо, вы услышите легкий шум. Во время последнего штурма Константинополя турками в Святой Софии шло богослужение – десять тысяч христиан молили Всевышнего о пощаде и прощении. Когда ворота собора распахнулись под напором османов, священник, не прекращая читать молитву, подошел к боковому нефу. Стена раскрылась, священник шагнул вперед – и храм поглотил его. Согласно преданию, он до сих пор сидит в укрытии и на протяжении сотен лет безостановочно читает молитву об освобождении города от мусульман – именно этот шум можно услышать, приложив ухо к нише.
Стамбульские христиане утверждают, что, если превращенная в мечеть Айя-София опять станет церковью, священник выйдет из стены и продолжит богослужение. Впрочем, когда в 1918 году Стамбул взяли войска Антанты, чуда не произошло. Греки хотели установить на крыше Айя-Софии крест и колокола – но последний османский султан Мехмед VI приказал солдатам из своей личной охраны оцепить здание и стрелять в любого, кто осмелится на него подняться. Более того – падишах заблаговременно распорядился заминировать храм и взорвать его при первой же попытке вражеского штурма.
Османы всегда воспринимали Айя-Софию как символ своего превосходства не только над византийцами, но и вообще над европейской цивилизацией – и потому отчаянно боролись за нее. Пророк Мухаммед говорил, что первый мусульманин, вошедший в этот храм, попадет прямиком в рай. Османы заранее планировали превратить главный храм Византии в мечеть. Существует старая турецкая легенда: в начале XV века купол собора треснул, и василевс Мануил II Палеолог попросил султана Мурада II прислать для ремонта лучшего на тот момент османского архитектора Али Наджара. Зодчий спас здание от обрушения и, вернувшись к султану, якобы сказал ему: «Я нашел места для минаретов». Первый минарет построил сын Мурада, Мехмед II, после взятия Константинополя. Второй минарет воздвигли при Баязиде II, а третий и четвертый – по приказу Селима II. Сегодня под куполом Айя-Софии висят 8 круглых щитов, обтянутые ослиной кожей и исписанные изречениями из Корана – это самые крупные образцы исламской каллиграфии в мире и еще один символ османского владычества над побежденной Византией. Ататюрк, по приказу которого Айя-Софию в 1935 году превратили в музей, приказал снять щиты, но сразу после смерти Гази в 1938 году их вернули на прежнее место.
Айя-София была церковью 916 лет и мечетью – 418 лет; потом на протяжении более 80 лет она являлась музеем. Однако утром 2 июля 2015 года с ее минаретов раздался протяжный азан.[40] Через несколько минут – впервые с 1935 года – под сводами Айя-Софии прозвучали суры (главы) Корана; их прочел муфтий Стамбула Рахми Яран. 28 мая 2016 года – накануне 563-й годовщины завоевания Константинополя османами – в храме совершили намаз несколько тысяч человек. Это событие взбудоражило как мусульманский, так и христианский мир. Эрдоган долго собирался лишить Айя-Софию статуса музея. Стамбульские улемы поддерживали президента – по их словам, в городе тысячи мечетей не хватало места для молитв. К тому же, повторное превращение главного православного храма в мечеть символизировало бы победу ислама – и над христианством, и над светским характером Турции. 10 июля 2020 года был аннулирован соответствующий приказ Ататюрка – человека, благодаря которому Турция сейчас существует. Айя-София вновь стала мечетью.
Несмотря на это, сегодня Айя-София представляет собой удивительное творение византийской культуры. Задуманный как мировой центр христианства, храм обошелся Юстиниану в три годовых дохода Византии – самого богатого в то время государства на Земле. Над этим монументальным кафедральным собором ежедневно в течение пяти лет работали десять тысяч человек. Лучшие материалы везли со всех концов империи. В Константинополь нескончаемым потоком стекались искусные каменотесы, плотники, скульпторы, художники, ювелиры, мозаичисты из Александрии, Афин, Рима, Фив, Сиракуз. Подданных, возмущенных резко выросшими налогами, казнили с особой жестокостью. Мятежников и просто недовольных обвиняли в том, что они идут против Всевышнего, во славу которого воздвигался храм.
Главные зодчие Святой Софии – Исидор Милетский и Анфимий Тралльский – не были профессиональными архитекторами; однако под их руководством удалось возвести самый роскошный собор христианского мира. Впрочем, это неудивительно: Исидор преподавал в Константинополе стереометрию и физику, а Анфимий прославился как выдающийся математик и оптик. Он создал световую картину в пространстве Святой Софии – в частности, решил сформулированную им же самим задачу: «Требуется заставить луч солнца падать на данное место, не сдвигаясь в любое время дня или года».
Святая София оставалась крупнейшей исторической церковью без малого тысячу лет, пока не завершилось строительство собора Святого Петра в Риме. Готье она напомнила собор Сан-Марко в Венеции; причем венецианскую базилику он называл уменьшенной копией базилики византийской. Византийские архитекторы-христиане вдохновлялись великим искусством древних греков, что придавало Святой Софии размах и величавость. «Когда Христос вступил в этот храм, его едва успел покинуть Юпитер», – отмечает Готье.
Подобно многим культовым сооружениям, Айя-София удивительно эклектична. В ее убранстве применялись элементы языческих религиозных построек – в частности, колонны из храма Солнца в Гелиополисе, храма Аполлона в Дельфах и храма Артемиды в Эфесе (одного из семи чудес света, которое в 356 году до н. э. сжег Герострат). Верующие веками окружали колонну Святого Георгия Чудотворца в северо-западном углу собора. Женщины считали, что, поцеловав латунную обшивку колонны или потершись об нее животом, они смогут забеременеть. Мужчины касались колонны в надежде поднять потенцию.
Все колонны Айя-Софии сделаны из мрамора. Всего использовалось 12 сортов мрамора: ослепительно белый – с Пароса; желтовато-белый – с Лесбоса; матово-белый – из Египта; красный и белый с зелеными и черными жилами фессалийский – с северо-востока Греции; белый с золотистым оттенком пентелийский – из Афин; пестрый – из Коринфа; белый с ярко-красными пятнами фригийский – с запада Малой Азии; медово-желтый – из Ливии; черный с белыми прожилками – из копей на побережье Босфора; зеленый – из Спарты и т. д. Из Сирии доставляли известняк, из Ливана – дерево. На декорирование храма ушло 36 т золота. Серебро и слоновая кость не подлежали исчислению.
Юстиниан хотел покрыть собор изнутри золотом – но придворные астрологи предсказали, что Византию ждет эпоха бедных императоров, которые попытаются соскоблить драгоценный металл со стен и потолков и повредят здание. После падения Константинополя и превращения собора в мечеть султаны продолжали привозить сюда артефакты с подвластных территорий: так, Сулейман I подарил Айя-Софии бронзовые светильники из Будина, а Мурад III – мраморные шары из Бергамы.
Величие здания оценили даже современники его строительства. Верующие, шокированные непривычной роскошью Святой Софии, рассказывали друг другу очередную легенду: к Юстиниану явился ангел с изображением собора на серебряной пластине, которое требовалось точно воспроизвести. Прокопий Кесарийский восторженно заявляет: «Этот храм представлял чудесное зрелище, – для смотревших на него он казался исключительным, для слышавших о нем – совершенно невероятным».
Через тысячу с лишним лет после Прокопия Кесарийского Айя-София продолжала удивлять людей – Гамсуна, например, поразила «мрачность и величавость архитектуры». Позже Гамсун рассказывал, что массивный собор будто давил на него – ибо повсюду преобладал серый цвет; лишь потом, присмотревшись, норвежец заметил на стенах мозаику.
Марку Твену Айя-София категорически не понравилась. Прибыв в Стамбул в 1867 году, сатирик увидел темное неприглядное здание, покрытое изнутри грязью, пылью и копотью. Твен пишет, что седая древность церкви, переделанной в мечеть, не трогает сердца и не прельщает взора, а ее крикливо-пышная роскошь не вызывает ни любви, ни восхищения. От прежней красоты не осталось и следа, исковерканные панели и балюстрады заросли паутиной. Однако даже скептически настроенный Твен называет собор исполинским, а его купол – головокружительно высоким.
Под огромным куполом Айя-Софии упокоились 5 султанов: Мехмед III, Селим II, Мурад III, Ибрагим I и Мустафа I, а также члены их семей. В 1205 году здесь похоронили венецианского дожа Энрико Дандоло – старость и слепота не помешали ему организовать Четвертый крестовый поход (1202–1204) и возглавить рыцарей, штурмующих Константинополь. Английский медиевист Джонатан Филипс отмечает, что дож служил непревзойденным источником советов и ободрения для остальных руководителей военной кампании. Находясь на острие атаки у стен Золотого Рога, Дандоло тем самым взывал к чувству чести крестоносцев – равно как и к их честолюбию.
13 апреля 1204 года – за 249 лет до Мехмеда II – город на берегах Босфора был захвачен европейскими рыцарями. Участник этих событий, француз Жоффруа де Виллардуэн утверждает: «Сгорело больше зданий, чем можно насчитать в трех величайших городах французского королевства». Крестоносцы утопили Константинополь в крови, вывезли произведения искусства и превратили византийскую столицу в груду дымящихся развалин. По свидетельству Никиты Хониата, захватчики ввели лошадей и мулов в Святую Софию, «чтобы удобнее было выносить оттуда священные сосуды и золотые и серебряные изображения, которые они срывали с престола и кафедры; когда же некоторые из этих животных поскользнулись и упали, они стали подгонять их мечами, оскверняя церковь их кровью и нечистотами».
Святая София оказалась не единственным оскверненным собором Константинополя. В церкви Христа Вседержителя – месте захоронения императоров из династии Комнинов – были ободраны все гробницы. Сегодня единственным остатком их великолепия является крохотный золотой штырь, расположенный слишком высоко в стене, чтобы его смогли вырвать. Тогда же, в 1204 году, Константинополь получил статус столицы Латинской империи, престол которой занял Дандоло. Вольную, но достоверную хронику этих событий излагает итальянский писатель Умберто Эко в романе «Баудолино». Он также дает любопытную характеристику павшему Константинополю: «Город не был в осаде, потому что неприятели, хоть и стояли кораблями на рейде, сами были расквартированы в Пере и перемещались по городу. Город не был и захвачен, потому что о бок с крещатыми завоевателями ходили люди императора. В общем, крестоносцы были в Константинополе, но Константинополь не был их».
Последствия Четвертого крестового похода были чудовищными. Монтескьё утверждает, что Латинская империя представляла собой лишь тень Византии – которая, в свою очередь, не имела никаких ресурсов к восстановлению. Латины владели Константинополем в течение 60 лет. За это время побежденные рассеялись по другим странам, а победители были заняты междоусобицами. В итоге торговлей завладели итальянские города – и Константинополь окончательно лишился своих богатств.
Норвич соглашается с Монтескьё и дает негативную оценку союзникам Византии, в первую очередь – венецианцам. Византийская империя медленно умирала на протяжении 250 лет – и Мехмед II лишь нанес coup de grace (удар милосердия). Настоящий смертельный удар настиг Византию еще в 1204 году, когда армия Четвертого крестового похода разграбила Константинополь и проложила дорогу франкским повелителям, которые обобрали страну и город. Византия перенесла удар, но не смогла от него оправиться. Ответственность за трагедию Норвич возлагает на Венецию – ибо «это были ее корабли, ее инициатива, поход проходил под ее руководством и выражал ее интересы». Венеция также получила самую большую выгоду от грабежа.
С тех пор обломки поруганной и разрушенной Византийской империи встречаются по всему миру. В начале XIII века святыни, мощи, драгоценную посуду, церковную утварь, колонны, статуи и обелиски массово вывозили из Константинополя. Сегодня их можно увидеть в старых церквях Германии, Австрии, Франции и Италии. Чего стоит одна похищенная и бережно хранимая в кафедральном соборе Турина плащаница – погребальный саван Иисуса Христа, на котором, как говорят, запечатлелся Его лик.
Конфликт Востока и Запада проявился не только в их вооруженном столкновении, но и в политических процессах континентальной Европы. Греческий поэт Деметриус Викелас говорит о принципиально разном отношении к этим событиям, которое уже в XIII веке раскололо Европу на два противоборствующих лагеря. По словам Викеласа, на Западе Четвертый крестовый поход воспринимался как защита веры; европейская знать может по праву гордиться тем, что она – внучка крестоносцев. Однако восточные христиане – свидетели рыцарских грабежей – забыли, что Крестовые походы когда-то имели христианский характер. «Появление крестоносцев знаменует собой начало упадка [Византийской] империи и предвещает ее конец», – утверждает Викелас.
На самом деле рыцари не совершили на берегах Босфора ничего экстраординарного. В эпоху Средневековья кража реликвий считалась богоугодным делом. Некоторые святыни изначально попали в Константинополь незаконно – например, кисть правой руки Иоанна Крестителя в 956 году похитил в Антиохии некий дьякон Иов. Десницу сперва привезли в Халкидон, а затем – в византийскую столицу; при этом у кисти отсутствовал большой палец (по легенде, его откусил паломник во время лобызания мощей).
Участник Четвертого крестового похода пикардиец Робер де Клари в мемуарах перечисляет, что обнаружили крестоносцы в одной только церкви Фаросской Богоматери: две части Животворящего Креста; наконечник копья, коим пронзили ребро Господа; два гвоздя, коими были пробиты Его руки и ноги; хрустальный сосуд с Его кровью и множество других реликвий. По воспоминаниям другого крестоносца, Жоффруа де Виллардуэна, рыцари набрали в Константинополе столько добычи, что никто не смог бы определить ее количество или ценность. Там были золото и серебро, столовая утварь и драгоценные камни, атлас и шелк, одежда на беличьем и горностаевом меху и вообще все лучшее, что только можно отыскать на земле. «Такой обильной добычи не брали ни в одном городе со времен сотворения мира», – пишет Виллардуэн.
Тогда же родилась полулегендарная история о конских статуях. Британский историк Томас Эсбридж сообщает, как Дандоло захватил восхитительную бронзовую скульптуру четырех лошадей и отправил ее в Венецию. Трофей покрыли золотом и установили на фасаде собора Сан-Марко, прямо над главным входом – в знак триумфа Венецианской республики.
Четвертый крестовый поход навсегда изменил историю Константинополя. Никита Хониат горестно восклицал: «О Город, Город, око всех городов, ты испил до дна чашу гнева Божия!» Дандоло правил столицей лишь год – 1 июня 1205 года 98-летний старик скончался. Его похоронили в соборе Святой Софии, но сегодня усыпальница пуста – в 1453 году Мехмед II приказал выбросить останки дожа собакам.
Фатих решил коренным образом изменить облик города – но не стирать его с лица земли. Султан помнил слова арабского писателя XII века Хасана Абда аль-Харави: «Константинополь – город, чье величие превосходит всё, что о нем говорят. Да будет соизволение Всемилостивейшего и Щедрого Аллаха сделать его столицей ислама». По этой причине в захваченном османами Константинополе постоянно строились новые мечети. Самые большие и красивые возводились по приказу падишахов – в память о блестящих победах и погибших соратниках, для замаливания грехов и увековечения своего имени. Деньги на строительство выделяли султанские матери, дочери, жены и сестры, крупные чиновники, известные министры и прославленные полководцы.
Им было в чем каяться перед Аллахом. Посетив Стамбул в 1985 году, Бродский отметил, что «все эти бесчисленные Османы, Мехметы, Мурады, Баязеты, Ибрагимы, Селимы и Сулейманы» вырезáли друг друга, своих предшественников, соперников, братьев, родителей и потомство с регулярностью человека, бреющегося перед зеркалом. Помимо дворцовых кровопролитий, Порта вела непрерывные войны: против неверных[41], против мусульман-шиитов, за расширение империи, в отместку за нанесенные обиды, из самозащиты и просто так. Чалмы и бороды, своеобразная «униформа головы», делали людей совершенно неотличимыми друг от друга – и в этих головах, по словам поэта, была только одна мысль: «рэзать». «Потому, возможно, и “рэзать”, что все так друг на друга похожи и нет ощущения потери», – отмечает Бродский.
Монументальные и торжественные, с минаретами, вспарывающими облака и увенчанными хищным полумесяцем, – стамбульские мечети веками формируют образ древнего города на берегах Босфора. С ними связано множество легенд, поверий и исторических фактов. Например, мечеть Нусретие («Победа») около причала Топхане, украшенная двумя тончайшими и красивейшими в Стамбуле минаретами, символизирует победу Османской династии над янычарами. 15 июня 1826 года Махмуд II подавил очередное янычарское восстание и упразднил сам орден янычар. Это событие стало одним из предвестников Танзимата (прогрессивных реформ 1839–1876 годов). Перед открытием Нусретие султан прибыл в Топхане на лодке, а потом пересел на коня и верхом доехал до мечети – так Махмуд II напомнил подданным, что является их повелителем на земле и воде.
Новая мечеть (Йени джами) воздвигнута на средства, вырученные от торговли на Египетском базаре. Строительство началось в 1597 году по инициативе Сафие-султан – матери Мехмеда III. Освобождая место для мечети, Мехмед III переселил живущих в Эминёню евреев на другой берег Золотого Рога – в Галату. Сафие-султан тратила на Йени джами личные средства, но денег катастрофически не хватало. Работе также препятствовали пожары, землетрясения и городские мятежи. После смерти Мехмеда III в 1603 году его сын Ахмед I отослал свою бабку Сафие-султан из Топкапы в Эски-сарай – первый в Стамбуле султанский дворец, построенный еще Мехмедом II в районе бывшего форума Феодосия. Ахмед I был увлечен возведением собственной монументальной мечети Султанахмет. О Йени джами временно забыли.
Вспомнили о ней только через 50 лет, после пожара в районе Эминёню. Турхан Хатидже-султан (мать Мехмеда IV) решила закончить проект Сафие-султан – и ей это удалось. Официальное название мечети – Йени Валиде Султан джами (Новая мечеть валиде-султан), поскольку обе женщины носили этот титул.
Для завершения работ Сафие-султан еще в 1660 году основала Египетский базар – второй по величине после Гранд-базара крытый рынок Стамбула. Доходы, полученные от торговли на Египетском базаре, шли на строительство Йени джами; сам рынок тоже прозвали Новым (Йени чарши). Современное наименование появилось позже благодаря тому, что тут продавались индийские и китайские пряности, специи, благовония и лечебные травы, которые поставлялись в Стамбул через Египет.
Стамбульцы считают, что для исполнения желаний нужно покормить голубей на площади у Новой мечети или у мечети Баязид (их так и называют – голуби желания). Согласно одной легенде, они произошли от голубки, которая проворковала пророку Мухаммеду, что пора бежать из Мекки в Медину; согласно другой – от пары лесных голубей, которых купил у охотника султан Баязид I, приказавший построить мечеть. Как только первые зерна или крошки хлеба падают на землю, десятки птиц слетают с куполов и минаретов – а затем, насытившись, будто хлопья серой пены, снова медленно оседают на древних священных камнях.
Эта традиция имеет глубокие корни. С начала XVI века – т. е. с первых дней существования мечети Баязид – ее имамы ежегодно выделяли 30 султани на заботу о птицах. Соответствующий пункт был включен в устав мечети. В 1920-х годах устав отменили, но имамы продолжали кормить голубей за свой счет. Сейчас этим с удовольствием занимаются местные жители.
Впрочем, есть исключение – мечеть Шемси Ахмеда-паши в Ускюдаре, более известная как Кушконмаз. Великий визирь Шемси Ахмед-паша, заказывая мечеть Мимару Синану, велел сделать так, чтобы птицы не садились на нее. Синан изучил направления воздушных потоков в Ускюдаре – и выбрал место, где ветры дуют настолько сильно, что птицы не могут даже подлететь к зданию. Тем самым вельможа выразил глубокое почтение архитектору – творение Синана всегда остается чистым.
Синан спроектировал еще одну необычную мечеть – на этот раз для пирата Али-паши, наводившего ужас на все Средиземноморье и прозванного «Кылыч» (от тур. kılıç – сабля). 7 октября 1571 года Али-паша командовал османским флотом в битве при Лепанто – последнем в истории сражении гребных судов и крупнейшем морском сражении Позднего Средневековья, которое разыгралось между Портой и Священной Лигой[42]. В этой битве участвовал испанский писатель Мигель де Сервантес – он командовал абордажной командой и был ранен. Позже Сервантес напишет о себе в третьем лице: «В морской битве при Лепанто выстрелом из аркебуза у него была искалечена рука, и хотя увечье это кажется иным безобразием, в его глазах оно прекрасно, ибо он получил его в одной из самых знаменитых битв, которые были известны в минувшие века и которые могут случиться в будущем…»
Османы, господствовавшие на Средиземном море, потерпели сокрушительное поражение. Победа католических государств при Лепанто сопоставима с победой при Пуатье 10 октября 732 года, когда франки наголову разбили армию Омейядского халифата и остановили арабское вторжение в Европу. Гегель отмечает, что «битва при Лепанто спасла Италию и, может быть, всю Европу от наводнения варварами».
Али-паша чудом избежал уничтожения османского флота и захватил флагманский корабль мальтийских рыцарей – за что получил от Селима II титул капудан-паши (адмирала). После такого повышения, согласно обычаю, Кылыч попросил Селима выделить ему землю для постройки мечети. Султан, недолюбливавший флотоводца и не простивший ему катастрофу при Лепанто, заявил: «Ты стал хозяином морей, вот и строй в море». Али-паша получил заболоченный участок на побережье Босфора в Топхане. Синан проделал большую работу по осушению земли, поднятию уровня почвы и укреплению фундамента.
Мимару Синану приписывают строительство еще одной мечети, которую он не возводил, но только восстанавливал после пожара. Речь идет о мечети Ахи Челеби. Несмотря на скромное убранство, она занимает важное место в стамбульском фольклоре. Донатором мечети стал придворный лекарь Ахи Челеби ибн Кемаль. Его родственнику Эвлии Челеби однажды приснилось, что внутри мечети стоит пророк Мухаммед – и Эвлия вместо традиционной просьбы о прощении и долгой жизни попросил его о путешествиях, взамен пообещав пророку подробно описывать свои странствия.
Мечта Эвлии Челеби сбылась – он стал известным мусульманским путешественником, сравнимым с Ибн Баттутой. Эвлия провел в дороге более 40 лет. Сначала он исходил вдоль и поперек родной Стамбул, затем – объездил Османскую империю, Крым, Кавказ, Фракию, Македонию, Крит, Австрию и Венгрию, совершил хадж в Мекку и отправился в Египет, где и скончался. Путевые заметки Челеби объединены в 10-томную «Книгу путешествий» и содержат интересные сведения об истории, культуре, географии, государственном и общественном устройстве Порты и сопредельных земель.
Любопытная история связана с мечетью Санкы Йедым в районе Зейрек. Согласно преданию, она возведена на средства ремесленника Хайреддина Кечеджизаде. Вдохновившись великолепными султанскими мечетями, этот благочестивый человек решил поставить в родном квартале мечеть – и начал копить деньги. Он отказывал себе во вкусной еде и прочих удовольствиях на протяжении 20 лет. Вместо покупки лакомств Хайреддин заходил в трактир, жадно вдыхал аппетитные запахи и уходил со словами: «Как будто я поел» («Sanki yedim»). Сэкономленных денег хватило на скромную мечеть вместимостью 200 человек.
Одной из помпезных султанских мечетей, которые так любил ремесленник Хайреддин, была Лалели – последняя имперская мечеть Стамбула, построенная в 1760–1763 годах архитектором Мехмедом Тахиром-агой по приказу Мустафы III. По-турецки «lale» означает «тюльпан». Купол мечети похож на бутон этого цветка – но на самом деле она названа в честь почитаемого в Стамбуле святого Лалели-бабы, чья могила находится неподалеку.
Лалели-баба был дервишем. Он хвастался, что виртуозно знает город, от центральных площадей до самых страшных трущоб – смелое заявление в XVIII веке, когда бóльшая часть османской столицы представляла собой беспорядочное нагромождение жилых домов и хитросплетения узких кривых улочек. Мустафа III узнал о бахвальстве дервиша и решил проверить его. Султан приказал завязать Лалели-бабе глаза и провезти старика в карете вдоль старых крепостных стен, дабы тот назвал все городские ворота. Задание оказалось не из легких – в крепостных стенах Стамбула было немало ворот.
В Стамбуле имелись гражданские и военные ворота. Первые служили для прохода жителей и облегчали сообщение с кварталами, раскинувшимися за стенами. Они соединялись с городом мостами, перекинутыми через рвы. В военное время мосты уничтожались и отверстия ворот замуровывались. Военные ворота, защищенные башнями, отворялись только для вылазок и пропуска вспомогательных сил. Некоторые из них позднее были замурованы. В наши дни легко отыскать место этих ворот – но трудно обозначить их названия, поскольку городские планы противоречат друг другу.
Итак, Лалели-бабе предстояло блеснуть знанием Стамбула. В случае удачи Мустафа пообещал назвать в честь юродивого большую мечеть, в случае провала – отрубить хвастуну голову. Лалели-баба перечислил все ворота, за исключением последних, – он заявил, что раньше никогда их не видел. Султан был поражен: действительно, эти ворота открыли всего пару дней назад. Мустафа III сдержал обещание – последнюю монументальную османскую мечеть назвали в честь бездомного дервиша. Район, где закончилось сложное испытание Лалели-бабы, окрестили Йеникапы (тур. yeni kapı – новые ворота).
Многие мечети стали символами Стамбула. Помимо вышеупомянутых, можно вспомнить мечети Ортакёй, Шехзаде, Фируз Ага, Садабад, Джихангир, Нуруосмание, Пертевниял Валиде Султан, Хасеки Хюррем Султан, Йылдыз Хамидие, Бурмалы, Ахи Челеби, Соколлу Мехмеда-паши, Синана-паши, Мурада-паши, Ибрагима-паши, Рустема-паши и Джеррах-паши… В районе Бюйюкчекмедже есть подземная мечеть Санчаклар (ее создатели вдохновились пещерой Хира возле Мекки, где пророк Мухаммед впервые получил божественное откровение). По данным 2007 года в городе насчитывалось 2944 мечети, в 2011 году – 3087, их количество постоянно возрастает.
Иногда мечети, спроектированные в 2000-х – 2010-х годах, имеют более интересный вид, нежели их османские предшественницы. В Стамбуле есть две известные мечети с ультрамодерновым дизайном – Шакирин и Мармара Илахият в Ускюдаре. Последняя принадлежит теологическому факультету университета Мармара. Ее купол сделан в виде раковины моллюска наутилуса и совмещен с потолком в стиле «ласточкин хвост», характерном для старых турецких домов. Когда стоишь в центре Мармара Илахият, кажется, что над головой раскручивается невообразимых размеров спираль – и образуется воронка, способная оторвать молящихся от грешной земли и вознести их на небеса.
Там же, в Ускюдаре, на холме Бюйюк Чамлыджа возвышается самая большая мечеть Турции – Чамлыджа, любимый проект Эрдогана. Над ней трудились 6 лет (2013–2019). В феврале 2017 года на гигантский купол водрузили полумесяц высотой 777 см и весом около 4,5 т. Постепенно грохот стройки затих – но внизу, у подножия холма, по-прежнему блестит на солнце серебристо-синяя лента Босфора и бурлит жизнь огромного древнего города.
Глава 6
Его величество Босфор
Целой жизни мало, чтобы любить Босфор.
Первое, на что обращаешь внимание, стоя на любой смотровой площадке Стамбула, – это то, насколько он огромный. Безбрежный. Бескрайний. Город простирается насколько хватает глаз. Самые дальние его холмы напоминают подушечки для рукоделия, откуда, словно булавки, торчат небоскребы и минареты. И, разумеется, с любой возвышенности видно Босфор.
Босфор – главная водная артерия, зеркало и горло[43] Стамбула. В Турции говорят: «Если на сердце грусть, езжай к Босфору». Памук пишет: «Босфор – душа Стамбула, в нем город черпает силы».
Побывать в Стамбуле и не прокатиться по Босфору – все равно что не попробовать в Италии мороженое или не спуститься в лондонское метро – словом, это противоестественно. По словам Памука, Босфор, Золотой Рог и Мраморное море формируют Стамбул. Исторически здания, определяющие облик города, считались тем значительнее, чем ближе они находились к воде – и чем лучше из них была видна вода. Обитатели домов, чьи окна смотрят на Босфор, чувствуют, что у Стамбула есть некая исходная точка, определяющая целостность города; и что жизнь – как бы то ни было – идет своим чередом.
Название пролива переводится с греческого как «коровий брод». Согласно мифу, громовержец Зевс пытался укрыть свою очередную возлюбленную – красавицу Ио – от гнева законной супруги Геры и превратил девушку в корову. Заподозрив измену, Гера попросила мужа подарить ей корову и приставила к ней стоглазого Аргуса, который всё видел и никогда не спал.
Зевс подослал к Аргусу веселого бога Гермеса – и тот усыпил чудовище игрой на флейте, а затем отрубил ему голову. Узнав о гибели верного слуги, Гера увековечила память о нем, перенеся глаза Аргуса на оперение павлина (поэтому рисунок на перьях птицы называется «павлиньим глазом»). Ио сбежала, но разъяренная богиня наслала на соперницу слепней. Спасаясь от них, измученная Ио пересекла сначала море (позже названное в ее честь Ионическим), а затем пролив между Европой и Азией – и вышла на берег в районе Кадыкёя.
Плавание по Босфору с трудом далось не только Ио, но и аргонавтам. Вход в Босфор охраняли скалы, окутанные туманом, – они смыкались, сокрушая корпусы кораблей. Аргонавты выпустил впереди «Арго» голубя – и скалы сомкнулись, вырвав несколько перьев из птичьего хвоста, а затем стали расходиться. Античные герои налегли на весла и миновали опасный участок; скалы же застыли навеки по обе стороны Босфора. Спасенный «Арго» благополучно вошел в Понт Аксинский – так греки называли Черное море.
Можно долго перечислять исторические и мифические события, имевшие место на Босфоре. Из верхней части пролива аргонавты отправились на поиски Золотого Руна. С одного из босфорских берегов персидские цари Дарий и Ксеркс, затеявшие в V веке до н. э. поход в Грецию, наблюдали за своими армиями – непобедимые персидские солдаты шагали по мостам, сооруженным из лодок. Несколько веков спустя Велизарий – полководец Юстиниана I – разбил войско Сасанидов сначала на суше, а затем и на Босфоре.
Босфор – самое мифологизированное место Стамбула. В его темные воды бросали сундуки с золотом, провинившихся одалисок, неверных друзей и плененных врагов. В 1595 году по приказу султана Мехмеда III в Босфоре утопили семь беременных наложниц его отца – покойного Мурада III. Гюго в стихотворении «Лунный свет» передает чарующую и тревожную атмосферу стамбульской ночи: молодая жена султана стоит возле распахнутого окна во дворце Топкапы и вдруг слышит глухой плеск:
Вдохновившись подобными историями, Николай Гумилев написал стихотворение «Константинополь»:
Городская легенда гласит, что после кораблекрушения одному ныряльщику приказали нырнуть с мыса Сарайбурну. Погрузившись в воду, он сразу же подал сигнал, чтобы его поднимали. Позже, дрожа от ужаса, ныряльщик рассказал, что видел на дне сотни открытых мешков – и в каждом, медленно раскачиваемая течением, стояла мертвая женщина. Утопление неугодных обитательниц гарема было скорее правилом, нежели исключением. В мае 1632 года и в июне 1826 года в Босфор сбрасывали тела янычар – после подавления бунтов их несколько дней вывозили на телегах с обагренных кровью стамбульских улиц. Трупов было так много, что они мешали судоходству в Мраморном море.
На самих берегах пролива жизнь текла размеренно и неторопливо. Босфор – не только символ Стамбула и своеобразное «место силы», но и свидетель истории города и страны в целом. Двери с облупившейся краской, резные ставни и замшелые стены домов, тенистые сады на холмах, где росли босфорские сосны, багряник и столетние чинары, – для Памука все это следы погибшей османской цивилизации. Ее люди были похожи на современных турок – но современные турки, в отличие от них, бедны, слабы и провинциальны. Памук говорит о цвете кипарисов; о заброшенных ялы[44]; о стихах, которые поймет только тот, кто провел на этих берегах всю жизнь; о ржавых судах, плывущих по Босфору, и о стоящих над его водами особняках – и о том, каково жить среди развалин некогда великой и могучей цивилизации.
Берега Босфора издавна представляли собой еще одну грань восточного мира – загадочного, поэтичного и утонченного. Пьер Лоти в XIX веке назвал отрезок пролива между Бешикташем и Ортакёем чередой дворцов, «белых как снег, вздымающихся по самому морскому краю на мраморных постаментах». Конечно, за 200 лет прибрежные районы Стамбула изменились: например, сегодня к северу от упомянутого «дворцового квартала» тянется Золотая миля – полоса дорогих ночных клубов, идущая через Ортакёй и Куручешме. Эти семты когда-то были скромными рыбацкими деревушками – но в наши дни они являются лучшими городскими районами для покупки элитной недвижимости.
Босфор – один из самых красивых и романтичных водных путей в мире. На его берегах восточная и западная культуры переплетаются в архитектуре домов, построенных знатными османскими семьями. Самые удивительные здания – это ялы, деревянные особняки XVII–XIX веков. Помимо них, султаны возводили вдоль Босфора величественные дворцы в стиле барокко и многочисленные посольства – включая превосходное посольство Египта в стиле модерн.
Ялы были не просто роскошными домами – они свидетельствовали о наличии у их владельцев особого статуса. В старой стамбульской песне поется:
В годы империи в ялы жили чванливые сановники, в годы республики – бывшие царедворцы и полусумасшедшие внуки пашей. Они бесконечно судились друг с другом, деля имущество. Деревянные дома гнили, краска с них осыпалась, стены чернели от холода и влаги. По воспоминаниям Памука, ялы часто поджигали, надеясь, что на их месте построят многоэтажные здания. Таким образом, к 1970-м годам, когда Стамбул начал быстро расти, большинство исторических особняков исчезло. Несмотря на это, сегодня на побережье Босфора насчитывается более 600 павильонов, киосков, охотничьих домиков, вилл и дворцов, 336 из которых признаны историческими.
Последние 200 лет Порты оказались крайне плодотворными для искусства, особенно для строительства. На закате Оттоманской империи рождались чудесные творения талантливых зодчих, определившие облик Стамбула. Если главным османским архитектором XVI века был Мимар Синан, то в XVIII–XIX веках эта должность перешла к представителям армянской семьи Бальян. Первым стал Бали Бальян, передавший дело своему сыну Магару, но настоящая слава династии началась с внуков Бали – Крикора (1764–1881) и Сенекерима (1768–1833).
На протяжении двух веков Бальяны строили Стамбул. Они создали новый архитектурный стиль – османское барокко. В этом стиле возведены мечеть Нусретие, башня Баязид, дворцы Бешикташ и Арнавуткёй Валиде Султан и другие здания на берегах Босфора. Наибольшего творческого подъема династия достигла при Карапете Бальяне (1800–1866), без творений которого нельзя представить Стамбул. Среди них – дворцы Долмабахче, Бейлербей, Йылдыз и Чираган, мечеть Безмиалем Валиде Султан, мавзолей Махмуда II и несколько армянских церквей в Бешикташе, Кумкапы, Куручешме и Бейоглу.
Сыновья Карапета Бальяна – Акоп, Симон, Никогос и Саркис – сменили отца на архитектурном поприще во второй половине XIX века, когда солнце Османской империи медленно опускалось за горизонт истории. Так, Никогос, успев поработать с отцом над Долмабахче, самостоятельно построил мечеть Меджидие в Ортакёе, часовую башню Топ-хане и Ыхламур – летнюю резиденцию Абдул-Меджида I. Саркис помогал Карапету в проектировании дворцов Чираган и Бейлербей – и уже в качестве имперского архитектора воздвиг дворцы Ферие и Кючюксу (Гёксу), а также здания университета Галатасарай и военного министерства (в последнем сейчас находится Стамбульский технический университет). Акоп совместно с Саркисом трудился над мечетью Пертевниял Валиде Султан в районе Аксарай.
Великолепные творения армянских архитекторов напоминают о старом Стамбуле, которого больше нет. Душа любого древнего города заключена в камне и воде – и столица Порты не исключение. У Афин есть Эгейское море, у Рима – Тибр, у Каира – Нил, у Лондона – Темза, а у Стамбула – Босфор.
Что бы ни происходило, Босфор не меняется. Умирают растущие вдоль его берегов деревья, разрушаются ялы, возводятся мосты, соединяющие Европу и Азию, – но Босфор величаво несет свои воды мимо рыбацких деревушек и султанских дворцов, мимо ресторанов Сарыера и казарм Селимие, мимо Девичьей башни и вокзала Хайдарпаша, мимо мусульманских кладбищ и крепостных стен Йороса, Едикуле, Румелихисари и Анадолухисари.
История Стамбула – это история его дворцов и крепостей. Византийские императоры и османские падишахи строили их для защиты и нападения, официальных приемов и бурных увеселений, демонстрации своего могущества и сокрытия тайн. Рассыпанные вдоль берегов Босфора, словно крупные старые жемчужины, дворцы и крепости великого города остаются безмолвными и беспристрастными хранителями прошлого.
О главном дворце – Топкапы – говорилось в главе 3. Вторым по значимости является Долмабахче («Насыпной сад»), построенный по приказу Абдул-Меджида I. Султан пожелал жить в великолепном дворце, не уступающем в роскоши резиденциям европейских монархов. Мрачный средневековый Топкапы не удовлетворял эстетическим требованиям правителя. Долмабахче должен был свидетельствовать о богатстве и просвещенности Османов. Для этого пришлось нарушить некоторые традиции – так, впервые в истории Порты гарем и селямлик (мужскую часть здания) разместили под одной крышей.
Долмабахче насчитывал 285 комнат. На его украшение было потрачено 14 т золота и 40 т серебра. Британская королева Виктория подарила Абдул-Меджиду I роскошную люстру из богемского стекла весом около 5 т. Император Александр II прислал Абдул-Азизу (преемнику Абдул-Меджида I) медвежью шкуру, а придворный архитектор Саркис Бальян преподнес своему повелителю картину крымского армянина Ованеса Айвазяна – Ивана Айвазовского.
Картина понравилась падишаху, и он заказал художнику 10 новых полотен с видами Стамбула и Босфора. Выполняя заказ, Айвазовский часто гостил при османском дворе. Он подружился с Абдул-Азизом и написал 30 картин, которые украшают стены Долмабахче и прочих дворцов на берегах пролива. Среди стамбульских шедевров Айвазовского – «Галатская башня в лунном свете» (1845), «Вид на Константинополь и бухту Золотой Рог» (1856) и др.
Поделиться книгой: