Миф о правах человека

Миф о правах человека

Боб Блэк

Мы не можем использовать «естественные права человека» или «теорию эволюции». Мы можем использовать только западные технологии.

– Председатель Mao1

Переводчик Александр Умняшов

Редактор Иван Смех

Корректор Динара Никитина

© Боб Блэк, 2019

© Александр Умняшов, перевод, 2019

ISBN 978-5-4496-3368-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Существуют моды в одежде и музыке. Есть моды и в политике. Современная мода в политике во всём мире – это права человека: «Права человека есть идея нашего времени».2 Права человека нравятся всем. Но соблюдают их не все. Я берусь утверждать, что права человека, именно в качестве прав человека, никогда не соблюдаются. Так как прав человека в объективной реальности не существует, соблюдать нечего. Некоторые люди бывают достойны уважения, но не их воображаемые права.

Не верить в права человека сегодня зазорно. Известный социальный философ по имени Джоэл Фейнберг возмущён тем, что существуют, по его словам, «даже такие несусветные мизантропы, которые отрицают, что у кого-то на самом деле есть права».3 В числе мизантропов окажутся Платон, Аристотель, Конфуций, Иисус, Магомет, Фома Аквинский, Иоганн Готфрид Гердер, Эдмунд Бёрк, Уильям Годвин, Иеремия Бентам, Пётр Кропоткин и Фридрих Ницше. Приблизительно до последних 500 лет, вероятно, каждый должен считаться несусветным мизантропом, но, разумеется, Иисус Христос и князь Кропоткин, среди прочих, таковыми не считаются. Тем не менее, сочинения профессора Фейнберга воспринимаются как «масштабные и элегантные»: они «достигают беспрецедентной комбинации строгости, чувствительности и ясности».4 Подумайте только, что должны представлять из себя остальные философы.

I. Права человека как мифы

Права человека, по моему убеждению, относятся к области мифов. Они могут означать много всего – один учёный составил список из более чем пятидесяти определений мифа.5 Во многих определениях мифы – это своего рода предания. Это верно для первоначального значения, но я отступлю от него. Я бы отделил «миф» (убеждения) от «мифологии» (сказок). Вместо этого я объединю два других атрибута, взятых из разных научных традиций. Сказать, что нечто является мифическим, для меня – это сказать две вещи.6 Во-первых, мифы, вроде прав человека, – это убеждения, которые не являются фактами. Это мифы, в которые кто-то верит или раньше верил, но которые никогда не являлись правдой в том обычном смысле, в каком бывают правдивы утверждения.

Второй аспект мифа заключается в том, что он служит политическим функциям – в частности, для оправдания определённой социальной практики, общественного движения или институции. Это понятие антрополога Бронислава Малиновского о «мифической верительной грамоте» общин.7 Иными словами, «миф создаёт ощущение социальной принадлежности, ухищрение для социального контроля».8 Я бы развил эту мысль, добавив, что миф в качестве мотивации не ограничивается идеями, поддерживающими статус-кво. Он может служить верительной грамотой как для воображаемых, так и для реальных сообществ. Националистические мифы служили основанием для наций до их появления.9 Причина пролетарской революции связана с некоторыми мифами. Их смысл в том, чтобы обосновывать и стимулировать. Жорж Сорель прямо охарактеризовал всеобщую стачку как вдохновляющий миф для классово-сознательных революционных рабочих.10 Долгое время это было не так,11 отчасти потому – если сильно обобщить – что «институции, базирующиеся на элементах мифа, функционируют лучше, если миф этот не слишком осознан и не вызывает к себе слишком много вопросов».12 В этом смысле миф напоминает марксистскую концепцию идеологии.

Библия также содержит в себе много мифов. Миф о том, как еврейские жрецы «обнаружили» книгу Левит, которая, по случайному совпадению, наделяла большой властью еврейских священников. Это миф, потому что это неправда и потому, что он оправдывал власть священства, пока римляне не разрушили Храм в Иерусалиме в 70 г. н.э.

Евангельское предание также удовлетворяет этому критерию.13 Оно есть также миф о том, что Иисус Христос является Сыном Божьим и что Он воскрес из мёртвых. Это ложь, потому что Бога не существует; потому что воскрешение из мёртвых невозможно; и потому что идея Создателя Вселенной, имеющего сына, столь же смехотворна, как и мысль о том, что у него есть дядя. Вдобавок, мифическим это предание делает то, что оно функционировало, дабы оправдать власть нового священства, Римско-католической церкви и режимов во многих авторитарных государствах. В 1940-е годы была популярна книга, а в 1960-х – фильм о Христе под названием «Величайшая из когда-либо рассказанных историй».14 Я охарактеризовал это как «Величайшую из когда-либо проданных историй».15 В моём словоупотреблении это предание мифично и тоже является мифологией. Надеюсь, что когда-нибудь оно и останется только мифологией, вроде преданий о богах Олимпа. Когда исчезают мифы, начинается мифология.

Права человека являются мифом в двух отношениях, о которых я упомянул. Они не представляют объективной реальности. Они не верны в том смысле, как бывают верны факты, эмпирически. Они не верны в том смысле, как бывают верны математические факты, дедуктивно. Их не существует, или они существуют только в качестве самообмана. Но у них есть смысл. Весь смысл провозглашения прав человека – мотивировать или оправдывать действия человека. Вот почему мне нравится строчка комедийной актрисы Элейн Мэй. Она сказала, что этическая проблема ей нравится гораздо больше, чем проблема настоящая.16 Права человека – это этическая проблема. Хоть и парадоксально, но вот это тоже верно: «Права, говорил я, не дают оснований для действий, по крайней мере, не для людей, у которых есть основания действовать… Если в некоей ситуации я спрашиваю друга: „Что мне следует делать?“, а он отвечает: „Ты имеешь право сделать A“, это означает, что он вообще не даёт мне никаких советов, не рекомендует никаких действий».17 Здесь рушится связь прав и обязанностей, поскольку обязанности предписывают действия.

II. Естественное право и естественные права

«Права человека» – это современное название того, что раньше называлось естественными правами. В исторической перспективе эта идея сравнительно недавняя. В действительности она относится к Англии XVII века. В действительности она обрела свои очертания в конце XVIII века, особенно в Британии, Франции и Америке. Её сторонники пытаются вывести естественные права́ из естественного пра́ва. Естественное право также не существует в объективной реальности, но сама идея восходит к далёкому прошлому, как минимум, к четвёртому столетию до н.э.

И это забавно. Философы естественного права не замечали, что естественные права́ следуют из естественного пра́ва более 2000 лет. Аристотель этого не заметил. Стоики этого не заметили. Святой Фома Аквинский этого не заметил. Почему же так вышло? Эти парни не были дураками. Так откуда взялась эта идея естественных прав? Она восходит к идее субъективных прав. Откуда же ещё она могла произойти? Никто не задумывался о естественных правах до того, как были сформулированы субъективные права. Поэтому анархистский князь Пётр Кропоткин писал о «праве» как о «туманном слове, заимствованным у законников».18 Он был убеждённым сторонником естественной морали, но не естественных прав.19

Субъективные права также являются продуктом истории, поскольку закон – это продукт истории. Вы не найдёте никаких субъективных прав в Библии, в Законах Хаммурапи или в Варварских правдах. Говорить, – как поступает один историк (не являющийся юристом) – что эти кодексы или, к слову, Римское право, защищая людей и имущество, предоставляли личные и имущественные права20 – это заблуждение. Там применялись положения о наказании или компенсации (неясно различимые) между частными лицами, но эти положения, вводящие в ранг закона обычаи, не давали никаких прав против государства. Древнегерманские нормы обычно не устанавливались государством, которое, по сути, едва существовало. Этим воображаемым правам также часто не хватало универсальности. Идея субъективных прав развивалась, особенно в Англии, из идеи феодальных привилегий. Но ведь права человека по определению являются всеобщими. Привилегии, по определению, являются особыми.

Этнографически неграмотные философы обычно делают явно ошибочные предположения о праве, правах и вообще социальной реальности. По словам Лейфа Венара, в его статье о правах, которая в целом очень хороша, «даже у самых слаборазвитых человеческих сообществ должны быть правила, определяющие, чтó некоторые имеют право говорить другим о том, что те должны делать. Такие правила подразумевают права».21 Это неверно от первого до последнего слова.

В «слаборазвитых» – безгосударственных – обществах обычно нет правил, определяющих, что у некоторых людей «есть право» приказывать другим что-либо делать, потому что никто не имеет права приказывать кому-либо делать что-либо.22 Это являлось бесконечным источником досады для колониальных завоевателей, потому что когда они говорили: «Проводи меня к своему вождю», т.е. к тому, с кем они могли бы иметь дело, – никто не понимал, чего они хотят. Империалисты находили «вождей» – потому что они хотели видеть лидеров – там, где их не было.23 Или империалисты выдумывали их. Иногда туземцы уступали колониальным властям, притворяясь, что согласны, когда правительство назначало местных жителей представителями власти, но не подчинялись им. «Вождём» мог оказаться деревенский дурачок. В праобщинах и племенных обществах, таких как нуэр, никто не подчиняется чьим-либо приказам: «Ни один нуэр никому не позволит отдавать ему приказ».24

Вторая ошибка – философская, а потому ещё менее простительная у философа. Венар должен допустить, что там, где есть приказы, подкреплённые угрозами, там есть закон. Эта юридическая теория Джона Остина была вчистую развенчана Гербертом Хартом.25 Она не различает закон (например, запрет на грабёж) от преступления (например, совершение грабежа). Приказы, подкреплённые угрозами, вполне могли иметь место при возникновении права или, что ещё более правдоподобно, при происхождении государства, но закон имеет общность и постоянство, которых нет у случайных действий грабежа и разбоя.

Последняя ошибка заключается в предположении, что там, где есть приказы, подкреплённые угрозами, – или, по чуть лучшему определению, закон – там есть «права». Там, где есть права, существуют правила, поскольку права налагают обязанности. Но правила могут налагать обязанности, которые не влекут за собой соответствующих прав. Десять заповедей – правила, которые содержат основополагающие «не» – налагают обязанности на народ Израиля. Они не подразумевают, что израильтяне могут заявлять о своих правах перед Иеговой.26 Иов испытал это на собственной шкуре. Обязанности давно предшествуют правам. Они по-прежнему превосходят все права в каждой моральной или правовой системе.

Субъективные права реальны (хотя даже это было подвергнуто сомнению27). Государством они не всегда уважаемы. Некоторые субъективные права соблюдаются редко. Будучи анархистским экс-адвокатом, я не пою хвалу верховенству закона и субъективным правам. Но субъективные права иногда могут пригодиться. Права человека не могут пригодиться никогда.

Права человека – это всего лишь претенденты на звание субъективных прав. Если они становятся субъективными правами, то они имеют значение – не потому что они являются правами человека, а потому что теперь они есть субъективные права. Не имеет значения, откуда они произошли. Если они не становятся субъективными правами, то теряют всякий смысл.

Даже если права человека прекрасны как идея, это не значит, что они существуют. Иеремия Бентам утверждал: «Причинами желания, чтобы существовали такие вещи, как права, не являются права – причина желания в том, чтобы установилось определённое право, не состоит в этом праве – нужда не является запасом – голод не является хлебом. Естественные права – это попросту несуразица, естественные и неотчуждаемые права – риторическая нелепость, нонсенс на ходулях».28 Даже Международный суд признал, что «права не могут считаться существующими только потому, что их наличие может показаться желательным».29

Права человека вневременны и универсальны. И хотя в течение тысяч лет у всех имелись права человека, об этом никто не знал.

Вера в права человека далека от того, чтобы считаться всеобщей30 (что моя статья не только утверждает, но и демонстрирует). Даже само проникновенное произнесение фразы «права человека» не является универсальным, хотя мы подбираемся к этому моменту. В моей критике прав нет ничего сложного. На самом деле, меня критиковали за упрощение. Но если идея достаточно глупа, то острóта над ней пройдёт незамеченной. Я позволю Аласдеру Макинтайру выразить очевидное для меня: «Наилучшие резоны для столь прямого утверждения о несуществовании таких прав того же рода, как наилучшие резоны для утверждения, что не существует ведьм и единорогов: каждая попытка дать хорошие резоны для веры в то, что есть такие вещи, оканчивается неудачей».31

Право человека может быть хорошей или плохой идеей в качестве идеи, в качестве проекта. Но это всего лишь идея. Здесь речь идёт о ценности, а не о факте. Она не описывает, а предписывает. Это идеал. Существует множество различий между «есть» и «должно быть». Философ Дэвид Юм явил (или возвестил), что вы не можете вывести должное из существующего.32 Его никто и никогда не опровергнул.

III. Этический релятивизм

Это касается морали в целом. Объективной морали не существует. Если бы она существовала, то все люди в мире приняли бы её, поразмыслив над ней хоть немного. Все в мире подчиняются законам силы притяжения. Всем известно, что два плюс два равно четырём33; по крайней мере, никто не может сделать, чтобы равнялось пяти. Вы не можете нарушать законы природы, если подразумеваются научные законы. Но вы можете нарушать естественное право, если оно означает естественный нравственный закон.34 Ньютоновские законы тяготения не говорят: «Не сходи с утёса».35 Они только предсказывают, что произойдёт, если вы это сделаете.36 Поскольку естественное право не имеет эмпирической основы, «как блудница, оно доступно каждому. Нет такой идеологии, в защиту которой нельзя было бы апеллировать к законам природы».37 Ранние греческие натурфилософы были детерминистами, но они ссылались на научные «принципы», а не научные «законы».38 В эпоху Возрождения, в XVI и начале XVII века, настоящими учёными, такими как Галилей и Кеплер, это обдуманное словоупотребление продолжилось. Самая ранняя ссылка на физический закон – которая путала его с естественным правом – была сделана Рене Декартом в 1630 году. Научные законы Галилея, Кеплера и Ньютона носили описательный, а не предписывающий характер.39

Нравственные законы проявляются или изобретаются, а не открываются.40 Конечно, они могут принести временную общественную пользу, но как писал Ницше:

Я не отрицаю, и это само собой понятно (если, конечно, не считать меня дураком), что следует избегать и не допускать многих из тех поступков, которые называются безнравственными; а равно и что следует совершать и поощрять многие поступки, слывущие нравственными, – но я думаю, что то и другое надо делать на иных основаниях, чем это делалось прежде.41

У понятия морали больше недостатков, чем у меня времени их идентифицировать. Моралей существует множество, и они обычно противоречат друг другу. Но у них есть как минимум одна общая черта. Мораль внушает вам делать то, что вы не хотите делать. И запрещает делать то, что вы хотите. Как выразился социолог Эмиль Дюркгейм, «специфическое свойство обязанности состоит в том, чтобы в известной мере совершать насилие над желанием».42 Философ Курт Байер писал, что «характерной чертой морали является требование существенных жертв».43 Шарль Фурье высказывался о «гневе моралистов, яростных врагов наслаждения».44

Итак, вся суть морали – не допустить, чтобы вы были счастливы. И у неё это получается очень хорошо. Что меня озадачивает, так это то, почему мораль настолько популярна.45 Возможно, она и не так уж популярна. Это объясняет, почему она так часто игнорируется. По словам К. С. Льюиса, в мораль верят все – в одну и ту же мораль (которую он называет Законом Природы), хотя «никто из нас по-настоящему не следует Закону Природы».46 Неповиновение морали – это, как писал Жан Бодрийяр, отличительный знак свободы.47 Но, возможно, свобода не так популярна, как мне бы хотелось. По словам Теодора Адорно, «люди отказывались от свободы так долго, что теперь её значение снизилось, и людям она больше не нравится».48

Универсального консенсуса в отношении нравственных ценностей не существует. Чем больше я изучаю историю и чем больше я изучаю антропологию незападных обществ, тем больше нахожу разнообразия моралей. Процитирую философа Джона Локка:

Если этот закон природы целиком и сразу запечатлевается природой в душах людей при самом рождении, то как же получается, что люди, все до единого обладающие душами, в которых якобы запечатлён этот закон, не приходят тотчас же, безо всяких колебаний к согласию относительно этого закона и не проявляют готовности повиноваться ему? Почему об этом законе они придерживаются столь противоположных взглядов, когда в одном месте нечто рассматривается как требование природы и здравого разума, а в другом – как совершенно иное, когда то, что у одних считается достойным, у других считается позорным, когда одни толкуют закон природы иначе, чем другие, третьи вообще не признают никакого, и все вместе считают его тёмным?49

Его современник Блез Паскаль, который ни в чём не соглашался с Локком, согласился с ним в этом: «Три градуса широты переворачивают всю юриспруденцию, истина зависит от меридиана… Разумеется, естественные законы существуют, но этот хвалёный разум, сам извращённый, извратил и всё вокруг».50

Если это было очевидно для евроцентричных белых гетеронормативных христианских буржуазных философов-мужчин в XVII веке, то насколько это очевидно сейчас! И всё же отказ от догмы морали широко считается ересью даже радикалами, которые не должны верить в ересь. В XIX веке Пьер-Жозеф Прудон возмутил европейских мыслителей, во-первых, объявив, что собственность является кражей, а во-вторых, став первым человеком в истории, назвавшим себя анархистом.51

Но он также писал: «кто осмелился бы напасть на мораль?»52 Упразднить государство – ну, конечно. Упразднить собственность? Чёрт, почему бы и нет? Но – упразднить мораль? Как ты смеешь! Как писал Ницше: «достаточно послушать, к примеру, хотя бы наших анархистов: уж как морально они говорят, чтобы склонить на свою сторону!»53

Такой подход сохраняется и по сей день. Во время интервью с Ноамом Хомским, мнимым анархистом, интервьюер упомянул, что «существует по крайней мере несколько довольно очевидных фактов касательно нашей нравственной сути». Хомский ответил: «Ну, если кто-то как минимум не согласен с этим, тогда им [так!] следует иметь совесть заткнуться и ничего не говорить».54 Хомский публично поддержал права на свободу слова ревизионистов Холокоста.55 Это подкинуло ему определённые проблемы. Но он не верит в свободу слова для еретиков от морали. Я считаю Хомского моралистом на уровне редактора газеты или баптистского проповедника.56

В отношении моральных ценностей нет универсального консенсуса. Всякий раз, когда кажется, что он найден, эти ценности описываются настолько абстрактным образом, что представляются бессодержательными.57 Они недостаточно конкретны для того, чтобы определять поступки. Простите меня, если я разжёвываю одно и то же по кругу, но это действительно есть единственный аргумент моралистов. Американский философ-юрист отметил, что «когда философ естественного права предлагает свои идеальные решения, он снова и снова возвращается к действующему праву своей родины».58 Действующее право в данном случае относится к «закону» – закону, который реально применяется в повседневности.59

Согласно К. С. Льюису, оксфордскому преподавателю и христианскому апологету, есть люди, утверждающие, что «в разные века различные цивилизации придерживались совершенно несхожих взглядов на мораль. Но это неверно. Различия между взглядами на мораль действительно существовали, но они всегда касались лишь частностей».60 Разумеется, «человеческая идея о приличном поведении очевидна для каждого».61 Крестовые походы явились всего лишь неким недоразумением, которое такие истинные джентльмены как Саладин и Ричард Львиное Сердце должны были уладить за хересом и сигарами, разве что мусульмане не пьют херес (одна из тех частностей, отличающих нормы исламской морали). В наших сердцах все мы, во все времена и во всех местах разумеем как категорический императив одно сияющее правило: будь Достойным Парнем.62

Представим, что «не убий» – это объективная моральная ценность. Убийство является повсеместным. Запрет на убийство – нет. Смертная казнь – социально признанное убийство – является общекультурным универсальным явлением: она применяется во всех культурах и обществах.63 Я не знаю ни одного общества, где люди не убивают друг друга. Я также не знаю ни одного общества, которое полагало бы, что никто никогда не должен кого-либо убивать.64 Возможно, джайны в Индии или квакеры верят в это. Но не существует никаких обществ джайнов или квакеров, хотя квакеры называют себя Обществом Друзей. Джайны и квакеры живут в обществах, где другие люди убивают за них, так же как амиши используют других людей для вождения автомобиля. Вы не можете вывести моральный консенсус из верований нескольких культов или мнений уединённых моралистов, которые на улицу редко выходят, типа К. С. Льюиса. Его христианская апологетика более фантастична, чем его детские книги про Нарнию, но она не такая увлекательная или правдоподобная.

Наиболее амбициозная претензия последнего времени на научное обоснование моральных универсалий принадлежит «нейропсихологу» Марку Д. Хаузеру.65 Хаузер с самого начала сошёл с рельсов, по которым несётся вагонетка (см. ниже). Его универсальная моральная грамматика построена по образцу универсальной грамматики Ноама Хомского.66 Хаузер не подозревал, что универсальная лингвистика Хомского может и не быть общепризнана как наука. Она и не признана.67 Хомский, по непонятным причинам, считает, что человеческому мозгу присуща языковая способность, т.е. там есть целый языковой орган, который содержит все реальные и возможные языки. Дети на самом деле не учат язык, они «усваивают» его, когда, услышав язык, «языковой орган» «активируется» и маленький ребёнок постигает один из тысяч языков, которые он уже знает. Скажете, это звучит безумно? Конечно! Излишне говорить, что учёные, исследующие мозг, никогда не находили область мозга, посвящённую исключительно языку. И никогда не найдут.

Если языковой орган нелеп, то моральный орган нелеп ещё больше. Его местоположение остаётся неуловимым, также как и местоположение Эльдорадо. Хаузер не исследовал людей. Все его исследования посвящены другим приматам, и ни одно из них не поддерживает его теорию моральных универсалий. Вместо этого он полагается на множество других исследований человеческой психологии, которые также не поддерживают его теорию.68 Нет никаких оснований полагать, что задействована выделенная область мозга.69

Когда я объясню методологию Хаузера, читатель будет подозревать, что я выбрал простой пример для опровержения, но на самом деле он вполне уважаем с научной точки зрения. Его отправной точкой является «проблема вагонетки», изобретённая философом Филиппой Фут в 1967 году.70 С тех пор она использовалась другими философами этики.71 Основная проблема заключается в том, является ли моральным жертвовать – предумышленно – невинной жизнью дабы предотвратить непреднамеренную, но неизбежную смерть других невинных людей? Без сомнения, об этом стоит хорошенько подумать.

Хаузер, однако, этого не делает. Для философов проблемы вагонетки – это мысленные эксперименты. Хаузер полагал, что они могут быть экспериментами настоящими. Поезд, вагонетка, спускается по колее, где путь расходится на две части. На одном ответвлении к трассе привязан человек. На другом привязано пять человек. Испытуемому говорят, что он просто случайно оказался в том месте, где он может нажать переключатель, дабы направить тележку в одну или другую сторону. Должен ли этот испытуемый нажать переключатель, чтобы спасти человека?

Выбор представлен как не зависящий от контекста вопрос «да» или «нет». Эта ситуация могла возникнуть разве что в старых мультфильмах вроде «Моряка Попая». Как и почти во всех психологических исследованиях в США, в данном случае испытуемые являлись студентами колледжей, которые должны были выступать в качестве экспериментальных животных, что требовалось для прохождения начального курса психологии. Студенты в основном решали, что лучше нажать переключатель и спасти большее количество людей. Для них это была просто головоломка, которую нужно решить, несущественная игра, а не повод для самоанализа.72

Когда антрополог Морис Блох поставил эту проблему перед жителями малагасийской деревни,

их реакция оказалась иной. Прежде всего, они хотят знать, кто такие эти люди, родственники ли они, сколько им лет. В своём эксперименте Хаузер просто не смог бы принять во внимание эти факторы. Не смог бы не только из-за того, как был организован эксперимент, но и потому что он мог почувствовать, что таким образом погружается в то, что решил исключить в первую очередь, то, что он назвал бы «культурной составляющей».73

Мораль не может быть отделена от культурной или, как выразился Дюркгейм, социальной составляющей.74 Но именно это делает Хаузер.

Большинство американских студентов ответили: нажать переключатель таким образом, чтобы спасти пять человек и пожертвовать одним. Хаузеру нравится этот результат. Но экспериментаторы (это был не его эксперимент) продолжали спрашивать – а как насчёт десяти человек? Как насчёт двадцати? Как студенты преуспевают в колледже? Предоставляя ответы, которые хотят услышать их учителя. Хаузеру, который не может выполнить этот эксперимент на обезьянах, и в голову не приходит, что, когда ученикам предоставляется вторая ситуация – спасти одного и пожертвовать десятью? – или третья ситуация – спасти одного и пожертвовать двадцатью? – они поймут о чём речь. Студенты знают, что тесты имеют правильные ответы. Очевидно, учитель в какой-то момент говорит им, что правильный ответ – пожертвовать одним невинным, чтобы спасти многих других. Студенты говорят «учёному» то, что, по их мнению, он хочет услышать. Это ничего не доказывает о всеобщих моральных ценностях.

Рассмотрим эту проблему вагонетки. Индийский брамин – как всегда, без видимой на то причины – оказался рядом с переключателем железнодорожных путей. Он замечает, что на одном пути есть корова. На другом пять неприкасаемых: парии. Коровы священны. Парии нет. Брамин спасёт корову.75 Для него, как и для малагасийских жителей, вопрос не в человеческих ценностях, а в ценности людей. Вопрос в том, как люди оценивают.

Первоначальная проблема вагонетки, которая предшествовала вагонеткам, возможно, была выдвинута философом-анархистом Уильямом Годвином в 1793 году. Он был прагматиком. Предположим, что случился пожар во «дворце» «прославленного архиепископа Фенелона». И можно спасти только одного человека: архиепископа или его горничную.

Конечно, следует отдать предпочтение той жизни, которая будет наиболее благоприятна для общего блага. Спасая жизнь Фенелону, предположим, в тот момент, когда он задумывал проект своего бессмертного Телемака, я должен бы способствовать пользе тысяч людей, которые были избавлены прочтением о нём от каких-то ошибок, пороков и, как следствие, несчастья.76

Почему Годвин – атеист и бывший священник-кальвинист – предпочитает спасти архиепископа? Потому что Фенелон (1651—1715) написал «Приключения Телемака», некогда популярный, но невыносимо унылый дидактический трактат по этике под видом романа. Он послужил одним из образцов для «Эмиля» Руссо.77 Если это сочинение Фенелона и повлияло на мораль, то лишь убавлением наибольшего счастья наибольшего числа людей.

Что бы сделал даос? Он ничего бы не сделал, независимо от того, кто привязан к железнодорожным путям. Безмятежное нестремление есть дао.

Человеческая природа не есть объект для эксперимента. Сам Руссо писал:

Какие будут необходимы опыты, чтобы удалось познать естественного человека? и каковы средства, которые позволят проделать эти опыты в обществе? Далёкий от мысли, что я мог бы взяться за решение этой задачи, я полагаю, что достаточно продумал этот вопрос, чтобы осмелиться ответить уже сейчас: и величайшим философам не зазорно будет руководить этими опытами и могущественнейшим государям их предпринимать, так как вряд ли было бы разумно ожидать…78

Согласно Хаузеру, мы все запрограммированы на мораль. Но его собственная мораль короткозамкнутая.79 В 2011 году Хаузер – до этого профессор Гарварда – подал в отставку, будучи признанным виновным по восьми пунктам обвинения в академических проступках за фабрикацию или фальсификацию результатов своих исследований.80 Хаузер также украл главную тему своего исследования, и даже все его специфические подтасовки с ситуациями с вагонетками оказались взяты из докторской диссертации Джона Михаэля от 2000 года.81

Моральный консенсус, пусть даже стихийный, не доказывает ничего, кроме универсальности оценивания.82 Это всего лишь вопрос того, что есть, а не того, что должно быть. Как только человек сходит с высоких уровней абстракции в характеристике убийства, женитьбы, совместного пользования вещами и т. д., с точки зрения моральных предписаний, обнаруживается огромное разнообразие содержания норм.83 Норма без содержания похожа на пустую оболочку. Как писал Ницше: «Не мог бы жить ни один народ, не умея сперва оценивать; но если хочет он сохранить себя, он не должен оценивать так, как оценивает сосед. Многое, что у одного народа называлось добром, у другого называлось посмешищем и позором – так нашёл я».84

А как насчёт «не укради»? Очевидно: то, что считается воровством, сильно различается от места к месту. Что является собственностью в одном обществе, то есть кража в другом. Это из Прудона! Существуют общества, где «кража и прелюбодеяние упоминаются как уважаемые добродетели, если человек не будет пойман на месте и выполнит задуманное до конца».85 Я не стану подробно доказывать, что такое табу как инцест не имеет всеобщего значения. В некоторых обществах вам запрещено вступать в брак с двоюродными братьями-сёстрами, но в соседней долине вы будете должны это сделать.86 В американском законодательстве некоторые штаты разрешают, а другие запрещают брак с кузенами. Ветхий Завет прощает инцест отца и дочери (в случае с Ноем). Брак между братьями-сёстрами имел место в династии Птолемея в Египте, в королевских семьях Гавайских островов87 и в других местах.88 В первые три века нашей эры в римском Египте брак между братом и сестрой был обычным явлением.89 Действительно, как писал Блез Паскаль, – в XVII веке! – «воровство, кровосмешение, детоубийство и отцеубийство – всё числилось среди поступков добродетельных».90

Вероятно, культура аборигенов Маркизских островов похожа на культуру яномамо и на многие другие: инцест действительно имел там место, но «хотя и не одобрялся, не рассматривался как серьёзный проступок».91 Как писал зоолог Марстон Бейтс, «возможно, всеобщее табу на инцест существует главным образом в умах социологов».92 Возможно, что лишь инцест матери и сына повсеместно заклеймён93 (у Фрейда имелись сомнения на этот счёт). Но как из этого вы получите права человека?

Обманом? Иезуиты и другие искусные христианские богословы уже разработали обоснования для лжи, и у того, чем они занимаются, даже есть название: казуистика. В международной политике это называется дипломатией. Основополагающими текстами западной цивилизации являются книги, приписываемые Гомеру. «Одиссея» в значительной степени является чествованием успешной лжи.94 Более того, ключевой обман героя поэмы, Троянский конь, предшествовал его многочисленной лжи на пути из Трои обратно в Итаку. Одиссей – это непревзойдённый «многоопытный», «многохитрый муж-лиходей»,95 «на коварные выдумки дерзкий». Он сбежал от Циклопа, солгав о своём имени. Он застал врасплох женихов своей жены в Итаке, представ в виде нищего. Каждый раз, когда его выбрасывает на новый берег, он импровизирует свежий обман. В одном из таких случаев, когда он наконец возвращается домой в Итаку, его встречает покровительница, преображённая богиня Афина. После того, как он наговорил ей спонтанной отсебятины, она раскрывает себя – не чтобы обличить его ложь, а чтобы посмеяться над ним.96

За исключением обычая гостеприимства, – которое не является повсеместным97 – у Гомера нет следов нравственности, универсальной или присущей только ему. К. С. Льюис был историком Средних веков и школьником в общеобразовательной школе и, таким образом, хорошо знакомым с классической литературой. И тем не менее он может предполагать, что мораль Гомера (и Аристотеля, если на то пошло) лишь «в частностях» отличается от викторианской протестантской морали, которая по-прежнему преобладала в Оксфорде в 1940-е годы! Здесь требовался кто-то вроде Ницше – классический филолог, – который отверг эту мораль, чтобы признать, насколько иными являлись греческие ценности.98

Даже если бы общепринятые моральные ценности существовали (на данный момент) – так что? Все раньше верили в то, во что сейчас никто не верит. Земля вращается вокруг Солнца. И она не плоская. Томас Кун, историк науки, писал, что «все прошлые верования о природе рано или поздно оказались ложными».99 Это должно быть ещё более верно для человеческой природы, которая якобы порождает моральные ценности. Эти идеи, очевидно, основаны на религиях и морали конкретных обществ. Но то, во что верит большинство людей, или то, во что верят христиане, или то, во что верят параноидальные шизофреники, только потому что они верят в это, не доказывает ничего, за исключением того, что они верят в это.

На конференции, на которой была принята Всеобщая декларация прав человека, делегат от Саудовской Аравии «подчеркнул тот факт, что, по-видимому, авторы проекта декларации по большей части учитывали только стандарты, признанные западной цивилизацией, и игнорировали более древние цивилизации, которые миновали экспериментальную стадию, и институты которой, например, брак, доказали свою мудрость на протяжении веков. И не Комитету провозглашать превосходство одной цивилизации над всеми остальными или устанавливать единые стандарты для всех стран мира».100

В настоящее время, в целом, не существует – пусть неохотно признанного – международного консенсуса даже в отношении концепции прав человека, а тем более консенсуса в отношении их содержания. Это сравнительно недавняя, и отчётливо западная идея. Это не то, как традиционные культуры рассматривают социальные отношения.101 В большинстве государств мира «права человека, определённые Западом, отвергаются или, точнее, несущественны».102

Мне особенно нравится подтекст, что западная цивилизация по-прежнему находится в «экспериментальной стадии». Надеюсь, что так и есть.

Мораль – это довольно странная штука. По словам австралийского философа Джона Лесли Мэки, «если бы объективные ценности существовали, тогда это были бы сущности или качества, или отношения очень странного рода, совершенно отличные от всего остального во вселенной».103 Почти всё, что вы можете сказать о них, это то, чем они не являются. Это не вещество или энергия. Это не животное, не овощ или минерал. Они не похожи на цвета, ароматы или запахи, или всё, что вы можете ощутить посредством своих пяти чувств. Объективные ценности не имеют признаков, к которым привыкли апеллировать философы, когда они обсуждают природу объективной реальности – таких как сущность, качества, характеристики, форма, соотношение и развитие.

Есть слово для того, которым можно описать нечто, говоря только, чем это нечто не является. Слово это – ничто.104 «Между тем ничто не есть предмет мышления».105 Вдумайтесь в это. Самым влиятельным философом этики в XX веке, в англоязычном мире, был Джордж Эдвард Мур. В 1903 году он решил, что объективные моральные ценности являются неестественными, неанализируемыми качествами.106 Сказать, что моральные качества являются неестественными, значит сказать, что они не являются частью естественной реальности. Всё что не является частью естественной реальности, не является реальным. Сказать, что это неанализируемые значения, означает для Мура, что это значения простейшие, элементарные, в том смысле, что вы не можете их анализировать, раскрыть их далее. Они не основаны ни на чём другом. Они просто есть. Но если моральные ценности искусственны, их не существует. Так же, как в Окленде Гертруды Стайн, там нет никакого «там».107 Мур позже отказался от этой теории.108

Не существует никаких примитивных, элементарных, неразложимых или неанализируемых качеств чего-либо. Атом по этимологии, если не по определению, не может быть разделён, но он был расщеплён, с серьёзными последствиями. Людвиг Витгенштейн – который ранее придерживался другого мнения – пришёл к выводу, «что было бессмысленно говорить о „конечном“ анализе».109

Но даже если моральные ценности такие исключительные, как вы можете получить естественное право и естественные права из чего-то, что не является естественным? Или наоборот? Мур не упоминал о правах. Я должен согласиться с Фридрихом Ницше, что «нет никаких моральных феноменов, а только моральное истолкование феноменов».110 Я полагаю, что это самая важная идея XIX века.

IV. Противоречия между правами

Идея прав человека импонирует доброжелательным людям. Им нравится думать, что если кто-то очень сильно хочет получить новое право, то, конечно, пусть он/она его получит. Но это приводит к неприятностям. Миллионы американцев считают, что женщина имеет право прервать плод. Они называют это правом выбора. Миллионы других американцев считают, что плод имеет право на жизнь. Ортодоксы с каждой стороны объясняют, что противоречие только кажется реальным. На самом деле всё просто. Мы правы. Они ошибаются. Единственное общепринятое мнение о морали таково: «я прав, а вы ошибаетесь».

Однако существуют некоторые противоречия, которые не так просто преодолеть. Всякая претензия на право звучит великолепно – пока вы не заметите, что это противоречит другим претензиям на право, которые также звучат великолепно. Примером являются два права, которые содержатся в Билле о правах США, а также во Всеобщей декларации прав человека ООН. Одно право – свобода прессы. Другое право – на справедливое судебное разбирательство. Как они могут противоречить друг другу? Это происходит каждый раз, когда в новостях появляется сенсационное преступление. Свободная пресса публикует всё, что говорит по этому делу прокурор, ведь это реальные новости. Множество людей читает всё это. У них нет причин не верить в написанное. Невозможно запретить потенциальным присяжным читать газеты.111

Но обвиняемый, в США, имеет право на суд присяжных. Присяжные заседатели будут привлечены из граждан, читающих новости. Из-за этого некоторые из них, вероятно, будут иметь предвзятое отношение к ответчику. В действительно сенсационном случае, вроде политического убийства, невозможно найти непредвзятых присяжных. Ситуация не сильно отличается от того, если присяжных нет. Судьи тоже читают газеты. Я лишь добавлю, что Верховный суд США боролся с этим противоречием с 1807 года,112 и результаты повсеместно считаются неудовлетворительными.

В 1993 году Всемирная конференция по правам человека в Вене заявила, что «все права человека являются всеобщими, неделимыми, взаимозависимыми и связанными друг с другом».113 Права выходят потоком из многосторонних договоров, из структурных подразделений ООН и от участников полуофициальных конференций по правам человека. В XVII веке для Томаса Гоббса и Джона Локка существовало два или три естественных права. Во французской Декларации прав человека и гражданина указано, по моему подсчёту, тринадцать прав. В американском Билле о правах я насчитал двадцать три. Во Всеобщей декларации ООН 1948 года насчитывается не менее сорока четырёх. В изданном в 2010 году сборнике только «основных» документов по правам человека 1261 – не прав, а страниц.114

Вот мой тезис: поскольку количество прав возрастает в арифметической прогрессии, количество противоречий между правами возрастает в геометрической прогрессии. Посчитайте сами.115

Судебное разбирательство с присяжными не входит в список прав каждого человека. Это не практикуется во многих странах мира. Но есть одно противоречие между правами, о котором слышали все: волеизъявление большинства против прав меньшинства. Каждое право является ограничением права большинства управлять по своему усмотрению. Но волеизъявление большинства – это тоже человеческое право. От этого никуда не деться.

Утверждение о том, что права не могут конфликтовать, является абсурдным.116 Права – это «козыри».117 Они преобладают над законами, обычаями, политикой, хорошими манерами, большинством и предпочтениями других людей. Право – это (метафорически) непреодолимая сила. Но право также является (метафорически) недвижимым объектом. Право превосходит всё, и ничто не превосходит право. Из этого следует, что в конфликтной ситуации возможность прав, как видел Уильям Годвин, делает концепцию прав бессвязной: «права одного человека не могут конфликтовать или разрушительно действовать на права другого; поэтому – вместо превращения рассматриваемого предмета в важную ветвь истины и морали, как это, безусловно, понимают сторонники прав человека, – всё сводится к куче непонятного жаргона и непоследовательности… Отсюда неизбежно следует, что люди не имеют прав».118 Права, называемые абсолютными, «легко могут противоречить друг другу».119

С присущей ему тупостью Ноам Хомский осуждает эту истину – находящуюся к самоочевидности ближе любого права – как зловещий «релятивизм»: «не существует моральных оснований для своекорыстного „релятивизма“, который выбирается для удобства; не говоря уже об особенно уродливой форме релятивизма, что превращает Всеобщую декларацию прав человека в оружие для избирательного применения против обозначенных врагов».120 Но ведь также нет и моральных оснований для самодовольного абсолютизма.

V. Права и обязанности

Даже если права не противоречат друг другу, у каждого права есть тёмная сторона. Больше прав не означает больше свободы. Если бы права несли свободу, мы должны бы изобретать их всё больше и больше: тысячи, десятки тысяч прав. Права безоговорочно хороши, поэтому у вас не может быть слишком много прав, верно? Неверно. Каждое право одного человека налагает на других людей обязанность уважать это право, «поскольку все социальные обязанности имеют относительный характер, а значит, если они происходят от одного человека или множества людей, то они направлены на другого».121 Право налагает обязанность на кого-то другого или, возможно, на всех остальных, или, может быть, на государство.

На первый взгляд, эта последняя часть выглядит хорошо для тех из нас, кто хочет уменьшить власть государства. Но не так всё просто. Даже право против государства обычно не является только правом против государства. Принуждение к нему часто будет включать ограничение свободы других людей, помимо государственных служащих. Право на справедливое судебное разбирательство, которое я обсуждал, не налагает никаких обязанностей на население в целом, за исключением того, что судебная система функционирует на деньги налогоплательщиков.122 Но, как я уже сказал, даже это право может налагать обязанности на прессу – обязанности, которые явно ограничивают свободу печати. Это всего лишь один пример.

И если существуют права против государства, как насчёт прав самого Государства? Как Государство может обеспечить соблюдение ваших драгоценных прав, если оно прав не имеет? Если оно не имеет права на осуществление своих собственных прав? А также власти. Сторонники прав рассуждают так, что будто бы возможны права без власти. Невозможны. Чтобы обеспечить соблюдение прав, государство должно использовать принуждение, насилие. В этом суть Государства – в узаконенном принуждении. Нам говорят, что Государство, если оно, возможно, не деспотическое, имеет право на лояльность народа.123

Вполне возможно, что чем больше прав, обеспечиваемых Государством, тем больше власти необходимо для их соблюдения. Но Государство, обладающее большей властью для обеспечения прав, имеет больше возможностей делать что угодно. У него больше возможностей нарушать права. Обеспечение прав может и не быть его наивысшим приоритетом. Насколько я знаю, обеспечение прав никогда не являлось для Государства приоритетом.

Права укрепляют Государство. Они также легитимизируют его. Большинство современных политических философов утверждают, что если Государство местами уважительно относится к правам человека, то граждане обязаны ему подчиняться. А значит Государство имеет право иметь подчинённых. И Государство проследит за тем, чтобы это право было соблюдено. Права человека могут быть развёрнуты таким образом, чтобы оправдать всё, например, агрессивные войны Америки против Сирии, Ирака, Афганистана и Йемена. Возможно, что это не широко известно, но Израиль рассматривает еврейскую колонизацию Западного берега, который он незаконно контролировал более 60 лет, в качестве осуществления поселенцами прав человека. Их перемещение оказалось бы «этнической чисткой». Это вопиющий, но отнюдь не уникальный пример права человека на доминирование.124 Права человека являются частью новой идеологии западного господства. По словам Саймона Кричли,

военный неолиберализм – это то, что лучше всего характеризует состояние западного мира. В основе этой категории лежит идея объединения неолиберальной экономики с определённой универсализацией болтовни о демократии и правах человека – которая в конечном итоге подкрепляется военной силой. Поэтому ситуация, в которой мы находимся, такова, что другие режимы должны принимать логику капитализма, принимать идеологию демократии и прав человека – и если они этого не признают, то будут подвергнуты бомбардировке.125

Просто так вы никогда ничего не получите. Инфляция прав не повышает или даже не поддерживает ценность прав. Это девальвирует права в целом.126 Идея, что введение большего количества прав увеличивает свободу, сродни той идее, что печать большего количества денег увеличивает богатство.127

Права должны выделять определённые варианты или запросы для специальной защиты.128 Я утверждаю, что чем больше права умножаются, тем больше они могут мешать друг другу. Но даже если это было бы не так, то права, при их неуклонном размножении, могут быть расширены только в отношении вариантов и запросов, которые менее важны. Это означает, что люди будут склонны всё меньше и меньше их уважать. Всеобщая декларация признаёт неизменное право на свободу совести. Но она также признаёт всеобщее право на оплачиваемый отпуск. Права должны быть особенными. Но если особенное всё, то нет ничего особенного.

И хотим ли мы жить в обществе, где каждый раз, когда возникает конфликт или проблема, люди тянутся к своим правам? Где, когда у людей возникает спор, вместо того, чтобы пытаться взаимно его разрешить, все кричат: моё право больше вашего? Первобытные – анархистские – общества не искушены по части идеи прав, и обычно они улаживают межличностные конфликты не по принципу «победитель получает всё» или по сценарию наказания, а как проблемы, которые должны быть решены как можно более гармонично.129

VI. Откуда произошли права человека?

Откуда произошли права человека? Современные субъективные права произошли из закона, как правило, от законодательных органов. В некоторых правовых системах они также исходили от монархов или из решений суда. Закон исходит от законодателя. Было время, когда философы и другие думали, что Бог был Законодателем. Он установил моральный закон, точно так же, как Он установил законы науки. Даже Томас Пейн, известный вольнодумец, верил в «освещающие и божественные принципы равных прав человека (ибо это [так] берёт своё происхождение от создателя человека)».130 Чтобы верить в это, вы должны верить в Бога, пусть даже это всего лишь минималистское Божество пейновского Деизма. Но аргументы против Бога ещё убедительнее, чем аргументы против естественного закона и естественных прав. Если, как утверждает Майкл Дж. Перри, идея прав человека «неимоверно религиозна»,131 то она неимоверно ошибочна.

Даже если вы верите в Бога, идея Бога как источника моральных законов является в корне неверной. Божественные законы добры именно потому, что Он установил их, как верили Уильям Оккам и Сэмюэль Пуфендорф, или Бог установил их потому, что они хороши, как верил Хуго Гроций?132 Если они хороши только потому, что это Он их установил, во что верил Мартин Лютер, то это превращает Бога в деспотического тирана. Если завтра Он изменит Своё мнение, добро станет злом, а зло станет добром. Завтра Он может приказать делать всё, что запрещает сегодня. Завтра он может приказать, чтобы ты возжелал жену ближнего своего и зад ближнего своего или, как Ною, жениться на своих дочерях, или, подобно Аврааму, принести в жертву сына. Трудно поверить, что даже религиозные люди, чья способность к вере почти безгранична, верят вот в это.133