Помоги проекту - поделись книгой:
Моё, несколько мальчишеское (все мужчины до старости мальчишки), желание обучиться всяким военным хитростям, типа скакать по-джигитски, рубиться по-батырски и стрелы пускать по-робингудски, захлебнулось в первой же оттепели. Едва стало теплее и мокрее, как начало «гореть» зерно, гнить и вонять мусор, прежде прикрытый снегом, и течь, все, что не попадя. Включая носы моих людей.
Потом начал сходить снег в лесу, на недавних лесосеках. И началась корчёвка. А людей у меня нет. Потому что я — кретин 21-вековый! Все технологические цепочки строил по индустриальному: «сегодня мы так, как вчера, а завтра гораздо ещё» — повторение изо дня в день.
«Повторение — мать учения».
А здесь — все неуки! Потому что — всё сезонное! И если в лесу оттаяла полянка, то нужно всё бросать — и строительство изб, и лепку кирпичей, и срочно бежать, дёргать пни из земли.
Как первый пригорок согревшийся увидел… Я, конечно, сразу побежал, оповестил, организовал, обеспечил… Ну там… кони-телеги, топоры-лопаты, мужики-начальники… Сам с топориком полез корни рубить. Тут Потаня засопел, засмущался сильно и так это, на ушко, намекнул:
— А пошёл бы ты, боярич, отсюдова на… к своим боярским делам.
Нет, выразился он более витиевато. Полностью до меня только к вечеру дошло. Но смысл именно такой: не боярское это дело — на пупок брать. Иди отсюда, мешаешь.
Скучно. Все в лесу делом занимаются, а я тут по подворью круги нарезаю. Ладно, будем справлять боярскую… справу. Если не я, то — кто? Сбегал на заимку: Артёмия проведать и, заодно, перепроверить достоверность услышанного от «аксакалов с б. опытом». Увы мне — таки «да». Артёмий и ещё одну «плюшку» добавил. Специфически-местно-эпохальную. В смысле: «здесь и сейчас».
При становлении новых вотчин и, особенно, при формировании новых боярских дружин, князья навязывают владетелям «своих людей». Невелика новизна — так строится моя Россия в ВВПешном варианте: в руководстве каждой приличной компании человек из соответствующих органов. Он, конечно, отставник, но связей не теряет. Такое… «государево ухо». На финансовых потоках.
Дальше по фольку: «в одно ухо влетает…». Или по Ломоносову: «И ежели где чего и убудет, то в другом месте столько же…». За вычетом, естественно, накладных расходов и комиссионных.
Впрочем, «князь навязывает» — громко сказано. Принцип хорошо знаком по РФ: сам себе ошейник попросишь, накормишь, украсишь… И будешь радоваться — не сильно «трёт шею».
Артёмий объяснил внятно:
— Князь с тобой и говорить не будет. Ну, если только у Акима о здоровье спросит. А вот конюший, или помощник его, ясельничий, посоветует: возьми вон того старшим десятником.
— А на кой он мне? Неизвестного человека да в командиры…
— А куда ты денешься? Эх, Ваня… Девкой тебе лучше было. Ладно, пошутил я. Неужто ты думаешь, что можно выставить 15 гридней, чтобы никакого огреха не было? У одного — нож не наточен, у другого — подмётка отваливается, у третьего морду скосоротило — зуб болит… Что тебе будет в укор поставлено — один господь знает. Но что-то будет обязательно. А вот далее… Ежели у тебя старший десятник из княжих — он пойдёт, поговорит, скажет, что исправит, ему поверят, да отпустят вас с миром. А вот если Аким с разговорами сунется… Ну, дадут день на исправление. А на другой раз снова упущение найдут…
— Погоди. Так ведь Аким и сам из дружины.
— Аким… Ты знаешь — как его из дружины уходили? Вот и я об том. Тут вопрос в доверии. А Акиму… Да и вообще: боярин, просидев в глухомани 10 лет… а тут ещё и князь поменялся — в Смоленске теперь Роман Ростиславович, Благочестник. Так что наперёд надо будет с боярами ближними потолковать, разнюхать… А то — по шапке дадут, вотчину отберут да другому и отдадут. По закону.
Как это?! Мою вотчину?!! Пердуновку с Рябиновкой и «Паучьей весью»?!!! Я здесь столько сил…! Я тут всякого чего…! И это всё моё — какому-то… кое-какеру?! С печками, с хоромами… А люди мои?!!!
— Коли будет новый боярин — ему и люди служить будут. И вы тоже — земля-то его станет. Ну, или на княжьи земли переберётесь. Будешь под княжьим тиуном ходить, подати в княжью казну платить.
Мда… Вполне по Окуджаве:
Очень типично: если ты что-то имеешь, то и тебя за это… имеют. Мне здесь хоть какое «государево ухо»… или — глаз… или — нос… или ещё какой государев член… Но с этой… феодальной системой бодаться… Если не на укус-хапок — «украл-убежал», то нужна другая система. Наверно, тоже феодальная — средневековье же! Но — своя. И чего делать?
Как любит приговаривать Аким Янович: «Индо ладно. Поглядим».
Странный я какой-то попаданец. Первый раз вижу, чтобы прогрессор мудрых слов — у аборигенов поднабрался…
Глава 203
Выхожу я весь такой «обзабоченный думами тяжкими» от Артёмия и попадаю к Маране в руки.
С Артёмием, по её словам, всё нормально будет: через месячишко, пожалуй, и спляшет. Ещё там у неё всякие дела по хозяйству: спирта ей ещё надо, щипцы зубодёрные сделать, а то у нас тут зубы ниткой дёргают.
Ну, известное дело: нитку — на зуб и другой конец к дереву. А потом — резко огнём в лицо. Человек с перепугу дёргается, отскакивает, а зуб — на месте остаётся. В смысле: на ниточке.
Я киваю, и тут она мне выдаёт:
— А ещё должен ты три дня держать полный пост. Только на воде, на хлебе и без баб. А на третий день — помойся весь начисто и, как стемнеет, приходи один сюда.
И чтобы это значило? Нормальный глаз у неё прикрыт, на лице — умильная улыбка. В её исполнении похоже на оскал крокодила. Второй зрачок смотрит дулом крупнокалиберным, а одной из своих нижних конечностей она землю смущённо ковыряет.
— Зачем?
— Ты что? Ты струсил?!
— Кто?! Я?!!! Конечно. Ты же — смерть ходячая. Как же мне тебя не боятся? Тем более — помывшись… Так зачем я тебе нужен?
— Эх, лягушонок… Колдовать буду. Тебе же интересно?
Как говорил Шурик в «Кавказской пленнице»:
— Принять участие в каком-нибудь древнем обряде — моя мечта.
Потом, правда, ему не понравилось.
Мара видит всю глубину моих сомнений и успокаивает:
— Не боись. Тебе вреда не будет.
Потом, подумав, честно добавляет:
— Вроде бы. Точно не скажу — прежде такого не делала. Но, волчонок, без тебя — никак. Придёшь?
Я… Лезть как Шурик в какой-то неизвестный средневековый обряд… Очень не факт, что там будут «кунаки влюблённого джигита». А оно мне надо? Да нафиг мне все эти мракобесные экзерцисы! Я тут самый умный, самый продвинутый, самый прогрессивный! Самый-самый… Пока. Пока меня здесь уважают.
Если Мара потеряет ко мне уважение — потеряет и интерес. Тогда… можно шкурку самому снимать и на заборе развешивать. Или нужно Мару сразу резать. Вот прямо сейчас, потому что она меня уже знает, и всякие мои «задние мысли»… не дословно, без привязки к местности/времени, но… Если я решу её убить, то приму решение только так, чтобы она этого не видела и не слышала. Иначе я умру первым. А пока…
— Приду. Чего-то с собой взять? Ну, тогда до встречи.
Хорошо, хоть верёвку свою приносить не надо.
Через три дня голодный, чистый и злой… Почему злой? — А какой?!
Тут и так бабы в селище балабонят без остановки:
— Ну ладно, гречанка бояричу надоела. Так вон же скока молодок! Всяких разных! Ой, бабоньки, он же ж и есть перестал! Видать тоска-кручина приключилася. Ой что будет! Кто к бояричу кормить-ублажать пойдёт? Пока он зубами щёлкать не начал?
Начали ко мне выборных подсылать. То одна прижмётся, то другая прислонится. А уж ворковать-то — все начали!
Ну ладно — бабы. Так ведь и эти… Два дурака сели скипидар пить. Вот те крест святой — не вру!
— Дык… эта… мы стал быть подумали… ты-то огненную воду пьёшь… ну… и эта… оно ж горит…
Мать вашу! Где моя клизма?! В медицинском смысле — она бесполезна. А вот в воспитательном… чтобы надолго от таких глупостей…
Пока мозги… и прочие части тела… промывал, к Маране заявился уже затемно.
— Пришёл-таки. Смелый. Ну, коли так — раздевайся.
— Мара, ты меня, часом, ни с кем не спутала? Сухан во дворе сидит — может, его позвать?
— Не спутала. Не боись, мартышок, я маленьких не люблю.
Во блин! Опять фольк пошёл.
— Так у нас с тобой, Марана, маленьких и не будет. Я умею.
— Дур-р-рак плешивый! Тряпьё долой! Живо! Время уходит.
Судя по всему, «божественный» секс не предусмотрен. Да и не устроимся мы вдвоём на такой узенькой лавке, куда она мне указала. А жаль… С голодухи и от воздержания я бы… и покушать…
Марана вытащила из водяной бани невеликий горшочек и начала, бормоча, фыркая и ругаясь, намазывать меня какой-то… сине-зелёной гадостью. По запаху — что-то болотное. По произносимым словам… Ну, если считать это колдовским заклятием, то все самцы в округе, начиная с майских жуков, должны сдохнуть не родившись.
А вообще-то приятно. Так это… и холодит, и будоражит… интересно — а где она массажу училась? Вот не поверю, чтобы наши предки, а особенно — предкини, в этом ремесле ничего не понимали! В летописях не написано, но мне не верится.
Под руками Мараны моё тело постепенно менялось. Куда-то отступило чувство голода, суета и раздражение, отодвинулись всякие дневные заботы. Казалось, на коже постепенно нарастает холод. Но не проникает глубоко в мышцы, потому что внутри возникло чувство тепла. Такое мягкое, уютное, весёлое тепло. Оно пробивалось к поверхности тела подобно пузырькам в шампанском. Становилось всё… веселее. Мир вокруг выглядел всё… забавнее. Хотелось смеяться, хотелось ущипнуть Мару, попрыгать, подурачиться. Хохотать под коркой льда.
Мара стащила с меня бандану, и начала смазывать лысую кожу моей головы. Я балдел: больше года никто не касался моей головы. Никто не разминал её двумя руками с редкими почёсываниями. Как я понимаю шимпанзей! И прочих… приматов.
«Основной инстинкт» — это «почешите мне тыковку», а не то, что вы подумали.
Я, конечно, высокотехнологичный попадун, но правильно размять затылок… и ниже… сам — не могу. Как-то коллеги упускают зависимость попаданца от умений аборигенов в части «спинку почесать». Можно, конечно, скребницу какую-нибудь спрогрессировать, но…
Проще надо быть, ближе к народу! Поймать народ, научить и пусть почёсывает.
— Перевернись. Осторожно!
Я чуть не слетел с лавки. К этому моменту всё вокруг приобрело… мерцающую контрастность. В этой ведьминой избушке темновато. Но сейчас разные предметы утвари вдруг стали ясно видными. Как-то… гравюрно. Очень чёткие, до болезненности, контуры. Больно не от света — всё серое. А именно от резкости очертаний. Постоянно плыла перспектива: кружка на столе вдруг стала очень большой и близкой. Но стоило взглянуть в сторону и снова вернуть взгляд — маленькая, неясная, далёкая.
Кстати о кружке. Мара, поразглядывав меня, лежащего на спине, поставила взятую, было, кружку обратно.
— Жадная ты, Марана. Бедной ящерке и воды бережёшь.
— У тя и так вон. Торчит колокольней. Мало что не звенит. Тебе этого зелья дать… неделю до ветру только с молитвой ходить будешь.
— Чегой-то?
— Тогой-то! Так зажмёт… отливать будешь только с божьего соизволения.
На Аничковом мосту как-то попалась на глаза табличка: «Барон Клодт — изваял. И — отлил». Тоже, похоже, были проблемы. С отлитием.
Она прошлась основанием ладоней по груди и животу, очень осторожно размяла шею. К этому моменту у меня внутри из мягкого и весёлого тепла стал формироваться какой-то раскалённый стержень. От головы через позвоночник до… головки. Это был совсем другой жар — очень горячий, злой. Шестигранный стальной прут прямо из кузнечного горна. У меня, видимо, изменился взгляд. Марана отодвинулась и с угрозой произнесла:
— Только попробуй. Пришибу.
— Думаешшшь? Успееешшшь?
Она отшатнулась.
В голове нарастал звон и жар. Кованый стержень внутри меня начал раздуваться. Как воздушный шарик в куче пенопластовых крошек. Неровно, коряво, со скрипом.
Всё-таки ведьма меня чем-то… Что я ей такого сделал? Причины — потом… Какой-то яд контактного действия… Не яд — наркотик… Рецепт — потом. Сейчас — выбраться. Во дворе — Сухан. Велю — он убьёт ведьму. Меня — в реку. На прополаскивание.
Следующий момент я поймал уже стоя. Что-то возилось на полу, у меня в ногах. Вру — не у меня. Ноги были волчьи. В меху, с когтями. Рядом характерно торчали в разные стороны ноги Мараны. А мои где? Опять фольк? «Це — жинкины ноги, це — мои. А це — чьи?».
Конфликт принадлежности конечностей решается уходом дознавателя на сеновал. Пробую. Не получилось. Ноги двинулись все. И Маранины с их избыточной стреловидностью — тоже. Странно. Лицо и поверхность тела как-то… одеревенели. Губы и щёки стали очень тяжёлыми, неподвижными. Язык тоже заплетается, задевает за зубы и щёки изнутри. Как-то… зависает на некоторых звуках.
Мара хрипела. Сперва я не понял, но, сфокусировав взгляд, обнаружил её распахнутую пасть. Аж до гланд. Потом — свои руки у неё на шее. Точнее: на её платке, который сбился ей на шею. Я затягивал его своими руками. Тоже… одеревеневшими. Она вцепилась своими руками в мои, кажется, даже царапалась. Но чувствительности не было.
Я наклонился ближе к её лицу и с любопытством рассматривал — у неё вылезают из орбит глаза. Это было… забавно: глаза разные, а вылупляются синхронно. Если пренебречь различиями в топологии внешних оболочек, то сущность у них одна: гляделки. Соответственно, и выскочат они одинаково.
Радость от проявляемой мною способности логически мыслить, от гордости за свою молотилку, вызвала желание придумать ещё какой-нибудь… силлогизм. С предикатом заключения. Или лучше — парадокс. Типа: «болтовня повешенного». Он же болтается!
Есть такое явление: ассоциативный кретинизм. Мне оно вполне свойственно. Мысль о «болтающемся повешенном» заставила меня инстинктивно перевести взгляд на низ своего живота. Не висит. Совсем не болтается. Торчит. Как колокольня. Найду колокол и позвоню.
Цвет странный. И на ощупь… не моё. Мало того, что не чувствую, но и фактура поверхности… Странно. А где эта дура?
Мара сумела оторвать мою вторую руку от своего горла, завалилась на бок и надрывно кашляла, с воем заглатывая воздух. Рывком опрокинув её на спину, я подсунул ей под нос свою «колокольню» и поинтересовался:
— Это что?
— Я же не для себя! Ты же ей должен! Кроме тебя — некому! Это твоя обязанность!
Обязанность? Кому я ещё в этом мире чего должен? И какая связь? Мара сунула мне в руки какую-то шкуру, и принялась нервно уговаривать:
— Одень это. Рубаху эту мехом наружу и голову. И пойдём. Ждёт она.
Поделиться книгой: