Помоги проекту - поделись книгой:
Римский историк Дион Кассий подытожил злоключения Марка: «На его долю не выпало того счастья, коего он заслуживал, ибо он не отличался телесным здоровьем и на протяжении почти всего своего правления сталкивался с неисчислимыми бедствиями. Я же, однако, скорее именно поэтому и удивляюсь ему, поскольку среди стольких ужасных и небывалых событий он и сам остался в живых, и сохранил державу». Дион добавляет, что с первых дней пребывания на посту в качестве советника Антонина и до последних дней как император «он оставался одним и тем же и ни в чем не изменился к худшему»[118].
В 180 году Марк Аврелий тяжело заболел. Желая приблизить смерть, он отказался принимать пищу и пить[119]. 17 марта того же года философ скончался в возрасте 58 лет. Его смерть вызвала всеобщий траур. Солдаты в особенности оплакивали кончину предводителя[120].
Стоицизм Марка Аврелия мог стать таким же благом для философии, каким обращение императора Константина для христианства. Однако он не проповедовал свои взгляды. Не читал согражданам лекций о пользе стоической практики, не знакомил их со своими философскими трудами. («Размышления» были личным дневником, изначально носившим заглавие «К самому себе»; изданы посмертно.) И хотя император, похоже, подтолкнул многих римлян называть себя стоиками – в надежде втереться к нему в доверие[121], – массовым увлечением это не обернулось. Таким образом, в определенном смысле с Марком Аврелием римский стоицизм достиг зенита.
То, что стоицизм знавал лучшие времена, очевидно. Встречали ли вы в своей жизни хотя бы одного практикующего стоика? Появляется искушение связать падение популярности стоической философии с неким ее изъяном. Однако, на мой взгляд, непопулярность стоицизма объясняется не его дефектами, а иными факторами. В первую очередь тем, что современные люди редко видят необходимость в жизненной философии. Вместо этого они обычно целыми днями трудятся в поте лица, чтобы позволить себе гаджет последней модели, пребывая в твердой уверенности, что лишь покупка достаточного количества вещей гарантирует жизнь, одновременно осмысленную и приносящую удовлетворение. Более того, даже если их осенит, что в жизни есть нечто большее, чем шопинг, едва ли они обратятся в поисках жизненной философии к стоицизму. Обычно люди либо вообще не имеют представления, как практиковать стоицизм, либо – еще чаще – имеют ложное.
Позвольте же мне в рамках попытки реанимировать стоицизм в последующих главах объяснить, что на самом деле включает в себя практика этой философии.
Часть II. Психологические техники стоиков
Глава 4. Негативная визуализация. Как подготовиться к наихудшему?
Любой думающий человек периодически размышляет о неприятностях, которые могут с ним стрястись. Причина очевидна – желание избежать их. Кто-то, скажем, обдумывает, как в его дом могут проникнуть грабители, – чтобы воспрепятствовать этому. Или то, какие заболевания ему грозят, – чтобы принять профилактические меры.
Но как бы мы ни ограждали себя от бед, некоторых все равно не миновать, поэтому Сенека называет еще одну причину размышлять о них. Представляя эти события, мы уменьшаем их воздействие на нас, когда, несмотря на принятые меры, они все же произойдут: «Тот, кто увидел зло в будущем, лишает его силы в настоящем»[122]. Несчастья, пишет он, особенно тяжелы для тех, кто помышлял «лишь о счастливом»[123]. Ему вторит Эпиктет: следует помнить, что «всё повсюду смертно». Если вместо этого мы будет жить в уверенности, что всегда сможем насладиться дорогими для нас вещами, то, скорее всего, подвергнем себя тяжелым страданиям, когда их лишимся[124].
Помимо этих двух причин размышлять о бедствиях, которые могут нас постигнуть, есть третья и, вероятно, самая важная. Мы, люди, несчастны в значительной степени потому, что ненасытны. Приложив немалые усилия, чтобы заполучить объект своих желаний, обычно мы теряем к нему интерес. Вместо того чтобы приносить нам удовлетворение, он быстро наскучивает – и мы кидаемся утолять новые, еще более сильные желания.
Психологи Шейн Фредерик и Джордж Лоуэнштейн, изучившие этот феномен, назвали его
Менее драматичная форма гедонистической адаптации имеет место при покупке потребительских товаров. Поначалу широкоэкранный телевизор или изящная кожаная сумка радуют нас. Но немного погодя они приедаются – и мы обнаруживаем, что хотим телевизор еще шире и сумочку еще изящнее. То же самое касается карьеры. Некогда определенная работа могла быть пределом ваших мечтаний. Вы могли прилежно учиться в университете или даже аспирантуре ради избранной карьерной стези, а потом потратить годы, медленно, но верно продвигаясь по ней к своей профессиональной цели. Но когда вы наконец-то получите работу мечты, ликование вскоре сменится недовольством. Вы начнете сетовать на зарплату, коллег и начальника, неспособного признать ваши таланты.
Гедонистическая адаптация затрагивает и близкие отношения. Мы можем встретить свою вторую половину и после череды ухаживаний вступить в брак. Однако после кратковременного супружеского счастья нам начнут бросаться в глаза недостатки партнера, а вскоре полезут мысли о новых отношениях с кем-то другим.
В погоне за удовлетворенностью люди оказываются на своего рода беговой дорожке. Неосуществленное желание вызывает недовольство. Мы изо всех сил стараемся исполнить его – в надежде, что это принесет удовлетворение. Проблема, однако, в том, что, получив желаемое, мы привыкаем к его наличию и в результате перестаем желать – или, по крайней мере, находим не столь желанным, как прежде. Поэтому остаемся такими же неудовлетворенными, какими были прежде.
Следовательно, один из ключей к счастью – остановить процесс гедонистической адаптации, то есть помешать себе недооценивать то, что было получено с таким трудом. А поскольку мы вряд ли когда-либо предпринимали подобные усилия, в нашей жизни, несомненно, могло накопиться множество того, о чем мы мечтали, но, привыкнув, стали недооценивать, включая супругу, детей, дом, машину или работу.
Значит, требуется не только предотвращать процесс адаптации, но и обращать вспять. Иными словами, нужна такая техника, которая заставляла бы желать того, что у нас уже есть. Многие из тех, кто по всей планете на протяжении тысячелетий задумывались над механизмами работы желания, признавали: кратчайший путь к счастью – научиться желать то, что уже имеешь. Совет незамысловатый и, безусловно, верный – непонятно только, как применить его на практике. Как, в конце концов, убедить себя хотеть чего-то, что и так уже ваше?
Стоические философы считали, что обладают ответом на этот вопрос. Они советовали периодически воображать потерю того, что вам дорого: например, что жена ушла от вас, машину угнали, а с работы уволили. Поступая так, полагали стоики, мы будем дорожить супругой, автомобилем или работой сильнее, чем обычно. Эта техника – назовем ее
Сенека описывает технику негативной визуализации в утешительном письме к Марции – женщине, которая спустя три года после смерти сына была так же убита горем, как в день похорон. В этом послании он объясняет Марции не только как преодолеть горе сейчас, но и как не пасть его жертвой в будущем, а именно предвидеть события, которые могут ее заставить горевать. Нужно помнить, что мы всё «получили взаймы» у фортуны, которая может что угодно забрать обратно без разрешения и уж тем более без предупреждения. Вот почему «мы всех своих близких ‹…› должны любить, понимая, что нам не обещано ни постоянного, ни даже длительного общения с ними»[127]. Таким образом, радуясь обществу близких, следует периодически отвлекаться и уделять время размышлению о том, что этой радости рано или поздно придет конец – если не по каким-либо иным причинам, то уж с нашей смертью точно.
Эпиктет тоже учил негативной визуализации. Среди прочего он призывал не забывать, когда мы целуем своего ребенка, что тот смертен и дан нам «на настоящее время, не как не могущее быть отнятым и не навсегда». Непосредственно во время поцелуя стоит сосредоточиться на мысли, что завтра ребенка может не стать[128]. Марк Аврелий, кстати, с одобрением цитирует этот совет в «Размышлениях»[129].
Чтобы понять, как размышление о смерти детей способствует любви к ним, представьте себе двух отцов. Первый вслед за Эпиктетом время от времени задумывается о смертности своего ребенка. Второй отгоняет мрачные мысли, предпочитая думать, что дитя всегда будет рядом и переживет его. Первый отец почти наверняка окажется более внимательным и любящим. Увидев утром дочку, он обрадуется, что она все еще есть в его жизни, а днем не упустит ни одной возможности для общения с ней. Второго такая утренняя встреча едва ли приведет в восторг. Скорее, он даже не поднимет глаз от газеты, чтобы удостоить дочку вниманием. В течение дня он пренебрежет возможностями провести вместе время, будучи уверенным, что это может подождать до завтра. Когда же он наконец снизойдет до общения, скорее всего, оно не принесет ему такой радости, как первому родителю.
Помимо смерти родных стоики также призывали иногда представлять потерю друзей вследствие смерти или размолвки. При прощании с другом Эпиктет советует говорить себе: это расставание может стать последним[130]. Тогда мы будем в меньшей степени пренебрегать друзьями и получим от дружбы гораздо больше удовольствия.
Среди всех смертей, которые следует мысленно созерцать, должна быть и наша собственная, утверждает Эпиктет[131]. В том же духе Сенека просит своего друга Луцилия проводить каждый день так, как если бы он был последним. Сенека идет даже дальше: жить надо так, будто последний уже
Что значит проживать каждый день словно последний? Некоторым кажется, это жить бесшабашно и предаваться всевозможным гедонистическим излишествам. В конце концов, раз он последний, не придется расплачиваться за содеянное. Можно принимать наркотики, не боясь стать зависимым. Безрассудно сорить деньгами, не беспокоясь об оплате счетов, которые придут завтра.
Однако стоики не имели в виду ничего подобного. Для них этот совет не более чем развитие техники негативной визуализации: мы должны время от времени делать паузу в повседневных делах и напоминать себе, что не будем жить вечно, а значит, завтра может не настать. Вместо того чтобы превратить вас в гедониста, такое размышление поможет увидеть, как чудесно быть живым и иметь возможность посвятить день тому, чем вы занимаетесь. Это сократит риск растратить дни впустую. Иными словами, рекомендуя проживать каждый день как последний, стоики добиваются изменения не наших поступков, но настроя, с которым те совершаются. Они хотят вовсе не того, чтобы мы перестали планировать дела на завтра, а, напротив, помня о дне завтрашнем, не забывали ценить сегодняшний.
Итак, зачем же стоики призывают представлять собственную смерть? Это может заметно увеличить наслаждение от жизни.
Помимо расставания с жизнью стоики советовали воображать потерю имущества. В свободные минуты многие поглощены мыслями о том, чего хотят, но не имеют. Было бы гораздо полезнее, пишет Марк Аврелий, проводить это время, размышляя обо всем, что у вас есть, и о том, как бы этого могло не хватать[133]. Попробуйте представить, каково вам будет, если вы лишитесь собственности (в том числе дома, машины, одежды, домашних животных и банковского счета), способностей (в том числе говорить, слышать, ходить, дышать и глотать) и, наконец, свободы.
Большинство из нас «живут мечтой» – жизнью, о которой некогда грезили. Мы могли жениться на человеке, от которого были без ума, обзавестись детьми, в которых не чаяли бы души, и любимой работой, купить автомобиль, на который давно засматривались. Но как только мы обнаруживаем, что живем жизнью мечты, из-за гедонистической адаптации она приедается. Вместо того чтобы изо дня в день радоваться выпавшей удаче, мы проводим дни в погоне за новыми, еще более изощренными мечтами. И, как следствие, никогда не бываем довольны жизнью. Негативная визуализация позволяет избежать этой участи.
Но что насчет тех, чья жизнь далека от мечты? Бездомных, допустим? Важно понимать: стоицизм ни в коем случае не является философией богатых. Ведущие комфортную и безбедную жизнь извлекут пользу из стоической практики – но извлекут ее и те, кто едва сводит концы с концами. Бедность может ограничивать их во многом, но для упражнений в негативной визуализации она не помеха.
Возьмем человека, чье имущество сводится к набедренной повязке. Его положение могло быть и хуже – если он потеряет повязку. Стоики порекомендовали бы ему учитывать такую возможность. Предположим, он лишился повязки. Пока он здоров, положение опять может ухудшиться – и это тоже стоит иметь в виду. А если и здоровье подкосилось? Тогда он может быть благодарен за то, что еще жив.
Сложно помыслить себе человека, которому хоть в чем-то не могло бы стать хуже. А потому и того, кому не пошла бы на пользу негативная визуализация. Речь не о том, что она делает жизнь тех, кто живет в нужде, такой же приятной, как у тех, кто не нуждается ни в чем. Речь лишь о том, что практика негативной визуализации – и стоицизм в целом – помогает смягчить нужду, тем самым делая обездоленных не такими несчастными, какими они были бы в ином случае.
Подумайте о тяжелой участи Джеймса Стокдэйла (кому-то имя может показаться знакомым: он участвовал в президентской кампании 1992 года вместе с Россом Перо[134]). В 1965 году Стокдэйла, пилота ВМС США, сбили во Вьетнаме, где он пробыл в плену до 1973 года. Все эти годы он испытывал проблемы со здоровьем, терпел убогие условия содержания и жестокость надзирателей. И все же не просто выжил, но вышел несломленным. Как ему это удалось? Главным образом, по его собственным словам, благодаря стоицизму[135].
Не менее важно понимать и следующее: показывая угнетенным, как сделать существование более сносным, стоики никоим образом не поддерживали дальнейшее пребывание этих людей в угнетенном положении. Стоик будет работать над исправлением внешних обстоятельств их жизни, в то же время объясняя, как облегчить страдания, пока эти обстоятельства не улучшились.
Поскольку стоики то и дело прокручивают в голове самые скверные сценарии, можно подумать, будто они пессимисты. На самом деле легко убедиться, что регулярная практика негативной визуализации превращает их в последовательных оптимистов. Позвольте мне разъяснить.
Оптимистом часто называют того, кто видит стакан скорее наполовину полным, нежели полупустым. Но для стоика такой градус оптимизма – лишь отправная точка. Порадовавшись, что стакан наполовину полон, а не полностью пуст, он выразит признательность за то, что у него вообще есть стакан: в конце концов, его могли разбить или украсть. Тот, кто овладел стоической игрой в совершенстве, затем обратил бы внимание, до чего чудная вещь эти стеклянные сосуды: дешевые и весьма прочные, не портят вкуса содержимого и – о чудо из чудес! – позволяют разглядеть, что в них налито. Пусть это звучит глуповато, но того, кто не утратил умения радоваться, мир не перестает удивлять. Для такого человека стакан поразителен, для остальных же стакан – это просто стакан, и он наполовину пуст.
Гедонистическая адаптация способна подавлять наше наслаждение миром. Из-за нее жизнь и то, чего мы добились, не радуют, а кажутся чем-то обыденным. Негативная визуализация служит мощным противоядием от гедонистической адаптации. Сознательно размышляя о потере того, что нам дорого, можно научиться вновь дорожить этим, воскресив в себе способность к радости.
Детей легко обрадовать в том числе потому, что для них нет практически ничего само собой разумеющегося. Для них мир полон неведомого и удивительного. Им пока невдомек, как он устроен: бывает, то, что окружает их сегодня, назавтра загадочным образом исчезает. Сложно принимать нечто как должное, если даже не уверен, сколько оно просуществует.
Но по мере взросления дети пресыщаются. Велика вероятность, что в подростковом возрасте им примелькается уже все и вся вокруг. Их может бесить, что приходится жить так, как они живут, в доме, в котором довелось жить, с родителями, братьями и сестрами, каких довелось иметь. Пугающе часто из таких детей вырастают взрослые, не просто неспособные радоваться миру, но чуть ли не гордящиеся этим. Такой человек в мгновение ока приведет вам длиннющий перечень того, что ему не нравится в себе и своей жизни и что, представься такая возможность, хотелось бы поменять, включая супруга, детей, дом, работу, машину, возраст, счет в банке, вес, цвет волос и форму пупка. Спросите, чем он дорожит, доволен ли хоть чем-то на всем белом свете, – и после некоторых колебаний собеседник неохотно выдавит из себя один-два пункта.
Случается, таких людей выбивает из пресыщенности катастрофа. Допустим, торнадо сравняет дом с землей. Конечно, это большая трагедия, но потенциально подобные происшествия имеют и светлую сторону: пережившие их могут осознать ценность того, что у них осталось. В более общем плане войны, болезни и стихийные бедствия ужасны, так как забирают то, что мы ценим, но вместе с тем обладают силой трансформировать тех, кто через них прошел. Люди, которые могли жить словно во сне, после них ощущают себя живыми с небывалой остротой и признательностью – так, как не чувствовали себя уже много лет. Прежде равнодушные к миру вокруг, теперь они чутки к его красоте.
Но спровоцированные катастрофами трансформации имеют свои недостатки. Во-первых, на ЧП нельзя рассчитывать. Очевидно, многие живут относительно безопасно – но потому и безрадостно (по злой иронии судьбы их неудача именно в том, что повезло жить без неудач). Во-вторых, катастрофа может как преобразить жизнь, так и отнять ее. Представим пассажира авиалайнера, двигатели которого только что загорелись. Не исключено, такой поворот событий сподвигнет его произвести переоценку своей жизни и наконец-то приблизит к пониманию, что в ней по-настоящему ценно, а что нет. К сожалению, через несколько мгновений после этого озарения он может быть уже мертв. В-третьих, вызванное катастрофическими происшествиями состояние радости со временем притупляется. К тем, кто побывал на грани смерти и вернулся, часто возвращается вкус к жизни. У такого человека может появиться мотивация любоваться закатами, прежде не привлекавшими его внимания, или вести с супругой задушевные беседы, казавшиеся ему тратой времени. Но некоторое время спустя в подавляющем большинстве случаев былая апатия берет верх: и вот он уже игнорирует великолепный закат, пылающий за окном, только чтобы горько пожаловаться партнеру, что по телеку опять не показывают ничего интересного.
У негативной визуализации нет всех этих недостатков. Ей можно заняться немедленно, а не дожидаться неведомо сколько, как катастрофы. В отличие от последней она не угрожает вашей жизни. Наконец, к ней можно обращаться многократно, что позволяет продлевать ее благотворные эффекты, в отличие от катастрофических, сколько угодно. Вот почему это прекрасный способ вновь научиться ценить жизнь и вернуть себе способность к радости.
Не одни стоики овладели силой негативной визуализации. Возьмем, к примеру, людей, читающих молитву перед едой. Одни делают это, вероятно, просто по привычке. Другие боятся, что иначе Бог накажет их. Но понятое надлежащим образом чтение молитвы перед едой (и любой благодарственной молитвы в целом) – это форма негативной визуализации. Прежде чем приступить к трапезе, произносящий молитву делает паузу, чтобы напомнить себе, что еды могло не быть и тогда собравшиеся голодали бы. И даже если еда в наличии, ему могло не посчастливиться разделить ее со всеми, кто сейчас за обеденным столом. Прочитанная с такими мыслями молитва способна превратить рядовой прием пищи в повод для торжества.
Некоторые люди без стоиков или священников догадываются, что секрет бодрости духа в том, чтобы периодически развлекать себя негативными мыслями; за свою жизнь я повстречал немало таких. Они анализируют свое положение исходя не из того, чего лишены, а из того, чем богаты и как им этого не хватало бы при утрате. Многие из них, объективно говоря, вовсе не везунчики. Несмотря на это, они в подробностях распишут, как им повезло: быть живым, передвигаться на своих двоих, жить там, где им довелось, и так далее. Поучительно сравнить их с теми, кто, объективно говоря, родился в рубашке, но глубоко несчастен, ибо ничего не способен оценить по достоинству.
Выше я упоминал людей, словно гордящихся неспособностью получать удовольствие от окружающего мира. Они каким-то образом пришли к выводу, что, отказываясь радоваться миру, демонстрируют эмоциональную зрелость: мол, радоваться чему-то – это ребячество. Или, быть может, они решили, что не получать удовольствия так же модно, как не надевать белого после Дня труда[136], чувствуя себя обязанными подчиниться диктату моды. Словом, отсутствие радости для них – что-то вроде признака утонченности.
Если вы поинтересуетесь мнением такого брюзги о только что описанных жизнерадостных людях – или, хуже того, о стоиках, воспевающих чудесные свойства стакана, – скорее всего, он пренебрежительно буркнет: «Ну и глупцы! Нельзя довольствоваться столь малым. Они должны желать большего и не успокаиваться, пока этого не получат». Однако что по-настоящему глупо, возразил бы я, так это провести всю жизнь в состоянии самостоятельно поддерживаемой неудовлетворенности, хотя до удовлетворения рукой подать, стоит только изменить свой образ мыслей. Умение довольствоваться малым – это не недостаток, а благословение, по крайней мере если вы действительно ищете удовлетворенности. Если же чего-то другого, я бы спросил (с удивлением): что для вас более желанно? Ради достижения чего, спрашивается, вы готовы пожертвовать состоянием собственного довольства?
Если у вас живое воображение, вы без труда освоите негативную визуализацию, легко представив, что ваш дом сгорел дотла, вы уволены или ослепли. Если же помыслить подобное тяжело, можно практиковать негативную визуализацию, наблюдая чужие неприятности и размышляя о том, что они могли случиться и с вами[137]. В качестве альтернативы можно обратиться к истории, изучив, как жили наши предки. Быстро станет понятно, что наш мир они приняли бы за сказку: мы склонны воспринимать как должное то, что им и не снилось, включая антибиотики, кондиционер, туалетную бумагу (!), мобильные телефоны, телевизор, окна, очки и свежие фрукты в январе. Осознав это, можно поблагодарить судьбу, что мы не на их месте, – как когда-нибудь, должно быть, поблагодарят наши потомки, что они не на нашем!
Техника негативной визуализации работает и в обратную сторону: представлять можно не только то, как чужие беды могли бы постигнуть вас, но и как ваши обрушились бы на других. Такого рода «проективную визуализацию» предлагает Эпиктет в «Руководстве». Допустим, говорит он, ваш раб разбил кубок[138]. Вероятно, инцидент разозлит вас и выведет из состояния спокойствия. Один из способов избежать такой реакции – подумать, что мы почувствовали бы, случись это с кем-то еще. Если в гостях чужой слуга разобьет господский кубок, вряд ли мы рассердимся – скорее, попробуем успокоить хозяина: «Это всего лишь чашка! Подумаешь, бывает». Эпиктет полагал, что проективная визуализация поможет увидеть относительную незначительность неприятностей, случающихся с нами, и тем самым не даст им потревожить наше спокойствие.
Здесь нестоики могут выдвинуть следующее возражение. Как мы видели, стоические философы советуют стремиться к спокойствию, а в качестве одного из способов его достижения – заниматься негативной визуализацией. Но не противоречивый ли это совет? Предположим, стоика пригласили на пикник. Пока другие веселятся, он будет сидеть в сторонке, неспешно обдумывая, что может испортить отдых: «Может, мы отравимся несвежим картофельным салатом. Кто-то вывихнет лодыжку, играя в софтбол. Или всех разгонит сильная гроза. А меня убьет ударом молнии». Не слишком-то похоже на веселье. Что еще важнее, кажется маловероятным, что такие мысли принесут ему спокойствие. Скорее, наоборот, сделают угрюмым и тревожным.
В ответ на это возражение позвольте мне указать: было бы ошибкой считать, будто стоики
Кроме того, есть разница между тем, чтобы
Наконец, негативная визуализация повышает не тревожность, но удовольствие от окружающего мира в той степени, в какой не дает воспринимать его как должное. Вопреки, точнее благодаря, своим (эпизодическим) мрачным мыслям стоик, скорее всего, насладится пикником гораздо полнее, чем другие отдыхающие, таких мыслей сторонящиеся, ибо с восторгом примет участие в мероприятии, которого, как он хорошо понимает, могло не состояться.
Критик стоицизма мог бы выразить обеспокоенность по еще одному поводу. Если вы не цените какую-то вещь, то спокойно переживете ее потерю. Стоики же, вследствие постоянной практики негативной визуализации, чрезвычайно ценят людей и вещи, которые окружают их. Разве они тем самым не обрекают себя на страшные муки? Разве не будут страдать, когда жизнь отнимет этих людей и вещи, чего рано или поздно не миновать?
Вспомните двух отцов, о которых шла речь. Первый порой размышляет об утрате дочки и потому не считает ее чем-то само собой разумеющимся, а, напротив, особенно дорожит. Второй уверен, что дочь всегда будет рядом, поэтому недооценивает ее. Может показаться, что второй отец, поскольку не ценил дочку, в случае ее смерти лишь пожмет плечами, тогда как первый, души в ней не чаявший, уготовил себе душевные муки.
Стоики, думаю, ответили бы на это, что смерть девочки почти наверняка заставит горевать второго отца, который будет сокрушаться, что недостаточно ценил ее. Его будут одолевать мысли об упущенных возможностях: «Ах, если бы я только больше играл с ней! Если бы чаще читал сказки на ночь! Ходил вместо гольфа на ее скрипичные концерты!» У первого отца не будет таких сожалений: он дорожил дочкой, а потому не упускал ни одного шанса для общения с ней.
Не сомневайтесь: он
Еще в ответ на эту критику стоики подчеркнули бы, что практика негативной визуализации, помогая ценить мир, одновременно подготавливает к его изменениям. В конце концов, практиковать негативную визуализацию – значит созерцать непостоянство окружающей действительности, поэтому отец, практикующий ее как следует, сделает два вывода: ему повезло иметь дочь, но неизвестно, как долго, поэтому нужно быть готовым потерять ее.
Вот почему вслед за призывом уделять время размышлению, как сильно нам могло бы не хватать того, чем мы обладаем, Марк Аврелий тут же оговаривается: «Остерегайся, как бы, сосредоточив внимание на этом, ты не переоценил его значения и не лишился спокойствия духа при его возможной пропаже»[139]. В том же духе Сенека, советуя наслаждаться вещами, предостерегает от того, чтобы «преклоняться перед ними». Напротив, мы должны «пользоваться дарами фортуны, а не рабски служить им»[140].
Негативная визуализация учит принимать жизнь, какой бы та ни была, получая от нее максимум наслаждения. В то же время она учит готовить себя к переменам, которые лишат нас источников удовольствия. Иными словами, наслаждаться вещами, которые у вас есть, не привязываясь к ним. Это, в свою очередь, означает, что практика негативной визуализации увеличивает не только шансы испытать радость, но и вероятность того, что это чувство будет долговечным, способным пережить любые жизненные обстоятельства. Таким образом, практикуя негативную визуализацию, мы можем надеяться обрести то, что Сенека называл главным благом стоицизма, – «огромную радость, ровную и безмятежную»[141].
Я отмечал во введении, что некоторые черты, привлекавшие меня в буддизме, выказывает и стоицизм. Как и буддисты, стоики советуют нам созерцать бренность мира. По словам Сенеки, «все человечество кратко и преходяще»[142]. То, чем мы дорожим, Марк Аврелий сравнивает с листвой на дереве, готовой опасть при первом порыве ветра. Он же утверждает, что «течение и перемены» всего вокруг – это не случайность, а неотъемлемая часть нашей Вселенной[143].
Мы должны твердо помнить, что когда-нибудь потеряем все, что нам дорого, и всех, кого любим. В конечном счете из-за собственной смерти. В более общем плане стоит иметь в виду, что никакая человеческая деятельность не может продолжаться бесконечно и должна иметь завершение. В вашей жизни наступит – или уже наступил! – последний раз, когда вы почистите зубы, подстрижетесь, сядете за руль, подровняете газон или поиграете в классики. В последний раз прислушаетесь к падающему снегу, увидите восход луны, вдохнете запах попкорна, почувствуете тепло ребенка, засыпающего у вас на руках, или займетесь любовью. Однажды вы в последний раз поедите, а вскоре после этого испустите последний вздох.
Иногда мир дает понять заблаговременно, что мы делаем нечто в последний раз. Можно поужинать в любимом ресторане накануне его закрытия или поцеловать возлюбленного, отправляющегося на другой конец света, предположительно навсегда. Раньше, когда казалось, что их можно повторить по первому желанию, блюда этого ресторана или поцелуй любимого были ничем не примечательны. Теперь же, когда известно, что этих событий не повторить, они наверняка приобретут экстраординарный характер: ужин окажется лучшим, что вам когда-либо подавал официант, а прощальный поцелуй – одним из самых сильных переживаний в жизни, горестных и сладостных одновременно.
Созерцая бренность всего в мире, мы вынуждены признать, что каждый раз, делая что-то, можем делать это в последний раз, и осознание этого придает нашим действиям значимость и глубину, которые в противном случае отсутствовали бы. Мы больше не будем жить словно во сне. Я понимаю, некоторым мысли о непостоянстве мира покажутся депрессивными или даже болезненными. Тем не менее я убежден, что привычка периодически предаваться таким мыслям – единственный способ быть полным жизни.
Глава 5. Дихотомия контроля. Как стать неуязвимым?
Согласно Эпиктету, самый важный выбор в жизни мы делаем, когда решаем, заботиться ли о внешних по отношению к нам вещах или же о внутренних. Большинство людей выберет первое, будучи уверенными, что вред и польза приходят извне. По Эпиктету, философ (под которым он понимает того, кто владеет стоической философией) поступит ровно наоборот. «Всякую пользу и вред он ждет от самого себя»[144]. В частности, он откажется от наград, которые сулит внешний мир, ради обретения «неподверженности страстям, свободы, невозмутимости»[145].
Этим рассуждением Эпиктет ставит привычную логику исполнения желаний с ног на голову. Если вы спросите, как получить удовлетворение, в большинстве случаев вам ответят, что придется потрудиться, а именно разработать стратегии исполнения желаний, а затем реализовать их. Однако, как указывает Эпиктет, «совместить счастье и тоску по отсутствующему невозможно никогда»[146]. Лучшая стратегия получения того, что вы хотите, говорит он, – научиться хотеть только легко достижимых вещей, а в идеале тех, в достижении которых вы можете быть уверены.
В то время как большинство людей пытаются обрести радость, меняя мир вокруг, Эпиктет предлагает для этого изменить самих себя – точнее, свои желания. Он не одинок в своем совете: примерно то же самое говорят практически все философы и религиозные мыслители, когда-либо размышлявшие над природой людских желаний и причинами неудовлетворенности[147]. Они единодушны в том, что, если вы ищете удовлетворенности, лучше и проще изменить себя и то, чего вам хочется, чем мир вокруг.
Согласно Эпиктету, в первую очередь вы должны желать отсутствия фрустрации из-за желаний, которые вам не под силу исполнить. Этому основному желанию должны быть подчинены все прочие – либо, в противном случае, подавлены. Если вы преуспеете в этом, то больше не будете беспокоиться, получите вы желаемое или нет, как и не испытаете разочарования в случае неуспеха. Ибо, говорит Эпиктет, вы станете непобедимы: отказавшись участвовать в состязаниях, в которых способны проиграть, вы не проиграете ни одного[148].
«Руководство» Эпиктета открывается знаменитым утверждением: «Из существующих вещей одни находятся в нашей власти, другие нет». К первым он относит мнение, стремление, желание и отвращение, примерами вторых служат имущество и репутация[149]. Мы стоим перед выбором в своих желаниях: хотеть того, что зависит от нас, либо того, что не зависит.
Однако, если хотеть того, что от нас не зависит, периодически мы не будем получать желаемого, из-за чего «станем несчастны» и «будем терпеть затруднения, горе, потрясения»[150]. В частности, указывает Эпиктет, глупо желать друзьям и родственникам вечной жизни, ибо это не в нашей власти[151].
Допустим, нам посчастливилось обрести то, что от нас не зависит. В таком случае нам не грозят «затруднения, горе и потрясения», но все же мы могли испытать некоторую тревогу, пока желали этой вещи: раз она вне нашей власти, был риск не получить ее, что служило поводом для беспокойства. Даже если в конечном счете мы получим вещь, не зависящую от нас, наш покой будет потревожен. Таким образом, всякое желание того, что вне нашей власти, чревато нарушением спокойствия: не получив желаемого, мы расстроимся, а его получение будет сопряжено с тревогой.
Рассмотрим еще раз «дихотомию контроля» Эпиктета: одни вещи зависят от нас, а другие нет. Однако утверждение «некоторые вещи вне нашей власти» можно понимать двояко: как «вещи, над которыми у нас
Допустим, я выиграл теннисный матч. Победа не была под моим полным контролем: сколько бы я ни тренировался и как бы ни старался, я все равно мог проиграть. Но и совершенно вне моего контроля не была тоже: упорные тренировки и самоотдача, может, не гарантируют победы, но, безусловно, приближают ее. Таков пример ситуации, которую я могу контролировать, но не полностью.
Значит, утверждение «некоторые вещи вне нашей власти» следует понимать во втором смысле: над некоторыми вещами у нас нет полной власти. Если принять эту интерпретацию, дихотомию Эпиктета следует понимать так: над одними вещами мы имеем полный контроль, над другими нет. В таком виде дихотомия подлинная. Предположим, именно это имел в виду Эпиктет, утверждая, что «из существующих вещей одни находятся в нашей власти, другие нет».
Превращение дихотомии контроля в трихотомию
Обратимся ко второй части дихотомии – вещам, над которыми у нас нет полного контроля. Не иметь над чем-то полного контроля можно двумя способами: либо не иметь вообще, либо иметь неполный. Следовательно, категория вещей, над которыми мы не имеем полного контроля, разделяется на две подкатегории: полностью нам неподконтрольные (взойдет ли завтра солнце) и подконтрольные, но не полностью (победа в теннисном матче). Это, в свою очередь, превращает дихотомию контроля Эпиктета в трихотомию: из существующих вещей одни нам подконтрольны целиком, другие неподконтрольны вообще, третьи подконтрольны, но не целиком. Любая «вещь» на вашем жизненном пути попадает под одну и только одну из этих трех категорий.
Постулируя дихотомию контроля, Эпиктет вполне здраво утверждает, что глупо тратить время на то, чтобы беспокоиться о вещах, не зависящих от нас: в этом случае всякие хлопоты тщетны. Вместо этого следует заботиться о вещах, которые от нас зависят, поскольку мы способны претворить их в жизнь или предотвратить. Но с расширением дихотомии в трихотомию нуждается в пересмотре и совет относительно того, о чем беспокоиться разумно, а о чем нет.
Начнем с того, что имеет смысл тратить время и силы на вещи, которые мы контролируем целиком. В таком случае прилагаемые усилия принесут гарантированный результат. Заметьте, из-за степени контроля над этими вещами обычно требуется сравнительно мало времени и сил для их достижения. Было бы глупо не озаботиться ими.
Над чем мы имеем полную власть? Как говорит Эпиктет в процитированном выше отрывке, над своими мнениями, стремлениями, желаниями и отвращениями. Я готов согласиться, что мы имеем полный контроль над мнениями – до тех пор, пока правильно толкуем их [значение] (чуть ниже об этом подробнее). Однако я сомневаюсь, что стремления, желания и отвращения тоже входят в категорию вещей, подконтрольных нам целиком. Вместо этого я отнес бы их к вещам, над которыми мы имеем контроль, но не полный, а в некоторых случаях и к тем, что вне нашего контроля. Позвольте мне объяснить.
Допустим, я иду по казино и, минуя стол с рулеткой, замечаю стремление при следующем вращении поставить на 17. Я до некоторой степени контролирую, поступать ли в соответствии с этим стремлением, но никак не контролирую само его возникновение (если это действительно стремление, невозможно воспрепятствовать тому, чтобы испытать его). То же самое касается многих (но не всех) моих желаний. Например, сидя на диете, я могу внезапно захотеть мороженого. У меня есть некоторый контроль над тем, утолять ли это желание, но его спонтанное зарождение мне не подчиняется. Аналогичным образом я не могу не чувствовать отвращения к паукам. Усилием воли я заставил бы себя взять в руки тарантула, но ничего не смог бы поделать со своим отвращением к нему.
Эти примеры показывают, что Эпиктет ошибался, включая стремления, желания и отвращения в категорию вещей, находящихся под нашим полным контролем. На самом деле они относятся к вещам, которые мы контролируем не полностью или в некоторых случаях не контролируем вообще. Сказав это, я должен допустить возможность того, что в переводе утеряны важные оттенки смысла и под стремлениями, желаниями и отвращениями Эпиктет имел в виду нечто иное, нежели мы[152].
Над чем же в таком случае у нас есть полная власть? Полагаю, прежде всего над целями, которые мы ставим перед собой. От меня одного зависит, решу ли я стать следующим Папой Римским, миллионером или монахом в траппистском монастыре[153]. Однако, хотя я целиком контролирую, какие цели ставлю перед собой, у меня, очевидно, нет полной власти над тем, достигну ли я хоть одной из них: достижение целей обычно попадает в категорию вещей, контролируемых частично. Далее, на мой взгляд, от нас целиком зависят наши ценности. Нам выбирать, отдать ли предпочтение славе, богатству, удовольствию или спокойствию. Живем ли мы в соответствии со своими ценностями – другой вопрос, находящийся лишь отчасти в нашем ведении.
Эпиктет, как мы видели, уверен, что мы полностью контролируем свои мнения. Если под
Очевидно, у нас есть все основания тратить время и силы на постановку целей для себя и определение своих ценностей. Времени и сил это потребует совсем немного. Награда же за выбор правильных целей и ценностей может быть колоссальной. Недаром Марк Аврелий считал, что секрет хорошей жизни в том, чтобы ценить по-настоящему ценные вещи и быть безразличным к не представляющим ценности. И добавлял, что нам под силу вести хорошую жизнь, раз в нашей власти присваивать вещам ценность. В более общем плане Марк Аврелий полагает, что, формируя мнения надлежащим образом – то есть присваивая вещам их правильную ценность, – мы можем избежать множества страданий, горя и тревог и таким образом достичь спокойствия, которого ищут стоики[154].
Помимо полного контроля над целями и ценностями, указывает Марк Аврелий, мы в той же степени контролируем свой характер. Помешать нам достичь доброты и достоинства можем только мы сами. Целиком в нашей власти воспрепятствовать тому, чтобы в нашей душе поселились низость и вожделение. Если мы медленно соображаем, то, вероятно, не в силах стать учеными, но ничто не мешает развивать другие качества, в том числе честность, благородство, трудолюбие и трезвость. Ничто не мешает нам смирить гордыню, подняться над наслаждениями и страданиями, не искать популярности и сдерживать вспыльчивость. Кроме того, в наших силах не ворчать, быть заботливыми и открытыми, обуздывать себя в манерах и словах; наконец, держаться с «величавостью». Все эти свойства, заключает Марк Аврелий, могут стать вашими прямо сейчас – стоит вам решить сделать их своими[155].
Вернемся ко второму элементу трихотомии – вещам, которые мы вообще не контролируем, например взойдет ли завтра солнце. Очевидно, с нашей стороны глупо растрачивать на них свое внимание. Поскольку они не зависят от нас, любая трата времени и сил ни к чему не приведет и, следовательно, будет пустой – а ведь «зря ничего не следует делать», предупреждает Марк Аврелий[156].
Поделиться книгой: