Помимо того что диалектика обычно представляется чем-то случайным, она обыкновенно получает ту более детальную форму, что относительно какого-нибудь предмета, например относительно мира, движения, точки и так далее, показывают, что ему присуще какое-нибудь определение, например (в порядке названных предметов), конечность в пространстве или времени, нахождение в этом месте, абсолютное отрицание пространства; но что, далее, ему столь же необходимо присуще также и противоположное определение, например бесконечность в пространстве и времени, ненахождение в данном месте, отношение к пространству и, следовательно, пространственность. Более древняя элеатская школа применяла свою диалектику преимущественно против движения; Платон часто применяет диалектику против представлений и понятий своего времени, в особенности против воззрений софистов, но также и против чистых категорий и определений рефлексии; развитый позднейший скептицизм распространил ее не только на непосредственные так называемые факты сознания и максимы обыденной жизни, но также и на все научные понятия. Выводом, который делают из такой диалектики, является вообще противоречивость и ничтожность выставленных утверждений. Но это может иметь место в двояком смысле: либо в том объективном смысле, что предмет, который в такой мере противоречив в самом себе, упраздняет себя и ничтожен (таков, например, был вывод элеатов, согласно которому отрицалась истинность, например, мира, движения, точки); либо же в том субъективном смысле, что неудовлетворительным является познание. Под последним выводом в одних случаях понимают то, что лишь сама эта диалектика проделывает, дескать, фокус, создающий такого рода ложную видимость. Таков обычный взгляд так называемого здравого человеческого рассудка, держащегося чувственной очевидности и привычных представлений и высказываний, причем этот рассудок иногда выступает более спокойно (как, например, у Диогена-собаки[122], который показывал несостоятельность диалектики движения молчаливым хождением взад и вперед), иногда же начинает сердиться по поводу этой диалектики, видя в ней или просто глупость или, если дело идет о важных для нравственности предметах, святотатство, стремящееся поколебать нечто существенно-прочное и научающее, как доставлять доводы пороку (таков взгляд сократовской диалектики, направленной против диалектики софистов, и таков тот гнев, который в свою очередь стоил жизни самому Сократу). Вульгарное опровержение, противопоставляющее, как это сделал Диоген, мышлению чувственное сознание и полагающее, что в последнем оно обретает истину, должно быть предоставлено самому себе; поскольку же диалектика упраздняет нравственные определения, нужно питать доверие к разуму, не сомневаясь в том, что он сумеет восстановить их, но в их истине и в сознании их права, однако, также и их границы. Или же [в других случаях] вывод о субъективной ничтожности касается не самой диалектики, а, наоборот, того познания, против которого она направлена, и (в смысле скептицизма, а равным образом в смысле кантовской философии) – познания вообще.
Основной предрассудок состоит здесь в том, будто диалектика имеет лишь отрицательный результат; этот вопрос скоро получит свое более детальное определение. Но раньше мы должны заметить относительно упомянутой формы, в которой эта диалектика обыкновенно выступает, что она (диалектика) и ее результат касаются согласно этой форме исследуемого предмета или же субъективного познания, и она объявляет ничтожным последнее или предмет; напротив, те определения, которые вскрываются в предмете, как в некотором третьем, остаются без специального рассмотрения и предполагаются как значимые сами по себе. Бесконечной заслугой кантовской философии является то, что она заставила обратить внимание на этот некритический образ действия и этим дала толчок к восстановлению логики и диалектики в смысле рассмотрения определений мысли, взятых сами по себе. Предмет, каков он без мышления и понятия, есть некоторое представление или даже только название; только в определениях мышления и понятия он есть то, что он есть. Поэтому в действительности дело в них одних; они суть истинный предмет и содержание разума, и все то, что иной раз понимают под предметом и содержанием в отличие от них, имеет значимость только через них и в них. Поэтому не нужно считать виной какого-нибудь предмета или познания то обстоятельство, что они в силу своего характера и в силу некоторой внешней связи выказывают себя диалектичными. В этом случае представляют себе тогда и то и другое как некоторый субъект, в который определения в форме предикатов, свойств, самостоятельных всеобщностей внесены так, что они, будучи принимаемы за прочные и сами по себе правильные, приводятся впервые в диалектические отношения и в противоречие только путем чуждого им и случайного связывания их в некотором третьем и со стороны некоторого третьего. Между тем такого рода внешний и неподвижный субъект представления и рассудка, равно как и абстрактные определения, отнюдь не могут рассматриваться как последние, прочно остающиеся лежать в основании; наоборот, на них следует смотреть как на нечто непосредственное, а именно как на такое пред-положенное и начальное, которое, как мы показали выше, само по себе должно подпасть диалектике, потому что его следует понимать как понятие в себе. Так, все принимаемые за нечто прочное противоположности, как, например, конечное и бесконечное, единичное и всеобщее, образуют противоречие не через внешнее связывание, а, как показало рассмотрение их природы, сами по себе суть переход; их синтез и тот субъект, в котором они являются, есть продукт собственной рефлексии их понятия. Если чуждое понятию рассмотрение не идет дальше их внешнего отношения, изолирует их и оставляет их как прочные предпосылки, то, наоборот, понятие пристально вглядывается в них самих, движет ими как их душа и выявляет их диалектику.
Это та самая вышеуказанная [см. стр. 240] точка зрения, согласно которой некоторое всеобщее первое, рассматриваемоесамо по себе, являет себя как другое по отношению к самому себе. Взятое совершенно обще, это определение может быть понимаемо так, что, стало быть, здесь то, что сначала было непосредственным, положено как опосредствованное, соотнесенное с некоторым другим, или, иначе говоря, что всеобщее положено как некоторое особенное. То второе, которое возникло в силу этого, есть, стало быть, отрицательное первого и, поскольку мы наперед примем в соображение дальнейший ход развития, первое отрицательное. Согласно этому отрицательному аспекту, непосредственное погибло в другом, но это другое есть по существу не пустое отрицательное, не ничто, которое принимается за обычный результат диалектики, а оно есть другое первого, отрицательное непосредственного; оно, следовательно, определено как опосредствованное – содержит в себе вообще определение первого. Первое, стало быть, по существу также сбережено и сохранено в другом. Удерживать положительное в его отрицательном, содержание предпосылки – в ее результате[123], это – самое важное в разумном познании; вместе с тем нужно лишь простейшее размышление для того, чтобы убедиться в абсолютной истинности и необходимости этого требования, а что касается примеров для доказательства этого, то вся логика состоит из них.
Стало быть, что теперь имеется перед нами, это – опосредствованное, которое, взятое ближайшим образом или, иначе говоря, тоже непосредственно, есть также некоторое простое определение, ибо, так как первое в нем погибло, то налицо имеется лишь второе, а так как первое также и содержится во втором и это второе есть истина первого, то это единство может быть выражено в виде такого предложения, в котором непосредственное поставлено как субъект, опосредствованное же – как его предикат, например, «конечное бесконечно», «одно есть многое», «единичное есть всеобщее». Но неадекватность формы таких предложений и суждений сама собой бросается в глаза. Говоря о суждении, мы показали, что его форма вообще и в особенности непосредственная форма положительного суждения неспособна вместить в себя спекулятивное и истину. Для этого нужно было бы по меньшей мере на равных правах присоединить к нему также и его ближайшее дополнение, отрицательное суждение. В суждении первое как субъект имеет видимость некоторого самостоятельного устойчивого существования, тогда как на самом деле оно, наоборот, снято в своем предикате как в своем другом; это отрицание, правда, содержится в содержании вышеуказанных предложений, но их положительная форма противоречит этому содержанию; тем самым в них не полагается то, что в них содержится, а ведь в этом полагании как раз и состоит цель употребления предложений.
Второе определение, отрицательное или опосредствованное, есть, далее, вместе с тем опосредствующее определение. Ближайшим образом его можно принять за простое определение, но по своей истине оно есть некоторое соотношение или отношение, ибо оно есть отрицательное, но отрицательное положительного и включает последнее в себя. Оно, следовательно, есть другое не как другое чего-то такого, к чему оно равнодушно, – будь это так, оно не было бы ни другим, ни некоторым соотношением или отношением, – а оно есть другое в себе самом, другое некоторого другого; поэтому оно заключает в себе свое собственное другое и есть, стало быть, как противоречие, положенная диалектика себя самого. Так как первое или непосредственное есть понятие в себе и поэтому оказывается отрицательным тоже лишь в себе, то диалектический момент у него состоит в том, что то различие, которое в нем содержится в себе, полагается внутри его. Напротив, второе само есть нечто определенное, само представляет собой различие или отношение; диалектический момент состоит у него поэтому в том, чтобы положить содержащееся в нем единство. Поэтому, если отрицательное, определенное, отношение, суждение (перводеление) и все входящие в этот второй момент определения не представляются уже сами по себе противоречием и диалектическими, то это только недостаток мышления, не сводящего воедино своих мыслей. Ибо материал (противоположные определения в одном соотношении) уже положен и наличествует для мышления. Но формальное мышление делает себе законом тождество и низводит противоречивое содержание, которое оно имеет перед собой, в сферу представления, в пространство и время, в которых противоречивое удерживается вне друг друга в рядоположности и внешней последовательности и таким образом выступает перед сознанием без взаимного соприкосновения. Это мышление составляет для себя об этом определенное основоположение, гласящее, что противоречие немыслимо; на самом же деле мышление противоречия есть существенный момент понятия. Формальное мышление и мыслит его фактически, но тотчас же закрывает на него глаза и переходит от него в вышеуказанном высказывании лишь к абстрактному отрицанию.
[3]. Рассмотренная отрицательность составляет поворотный пункт в движении понятия. Она есть простая точка отрицательного соотношения с собой, наивнутреннейший источник всякой деятельности, живого и духовного самодвижения, диалектическая душа, которую все истинное имеет в самом себе и через которую оно только и есть истина; ибо единственно лишь на этой субъективности покоится снятие противоположности между понятием и реальностью и их единство, которое есть истина. Второе отрицательное, отрицательное отрицательного, к которому мы пришли, есть указанное снятие противоречия, но оно столь же мало, как и противоречие, есть действие некоторой внешней рефлексии, а представляет собой наивнутреннейший, наиобъективнейший момент жизни и духа, благодаря которому имеет бытие субъект, лицо, свободное. Соотношение отрицательного с собой самим должно рассматриваться как вторая посылка всего умозаключения. На первую посылку, если пользоваться определениями «аналитическое» и «синтетическое» в их противоположении друг другу, можно смотреть как на аналитический момент, так как непосредственное здесь непосредственно относится к своему другому и поэтому переходит в него или, лучше сказать, перешло в него; она аналитична, хотя, как уже было упомянуто [см. выше, стр. 240], это соотношение как раз поэтому также и синтетично, так как оно переходит именно в свое другое. Рассматриваемую теперь вторую посылку можно определить как синтетическую, так как она есть соотношение различенного как такового со своим различенным. Подобно тому как первая посылка есть момент всеобщности и сообщения, так вторая посылка определена через единичность, которая ближайшим образом соотносится с другим исключающе и как существующая особо и разная. В качестве опосредствующего отрицательное выступает потому, что оно заключает в себе себя само и то непосредственное, отрицанием которого оно является. Поскольку эти два определения берутся как внешне соотнесенные по какому-либо отношению, оно (отрицательное) есть лишь опосредствующее формальное; как абсолютная же отрицательность отрицательный момент абсолютного опосредствования есть то единство, которое представляет собой субъективность и душу[124].
В этом поворотном пункте метода течение познания возвращается вместе с тем обратно в себя само. Эта отрицательность есть, как снимающее себя противоречие, восстановление первой непосредственности, простой всеобщности; ибо другое другого, отрицательное отрицательного непосредственно есть положительное, тождественное, всеобщее. Это второе непосредственное есть во всем ходе развития, если вообще угодно считать, нечто третье по отношению к первому непосредственному и к опосредствованному. Но оно есть также третье и по отношению к первому или формальному отрицательному и к абсолютной отрицательности или ко второму отрицательному; а поскольку то первое отрицательное есть уже второй термин в развитии всего процесса, то можно считаемое третьим считать также и четвертым и вместо того, чтобы принимать абстрактную форму за троичность, принимать ее за четверичность; отрицательное или различие принимается в этом случае за нечто двойное. Третье (или четвертое) есть вообще единство первого и второго моментов, непосредственного и опосредствованного. – То обстоятельство, что оно (третье) есть это единство, равно как и то, что вся форма метода представляет собой троичность, есть, правда, всецело поверхностная, лишь внешняя сторона способа познания. Однако опять-таки как бесконечную заслугу кантовской философии[125] следует рассматривать даже и то, что она указала хотя бы только на эту сторону, и притом в более определенном применении (ибо сама эта абстрактная числовая форма была, как известно, выдвинута уже очень рано, но чуждым понятию способом, и потому эта мысль не имела последствий). Умозаключение, которое тоже тройственно, всегда признавалось всеобщей формой разума, но отчасти оно считалось вообще совершенно внешней формой, не определяющей природы содержания, отчасти же ему недостает существенного диалектического момента, отрицательности, так как оно в формальном смысле сводится лишь к рассудочному определению тождества; но этот момент появляется в троичности определений, так как третье есть единство двух первых определений, последние же, ввиду того что они суть разные, могут находиться в единстве только как снятые. Формализм, правда, тоже завладел троичностью и придерживался ее пустой схемы; поверхностность, скандальность и пустота современного философского так называемого конструирования, состоящего не в чем ином, как в том, чтобы повсюду наклеивать эту формальную схему без понятия и имманентного определения и пользоваться ею для расположения материала во внешнем порядке, сделали указанную форму скучной и приобрели ей дурную славу[126]. Но из-за безвкусности этого употребления она не может потерять своей внутренней ценности, и все же нужно высоко ценить то, что на первых порах был найден хотя бы непостигнутый в понятиях облик разумного.
Говоря более определенно, третье есть непосредственное, но непосредственное через снятие опосредствования, простое через снятие различия, положительное через снятие отрицательного, понятие, реализовавшее себя через инобытие, слившееся с собой через снятие этой реальности и восстановившее свою абсолютную реальность, свое простое соотношение с собой. Этот результат есть поэтому истина. Он есть столь же непосредственность, сколь и опосредствование. Но эти формы суждения: «третье есть непосредственность и опосредствование» или: «оно есть их единство» – не в состоянии охватить указанный результат, так как он есть не некое покоящееся третье, а именно, в качестве этого единства образует опосредствующее себя с самим собой движение и деятельность. Подобно тому как начало есть всеобщее, так результат есть единичное, конкретное, субъект; то, что первое есть в себе, последнее есть теперь в такой же мере для себя, всеобщее положено в субъекте. Два первых момента троичности суть абстрактные, неистинные моменты, которые именно поэтому диалектичны и через эту свою отрицательность делают себя субъектом. Само понятие есть (ближайшим образом, для нас) как в-себе-сущее всеобщее, так и для-себя-сущее отрицательное, а равно и третье – в-себе-и-для-себя-сущее; оно есть такое всеобщее, которое проходит сквозь все моменты умозаключения; но третье есть заключение, в котором понятие опосредствовано с самим собой через свою отрицательность и, стало быть, положено для себя как всеобщее и тождественное своих моментов.
Этот результат теперь, как ушедшее в себя и тождественное с собой целое, сообщил себе снова форму непосредственности. Таким образом, результат теперь сам таков, каким определило себя начало. Как простое соотношение с собой, он есть некоторое всеобщее, и та отрицательность, которая составляла его диалектику и опосредствование, свернулась в этой всеобщности равным образом в простую определенность, могущую снова быть началом. На первый взгляд может казаться, что это познание результата должно быть анализом его и поэтому должно снова разобрать те определения и тот ход их движения, через который он (результат) возник и который был предметом рассмотрения. Но если предмет действительно трактуется таким аналитическим образом, то такая трактовка принадлежит рассмотренной выше ступени идеи, ищущему познанию, которое относительно своего предмета лишь указывает, что есть, не касаясь необходимости его конкретного тождества и понятия последнего. Метод же истины, постигающий предмет в понятии, сам, правда, как мы показали, аналитичен, так как он безоговорочно остается в пределах понятия, но он в такой же мере и синтетичен, ибо через понятие предмет становится диалектичным и определяется как другой. При той новой основе, которую образует собой результат как то, что отныне служит предметом, метод остается тем же самым, как и при предыдущем предмете. Различие касается только отношения основы как таковой; она, правда, есть основа также и теперь, однако ее непосредственность есть лишь форма, так как она вместе с тем была результатом; ее определенность как содержание есть поэтому теперь уже не нечто просто принятое извне, а нечто выведенное и доказанное.
[4]. Только здесь содержание познания как таковое впервые вступает в круг рассмотрения, так как теперь оно, как выведенное, принадлежит методу. Благодаря этому моменту сам метод расширяется в систему. Сперва начало, что касается содержания, должно было быть для метода совершенно неопределенным; метод представляется постольку лишь формальной душой, для которой и через которую начало было определено исключительно только со стороны своей формы, а именно как непосредственное и всеобщее. Через показанное нами движение предмет получил для самого себя такую определенность, которая есть некоторое содержание, так как свернувшаяся в простоту отрицательность есть снятая форма и как простая определенность противостоит своему развитию и прежде всего – самой своей противоположности к всеобщности.
И вот, так как эта определенность есть ближайшая истина неопределенного начала, то она представляет собой порицание этого начала как чего-то несовершенного, равно как и порицание своего метода, который, отправляясь от этого начала, был только формальным. Это может быть выражено как отныне определенное требование, чтобы начало (так как оно в своем отношении к определенности результата само есть нечто определенное) принималось не за непосредственное, а за опосредствованное и выведенное; а это может казаться требованием идущего назад бесконечного прогресса в доказывании и выведении; подобным же образом из полученного нового начала через движение метода опять-таки проистекает некоторый результат, так что поступательное движение продолжается также и вперед до бесконечности.
Уже неоднократно указывалось на то, что бесконечный прогресс принадлежит вообще области чуждой понятию рефлексии; абсолютный метод, имеющий понятие своей душой и своим содержанием, не может привести к такому прогрессу. На первый взгляд может казаться, что уже такие начала, как бытие, сущность, всеобщность, характеризуются тем, что они в полной мере обладают той всеобщностью и бессодержательностью, которая требуется для совершенно формального начала, каким оно должно быть, и потому они как абсолютно первые начала не требуют и не допускают никакого дальнейшего обратного движения. Так как они суть чистые соотношения с самими собой, суть непосредственные и неопределенные, то в них, действительно, нет того различия, которое в каком-либо другом начале сразу же положено между всеобщностью его формы и его содержанием. Но та неопределенность, которую указанные логические начала имеют своим единственным содержанием, сама и есть то, что составляет их определенность; а именно, последняя состоит в их отрицательности как снятом опосредствовании; особенность последнего сообщает и их неопределенности некоторую особенность, в силу которой бытие, сущность и всеобщность отличаются друг от друга. Свойственная им определенность есть их непосредственная определенность, поскольку их берут самих по себе; она постольку такая же непосредственная определенность, как определенность какого-либо содержания, и поэтому нуждается в некотором выведении; для метода безразлично, принимается ли определенность за определенность формы или за определенность содержания. Вот почему методу на самом деле не приходится начать оперировать по-новому оттого, что через первый его результат определилось некоторое содержание; он вследствие этого не делается ни более, ни менее формальным, чем прежде. Ибо, так как он есть абсолютная форма, понятие, знающее само себя и все другое как понятие, то нет такого содержания, которое противопоставляло бы себя ему и определило бы его так, что он стал бы односторонней, внешней формой. Поэтому, подобно тому как бессодержательность указанных начал не делает их абсолютными началами, так, с другой стороны, и содержание как таковое не может быть тем, что приводило бы метод к бесконечному прогрессу вперед или назад. С одной стороны, та определенность, которую метод порождает для себя в своем результате, есть тот момент, через который метод есть опосредствование с собой и превращает непосредственное начало в опосредствованное. Но и, обратно, именно через определенность протекает это присущее методу опосредствование; метод, проходя через некоторое содержание, как через кажущееся другое себя самого, возвращается обратно к своему началу таким образом, что он не только восстанавливает последнее в виде чего-то теперь определенного, но результатом оказывается в такой же мере и снятая определенность и, стало быть, также и восстановление той первой неопределенности, которая для метода служила началом. Это метод выполняет как единая система тотальности. Мы еще должны рассмотреть его в этом его определении.
Та определенность, которая была результатом, сама есть, как было указано, вследствие формы простоты, в которую она свернулась, некоторое новое начало; так как это начало отличается от своего предыдущего именно этой определенностью, то познание катится вперед от содержания к содержанию. Прежде всего это поступательное движение характеризуется тем, что оно начинает с простых определенностей и что последующие определенности становятся все богаче и конкретнее. Ибо результат содержит в себе свое начало, и дальнейшее движение этого начала обогатило его (начало) новой определенностью. Всеобщее составляет основу; поэтому поступательное движение не должно быть понимаемо как течение от некоторого другого к некоторому другому. В абсолютном методе понятие сохраняется в своем инобытии, всеобщее – в своем обособлении, в суждении и реальности; на каждой ступени дальнейшего определения всеобщее поднимает выше всю массу своего предыдущего содержания и не только ничего не теряет вследствие своего диалектического поступательного движения, не только ничего не оставляет позади себя, но уносит с собой все приобретенное и обогащается и уплотняется внутри себя.
Это расширение может рассматриваться как момент содержания, а внутри целого – как первая посылка; всеобщее сообщено богатству содержания, непосредственно сохранено в нем. Но отношение имеет также и вторую, отрицательную или диалектическую сторону. Процесс обогащения движется вперед вдоль необходимости понятия, последнее держит его, и каждое определение есть некоторая рефлексия в себя. Каждая новая ступень выхождения вне себя, т. е. дальнейшего определения, есть также и некоторый уход внутрь себя, и большее расширение есть в такой же мере и более высокая интенсивность. Самое богатое есть поэтому самое конкретное и самое субъективное, и то, что вбирает себя обратно в наиболее простую глубину, есть самое могущественное и самое объемлющее. Высшей, наиболее заостренной вершиной является чистая личность, которая единственно только через абсолютную диалектику, составляющую ее природу, вместе с тем всё охватывает и держит внутри себя, потому что она делает себя тем, что всего свободнее, – той простотой, которая есть первая непосредственность и всеобщность.
Именно таким образом происходит, что каждый шаг вперед в поступательном движении, каждое дальнейшее определение, удаляясь от неопределенного начала, представляет собой также и возвратное приближение к последнему[127] и что, стало быть, то, что на первый взгляд может казаться разным, – идущее назад обоснование начала и идущее вперед дальнейшее его определение, – совпадает воедино и есть одно и то же. Но метод, образующий, таким образом, некоторый круг, не может в своем временно́м развитии предвосхитить, что начало уже как таковое есть нечто выведенное; для начала в его непосредственности достаточно того, что оно есть простая всеобщность. Поскольку оно таково, оно имеет свое полное условие, и нет нужды извиняться по поводу того, что это начало, дескать, можно принимать лишь провизорно и гипотетически[128]. Какие бы возражения ни приводили против него – например, что человеческое познание ограниченно или что, прежде чем обратиться к предмету, требуется критически исследовать орудие познания[129], – эти возражения сами суть предпосылки, которые как конкретные определения приводят за собой требование, чтобы они были опосредствованы и обоснованы. Так как они тем самым формально не имеют никакого преимущества перед тем началом с предмета, против которого (начала) они протестуют, а наоборот, вследствие своего более конкретного содержания нуждаются в выделении, то они должны быть признаны пустыми притязаниями, будто их следует принимать во внимание более чем что-либо другое. Они имеют неистинное содержание, так как они превращают в нечто непреложное и абсолютное то, что известно как конечное и неистинное, а именно некоторое ограниченное познание, определенное как форма и орудиепо отношению к своему содержанию; само это неистинное познание есть тоже такая форма, такое обоснование, которое идет назад. Метод истины также знает начало как нечто несовершенное, потому что оно есть начало, но вместе с тем он знает это несовершенное вообще как нечто необходимое, потому что истина есть не что иное, как приход к самому себе через отрицательность непосредственности. Нетерпение, желающее лишь выйти за пределы определенного (будет ли последнее называться началом, объектом, конечным, или будет взято в какой-нибудь другой форме) и оказаться непосредственно в абсолютном, не имеет как познание ничего перед собой, кроме пустой отрицательности, абстрактной бесконечности; или, иначе говоря, оно имеет перед собой некое мнимое (gemeintes) абсолютное, которое есть мнимое потому, что оно не положено, не постигнуто; постигнуть его можно лишь через опосредствование познавания; всеобщее и непосредственное есть момент этого опосредствования, сама же истина обретается лишь в широко развернутом ходе его движения и в конце пути. Для удовлетворения субъективной потребности незнакомых [с предметом] и их нетерпения можно, правда, дать наперед для рефлексии некоторый обзор целого путем подразделения, которое на манер конечного познания, начиная с всеобщего, указывает особенное как нечто имеющееся налицо и как то, появления чего следует ожидать в науке. Однако такой обзор дает только некоторый образ представления; ибо истинный переход от всеобщего к особенному и к в-себе-и-для-себя-определенному целому, в котором само это первое всеобщее есть по своему истинному определению в свою очередь момент, чужд этому способу подразделения и есть исключительно только опосредствование самой науки.
В силу указанной природы метода наука являет себя как некоторый завитый в себя круг, в начало которого (в простое основание) опосредствование вплетает обратно его конец; при этом круг этот есть круг кругов; ибо каждый отдельный член, как одушевленный методом, есть рефлексия в себя, которая, возвращаясь в начало, вместе с тем есть начало некоторого нового члена. Фрагменты этой цепи суть отдельные науки, из коих каждая имеет некоторое предыдущее и некоторое последующее, – или, говоря точнее, каждая отдельная наука имеет только предыдущую и показывает свою последующую в само́м своем заключении.
Таким образом, и логика тоже возвратилась в абсолютной идее к тому простому единству, которое есть ее начало; чистая непосредственность бытия, в котором всякое определение представляется сначала погашенным или отброшенным путем абстракции, есть идея, пришедшая путем опосредствования, а именно путем снятия опосредствования, к своему адекватному равенству с собой. Метод есть чистое понятие, относящееся лишь к себе самому; он есть поэтому простое соотношение с собой, каковое соотношение есть бытие. Но теперь это есть также и наполненное бытие, постигающее себя понятие, бытие как конкретная и также безоговорочно интенсивная тотальность. Об этой идее следует в заключение сказать еще лишь то, что в ней, во-первых, логическая наука ухватила свое собственное понятие. В бытии, этом начале ее содержания, ее понятие представляется внешним этому содержанию знанием в субъективной рефлексии. Напротив, в идее абсолютного познания понятие это стало ее собственным содержанием. Она сама есть чистое понятие, которое имеет себя своим предметом и которое, пробегая в качестве предмета для самого себя всю тотальность своих определений, развивает себя в целое своей реальности, в систему науки и кончает тем, что ухватывает это постижение самого себя и тем самым снимает свой характер содержания и предмета и познает понятие науки[130]. Во-вторых, эта идея есть еще логическая идея, она замкнута в чистую мысль, еще есть наука лишь божеского понятия. Правда, систематическая разработка сама есть реализация, но реализация, не выходящая за пределы этой же сферы. Так как чистая идея познания постольку замкнута в субъективность, то она есть влечение снять эту субъективность, и чистая истина как последний результат становится также и началом некоторой другой сферы и науки. Этот переход здесь нужно еще только наметить.
А именно, поскольку идея полагает себя как абсолютное единство чистого понятия и его реальности и тем самым собирает себя в непосредственность бытия, она, как тотальность в этой форме, есть природа[131]. Но это определение не есть результат некоторого становления и перехода, как, согласно вышесказанному, субъективное понятие в его тотальности становится объективностью, а субъективная цель становится жизнью. Чистая идея, в которой определенность или реальность понятия сама возведена в понятие, есть скорее абсолютное освобождение, для которого больше нет никакого непосредственного определения, которое не было бы вместе с тем положенным и понятием; в этой свободе не имеет поэтому места никакой переход; то простое бытие, к которому определяет себя идея, остается для нее вполне прозрачным и есть понятие, остающееся в своем определении у самого себя. Переход, следовательно, должен быть здесь понимаем скорее так, что идея сама себя свободно отпускает, абсолютно уверенная в себе и покоящаяся внутри себя. Вследствие этой свободы форма ее определенности также безоговорочно свободна – есть абсолютно сама по себе, без субъективности, существующая внешность пространства и времени. Поскольку эта внешность существует и схватывается сознанием только в аспекте абстрактной непосредственности бытия, она выступает как простая объективность и внешняя жизнь; но в идее она остается в себе и для себя тотальностью понятия, и наука пребывает в области отношения божественного познания к природе. Однако это ближайшее решение чистой идеи определить себя как внешнюю идею полагает себе этим лишь опосредствование, из которого понятие поднимается ввысь как свободное существование, ушедшее из внешности внутрь себя, завершает свое самоосвобождение в науке о духе[132] и находит наивысшее понятие самого себя в логической науке как постигающем себя чистом понятии.
Перевод важнейших терминов «Науки логики» Гегеля
Allgemeine, das – всеобщее
Allgemeinheit – всеобщность
Allheit – всякость (см. прим. 38)
Am-Etwas-Sein – бытие-в-нечто
Andere, das – другое, иное
Anderssein – инобытие, инаковость
Aiujerswerden – становление другим (иным)
An ihm – в нем
Anschauung – созерцание
An-sich – в-себе
Ansichsein – в-себе-бытие
An-und-fur-sich-sein – в-себе-и-для-себя-бытие
Anzahl – численность
Attraktion – притяжение
Aufheben – 1) снимание, снятие (как технический термин гегелевской философии); 2) упразднение, устранение (во всех остальных случаях)
Auseinandersein – внеположность
Aussereinander, das – внеположность
Aussereinandersein – бытие-вне-друг-друга, внеположность
Ausser-sich-sein – вне-себя-бытие
Äusserung – проявление во-вне
Begriff – понятие (см. прим. 1)
Bei sich – у себя
Bei-sich-sein – у-себя-бытие (иногда: замыкание в себя)
Beschaffenheit – характер
Besondere, das – особенное
Bestehen – устойчивое наличие, устойчивое существование (в отдельных случаях: составленность, состояние, существование)
Bestimmtheit – определенность (иногда: определенный характер)
Bestimmtsein – определенность, определяемость
Bestimmtwerden – определяемость
Bestimmung – определение (иногда в смысле назначения)
Beziehung – соотношение (иногда: соотнесение)
Böse, das – (нравственное) зло
Dasein – 1) наличное бытие (как технический термин); 2) существование (во всех остальных случаях)
Definition – дефиниция
Denkbestimmungen – определения мысли, мыслительные определения
Denkformen – формы мысли
Diese, das – этость
Differenz – различие, небезразличие, дифферентность
Ding – вещь
Ding-an-sich – вещь-в-себе
Dingheit – вещность
Diskretion – дискретность
Eine, das – единое
Eines – одно
Einheit – 1) единица (как единица измерения и как момент числа); 2) единство
Eins – одно, единое
Einteilung – деление, подразделение
Einzelne, das – единичное
Element – стихия
Endlichkeit – конечность, конечное
Entäusserung – отчуждение
Entgegensetzung – противоположение
Entstehen – возникновение
Entwicklung – 1) развитие, развертывание; 2) разложение в ряд (в математике)
Entwicklungspotenz – степенной член разложения (см. прим. 53 к т. I)
Existenz – существование
Für-Eines-Sein – бытие-для-одного (см. прим. 33 к т. I)
Für-es-sein – для-него-бытие
Fur-sich – 1) для себя (как технический термин); 2) особо, само по себе, отдельно, самостоятельно (во всех остальных случаях)
Fur-sich-sein – для-себя-бытие
Gedankending – вещь, сочиненная мыслью, нечто лишь мысленное, а не реальное; голая абстракция
Gegensatz – противоположность (в отдельных случаях: противоречие)
Gehalt – содержимое, содержательность (иногда: содержание)
Geist – дух
Gemüt – душа
Gesetzisein – положенность
Gewissheit – достоверность, уверенность
Gleichheit – равенство, одинаковость
Grad – градус, степень
Grenze – 1) граница (как технический термин логики Гегеля); 2) предел (в математике)
Grösse – величина
Grund – основание (Zu Grunde gehen – идти ко дну, погружаться в основание, см. прим. 81 к т. I)
Grundlage – основа
Gute, das – добро
Ideelle, das – идеализованное
Identität – тождество
Indifferenz – индифференция (см. прим. 69 к т. I)
