Помоги проекту - поделись книгой:
Он запрокинул голову к небу, и кровь заливала ему глаза, и что-то шумело в груди, словно тысячи ветров вьются вокруг его сердца, и кажется, сами глаза теперь могут метать молнии…
Третий удар, в область сердца. Кремень заскрежетал по ребрам, оставив глубокий порез. Кровь бурлит в теле, застилает алым глаза — кажется, сейчас выплеснется изнутри опаляющим жаром…
Когда все закончилось, он не слышал своего тела. Не чувствовал крови, смывающей с груди краску. Все тело словно бы распирало, будто бы он стал выше, сильнее — будто бы кожа и кости стали тесны ему, не давали встать в полный рост.
— Склонись перед деревом и предложи свою кровь, чтобы вас связали узы родства, — словно бы из другого мира долетели слова Извелы.
Он тяжело упал на колени, и кровь обагрила впившиеся в землю корни. Мгновения ничего не происходило, пока дерево вдруг не зашевелилось, не затрещало ветвями.
— Оно приняло тебя, — сказала Извела. — Если тебя мучает жажда, вещь из плоти, пей от него. Если ты голоден, ешь от него, ибо оно есть податель меда и лесная трава… Пей! — приказала жрица, и Дирк послушно коснулся губами коры.
Холодная и свежая, чуть сладковатая жидкость обволокла небо. Он сглотнул и почувствовал, как что-то соединяется в нем, смыкается — и он больше не теряет кровь с каждым мигом.
— Ешь! — приказала жрица, и зубы юноши впились в кору. На вкус она была как истекающее жиром мясо, и кости начали смыкаться в нем, а рассеченные мышцы срастаться, закрывая порезы и раны.
— Вставай, — сказала она тем же больным и надломленным голосом.
И он встал. На его узкой груди красовался узор из сплетенных тугой сетью ветвей.
Когда он спустился в землянку, слова застряли у него в горле. Молча глядя на пленника, он стоял несколько секунд, пока не нашел силы обернуться и бросить охранникам:
— Подождите снаружи.
Едва они остались одни, юноша опустился перед Толланом на колени.
— Дирк… Маленький Убийца, — удивительно, но прозвучало это не гневно, а скорее ворчливо. Долговязый, нескладный, Толлан был точно таким, каким юноша видел его в последний раз.
— Ты еще и винишь меня? — слова давались с трудом, словно бы застревая в глотке.
Воин фыркнул.
— Это имя такое. Так уж тебя прозвали. После той бойни…
Толлан поморщился, неловко пошевелившись, и только теперь Дирк заметил перевязанное плечо. На ткани, где волчьи зубы прокусили руку, явственно проступала кровь.
Дирк молчал. Он мог ответить обвинением на обвинение, но делать этого не хотелось. Только когда молчание стало совсем уж невыносимым, он произнес:
— Я и не ищу оправданий. И не знаю, кто первым начал это… Просто мы стоим по разные стороны гор. Вы убиваете нас, а мы — вас. Я не выбирал склон, на котором стоять мне.
Толлан, похоже, хотел пожать плечами, но в последний момент передумал.
— Ведь ты же помнишь, я только хотел защитить эту девушку! — вдруг горячо заговорил Дирк. — Ведь помнишь же!.. Мне просто пришлось сражаться… Для вас она была не человек вовсе, а отступница. А все отступники…
— Брось! — парень вновь поморщился. — Я не страдаю беспамятством. А Карс был известной скотиной. Просто скажи мне, чем ты лучше его? Маленький убийца… — он словно пробовал на вкус эти два ранящих, страшных до жути слова.
— Ты просто никогда не жил так, как я! Не знаешь, как это: знать, что твои родичи убьют тебя, если узнают. Не знаешь, как — слышать, как говорят о таких, как ты. Как похваляются убийствами твоих братьев…
Толлан отвернулся и какое-то мгновение Дирк уже праздновал победу. Над ним ли, правда, или над самим собой — он не знал. Но воин вновь повернулся и выплюнул:
— Да знаю я все! Только ты все же скажи: чем ты лучше их? Нас, если так хочешь чесать все шкуры сразу! Чем?
Юноша опустил голову.
— Вы убиваете всех подряд, не разбираясь, кто ваша жертва. Я не подниму руку на хорошего человека, — убежденно произнес он.
Толлан вновь фыркнул.
— Из тех воинов, которых вы, землерои, сгубили — вы и ваши поганые твари! — многие были зверьми? Мой брат погиб в разведке, потому что вождь погнал его на войну. Сестра сошла с ума от прикосновения духа — а она была лучшей охотницей после Карса. И лучшей воительницей клана…
— Скольких они могли убить в мирное время? — парировал юноша. — Подвернись им случай — просто за то, что мы родились такими?
— Демон тебя сожри, Дирк! — выдохнул Толлан. — Ты хоть знаешь, за что я здесь? Там, в деревне, я решил спасти столько женщин, сколько могу. Я и спас парочку, и сбежал. Пока я спал, они опутали меня ветвями и притащили сюда: беспомощного, как младенца.
— Это война! — бросил Дирк. — Не хуже постоянных стычек с Велирой или Дарнатом…
— Так ты говоришь… — проворчал Толлан. — Когда-то, еще до войны мы были друзьями, — голос его вдруг стал задумчивым и глаза словно бы смотрели куда-то сквозь Дирка. — Я помню, я был старше тебя, но считал тебя ровней за то, что тебе все всегда верили, за то, что ты умел вертеть людьми, как хотел, но пользовался этим как-то… правильно, что ли? У тебя — да, было это обостренное чувство справедливости: во всем стоять посредине. И то плохо, и то плохо, не важно у какой стороны. И хотя ты был младше нас, ты создал целое поколение стоящих посередине. И вот теперь ты Маленький Убийца, а я рассказываю тебе то, что ты знаешь сам…
Повисло молчание.
— Допрашивай уж меня, чего тянешь? — наконец, вздохнул воин.
— Как там мать? — вместо этого спросил Дирк.
— Постарела. Она потеряла сразу тебя и Хатлана. Пытается избавить вождя от Меча и передать его в руки другого. На ее взгляд, более достойного, но, по-моему, ее ставленник просто более благосклонен к ней. Ты знаешь, после смерти Ларната… — он не закончил.
— Как она отнеслась… к моему… уходу?
Толлан не хотел отвечать, это было видно по его лицу. Наконец, он выдавил:
— Она прокляла тебя. Что она могла сделать, когда все ждали именно этого? — сразу добавил он, но Дирк уже не желал слушать.
— А сестра Ларната?
…Время словно остановилось. Он потерял всякую осторожность и, если бы Толлан не напомнил, где он, Дирк спрашивал бы и спрашивал до конца дня.
— Я освобожу тебя! — произнес Дирк, вставая. — Поговорю с Извелой, она поймет.
Толлан промолчал, лишь слегка улыбнувшись. Только когда юноша уже уходил, воин окликнул его:
— Послушай, Дирк, я хотел сказать… Вспомни, во что ты верил еще год назад, ладно? Просто вспомни.
Дирк смотрел на него, понимая, что повисшая тишина затягивается. Вдруг Толлан взорвался:
— Ведь ты же колдун, Дирк! Даже по россказням Видящих колдуны не только жестоки, но и мудры. И тебе придется стать мудрым, даже если не хочешь — потому что у тебя сила! Мудрый человек не бросается в бой, а наблюдает и ждет. Не ищи правое дело, его нет, лучше путь будет два неправых, но одинаковых. Как только одна неправота подрастет — режь, пока они снова не станут равны. Я знаю, я путано говорю, но ведь ты должен понять! Ты Видящий, а не я…
— Я понимаю, — Дирк остановился. — Но по-твоему мудрец должен стать преступником для всех.
— А кто сказал, что это легко? — Толлан подался вперед и вновь поморщился. — Мудрость тяжелый груз, но если ты подчиняешься всяким законам и заповедям — то тогда уж совсем неподъемный. Ты сам поймешь… Иди! Не то окажешься здесь же вместе со мной.
И Дирк ушел.
Пламя металось среди стоячих камней, в его суматошных сполохах резьба на стелах казалась живой. Казалось, охотники и впрямь бегут от преследующих их волков. Казалось, человечки в коробке дома дрожат от страха, а горный баран и правда ударяет рогами в ставни и крушит стены копытами.
— Вы, кто воздвигает камень на камень и возводит крышу из дерева, — лился над капищем низкий голос Извелы. — Кто порабощает железо огнем, а огонь — очагами. Кто обожженным железом сдирает кожу с ветвей! Земля создала для вас смерть и возрадуется, ибо вы возведете ей храм из своих мертвых тел!
Дирк стоял в стороне, он не мог еще участвовать в ритуале. Но сейчас юноша был рад этому. Не мог он смотреть на пламя. Потому что рядом с костром, весь залитый оранжевым светом стоял, привязанный к дубу, Толлан. И колдуны, как ни в чем не бывало, вели вокруг него сумасшедший безудержный хоровод, запрокидывая к звездному небу безумные лица.
— Сплетутся лозы и выпьют кровь предателя… — юноша вздрогнул от этих слов. Он не сможет… Не сможет еще раз. Ведь земля помнит его клятву.
Те, кого он считал собратьями, танцевали дикой, экстатической пляской, и пели нестройным и рваным хором, и барабаны стучали так, что казалось, от их треска вот-вот посыплются с небес звезды.
Посреди этого хаоса стояла Извела, и цветы распускались на ее волосах, а из рук, плеч и бедер прорастали ветви, тут же, на глазах, распускаясь листьями.
— Слепы люди, собирающие золотые камни, ибо они голодны равно до сокровищ и кандалов…
Юноша отвернулся, он уже знал, что сейчас должно произойти. Но не мог он и просто слушать ее, когда человек, с которым он играл в детстве, стоял там, у костра… Дирк вновь поднял голову, чтобы увидеть, как один жрец ставит в рот воину распорку, а другой уже подносит к его лицу ложку.
— Мы танцуем под ликом звезд, и штормы поднимаются из шумного хора, и мгла расползается из лесных теней, и огонь лижет небо: счастливый и жадный. Мы танцуем и кормим того, кто предает землю, ибо голод предателей так велик, что превосходит смерть.
Кулаки сжались, но теперь уже Дирк был бессилен. Это не грязный задний двор, перед ним маги, каждый из которых сильнее его.
— …и даст деревьям новую жизнь, даст жажду корням и ветвям — воду, чтобы пить ее, не таясь от взгляда небес.
Дирк не умел проигрывать. Он не проигрывал никогда. Там, на юге, в посольстве — сама судьба обошла его, против нее нельзя ни выиграть, ни проиграть. В крепости отступников — он победил. Извелу — победил, если не силой магии, то хоть упорством. Как же можно теперь проиграть, когда от этого зависит жизнь?
— Призовет змей к ногам моим, воронов, что выклюют ему глаза, и шакалов, что выкрадут детей его и будут ночами глодать его кости.
Голос Извелы, казалось, обволок капище, вытеснил посторонние звуки. Никто не видел его: одинокую фигурку на самом краю между светом и тенью.
Он просто развернулся и пошел прочь. Он знал, что Толлана будут кормить, пока он не умрет. Ибо голод людской так велик, что превосходит смерть…
Дирк просто шел прочь. Только на этот раз уже не знал, куда.
Столпы Мира — перевитая слоями туч, укрытая шапками снега и льдов горная цепь. Неприступным барьером высится она на краю ойкумены, защищая южные равнины от стылых ветров. Сколько ни есть на севере снега и холода — кажется, они оседают в этих горах, словно те грудью принимают на себя удары природы.
Это скудный, неплодородный край. Чтобы выстоять перед морозом и ветром, перед вьюгами и штормами, горы тратят все свои силы. Как воины — ведь и мужчина выбирает что-то одно: теплый дом, семью и детей — либо тяготы и невзгоды в бою. Столпы Мира выбрали бой, потому там и не растет ничего, кроме хвои и жухлой травы.
У народа гор есть суровый обычай: любого, кто использует колдовство, считают предателем. В их земле иначе нельзя: слишком долго горцы добывали для южных магов золото и железо, поколениями рождались и умирали на каменоломнях.
Предателей изгоняют, и никто, даже враждебный клан, не пустит изгоя на порог. Не подаст ему хлеба. Не бросит и самой завалящей одежды.
Потому-то одинокий путник в горах — всегда изверг: тот, кого извергнул из себя род.
Одинокий путник в горах — все равно что мертвец. Он дышит, и мыслит, и мерзнет — но он уже мертв. Потому что зиму в горах в одиночку еще не переживал никто.
Шаг… Как же трудно! Поднять и опустить ногу. Поднять и опустить. Еще шаг…
Преследуют ли его? Он не знал. Сперва он старался запутывать след, но теперь, когда не осталось сил, и ни одно деревце не могло насытить его в каменном лабиринте — теперь ему было уже все равно.
Еще шаг. Поднять и опустить ногу… Как больно! Живот скручивает от голода, словно кто-то узлом завязал внутренности и тянет, тянет: так сильно, что в глазах пляшут цветные огни.
Шаг. Любой встречный горец вправе убить его и обобрать — ведь он изгой. По щиколотку проваливаясь в сугробы, он брел сквозь метель, и мельтешащий перед глазами снег казался ему хлопьями сажи.
Обрыв…
Дирк остановился. Над ним возвышалась крепость. Заметенная снегом, покинутая — только копоть черным крылом легла поверх стен. Роспись войны на каменном свитке. Боги, зачем искушаете? За что? Ведь эта та самая крепость, где он обернулся против своего клана!
Напрягая последние силы, он запрокинул голову к небу.
— Еще чуть-чуть! Прошу вас…
Боги молчали. Суровые боги гор всегда молчат. Они дают своим детям самый главный дар — жизнь — но только ты сам можешь подобрать к ней удила.
Боги молчали, зато выла вьюга, собирая над головой стада облаков и погоняя их дальше и дальше к югу. Крепость казалась упершимся в тучи обломанным зубом. Протяни руку — коснешься. Совсем близко…
Еще шаг, вниз по тропе. Как соль, снег хрустит, трещит под ногами. Изо рта, даже сквозь обмотавший лицо шарф, валит пар. Дирк запнулся и вынужден был схватиться за торчащий из снега камень. Острые грани располосовали печатку и он почувствовал, как разжимаются пальцы.
Только не это! Не сейчас, когда он прошел столько дней! Не тогда, когда он почти на пороге укрытия!
Юноша покатился по тропе вниз.
Сколько он лежал, он не знал. Когда он очнулся, он увидел над собой сложенную из камней стену. Повернул голову — острая боль пронзила шею тысячей игл. Осталось лишь потянуться — и переползти порог. Дубовая дверь все еще скрипит на ветру.
Больше Дирк ничего не помнил.
Боги, зачем искушаете?
Истертый металлический диск в руке, два предательства за спиной. Земля, которая помнит о его клятве… Теперь, когда оба совершены — не поздно ли сожалеть о третьем? Что может быть хуже для обеих сторон — призвать в горы третью силу, способную поработить их обоих?
— Не могу…
Тень в полутьме. Шелест шепота в узкой каморке.
Южные маги некогда уже властвовали над горами. Долгое время горцы добывали для южан золото и железо, потом научились владеть собственным колдовством — и маги ушли. С тех пор в предгорьях стоят крепости, населенные Видящими. Маги не могут попасть на север, если их кто-нибудь не проведет…
Поделиться книгой: