Помоги проекту - поделись книгой:
Дома у нас и слова такого не слыхали. Все посмотрели на меня с удивлением, а ребятишки — те просто онемели… Ну так вот. Я, как ты знаешь, сплю внизу. Очень люблю свою комнатку. У меня там деревянная кровать, столик и керосиновая лампа. После ужина я пошел к себе, мама постелила мне, задернула занавески и пожелала спокойной ночи. Я сразу же ухватился за книгу. Читаю. И чем дальше читаю, тем больше она мне нравится. Потом глаза у меня стали слипаться, и я, чтобы прогнать дремоту, принялся ходить по комнате и читать вслух:
«Я был с вами откровеннее, чем с другими; вы видите, что такие люди, как я, не имеют права связывать чью-нибудь судьбу со своею»…
И вдруг слышу за дверью шепот. Распахнул дверь и вижу отца с матерью, сонных, дрожащих, испуганных. Отец держит в руке старинный пистолет.
«Что случилось?» — говорю.
«Кто у тебя?» — строгим голосом спрашивает отец, оглядывая комнату.
«Никого».
«А с кем ты разговаривал?»
Они волнуются, а меня смех разбирает.
«А ну-ка, — прикрикнул старик, — признавайся, куда ты спрятал того, с кем ты разговаривал?» — и заглянул под кровать.
Еле-еле их успокоил…
Пологие склоны Люлина уходили вверх. Вокруг простирались луга, шумели молодой листвой буковые леса, пахло свежей, умытой дождем зеленью. Друзья ненасытно любовались весенней красотой земли. Они шли, не чувствуя усталости.
— Я, Петко, буду защитником народа, как Рахметов. Знаю, у меня хватит на это сил. Одного лишь мне не хватает — времени. Весь день топчусь у наборной кассы, складываю из литер мертвые истины, мысли тупоголовых государственных деятелей и продажных писак. Как мне все это опротивело! Как хочется набирать такие слова, от которых в сердцах рабочих разгорится пламя! Весь этот старый, опустошенный мир надо сжечь, чтобы он сгорел дотла вместе со всей его ложью и порочностью! Дядя Гаврил мне частенько советует побольше читать. И я читаю. Ночами. Усилием воли прогоняю сон, но иногда чувствую слабость, кружится голова.
— Устал ты. Нужно спать побольше.
— Так и лучшие годы проспать недолго. Когда же учиться? В революционную борьбу нужно вступить сильным, во всеоружии, знать как следует Маркса и Энгельса. Знаешь, иногда мне кажется, что я вижу будущее совсем ясно, и понимаю, что для меня в жизни существует только один путь: отдать все силы борьбе с капиталом. Хочу быть воином армии социализма. Великое это дело!
Петко с удивлением смотрел на товарища, словно видел его впервые. Глаза Димитрова сияли, отражая самые сокровенные переживания души.
Юноши углубились в лес. Ветви буков шатром сомкнулись у них над головой. Долго шли молча, поглощенные своими мыслями. Неожиданно перед ними вырос монастырь с кособокими хозяйственными постройками, выбеленными известью. Из открытой двери монастырской церкви шел запах ладана, слышалось протяжное пение, заглушаемое журчанием источника. Друзья, разгоряченные долгой ходьбой, напились воды, осмотрелись.
— Никого. Мы первые. Пойдем их встречать, — предложил Петко. Они повернули обратно, вновь пересекли лес и, выйдя на поляну, стали ждать. Завидев группу рабочих-печатников, поднимавшихся по склону Люлина, они радостно закричали и принялись подбрасывать вверх шапки. Товарищи ответили им тем же. Следом за рабочими ехали две телеги, нагруженные разной снедью и одеждой. На одной из телег сидел фотограф с допотопным фотоаппаратом.
Шумная компания устремилась в лес. Внезапно Георгий остановился, поднял руку и крикнул:
— Что это мы бредем, словно орда башибузуков? А ну, стройся в колонну!
Все построились: впереди шел знаменосец с красным знаменем, за ним председатель профсоюза печатников и другие руководители профсоюза, женщины, дети, рабочие. Так и прибыли в монастырь.
Монахи с удивлением смотрели на алый стяг и шумную колонну экскурсантов. Прибывшие дружно разгрузили телеги, собрали сухие сучья, разожгли костер. Женщины занялись приготовлением обеда. Мужчины заглянули в монастырские кельи, побродили по двору, то и дело нетерпеливо поглядывая в сторону костра.
— Господи прости и помилуй! — доносились из церкви унылые голоса монахов.
Обедали на зеленой лужайке. Женщины разостлали белые скатерти, разложили ломти хлеба, а Георгий и Петко начали разносить тарелки.
— А ну, Георгий, давай сюда!
— Помилуй мя, Петко-о-о! — протяжно затянул шутник и весельчак Стоян Кечеджиев, у которого на жилетке висела цепочка от часов. — Я, братцы, в церковь сейчас ходил и господу-богу молился: ниспошли, о господи, рабу твоему Стояну часы марки «Зенит». Увы, моя просьба осталась без ответа. Хоть ты, Петко, смилуйся надо мной, дай мне кусок мяса побольше!
В ответ зазвенел дружный смех. Обедали долго. Но вот стук ножей и вилок умолк. Некоторые принялись искать местечко под деревьями — траву помягче и кружевную тень. А человек двадцать рабочих отправились дальше в горы. Шествие замыкал фотограф. Вскарабкались на вершину, с которой открывались поросшие лесом западные склоны Витоши, далекие Перникские возвышения. Тысячи рабочих добывали там уголь. Георгий Димитров мечтательно глядел на этот очаг будущих бурь.
— Здесь и сфотографируемся, — сказал председатель.
Начались приготовления к ответственному моменту. Стоян Кечеджиев занял место в первом ряду, Георгий и Петко скромно встали позади. Фотограф, накрывшись с головой черным покрывалом, долго возился со своим аппаратом. Наконец он крикнул:
— Внимание!
Все застыли с серьезными лицами, устремив взгляд вдаль. Тишину нарушил Стоян.
— Послушай, — обратился он к фотографу, — я не хочу, чтобы на фотографии было видно, что у меня нет часов!
Раздался дружный смех.
— Стоян, ты чуть не испортил историческую фотографию! — шутливо заметил ему Георгий Димитров.
Постепенно смех затих. Фотограф щелкнул затвором, грациозно раскланялся:
— Мерси!
Весь день звенели над Люлином песни. Рабочие бродили по полянам, собирали цветы или просто отдыхали в тени деревьев за дружеской беседой.
К вечеру колонна, с красным знаменем впереди, тронулась в обратный путь. Внизу в фиолетовых сумерках, мерцая огнями, лежала София.
ЗАЩИТНИК НАРОДА
Он, Чавдар, дружину эту
двадцать лет водил по свету,
и страшна была дружина
всем изменникам и туркам.
А страдальцы укрывались
под крылом у воеводы…
Поезд вез солдат, возвращавшихся из отпуска, на фронт, на юг, к излучине реки Черны и Каймакчалану, где не прекращалась кровавая жатва и где сыновья болгарского народа гибли тысячами от снарядов и пуль англичан и французов, от голода и эпидемий. Шел ноябрь 1917 года. Эшелон почти сплошь состоял из платформ. Они громыхали по рельсам, жалобно поскрипывая и оглашая окрестности неумолчным гулом. На деревьях вдоль полотна сидели нахохлившиеся мокрые вороны. Солдаты, загнанные, словно скот, в товарные вагоны, сидели, съежившись, под брезентовыми полотнищами и молча прощались с родными полями, где убитые горем жены бросали в землю семена, а подростки устало плелись за сохой. На станциях к вагонам бросались все новые и новые отпускники с ранцами за спиной, словно им не терпелось поскорее попасть под жернова огненной мельницы. За ними бежали плачущие женщины, ребятишки, шмыгая носом, во все глаза смотрели на поезд, на угрюмых мужчин в залатанных шинелях, на свисавшие вниз ноги в кованых солдатских сапогах. Во всем эшелоне был только один пассажирский вагон. Он предназначался для офицеров, и солдатам вход в него был запрещен.
Скрипнули тормоза, и вагоны, загромыхав буферами, остановились на глухом полустанке. Окружившие его липы роняли на землю желтые листья. Из станционного здания выбежал солдат с туго набитым заплечным мешком и, сильно припадая на правую ногу, кинулся к первому товарному вагону. За ним неловко семенила молодая женщина в полосатом переднике, черном платке, с косами до пояса. У нее было измученное лицо и заплаканные глаза. Она несла две большие сумы и корзинку, обшитую сверху полотном.
— Не найдется ли у вас местечка для меня? — спросил солдат тех, кто сидел у двери.
— Нету, братец! Поищи дальше! И куда ты пустился с больной ногой? — ответил какой-то бородач с трубкой в зубах. — Говорят тебе, беги дальше! — закричал он, увидев, что хромой беспомощно озирается по сторонам.
Солдат заковылял дальше. Женщина следовала за ним, как тень. Она останавливалась возле каждого вагона и просила:
— Потеснитесь немножко, пустите его! Хромой он, не видите, что ли. Ах, господи, останется ведь!
— Беги в пассажирский! Чудак человек, еле ползет? Небось, от англичан побежишь прытче зайца. Живей, живей! — кричал ему вслед бородач.
Раздался сигнал к отправлению. Паровоз засвистел. Женщина закричала:
— Беги, Венко! Беги!
Солдат напряг последние силы и побежал, волоча хромую ногу. Когда он ступил на подножку пассажирского вагона, эшелон уже тронулся. Женщина бежала рядом с вагоном, передавая ему сумы и корзинку. Как только последний вагон прогрохотал мимо, она закрыла лицо передником и зарыдала.
Солдат прошел в коридор, остановился у двери первого купе, поставил корзинку на пол, снял вещевой мешок, тоже положил его на пол, прислонил к нему сумы и стал смотреть в окно. Крупные капли дождя ручейками сбегали по стеклу. Сквозь него чуть виднелись клочки земли, где он пахал и жал. Деревья убегали назад, голые ветви их качались на ветру, будто говоря ему: «Прощай!» К горлу подступил комок. Солдат отвернулся от окна и заглянул в купе. Там сидел красивый молодой человек с кудрявыми волосами, черной, как смоль, бородкой и большими блестящими глазами. Штатский.
Взгляды их встретились. Штатский открыл дверцу купе и сказал:
— Входи, товарищ, не стой в коридоре!
«Чудной человек, говорит мне «товарищ», — подумал солдат и втащил свои вещи в купе. Пассажир помог ему разместить багаж.
— Я видел тебя из окна, — сказал он, — сильно хромаешь. Почему не остался в лазарете?
— Мест не хватает. Привезли тяжелораненых, а нас, которые поздоровее, выписали.
— Куда путь держишь?
— К излучине Черны. Как доберусь туда на одной ноге, сам не знаю.
— Уж очень ты нагрузился, брат.
— Не для себя везу. У нас вся рота, можно сказать, из земляков. Приеду, а все мне в руки смотреть будут. Люди-то голодные, сам понимаешь. Гостинцы им бабы шлют. Наскребли по углам что могли. Эх, помирает с голоду наш брат в окопах!
— Наш брат помирает с голоду в окопах, а правители повернули орудия еще и против России. Мало им, видно, одного фронта…
В это время по коридору прошел полковник с голым черепом, в очках, с золотыми погонами на плечах. У дверей купе он замедлил шаг, пристально посмотрел через стекло и двинулся дальше.
Солдат съежился.
— Ну, сейчас он на меня налетит, как бешеный бык, — проговорил он и не успел кончить, как полковник вернулся, резко дернул ручку двери и крикнул:
— Рядовой!
Солдат вскочил и откозырял.
— Слушаюсь, господин полковник!
— Тебе известно, что этот вагон не для таких, как ты?
— Так точно, известно, господин полковник!
— Тогда что тебе здесь надо?
— Нигде не нашлось места, господин полковник!
— Он ранен, еле на ногах держится, а вагоны переполнены. Здесь есть место, пусть останется, — вмешался штатский.
— Не ваше дело! А ты уберешься отсюда на первой же остановке!
— Слушаюсь, господин полковник!
Захлопнув дверь купе, полковник зашагал дальше с видом человека, достойно исполнившего свой долг.
Как только поезд замедлил ход, солдат закинул за спину вещевой мешок, снял с полки сумы, корзинку и сказал с горькой усмешкой:
— Вот и выгнали меня из рая. Для них мы не люди. А не выполнишь его приказа, так под суд отдаст.
Штатский помог ему устроиться в тормозной будке соседнего вагона. Руки у него дрожали от возмущения.
Когда поезд тронулся, полковник вновь заглянул в купе — проверить, выполнен ли его приказ. Штатский встал и сказал ему:
— Господин полковник, вы поступили недостойно!
— Как? — закричал полковник.
— Повторяю: вы поступили недостойно. Вышвырнули из купе раненого солдата, хотя почти весь вагон пустой.
— Известно ли вам, что такое военные законы?
— Кроме ваших военных законов, есть и другие, человеческие законы, которые, очевидно, вам неизвестны. Этот несчастный хромой солдат — жертва вашего безумия. Вместо того, чтобы засеять свое поле или хотя бы остаться в лазарете, пока не заживет рана, он спешит вернуться на фронт, а вы не разрешаете ему провести несколько часов в тепле!
— Кто вы такой, сударь, чтобы позволять себе говорить со мной таким тоном?
— Я депутат парламента.
— Ваше имя?
— Георгий Димитров, от партии тесняков.
— Куда вы едете?
— Я не обязан вам об этом докладывать.
— Вы едете, чтобы сеять смуту среди наших солдат. Но я вас научу уму-разуму!
— Вы меня ничему не научите, потому что сами ничего не знаете. Но тот, которого вы вышвырнули, никогда вам этого не простит.
Из соседних купе стали выглядывать офицеры. Полковник побагровел, резко повернулся и зашагал по коридору.
В этом вагоне эшелона, направлявшегося на южный фронт, в 1917 году встретились трое. Один принадлежал к вдохновителям тех, которые позднее, по словам Антона Страшимирова, «истребляли свой народ так, как турки его не истребляли», другой был хлебопашцем, отцом детей, что четверть века спустя с оружием в руках ушли в горы по стопам Ботева и Левского, третий — одним из величайших людей нашей эпохи, неустрашимым борцом за правду и коммунизм. В этот дождливый день он ехал на южный фронт, чтобы рассказать болгарским солдатам о первых сполохах Великой Октябрьской революции. За заступничество, о котором только что шла речь, он был приговорен к трем годам тюремного заключения.
За окном купе лил холодный ноябрьский дождь. Вагоны толкались один о другой, как овцы, подгоняемые злым пастухом.
КАФЕ «ВАРВАРА»
— Скажи мне, кто твой лучший друг?
— Лучший друг мне тот, кто лучший друг моему народу.
Он прибыл в Драму поздно вечером поездом из Ксанти. Его встречали двое солдат — телеграфисты штаба дивизии, разместившейся в городе. Часовой, стоявший у входа на перрон, не остановил их, это был свой товарищ. Он только улыбнулся и сказал: «Проходите!» Тесняки организовали в дивизии политический кружок. Они знали, что положение на фронте очень напряженное и что на севере произошли небывалые в истории события. Революционной волной смело корону с головы императора. Но что же все-таки произошло? Все хотели знать об истинном положении дел в России. И вот теперь не кто-нибудь, а один из виднейших народных трибунов — посланец Центрального Комитета прибыл сюда, чтобы рассказать об этом.
Из трубы паровоза вырывался сноп ярких искр. Он тяжело пыхтел, оглашая шумом притихшую Фракийскую равнину. Как только состав остановился, из вагонов на перрон высыпали сотни солдат с ранцами и ружьями за плечами, с корзинками провизии в руках. Димитров был единственным штатским среди военных. Он соскочил с подножки предпоследнего вагона и прошелся по перрону, вглядываясь в лица встречающих. Двое солдат сразу же узнали его по бороде и направились к нему. Когда они поравнялись, один из них громко сказал своему спутнику:
— Сегодня вечером поезд опоздал.
Димитров, не останавливаясь, заметил.
Поделиться книгой: